В свой час мы с Ванькой стали пионерами. Я сам по-себе, а за Ванькой председателю пионерской дружины пришлось изрядно побегать, чтобы повязать ему на шею красный пионерский галстук.
А потом мы стали комсомольцами. Я, опять же, самостоятельно, а Ваньку в комсомол загоняли уже главный школьный комсомолец и завуч. Примерно такими словами:
- Не вступишь в комсомол, не выпустят за границу!
- Да, ладно? ‒ не поверил Ванька, планировавший быть археологом и копаться в древнеиндийских городах.
- Факт! ‒ добила Ваньку завуч.
И тот стал комсомольцем. Из высших, ясень-пень, археологических побуждений.
А потом три наших 8-х класса объединили в два 9-х. И мы с Ванькой оказались в одном классе. За одной партой. Задней. Где втихаря и почитывали книжки свои. Я ‒ про море, а Ванька ‒ про древности. С тех книг я и надумал стать моряком. Ванька же с третьего класса мечтал быть археологом.
Тут-то стезя его и напомнила ему о своём существовании. И через веские мамкины доводы отправила его не в университет на археологический факультет, да с конкурсом в два претендента на одно студенческое место, а в среднюю мореходку на судоводительское отделение. Да с полным пансионом и стипендией в 9 рублей. Плюс, предварительным конкурсом в 13 человек на одно место и медкомиссией ‒ «что у космонавтов».
А до медкомиссии желающих было аж 30 человек на то самое Ванькино место. И все были такие, блин, крутые, особенно питерские и московские, да в прикидах их модных, что Ванька при подаче документов даже лёгкий комплекс неполноценности испытал. Впервые. Особо, когда услышал, что чей-то папка из Урюпинска заслал начальнику судоводительского отделения целый грузовик картошки, чтобы сына-дуболома отмазать от армии на пожизненном гражданском флоте.
«А жизнь-то не так проста, как из села по двум программам телевизора кажется», ‒ изумился Ванька. И конкурсу этому, и картошке той. Да и ляпнул на всю абитуру:
‒ За мной будут!
А так и пережил комплекс тот. И без единой эмоции, то есть без страха и без радости, поступил по стезе своей в непонять кому нужном направлении.
А как поступил в мореходку, так и себя убедил в правильности данного выбора в ущерб любимой археологии. Ибо одному побить двоих-троих для Ваньки трудов не составляло, а вот побороться с тридцатью разом ‒ тут кроме силы и ума нужно и ещё что-то.
Ну и стал шестнадцатым поступившим на судоводительское отделение. Да среди тридцати набираемых. Да из без малого девятиста первоначальных кандидатов в потенциальные капитаны белоснежных океанских лайнеров.
Цифры те ещё долго смущали Ванькино самолюбие, поскольку среди тех, кто оказался впереди него десять шли после армии вне конкурса, а ещё четверо или пятеро ‒ по блату.
С лёгкостью поступив, с лёгкостью же и отучился в стенах совершенно нелюбимого по-началу училища. Да на отделении, готовящем его к совершенно ненужной на земле специальности. Целый месяц изрядно тоскуя по любимым истории с археологией и заранее не любя ни морей бескрайних, ни стран экзотичных, ни пароходов белых. При этом чётко понимая, что стезя его просто обязывает его пройти путём этим. Без эмоций и метаний. Ибо 29 августа, стоя "на тумбочке" в свой семнадцатый день рождения и вопия время от времени «Рота, смирно! Дежурный по роте на выход!», Ванька вдруг чётко увидел себя совершенно взрослым, лет так через десять: с бородкой в краске; в выцветшей робе, тоже заляпанной краской; в истоптанных и опять же заляпанных краской кирзовых сапогах; в нелепой зелёного цвета кепочке, тоже заляпанной тою же краской; да ещё и с заляпанной ею же папиросой во рту, давно потухшей и намертво прикушенной зубами; плюс ‒ огромный валёк в руках, которым он и красил когда-то синюю, а теперь абсолютно ржавую палубу какого-то чёрно-серого парохода, да под палящим южным солнцем...
Вот.
То виденье собственного будущего настолько обескуражило Ваньку, что он тут же получил наряд вне очереди, ибо продремал явление командира роты, которого в глаза именовали отцом родным, а за глаза не менее ласково Бамбук.
Полученный наряд вне очереди и стал причиной первой выкуренной им беломорины. Которая, в итоге, и прикипела к зубам его. Намертво. И до последнего времени. При том, что всегда знал, что курить ‒ не умно. И не стильно. И всем советовал ему не подражать. Мол, чтобы курить как он нужно и подготовку соответствующую иметь. На семь колен растянутую. И сзади, и спереди.
Вот.
Впрочем тоска о собственном будущем у Ваньки продлилась лишь до 1-го сентября. До первой пары по предмету "Мореходная навигация". Когда древний как мамонт преподаватель по прозвищу Морской Лев Волосюга вдруг ниоткуда возник у учительского стола и принялся разглядывая первокурсников таким суровым взглядом, что с перепугу ни одна задница не оторвалась от стула для положенного в данной ситуации приветствия капитана дальнего плавания на пенсии и автора множества учебников по штурманскому искусству по совместительству.
Закончив осмотр группы Волосюга тут же обучил будущих капитанов белоснежных лайнеров элементарным правилам поведения при встрече со старшим по возрасту или званию:
- Встать!!!
А после того как группа поднялась, не спугнув ни одной мухи , продолжил:
- Каждый курсант ДОЛЖЕН (пауза)... ЗНАТЬ (пауза) ... ЧТО (пауза) ... ГДЕ (пауза) ... КОГДА (длинная пауза) ... и С КЕМ.... (ну очень длинная пауза, в течение которой тридцать вытянувшихся первокурсников ожидали какой-либо преподавательской банальности, но так и не дождались, поскольку русские капитаны дальнего плавания и банальности, как потом выяснилось, ‒ вещи несовместимые) ... ПИТЬ!!!
И 30 курсантов с восторженным рёвом обрушились на места свои. Мол, наш чел.
- Вольно! Садитесь! ‒ зафиксировал Волосюга фактическое положение дел. И разулыбался. Как ребёнок.
И далее:
- Поздравляю с началом обучения штурманскому делу в стенах нашего любимого мореходного училища!
После чего и уже без пауз последовало весьма неожиданное нравоучение насчёт того, как советский курсант должен себя вести с незнакомой ленинградской девочкой, когда та обязательно увлечёт его сначала на Марсово поле, а потом и в ближайшие при нём кусты. Мол, товарищи курсанты, в этой ситуации, прошу вас, не надо зубами резинку трусов её рвать...
И так далее, и тому подобное, и целый час.
У-у-у рёв стоял! Цирк, как говорится, отдыхает.
За подобные морские байки Волосюгу любили даже тогда, когда он двойки по навигации ставил.
Ваньку же Волосюга чуть выделял из остальной массы курсантов, относительно спокойно относясь и к его лёгкой придури на младших курсах, и к совершенно придурочным его выкрутасам на старших. И вот почему.
Как-то Ванька из-за очередного наряда не удосужился выучить, да по-английски, пять очередных правил предупреждения столкновений судов в море. За что Волосюга и влепил ему беспощадные пять двоек. Невзирая на сплошь пятёрки до них.
Двойки же те случились утром 31 декабря. А это означало, что пересдача их случится лишь тогда, когда и преподаватели, и курсанты вернутся с зимних каникул.
- Во попал! ‒ удивился Ванька после обеда, когда правила уже вовсю отскакивали от зубов его. Ибо Волосюга напрочь отказался принять Ванькину пересдачу, сославшись на срочную необходимость поисков Деда Мороза для его пятилетней внучки. Ванька было внаглую попытался прочесть правила те вдогон уходящей спине Волосюги, но тот, обернувшись, пресёк попытку пересдачи на корню:
- Курсант, подите на фиг! Мне сегодня Дед Мороз нужен, а не МППСС-72. Тем более по-английски.
Тут-то до Ваньки и дошло, что Волосюга разводит его на Деда Мороза.
Ну и куда деваться курсанту с пятью двойками на Новый год?
А так Морской Лев и оставил Ваньке подарок для внучки своей. Нечаянно прихваченный в училище. Как потенциальному Деду Морозу. И похлопал по плечу. Мол, не дрейфь, курсант! Мол, жизнь и не тому научит!
И тут же научил где шубу с шапкой и валенки с мешком раздобыть. Да так, чтоб никто не заметил. А посох, мол, и сам сварганишь. Из черенка лопаты, например, и изоленты. А сценарий у завклуба посмотришь. Мол, там не МППСС-72, там всё по-детски изложено. За раз суть ухватишь. И ушёл не прощаясь. Напевая:
- Ты ‒ моряк красивый сам собою! Тебе от роду двадцать лет...
А через пару часов Ванька уже стоял возле квартиры Волосюги в полноценном наряде Деда Мороза, с посохом в руке и мешком за плечами. В котором находился не только подарок для внучки, но и Журнал успеваемости. С пятью двойками в нём и великим желанием поскорее оказаться дома промеж ними.
На звонок дверь открыла внучка.
Ванька хоть всю дорогу и готовился к роли новогодней, но поначалу потерялся напрочь, еле слышно мямля абы что и абы как. Но потом вдруг припомнил колядки деревенские, да частушки из числа приличных. Ну и осмелел. И разошёлся, импровизируя по ходу действа. Да так, что те полчаса, которые Дед Мороз общался с Волосюгиной внучкой, в семье той помнили ещё очень долго. Может, и до сих пор помнят.
После чего Волосюга и пригласил Ваньку на кухню. С Журналом. Где они и отметили пять Ванькиных пятёрок и благополучное окончание первого его семестра таким же количеством стопок водки.
После пятой же, когда Волосюга стал поминать собственные курсантские довоенные годы, Ванька решил, что нормальному советскому комсомольцу не следует участвовать в кухонной антисоветской пропаганде. И кое-как вырвался на лестничную площадку Волосюгиной девятиэтажки. Но до выхода добрался не скоро, поскольку проходящая мимо весёлая компания увлекла его в квартиру напротив. Мол, Дедушка Мороз, не откажи добрым людям, поздравь и наше дитятко...
И Ванька, ясень-пень, не смог отказать ни добрым людям, ни дитятку.
А потом была квартиру выше этажом.
А потом и ещё выше.
А потом где-то ниже.
А потом снова наверху.
Всего, с Волосюгиной, получилось шесть.
И тем не менее, домой на Новый год Ванька всё же успел. И даже журнал с пятёрками не потерял.
Так, что мореходку Ванька всё же полюбил. Ибо и товарищи хорошие рядом оказались, и с преподавателями и учёбой проблем не было. Почти. Стезя его уверенно провела Ваньку между рифов редких. А когда те миновать не получалось, то просто крушила препятствия, как ледокол крушит лёд молодой. И Ванька понял это. И доверился той. Да и пошёл уверенно по ней, несмотря на трёхкратные происки тёмных сил отправить его в сухопутные войска кем угодно, но не моряком.
А так наперекор проискам нечистых сил, и даже не замечая происков тех, Ванька и отвизировался. Даже не разумея о происках особого отдела вычислить его польских родственников, про которых и сам не разумел до 2000-х годов.
После чего и отправился на загранпрактику. Из-за железного занавеса «ту сторону разведать». Матросом на лесовозе. И сразу же оказался не в Польше какой-нибудь, ибо «Курица ‒ не птица, а Польша ‒ не заграница», а в Италии. И не где-либо, а почти что в Венеции. Да в первой половине 80-х годов.
Однако «О-о-о, Италия!» Ванька так и не сказал. Ибо что-то там было не так, как быть должно. Вроде и симпатично всё вокруг, вроде и добрые все, с кем общаться пришлось, но чего-то в добре и симпатичности той явно не хватало. Ну и завис на пару дней, пытаясь разрешить недоумение своё.
А на третий день врубился вдруг: «Блин горелый! Они что, все тут неискренние?»
Ибо искренность Ванька чтил более все прочих человеческих качеств.
Вот и начал сравнивать тех и своих. Да и получил счёт 1:44 в нашу пользу. Где балл итальянцам справедливо начислил за победу их красивых комбинезонов и очень удобных перчаток над нашими робами, ватниками и брезентовыми рукавицами. При том, что ботинки их шнурованные нашим кирзачам проиграли вчистую. Как и головные уборы их. Особо, когда работяга какой-то купил у Ваньки его кроличью шапку, заплатив за ту месячную Ванькину зарплату в валюте.
Пожалуй и всё. Ничем особо памятным Европа Ваньке так и не глянулась. За исключением, разве, 28-и программ цветного итальянского телевидения, да по отечественному чёрно-белому 12-канальному "Рекорду".
Вот.
Следующая практика была уже на учебном судне, да всей ротой, да под мудрым руководством Морского Льва.
От той практики тоже ничего приличного в памяти не сохранилось. Разве что, как в огнетушителях брагу ставили. И как один курсант, из похмелья выйти забывший, при резком повороте судна вывалился за борт. И как шумиху ту, да с матюгами в мегафон при потешном спуском шлюпки, а особо при её потешном же аж жуть подъёме на борт оформили как учебную тревогу "Человек за бортом".
Та практика для Ваньки и его трёх товарищей закончилась в Калининграде. Где он впервые за три года наконец-то продемонстрировал однокурсникам собственную неумышленно скрываемую им способность пить ради запаха, когда и своей дури с избытком.
Тем днём Волосюга отпустил их в увольнение, да с честно заработанными рублями в одном твёрдо сжатом на четверых кулаке.
После же по-три-пива-на-брата в близлежащем пивняке денег осталось ровно на два билета в зоопарк.
По двум билетам четверо прошли нормально. Да и по зоопарку ходили вполне прилично. То есть скучая. Да и что может быть скучнее зоопарка, когда тебе 20 лет, а денег на пиво или дискотеку нет.
Тут-то они и обратили внимание на одинокого мишку, что мирно дремал в вольере своём, устроенном ниже уровня поверхности земли. В яме фактически, железным заборчиком огороженной.
Вот кто-то из друзей и решил разбудить того. Мол, мы не спим, скукой маемся, а этот дрыхнет. Внаглую. Ну и свесился через решётку. И начал дразнить сумкой, да с надписью "LENINGRAD" на ней. Пытаясь попасть сонному мишке по уху.
Точнее, один раз лишь попытался.
Ибо медведю тоже было скучно. Давно уже. А потому и делал вид что спит. Дабы проверить Ваньку и товарищей его на бдительность.
Бдительностью же русский мужик не отличается в любом его возрасте.
А так сумка, в которой были две пивные кружки из того пивняка, плюс три их фуражки, мицухами называемые, и оказалась в лапах мишки бурого. И тот начал её наружный осмотр.
Ванькиным друзьям стало жаль мицух своих. А особо ‒ фамилий, что на внутренней стороне фуражек навечно хлоркой были выхлорированы. А Ваньке было жаль расставаться с пивными кружками, поскольку его мицуха была там где и положено ‒ лихо заломлена на макушке поверх чубчика кучерявого.
Внимательно осмотревшись по сторонам три головы, плюс Ванькина, весьма логично сообразили, что в толпе посетителей они практически невидимки, и что Ваньке нужно лезть к медведю за сумкой его.
И тот, намотав на всякий морской случай ремень на кулак, полез. А трое прикрыли его телами своими от взгляда случайного. На медведя внимания демонстративно не обращая.
Мишка прекратил изучение сумки и недоуменно наблюдал, как Ванька по прутьям спускается к нему в яму. Офигевая от наглости его. Как когда-то дедова деревня от матюгов его офигевала.
А как сообразил зачем тот лезет, а потом и почему трое на него не смотрят, то времени ему на какие-либо осмысленные последующие действия уже не оставалось.
Ибо те трое в один миг повернулись к публике задом, а к мишке передом, и у каждого ремень его на кулаке уже был намотан. Бляхами которых и попытались настучать мишке по башке его хитрой, но не шибко умной.
Мишка, понятное дело, в ответ осерчал, взъярился и сам кинулся на трёх. Среди которых один был ‒ еврей из Риги, другой ‒ поляк из Вильнюса, а третий ‒ хохол из Магадана.
Тот день можно смело заносить в народный календарь как "День русской славы". Или "День русских богатырей". Или "Прощай Емелина скука". Ибо мишкин ответный наскок у них не испуг вызвал, а самый настоящий русский бодряк, да с последующим криком "Ура!" на весь зоопарк и выбросом эндорфинов на все пять сторон света.
Короче говоря, ребята в настоящий раж вошли. Да такой, что через полминуты мишка чётко понял, кто в зоопарке хозяин. И даже попытался забиться в самый тёмный угол обиталища своего, но в круглой яме отыскать его, ясень-пень, не смог.
Пока медведь бегал от трёх вошедших в раж курсантов, как когда-то Пиночет от Ваньки, тот улучил момент, схватил сумку и был таков. Ловко взобравшись по железным прутьям на уровень поверхности земли.
Тут-то и появились сторожа зоопарка, предупреждённые бдительными немецкими туристами о беспределе среди медведей, творимом толпой пьяных курсантов.
И потому им пришлось прыгать через ограду зоопарка и очень быстро бежать на судно.
Во время чего одна мицуха всё же вывалилась из сумки.
По которой всех и вычислили.
И очень много потом кричали.
И отстранили от практики до прибытия в порт приписки.
Но из училища не выгнали.
Ибо Морской Лев всё же убедил и Бамбука, и прочих больших начальников с большими звёздами на погонах, что чем больше на гражданском флоте дубов подобных Ваньке, тем выше живучесть и непотопляемость советских мирных пароходов к недоумению и ужасу агрессоров из НАТО.
Вот.
Оценили 25 человек
47 кармы