Жизнь после мака

Отдав дань проблемам текущего демографического момента, я принял нелегкое решение позаботиться о, если можно так выразиться, экономических перспективах этой страны. Нет, кое-что они сделали сами, без чужой подсказки: поняли, что опийный мак по доходности неизмеримо превосходит все прочие культурные растения. И, соответственно, отказались от их возделывания в пользу мака.

- Нет никакого Аллаха, милостивого, милосердного. Есть лживый шайтан, что обольстил вас сказками про рай с гуриями, а потом, когда гора грехов ваших превысила высотой гору Оход, оставил вас на произвол судьбы, а это, - клянусь! - и всегда-то было в его обычае. Потому что всякий, имеющий глаза, видит: воистину, - род ваш очевидно подходит к концу. Вас посетил мор. Надо быть слепцами, чтобы не увидеть в этом Знак, но вы продолжали упорствовать в своих заблуждениях. Лживые, злонамеренные вожди посылали вас убивать во имя Аллаха, но шайтан, оставивший грешника, - плохая защита, и теперь вы все чаще только умираете, не в силах нанести удар сами.

- Никто не звал шурави на нашу землю.

- Кто это сказал? - Он обернулся к одному из тех собравшихся, чьи лица были закрыты темной повязкой. - Ты? Незаслуженной милостью творца оставшийся в живых? Он только пометил тебя, лишив человеческого образа, но оставив черную душу в отмеченном теле, - и ты все равно ничего не понял и не оценил оказанной тебе милости. Вы превысили меру их терпения, и они пришли, чтобы, наконец, пресечь ваши беззакония. Воистину вы, - сеющие яд, отравители детей и растлители юных, накликали на свои головы их приход и заслужили много большее! Еще раз говорю: отрекитесь от искусившего вас Иблиса, иначе вы умрете сами и род ваш пресечется… А рай… Никто еще не вернулся оттуда, чтобы свидетельствовать о царящем там наслаждении.

- Пророк…

- Муххамед из Мекки, - по лицу молодого красавца с длинными, черными, как Ночь Предвечная, кудрями, прошла тень чего-то вроде отвращения, он нахмурился, - не был негодяем, сказанное им, записанное в Коране шло от сердца, но… Он был несчастным, больным человеком, да, одержимым болезнью, и книга, записанная за ним, стала плодом больного, искаженного разума! А негодяями были те, кто назвал рожденное от Порчи — Истиной! Их грех бесконечен, не имеет предела, как нет конца и предела тому наказанию, которое они заслуживают.

Лихорадочная, всесметающая энергия буквально переполняла красавца с черными кудрями. Даже когда он стоял, казалось, будто его тело вьется на одном месте, а черная одежда — струится поверх напряженного, как струна, тела. Подлинник не спутаешь с копией. Никому и в голову не приходило, что он может быть неискренним.

Воистину, - убеждения его были искренними. И он совершенно искренне руководствовался благими целями. Вот именно. И сеял при этом только сомнения, и неуверенность, и рушил привычную для здешних насельников опору душе, Веру.

Кроме того, высказывать сомнения было небезопасно: если что, пистолет в руке красавца возникал мгновенно, словно ниоткуда. И пользовался он им в таких случаях без тени сомнения, как то и положено без тени сомнения верующим. Такие случаи имели место, об этом знали, и желающие спорить перевелись. По разным причинам. Самыми последовательными и оголтелыми оппонентами чаще всего бывали местные священнослужители. Достав пистолет, он предлагал им простой выбор: либо они при свидетелях отказываются от лжеучения и, тем самым, познав истину, получают величайшее из благ. Либо прямо сейчас отправляются прямиком к гуриям, как павшие за Веру от руки неверного. Благо — в любом случае, так что им не за что на него обижаться. Очевидно, что и в одном, и в другом случае одним муллой становилось меньше, поскольку отрекшийся при свидетелях вероучитель не мог более рассчитывать на какой-то авторитет среди правоверных. Красавец юноша обладал неуязвимостью, неудержимостью, неисчерпаемой энергией и чудовищным везением маньяка, а с некоторых пор его неизменно сопровождали молодые люди, которых его речи повели за собой. Заботились о пище, огне, ночлеге - а еще охраняли. Со временем их число только росло, хотя и не слишком быстро. Они были преданны и неустрашимы, но, к его искренней печали, среди них не было ни единого человека Слова, которому можно было бы доверить проповедь. За спиной Осеннего Листа оставались кишлаки и общины, лишенные муллы, разделившиеся сами в себе. Сократившиеся в числе, обнищавшие, голодные, отчасти изуродованные, - и разделившиеся в себе, чтобы сгинуть еще быстрее и надежнее. Он говорил своим сторонникам:

- Тот, кто был моим учителем, когда я еще не увидал света истины. Я мог бы поименовать его вторым отцом, исключая то, что об отце первом я не могу сказать ни единого доброго слова… Я падал к его ногам, я лежал у него в ногах, умоляя его отречься от лжеучения, но он проявил упорство, которое, - воистину! - можно назвать слепым. Он был умен и добр. Но, - он оглядел собравшихся, - что вы сделаете одним черным утром, увидав, что вашего скакуна, звезду табунов, шаха носящих гриву, отметил сап? Что сделаете, увидав, что за белой верблюдицей с прекрасными глазами, вызывающими умиление, пришла Черная Чума? Проливая слезы из глаз своих и в десять раз больше — в сердце своем, вы отведете их в безлюдное место. Вы воздержитесь от приближения к ним. И поднимете винтовку, чтобы сделать дело издали, а потом оставите Знак, дабы и путники не приближались к останкам.

Так поступил и я. Он был умен и добр? Тем хуже! Из-за этих достоинств его по заслугам можно назвать рачительным садовником заразы и искуснейшим из распространителей отравы.

Чего он не говорил, так это того, что в Городе, откуда он был родом, милиция так и не одобрила убийства старого муллы. Досадное расхождение во мнениях, из-за которого ему пришлось распространят Истину и обарывать лжеучение не дома, а тут, в этих горах.

Нет, не спасло бы никакое везение, не оберегли бы приверженцы, и он погиб бы давным-давно, не находись народ Афганистана в таком смущении. Русских приняли за обычных завоевателей, которых эта земля видела великое множество, и поначалу не было ничего, противоречащего этому мнению. Потом прошло время, и они поняли свою ошибку: на самом деле они оказали себя тем самым племенем Яджуджи и Маджуджи, провозвестниками последних времен и крушения мира. Они принесли Меч, но в помощь ему пришел мор, и голод, и скотский падеж и неурожай, а воинская удача — отвернулась от них, а те, кто пытался встать за веру, все чаше исчезали без славы и следа, уходили, чтобы не вернуться, и больше никто никогда не видел их и не знал судьбы пытавшихся противостоять.

- Андрюха, когда в следующий раз найдете маковое поле, - желательно побольше, - не трогайте, а найдите меня.

Ага. И чтоб ночь была потемнее. Я не оборотень, не вурдалак, мне для иных дел луна вовсе ни к чему, она слишком хороший якорь, слишком удачно держит близ дома. А звезды... Я не настолько астроном, чтобы существенно зацепиться за них, да еще в чужих для меня низких широтах.

Горы, ночь, прозрачнейший воздух, из-за которого черное небо выглядит буквально засыпанным звездами. Такое в наших широтах не увидишь нигде, даже далеко за городом. Но не будем лишнего смотреть на небо. Так сказать, - во избежание. Я шел, хватаясь руками за рослые, крепкие растения и с каждым шагом двигался туда, где заросли маков казались мне выше и гуще. Несколько раз под моими сапогами (я сохранил верность кирзачам, не повелся на щегольские черные кроссовки из города Кимры, в которые перед походом переобулся личный состав Андрюхиной роты) пружинили гибкие стебли, хлюпало, чего в принципе не могло быть посреди поля, расположенного на горном склоне, но я старательно и небезуспешно гнал от себя эти мысли. И поле вечером не произвело впечатления обширного, да и не могло быть таким, было, как и положено полю в горах, «чуть больше носового платка, но, однако же, тянулось и тянулось, а я не кружил, это совершенно точно. Поле длилось и длилось, ночной путь мой затягивались на часы, и это значило, что избран он, в конце концов, верно.

Чтобы не сбиться, я шел на мрачно-синее колечко, выделявшееся среди звезд этого небосвода, но потом оно начало меркнуть, потому что именно с этой стороны начал разгораться рассвет. Даже не красный, а какой-то бурый, но хоть что-то, и еще минут через двадцать над округлыми вершинами сильно сглаженных, невысоких гор лениво приподнялось багровое, как померкший уголь, громадное солнце. И потребовалось еще не менее часа, прежде, чем оно полностью поднялось над горизонтом, медленно разгораясь до ярко-алого, на самом деле очень красивого, но какого-то тревожного, слишком уж сильно напоминающего цветом артериальную кровь, пульсирующей струей брызжущую из раны. Небо, поначалу густо-рыжее, стало тускло желтым, а потом приобрело оттенок лайма, этакий зеленовато-желтый, кислый даже на вид. Зато стало тепло, даже, пожалуй жарко.

И только земля в этом мрачноватом многоцветьи сохраняла на редкость мрачный, траурный, почти черный вид, и причина этого была вполне наглядна. Маки, куда ни кинешь взгляд, густо покрывавшие землю. Темно-темно серо-коричневые, почти черные лепестки цветов с вовсе угольными прожилками, и багрово-красные, цвета запекшейся крови листья. Я сорвал один: широкий, жатый, и его прожилки тоже были черными, как сажа. В принципе — понятно, вполне себе подходящий для такого светила цвет, но внезапная мысль вдруг ошпарила спину, как ледяная вода: «Зирда?!!». В сущности — глупость, почти полная бессмыслица, выдуманное название выдуманной, никогда не существовавшей планеты, но, однако же, вызвала острый приступ совершенно иррациональной паники.

Паническая атака — она обязывает, и я чуть ли ни дрожащими руками достал из «сидора» дозиметр, с которым, с некоторых пор, не расставался в своих экскурсиях. Надо сказать, это изделие ручной, можно сказать, работы имело мало общего со стандартным армейским убожеством и имело собственное имя «Бэрример». Не подумайте ничего такого, это от слов «бэр» и «мерить». Фон... ничего опасного в разумные сроки, но все-таки был и, по нашим меркам, не мог считаться естественным. Да, сами цветы-то...

В смысле ножа мои руки частенько обгоняют голову: «Вжик!» - и в моей голове оказывается половинка недоспелой еще, ярко-розовой коробочки Черного Мака. Но сок течет правильный, белый. Запах... Несколько отличается, но похож на опий, без сомнения. Я набил специально припасенный пакет головками, примерно с полкило, потому что состав опия и его отличия от нашего могут сказать об этом мире очень, очень многое. О его настоящем, прошлом, причем и о бывшем, и о том, которое только могло быть, а еще о будущем. Вообще сильный, очень сильный «проводник», один из лучших. Другое дело, что почти никто не умеет им пользоваться для полномасштабного перехода и только единицы, — вроде По, - могли вытаскивать при его помощи мало-мальски связные впечатления. Дорогой ценой, надо сказать, вытаскивать.

Так что, заодно, сослужит службу, если возникнет необходимость вернуться сюда, или не вполне сюда, а еще и сильно по соседству. Это справедливо, в общем, для всех психоактивных соединений. Разумеется, очень по-разному. Но к делу.

И я начал в соответствии с заранее обдуманным планом выискивать больные растения. Разумеется, - нашел: ни одна экосистема не может существовать без редуцентов, превращающих отжившую плоть в минеральные вещества, сырье для новых организмов. А редуценты, в свою очередь, частенько путают трупы с теми, кто еще пожил бы.

В отдельную баночку собрал по горстке жирного, черного перегноя, никак не уступающего чернозему в полях под Городом, потому что редуцентами здешней целлюлозы тоже должны быть грибки, а если не грибки, то что-нибудь вроде: если есть почва, то редуценты живут именно в ней, иначе всей биосферы хватит века на два, от силы. Набрал водички в здешних лужицах и даже двух подобиях мелких болот в складках сильно сглаженного рельефа... Вроде все, но имя «Зирда» не давало покоя. Похоже на мак, но все-таки не мак, какой-то аналог для обедненной экосистемы этого мира под красным солнцем. Поэтому мы не будем возвращаться прямо, мы пойдем в обход, как положено нормальным героям и поглядим, куда еще я могу попасть с этого перекрестка. Дуга... примерно на полкилометра Субъективного Радиуса, и картина начала меняться. Красный цвет листьев. Зеленовато-красный, как у иных кленов по весне. Желтовато-зеленый, как в некоторых степях на Земле. И зеленый по-настоящему, уж зеленый, так зеленый цвет жирных листьев и луговые цветы вполне привычного (но не по Афгану) вида. Правда, именно таких я прежде не видел. Теперь, вспоминая, склонен думать, что это Просто Цветы. Голубенькие такие, - и это, пожалуй, все. Если бы начал присматриваться, то, безусловно, появились бы подробности. Тем более натуралистичные, чем пристальнее взгляд.

А потом, как положено, как прописано в первоисточнике, среди цветов все чаще начали попадаться маки, алые, как «самосевка», и более крупные, с лепестками цвета топленого молока. И так же, как там, маки постепенно вытеснили все остальные цветы. Здравствуй, страна Оз, вот ты какая.

Судорожно, суетливо, словно мышь, не мелькнула даже, а метнулась, порскнула в сторону мысль, что еще была такая «Оз-на-Пандоре», - только этого не хватало! - но я живо, пинком выкинул из головы эту мысль: научился. Прижмет, - и не такому научишься. Иначе где бы я был.

Но там же был запах какой-то одуряющий, и не от него ли мои умные мысли? Ну, на этот случай у меня есть продвинутый мембранный противогаз «Дамба», с «рылом» градусов в двести семьдесят, сильно напоминающий головной убор «Хищника», вообще-то вполне-вполне, но против угарного газа все равно не помогает... Поле маков тянулось, насколько хватает взгляда, как и на «Зирде», так что на высокое звание «Мир Маков» оказалось, как минимум, два достойных кандидата, но тут имелось важное отличие. По правую руку от меня тянулись горы, вполне приличные, на манер этаких Альп, предгорья — поросли вполне себе нормальным с виду лесом, а на одной из каменных осыпей возвышалось сооружение, носившее явно искусственный характер. Представьте себе некое подобие не вельми аккуратного шалаша, сложенного из цельных стволов громадных деревьев с небрежно обрубленными (не обломанными все-таки!) сучьями. Что-то в облике его было... не вполне человеческим, что ли? Глянуть бы, любопытно же. Только некогда любопытствовать, даже если это жилище Того Самого Людоеда… А, вообще говоря, в подобных прогулках нужно быть осторожнее с ассоциациями. Гораздо, гораздо осторожнее. И вообще: дело надо делать, собирать вторую часть коллекции перспективных микроорганизмов, призванных стать основой для маковой чумы-модерн.

А ведь собирался хорошо жить. Вольготно, раскованно, вкусно, красиво и, главное, без отягощающих обязательств. Ни в чем себе не отказывать. Только почему-то с самого начала, с момента возврата, все обстоит почти с точностью наоборот. Учеба, тренировки и работа, работа, работа по плотному графику, не позволяющая даже вот так, запросто, зайти в гости к Людоеду (Тьфу!!!). Не получается почему-то, как будто меня наняли на службу и эксплуатируют в лучших традициях Корпоративного Фашизма, - с контролем рабочего времени и однослойной туалетной бумагой, знаете? Чтобы, значит, скопить на черный день, и уже тогда, на пенсии, начать наслаждаться жизнью.

И на хуя оно, спрашивается, надо? Так ведь нет же, на маковом поле из сказки ищу и нахожу маки сгнившие на корню, и маки, ни с того, ни с сего засохшие, хотя в десятке метров точно такие же растения чувствуют себя прекрасно.

- Эй, Маркиз, эй! Ты чего это? Евгений Петрович! Эй, кто-нибудь! Плесните на него водички!

- Я тебе плесну, - пообещал я косным, туго ворочающимся языком, с трудом садясь, - я тебе так плесну, что... А воду сюда давай...

- Маркиз, а откуда ты тут взялся, а? В толк не возьму, из шахты из какой, что ли?

- Почему из шахты? - Не врубился я. Голова была то, что называется «чумная», как после неумелого наркоза либо слишком долгого сна в душном помещении, в зимнюю ночь. - С чего ты взял?

- Да ты на себя посмотри, - зеркала тут не было и в помине, - вылитый шахтер!

Тут я сообразил, не имея зеркала, поглядеть, хотя бы, на руки: да-а-а... С виду ни на что, кроме угольного порошка, эта субстанция тянуть не могла.

- К сожалению, это не уголь. Пыльца, а это на рубль дороже, потому что отмыть куда-а труднее. У тех черных цветов и пыльца такая же, а я не обратил внимания.

- За тобой смотрели в четыре пары глаз, как минимум! И все в какой-то момент, одновременно «отвлеклись», и ты успел исчезнуть с полянки размером в ладонь. Их я, понятно, выебу в особо извращенной форме, но все равно не понимаю. Ну, - не водилось за ними такого! А потом вдруг заметили тебя дрыхнущим, с таким видом, будто ты никуда и не девался, а тебя просто не видели в упор. И я не видел. Так где ты был?

- Где я только не был... Потом, а? И не при солдатиках… Ты их, кстати, прости, нету на них вины… Не хочешь? Как хочешь.

- Хоть удачно?

- Вроде бы. Ясно станет в понедельник, а окончательно - не раньше, чем через пару недель.

Дело в том, что Шустов, не дослужившись до больших чинов, сыграл, на мой взгляд, одну из ключевых ролей во всей кампании.

Гибель Мака, понятно, выглядела далеко не так драматично, как разнообразные, словно сама жизнь, фокусы эксхеллиии, но по последствиям выходит как бы ни на оборот круче. Упрямые дикари утратили потенциально единственную для них возможность зарабатывать сколько-нибудь заметные деньги. А с ней большую часть возможностей продолжать войну и даже кормить себя и свое излишне многочисленное потомство. «Кандагарка» (официальное название: «зирдаоз снотворного мака» - угадайте, кто придумал?) не знала пощады. Сам убедился. Отцы командиры не пожмотились, выделили вертолет, чтобы, значит, не одно поле. Понятно, из числа тех, что по странному совпадению лишились хозяев.

Утром, не успевала высохнуть роса, основания стеблей покрывал серый налет, - и все. На том поле, до которого удалось добраться к вечеру, ВСЕ листья покрылись уродливыми желтыми пятнами. Середка самых больших почернела и превратилась в слизь, а сами листья увяли. За ночь успевало почернеть уже все растение, ствол покрывался капельками воды, а листья окончательно превращалось в черную, мокрую гниль.

Утром следующего дня на полях оставались торчать только черные, словно обугленные, неподвижные стебли без листьев. И, чего я как-то не ожидал, на полях стоял омерзительный смрад. Помесь гнилой мочалки с чем-то одуряющим. Напоминающим отдаленно запах на том самом поле страны Оз, но там был все-таки запах. А тут хоть нос затыкай. Вот знал я, что выращивали тут отнюдь не хлеб насущный, и свято был уверен, что — поделом этому лишнему растению, но, однако же, вид пропавшего на корню поля все равно угнетал. Очевидно, образ жизни земледельца, все его натуральные чувства укоренились в нас, русских, на правах настоящего инстинкта.

Как и следовало ожидать, попытки спасти хотя бы часть урожая, сразу же срезая заболевшие растения, оказались безнадежными, потому что болезнь, как то и положено грибковым инфекциям, исправно гноила и срезанные растения. И бесполезно было сеять заново, здоровыми семенами, потому что инфекция укоренилась в почве, оставшись с этой землей навсегда. Экспедиция на самом деле оказалась более, чем успешной. Я нашел не менее шести перспективных возбудителей. Это в оборот пошел всего один, наименее подозрительный по части происхождения, имеющий в нашем мире хоть каких-то родственников. Более экзотичные культуры остались про запас. На случай, если какая-нибудь тварь, к примеру, из Голландии, выведет устойчивые сорта.

С коноплей управились тоньше, я откровенно горжусь своей выдумкой: тут я с самого начала искал вирус, потому что коноплю жалко, она годится на волокно-пеньку (а кто там знает, что будет с этой новомодной цивилизацией!) и масло-семена. Как, к примеру, водить щегла, - да без конопляного семени? А вирус внедрялся в геном, необратимо превращая превосходную афганскую «траву» в полнейшую «беспонтовку». Никто и не заметил, как это произошло, а когда, как обычно бывает, вдруг этакую неприятность заметили сразу все, было уже поздно. Несколько позже, так же негласно, обработали с «моделей» Чуйскую долину, а у меня возникли перспективные планы по коке: на будущее. Об этом я вообще никому не сказал, даже ближнему кругу.

Дикари В ПРИНЦИПЕ не должны иметь доступа к источникам больших денег. Неважно — каким, наркотики это или нефть, потому что спички детям не игрушки. Они должны знать свое место: в шалаше с голой жопой, и никак иначе. Равно как и то, что единственный способ как-то его поменять, - подряд лет двести или триста целеустремленно вкалывать, учиться, воевать свирепо, но по уму, и, таким образом, перестать быть дикарями. Все серьезные ресурсы, а, следовательно, все деньги мира должны контролировать правильные пацаны и девчонки. Правильные русские пацаны, причем ключевое слово тут «правильные». Хотя, с другой стороны, правильных не русских пацанов (и девчонок, конечно) просто не бывает. В лучшем случае посредственный суррогат.

Это они должны решать, кто получит товар, а кто — нет, и, разумеется, деньги должны платить и за то, что товар поступил, и за то, что он не поступает. Когда в мире кончатся мак и «рабочая» конопля, производители альфа-метил- и три-метил-фентанила должны быть наготове. Бешеный спрос просто приходится удовлетворять, потому что в ином случае его удовлетворит кто-то другой. А с какой, собственно, стати? Дело даже не в том, что можно получить бешеные деньги, а в том, чтобы их не имел никто другой. А еще эти лекарства хороши для точечной, избирательной выбраковки части потребителей: не можешь набодяжить себе правильную, аккуратную дозу, потерял такую способность, - значит, пора. Освободи место следующему или, на худой конец, нормальному.

На самом деле в мире уже произошли грандиозные сдвиги, но он этого пока не понял, не почувствовал в полной мере. У него пока еще есть «Золотой Треугольник» и ряд мест попроще, ну, а у нас есть Скалозуб, так что это не надолго. Паника не будет внезапной, как Великая Депрессия, прогулка рейхсвера в августе 1914 года или Черная Чума, она начнется с этакой легкой нервозности, которая будет постепенно нарастать, пока не перейдет в полномасштабный кризис. Который, что характерно, не будет иметь никакой склонности к самопроизвольному разрешению. К сожалению, у нас, скорее всего, не получится извести весь мак в мире, но устойчиво сократить предложение раз в двадцать-тридцать, сделать цену неподъемной для среднестатистического нарка — задача разрешимая. Многие еще будут иметь возможность удивиться, увидав, сколько на самом деле денег циркулирует на рынке дурмана. Сколько состояний, целых финансовых империй, режимов завязано на нем целиком или по большей части.

Но это в мировом масштабе. А маленький, но гордый (гордый, - но маленький) народ Афганистана начнет пухнуть с голоду почти сразу же. Веселье, - это когда торговцы попытаются выбить с этого народа аванс, заплаченный ему под будущий урожай, - начнется совсем скоро, но продлится, скорее всего, недолго. Отдавать будет нечем, так что сначала договаривающиеся стороны начнут друг друга бить чем попало, но потом торговцы отступятся, поняв, что репрессии не дадут ничего, кроме потерь в живой силе, так что устойчивые хозяйственные связи, - включая поставки гордым воинам ислама оружия! - рухнут, скорее всего, навсегда. Может быть, эта поганая, ни на что не годная дыра, заселенная жестокими дикарями, да еще и привыкшими в последнее время к холяве, наконец-то, обезлюдеет.

В самом деле (как я люблю этот оборот из школьной геометрии!), дано: народ представляет собой одну сплошную наркомафию, и это его полностью устраивает, не вызывая ни малейшего морального дискомфорта. Если у этих существ есть какая-то мораль. По теории — должна быть, поскольку без этой заразы не обходится ни одно, даже самое маленькое сообщество, но слишком уж разной она бывает, слишком варьирует. Спрашивается, - с какой стати все остальные должны заботиться о его, народа, благополучии? Да и о сохранении, в конце концов. Нет, пусть мне объяснит хоть кто-нибудь, - с какой стати? Если ты упорствуешь в своих грехах до конца, то этот конец в один прекрасный день может и настать. Совершенно неожиданно. А есть ли у них хоть какие-нибудь заслуги перед человечеством?

Будем справедливы: есть. Они были порядочной занозой в жопе у англичан. Те аж несколько раз за каким-то хером (уж не за тем же самым, кстати?) пытались захватить эту дыру в заднице дьявола и неизменно, со всей поспешностью уносили оттуда ноги. Вопрос только, кто из них лучше. Наркомафия молодая, энергичная и перспективная набила морду заслуженной, состоявшейся, успевшей разбогатеть на продаже бенгальского опия в Китае. Один хрен, по сути. Но чего-то такого, какого-то призрачного шанса к продолжению своего существования они этим заслуживают.