Истолкуйте сновидение: эпизод II. Посылка.

Разумеется, это не сама "сырая материя" сна, а, скорее, беллетризованное сочинение на тему того, что приснилось мне давным-давно, в августе 1973 года. Но ВСЕ. что запомнил - привел.

Я не поехал в город, остался дома: слишком жаркая погода стояла, лень, да и о раскаленных каменных ущельях городских улиц было страшно даже подумать. Июль кончился позавчера, но стало только жарче. Казалось, воздух придавил землю и все, что на ней, исполинской раскаленной плитой, ни ветерка, ни капли дождя двенадцать дней подряд, вода в Реке, как пресловутое парное молоко, почти не освежала. День сократился, но еще не слишком заметно, сумерки длились бесконечно, между днем и глухой ночью пролегало множество стадий, каждая со своими оттенками освещения, сочетаниями тени, света и цвета. За этим можно наблюдать бесконечно, но в этот день, когда солнце коснулось холмов, на противоположной стороне небосклона заплясали в бесшумной дикой пляске поздние зарницы. Осторожно, с оглядкой, как будто на пробу, дунул ветер — и стих, делая вид, будто ничего не было. И этот порыв тоже дышал теплом, только влажным.

Туча возникла сразу вдоль всего восточного края горизонта. Она имела ровный, будто обрезанный по линейке, край, но не была черной. Десятки, сотни молний не сверкали, они непрерывно горели в ней, просвечивая насквозь ее необъятную толщу. Я, незаметно для себя приоткрыв рот, и, порой, забывая дышать, наблюдал за тучей, пока вдруг не осознал, что некоторое время еще и слышу ее. Очевидно, именно так было слышно какую-нибудь артподготовку перед наступлением группы фронтов на расстоянии двадцати-тридцати километров. Могучее, пробирающее до нутра, непрерывное ворчание, низкий рык без перерывов и пауз. Так, что, казалось, и сама земля трясется мелкой дрожью. А потом ветер ударил уже по-настоящему. Я сам, собственными глазами видел, как громадный тополь согнуло до предела, а потом его толстенный, неуклюжий, рыхлый ствол вдруг лопнул вдоль, сверкнув снежной белизной свежей древесины, и с оглушительным треском раскололся, так, что половина дерева с шумом рухнула на землю.

В той части села, что располагалась за дорогой, зазвенели разбитые стекла, оставленное на просушку белье вздулось разноцветными парусами, до предела натягивая немудрящие снасти веревок, а потом, оборвав привязь, тряпки птицами взмыли в вечернее небо и унеслись вслед садящемуся солнцу.

Дождь наступал сплошной стеной, вслед за клубами и тучами пыли, поглощая, одно за другим, согнутые в дугу деревья, и они пропадали из виду. За этой стеной терялось из виду все, как будто она рассекла пополам весь божий мир. А потом дождь добрался до моего двора. Мой дом, совсем новый, крепкий, сделанный, так сказать, по последнему слову технологий коттеджного строительства, - да еще с запасом по части прочности, которого я специально добивался от строителей, - буквально содрогался под натиском непогоды. Страшно представить себе, что творилось там, где хаты строились понебрежней, а ремонтировались давно. За свою жизнь я всего пару раз видел что-то подобное, но не такое все-таки. Молнии в небе горели непрерывно, и его нельзя было даже назвать черным. Низким, - сколько угодно: плотные клубы туч ползли буквально в десяти метрах над вершинами холмов. Где-то злым, голубовато-белым фейерверком рассыпался огонь какого-то очень серьезного короткого замыкания, и во всем селе погас свет. Померк экран телевизора, рыкнув напоследок, замолк холодильник, а за окнами стояла непрерывно мерцающая мгла, и бешеный рев падающей с неба воды заглушал грохот сотен громов, сливающихся в канонаду.

Ливень с грозой, - одна из трех моих стихий. Две другие, это теплая полнолунная ночь в июне и мелкий-мелкий, на грани тумана, моросящий дождик, лучше теплый и летом, но можно и осенний, при условии правильной одежды. Только если в дождик на меня нападает тихая, но при этом очень продуктивная задумчивость, то первые два варианта действуют совсем-совсем по-другому. Что-то вроде мрачного, ожесточенного вдохновения, срывающего башню, порыва к совсем иной реальности. Во всяком случае, вел я себя кое-когда как форменный псих. В тот вечер я, одетый только в любимые сандалии на резиновом ходу и плавки, вышел под дождь, и молнии освещали мой бездумный путь без цели.

В их мерцании я увидел на месте недавно скошенного поля водную гладь, кипящую под дождем. Реку на месте проселка. Бурный, весь в язвах водоворотов, даже на вид страшный поток в Кабаньем Логу. На протяжении всего пути мне было где по щиколотку, где по колено, а где и по пах, но я продолжал куда-то брести, отключив мозг и ведомый темным чутьем.

Говорят, бывают дожди и посильнее, наверное, не знаю, но только не верится, потому что, - куда уж сильнее-то? Если приподнять лицо, то, аккурат, захлебнешься, это было то самое фигуральное ведро теплой, почти телесной температуры воды, раз за разом, непрерывно выливаемое на голову, так, что трудно найти момент для вдоха.

Новая череда молний позволила мне понять, куда меня, наконец, принесли ноги. Кабаний Лог в этом месте расширялся в обширную балку, урочище Терновое, над которым возвышался самый высокий холм в окрестностях, Савкина Горка. Балка сейчас превратилась в озеро, а по холму сразу в нескольких местах сейчас неслись, на глазах углубляя русло, пузырящиеся потоки воды. И, как будто этого было мало, в вершину холма непрерывно вонзались молнии: то ли из-за того, что он имел наибольшую высоту, то ли еще по какой причине, но только сейчас он стоял в огненной короне из молний. И на моих глазах громадный «ломоть» холма, целый пласт глины, почвы, травы и деревьев стронулся с места и сполз в балку, обнажив скрытый глубоко под ним камень, что смотрелся посветлее глины. Мне было туда, и следовало спешить. На карачках, по полужидкой глине, вверх по склону наискосок, навстречу потокам воды с неба и потокам грязи на земле, после только что случившегося оползня. По всему, я должен был утонуть в глинистой каше, как козел в салаженном тесте, но это не играло роли, потому что была твердая уверенность: опоздав, я потеряю навсегда уникальный шанс, потому что приоткрылся он на самое короткое время. А это, по мне, будет похуже смерти. Такого рода настрой сказался, и через пятнадцать минут я стоял на пороге вскрытой оползнем пустоты в холме. Точнее сказать, - в его каменном основании, сложенном жестким известняком. Темная, как вход в преисподнюю, треугольная расщелина, между тремя пластами желтоватого камня, но мне не понадобилось соваться в этот первозданный, кромешный мрак сколько-нибудь глубоко, потому что посыльный с предназначенным мне грузом ждал меня у самого порога. С верхнего края пещеры потоком лилась вода, а за этой-то водяной завесой, ничком, головой вперед, он и лежал. Окаменевшие кости, никаких следов кожи или волос, но каска, довольно глубокая, вроде спецназовских шлемов, и обмундирование остались на вид совершенно целыми. Вытянутая вперед рука скелета лежала на довольно объемистом, продолговатом футляре длиной сантиметров семьдесят. Стряхивая воду с лица, я сбросил руку мертвеца с коробки, и слагавшие ее кости, потеряв связь между собой, рассыпались по сторонам, как будто только этого и ждали. А вот одежда, которая, по всем правилам, должна была рассыпаться в прах, осталась невредимой. Ремни… несколько зачерствели, но, в общем, вполне годились в дело. Это несколько облегчало задачу, и я, закинув таинственный футляр, - надо сказать, очень увесистый, - за спину, поспешил вниз. Что сказать про спуск? Если вкратце, то полууправляемый сплав по глинистой жиже до места, где ноги надежно доставали до твердого дна, прошел успешно. Я, кажется, еще никогда в жизни не был настолько грязным, хотя и воевал, и вообще бывало всякое. Утешало только одно: по крайней мере, воды, чтобы смыть всю эту грязь раз пятьдесят подряд, хватало с лихвой. Телесной температуры водопад с небес, телесной температуры хляби под ногами, - во всем это можно было раствориться без остатка телом и потеряться душой. Окружающее начало восприниматься как-то с пропусками, обрело прерывистый характер, а потом вообще начало рваться, превращаясь в невозможный вздор, исчезая.

Я утверждаю, что мне не исполнилось восемнадцать лет, - или исполнилось? Я утверждаю, что у меня, к великому сожалению, не было своей усадьбы с новеньким домом, крепким настолько, чтобы мог устоять под ударом Донского Циклона восемнадцатого августа 1976 года, - или был и есть? И самого циклона с таким названием я не помню, не переживал, хотя пережил за время своей долгой жизни множество гроз, в том числе гроз со всячинкой, будет время - расскажу. Кстати, - лето Господне 1976 настанет аж через три года, так что относительно циклона не все еще потеряно.

В общем, я лежал и боялся открыть глаза. Давно не происходило ничего такого, что могло бы ввергнуть меня в такую позорную панику: я лежал, жмурил глаза и принюхивался. В тот момент это показалось мне самым удачным способом ориентации во времени и пространстве, по причине того, что являлся самым неопределенным, потому что открыть глаза и оказаться не пойми – где, или, что еще хуже, что вообще хуже всего, где-то рядом, было уж слишком страшно. Пахло деревом, старыми обоями, палой листвой. Вроде бы дача. Одно из центральных в моих детстве и юности, самых важных для меня мест, скромная дощато-фанерная, на две комнаты дача деда с бабкой. Как ни крути, а глаза пришлось открывать. Вроде все правильно, соответствует. На столике у кровати лежала книжка Стругацких «Трудно быть богом», которую я знал только что не наизусть, открыл наугад. Есть такой способ отличить сон от яви: взять книгу и прочитать страничку-другую. Если выйдет, если текст имеет целостность и смысл, да еще, тем более, является знакомым, то пребывание в этом мире, скорее всего, следует продолжить. Если нет, - продолжайте попытки проснуться. При наличии уверенности у вас непременно получится. Рано или поздно. Метод не дает сто процентов уверенности, но их не бывает и никогда.