Революционер Ф.Э.Дзержинский

Мне хотелось бы поговорить не о Феликс Эдмундовиче, главе ВЧК и ГПУ, борце с контрреволюцией. Я бы хотел сказать несколько слов о Дзержинском, как о человеке, целиком и полностью отдавшему себя революции.

Как и многим революционерам ему выпала непростая судьба – он прошел через тюрьмы, ссылки, каторгу. Тяжелые испытания, выпавшие на долю Дзержинского, не сломали его, а только лишь закалили его характер. Ради чего он жил, что давало ему силы переживать выпавшие на его долю несчастия? Многое можно понять, изучая письма, которые Дзержинский писал сестре и близким для него людям.

Сейчас многие стараются приписывать революционерам корыстные мотивы – дескать, все это агенты иностранных разведок, которые работали ради денег. Другие говорят, что вся революция – это, дескать, ад и преисподняя, разгул сатанизма. Но хватит ли у этих «критиков» смелости взглянуть правде в глаза, познакомиться с личностью не придуманного, а реального революционера Дзержинского?

Вот несколько писем 1899-1901 года, адресованные его сестре Альдоне Эдмундовне Дзержинской (Булгак).

[Село Кайгородское] 1 марта 1899 г.

«Как здоровье твоих мальчиков? Поцелуй их от меня и скажи Рудольфику, что благодаря нам его ждет лучшая судьба, что он сможет свободнее дышать, если захочет приложить силы к тому, чтобы одни не угнетали других и не жили за их счет, чтобы свергнуть золотого тельца, чтобы уничтожить продажность совести и ту темноту, в которую погружено человечество... Не сердись, что я желаю ему того, что считаю высшим счастьем и что для меня свято».

[Седлецкая тюрьма] 8 октября 1901 г.

«Я возненавидел богатство, так как полюбил людей, так как я вижу и чувствую всеми струнами своей души, что сегодня… люди поклоняются золотому тельцу, который превратил человеческие души в скотские и изгнал из сердец людей любовь. Помни, что в душе таких людей, как я, есть святая искра… которая дает счастье даже на костре.

Только детей так жаль!.. Я встречал в жизни детей, маленьких, слабеньких детей с глазами и речью людей старых, – о, это ужасно! Нужда, отсутствие семейной теплоты, отсутствие матери, воспитание только на улице, в пивной превращают этих детей в мучеников, ибо они несут в своем молодом, маленьком тельце яд жизни, испорченность. Это ужасно!.. Я страстно люблю детей… Когда я думаю, что, с одной стороны, ужасающая нужда, а с другой – слишком большое богатство ведут к вырождению этих малышей… то я радуюсь за твоих деток, что вы не богачи, но и не бедняки, что они с детства узнают необходимость работать, чтобы жить, а значит, из них выйдут люди».

[Седлецкая тюрьма] Начало ноября 1901 г.

«Как я раньше думал, так думаю и теперь; как раньше горе и испытания меня не миновали, так и впредь не минуют; путь мой остался все тот же; как раньше я ненавидел зло, так и теперь ненавижу; как и раньше, я всей душой стремлюсь к тому, чтобы не было на свете несправедливости, преступления, пьянства, разврата, излишеств, чрезмерной роскоши, публичных домов, в которых люди продают свое тело или душу или и то и другое вместе; чтобы не было угнетения, братоубийственных войн, национальной вражды… Я хотел бы обнять своей любовью все человечество, согреть его и очистить от грязи современной жизни...»

Я привел отрывки трех писем, которые взяты их из книги Феликс Дзержинский «Дневник заключенного. Письма». Эти строки написаны молодым Дзержинским – когда он пишет первое из приведенных писем ему всего лишь 22 года. Однако, за свои революционные взгляды он уже успел побывать в тюрьме.

Кем предстает перед нами Феликс Эдмундович в этих письмах? Иностранным агентом? Кровавым безумным маньяком и палачом? Он предстает перед нами человеком с обостренным чувством совести, который видит всю грязь и несовершенство мира и страстно желает изменить мир к лучшему. Эти три письма – это только начало, первый штрих к портрету революционера Дзержинского.

***

Продолжаем начатый разговор о революционере Феликсе Эдмундовиче Дзержинском. В прошлый раз статью я начал со стихов Багрицкого, в этот раз приведу слова Маяковского.

За ним предо мной на мгновенье короткое

такой, с каким портретами сжИлись, -

в шинели измятой, с острой бородкой,

прошёл человек, железен и жилист.

Юноше, обдумывающему житьё,

решающему - сделать бы жизнь с кого,

скажу не задумываясь - «Делай её с товарища Дзержинского».

Маяковский «Хорошо» (1927)

В прошлой статье мы познакомились с письмами молодого Дзержинского и убедились, что не корыстные мотивы и не желание залить мир кровью стоят за его поступками. Феликс Эдмундович пишет о любви к людям и собственной нетерпимости к злу: несправедливости, вражде, войнам, унижению человеческого достоинства.

Письма, которые Дзержинский пишет сестре Альдоне Эдмундовне наполнены чуткой заботой к ней и к детям. Говорю об этом для того, чтобы у читателя не создавалось ложного представления, будто Дзержинский в письмах пишет только о себе и своих революционных взглядах. Большинство писем посвящены совершенно другим вопросам. Но иногда в этих письмах проступает облик революционера, когда Дзержинский пишет о том, к чему он стремится и что дает ему силы продолжать борьбу. Вот одно из таких писем.

[X павильон Варшавской цитадели] 9 октября 1905 г.

«Моя жизнь была бы слишком тяжелой, если бы не было столько сердец, меня любящих. А твое сердце тем более мне дорого, что оно меня сближает с моим прошлым, далеким, но заманчивым, с моим детством, к которому обращается моя усталая мысль, и мое сердце ищет сердце, в котором нашелся бы отзвук и которое воскресило бы прошлое. Поэтому я всегда обращаюсь к тебе и никогда еще не разочаровывался в этом. Ведь жизнь наша в общем ужасна, а могла бы быть прекрасной и красивой. Я так этого желаю, так хотел бы жить по-человечески, широко и всесторонне. Я так хотел бы познать красоту в природе, в людях, в их творениях, восхищаться ими, совершенствоваться самому, потому что красота и добро – это две родные сестры. Аскетизм, который выпал на мою долю, так мне чужд. Я хотел бы быть отцом и в душу маленького существа влить все хорошее, что есть на свете, видеть, как под лучами моей любви к нему развился бы пышный цветок человеческой души. Иногда мечты мучают меня своими картинами, такими заманчивыми, живыми и ясными. Но, о чудо! Пути души человеческой толкнули меня на другую дорогу, по которой я и иду. Кто любит жизнь так сильно, как я, тот отдает для нее свою жизнь».

Сохранилось немало записей Дзержинского относительно его заключения в Варшавской цитадели в 1908-1909 годах. Эти записи наполнены тяжелыми описаниями тюремного быта, повествуется о судьбе заключенных, о постоянных казнях, о произволе судебных властей. Эти описания весьма красноречивы. Нынешняя власть подняла на щит Солженицына с его «Архипелагом ГУЛАГом», даже заставляют детей изучать это произведение в школе, но что-то никто не рвется рассказать детям, как жили заключенные в царской тюрьме.

Описания тюремной жизни я пропускаю, если желаете можете познакомиться с ними в книге «Дневник заключенного. Письма» (записи за 1908-1909 год). Приведу лишь несколько отрывков, которые покажут, как революционер Дзержинский переживал это заключение.

30 апреля 1908 г

«Завтра Первое мая. В охранке какой-то офицер, сладко улыбаясь, спросил меня: «Слышали ли вы о том, что перед вашим праздником мы забираем очень много ваших?» Сегодня зашел ко мне полковник Иваненко, жандарм, с целью узнать, убежденный ли я «эсдек», и, в случае чего, предложить мне пойти на службу к ним… «Может быть, вы разочаровались?» Я спросил его, не слышал ли он когда-либо голоса совести и не чувствовал ли он хоть когда-нибудь, что защищает дурное дело…

Где выход из ада теперешней жизни, в которой господствует волчий закон эксплуатации, гнета, насилия? Выход – в идее жизни, базирующейся на гармонии, жизни полной, охватывающей все общество, все человечество; выход – в идее социализма, идее солидарности трудящихся. Эта идея уже близится к осуществлению, народ с открытым сердцем готов ее принять. Время для этого уже настало. Нужно объединить ряды проповедников этой идеи и высоко нести знамя, чтобы народ его увидел и пошел за ним. И это в настоящее время насущнейшая из задач социал-демократии, задач той горсточки, которая уцелеет.

Социализм должен перестать быть только научным предвидением будущего. Он должен стать факелом, зажигающим в сердцах людей непреодолимую веру и энергию…

Небольшая, но идейно сильная горсть людей объединит вокруг себя массы, даст им именно то, чего им недостает, что оживит их, вселит в них новую надежду, что рассеет эту страшную атмосферу недоверия и жажду кровавой мести, которая обращается против самого же народа».

12 ноября 1908

«Сегодня я опять один в камере. Я не сомневаюсь в том, что меня ждет каторга. Выдержу ли я? Когда я начинаю думать о том, что столько долгих дней мне придется жить в тюрьме, день за днем, час за часом, – по всей вероятности, здесь же, в X павильоне, – мной овладевает ужас и из груди вырывается крик: «Не могу!» И все же я смогу, необходимо смочь, как могут другие, как смогли многие вынести гораздо худшие муки и страдания. Мыслью я не в состоянии понять, как это можно выдержать, но я сознаю, что это возможно, и рождается гордое желание выдержать. Горячая жажда жизни прячется куда-то вглубь, остается лишь спокойствие кладбища. Если не хватит сил, придет смерть, освободит от чувства бессилия и разрешит все. И я спокоен».

31 декабря 1908

«Сегодня – последний день 1908 г. Пятый раз я встречаю в тюрьме Новый год (1898, 1901, 1902, 1907); первый раз – 11 лет тому назад. В тюрьме я созрел в муках одиночества, в муках тоски по миру и по жизни. И, несмотря на это, в душе никогда не зарождалось сомнения в правоте нашего дела. И теперь, когда, быть может, на долгие годы все надежды похоронены в потоках крови, когда они распяты на виселичных столбах, когда много тысяч борцов за свободу томится в темницах или брошено в снежные тундры Сибири, – я горжусь. Я вижу огромные массы, уже приведенные в движение, расшатывающие старый строй, – массы, в среде которых подготавливаются новые силы для новой борьбы. Я горд тем, что я с ними, что я их вижу, чувствую, понимаю и что я сам многое выстрадал вместе с ними. Здесь, в тюрьме, часто бывает тяжело, по временам даже страшно… И, тем не менее, если бы мне предстояло начать жизнь сызнова, я начал бы так, как начал. И не по долгу, не по обязанности. Это для меня – органическая необходимость.

Тюрьма сделала только то, что наше дело стало для меня чем-то ощутимым, реальным, как для матери ребенок, вскормленный ее плотью и кровью. Тюрьма лишила меня очень многого: не только обычных условий жизни, без которых человек становится самым несчастным из несчастных, но и самой способности пользоваться этими условиями, лишила способности к плодотворному умственному труду… Столько лет тюрьмы, в большинстве случаев в одиночном заключении, не могли пройти бесследно. Но когда я в своем сознании, в своей душе взвешиваю, что тюрьма у меня отняла и что она мне дала, – то хотя я и не могу сказать, что объективно перевесило бы в глазах постороннего наблюдателя, но я не проклинаю ни своей судьбы, ни многих лет тюрьмы, так как знаю, что это нужно для того, чтобы разрушить другую огромную тюрьму, которая находится за стенами этого ужасного павильона. Это не праздное умствование, не холодный расчет, а результат непреодолимого стремления к свободе, к полной жизни. Там теперь товарищи и друзья пьют за наше здоровье, а я здесь один в камере думаю о них: пусть живут, пусть куют оружие и будут достойны того дела, за которое ведется борьба».

18 февраля 1909 г

«Зимний, солнечный, тихий день. На прогулке чудесно, камера залита солнечным светом. А в душе узника творится ужасное: тихое, застывшее отчаяние. Осталось одно воспоминание о радостях жизни, и оно-то постоянно терзает человека, как упрек совести. Недавно я разговорился с солдатом. На вид печальный, удрученный, он караулил нас. Я спросил его, что с ним. Он ответил, что дома хлеба нет, что казаки в его деревне засекли розгами нескольких мужчин и женщин, что там творятся ужасы. В другой раз он как-то сказал: «Мы здесь страдаем, а дома сидят голодные». Вся Россия «сидит голодная», во всем государстве раздается свист розог. Стоны всей России проникают и сюда, за тюремные решетки, заглушая стоны тюрьмы. И эти оплеванные, избиваемые караулят нас, пряча глубоко в душе ужасную ненависть, и ведут на казнь тех, кто их же защищает. Каждый боится за себя и покорно тащит ярмо. И я чувствую, что теперь народ остался одиноким, что он, как земля, сожженная солнцем, теперь именно жаждет слов любви, которые объединили бы его и дали бы ему силы для действия. Найдутся ли те, которые пойдут к народу с этими словами?»

Мы видим, что тяжелые условия тюремного заключения Дзержинский выдерживает стойко. Тюрьма плохо сказалась на его здоровье, но не смогла подорвать ни веры в революционные идеалы, ни любви к народу.

***

Кубинский революционер Эрнесто Че Гевара говорил:

«Рискуя показаться смешным, хотел бы сказать, что истинным революционером движет великая любовь. Невозможно себе представить настоящего революционера, не испытывающего этого чувства... Наши революционеры должны поднять до уровня идеалов свою любовь к народу, к своему святому делу, сделать её нерушимой и целостной».

В отношении Феликса Эдмундовича Дзержинского эти слова верны на все сто процентов. Феликс Эдмундович часто пишет о любви к народу, и о том, что эта огромная любовь не позволяет ему оставаться безучастным к творящемуся вокруг злу, к бедам и страданиям людей. Наверное, кто-нибудь может подумать, будто Дзержинский – революционный романтик, что он приукрашивает или хочет покрасоваться. Однако, все это к Дзержинскому не имеет ни малейшего отношения. Революционная романтика быстро исчезает при жестком столкновении с реальной жизнью. Дзержинский столкнулся с жизнью очень жестко. Когда год за годом проходит в тюрьме, когда встречаешься с кандалами, каторгой, человеческим унижением, когда на твоих глазах уводят товарищей на виселицу, тогда и проявляется сущность человека. Убеждения Дзержинского прошли проверку на прочность, он остался верен идеалам революции. Следовательно, он действительно верит в то, о чем пишет. Эта вера – стержень его личности.

Говорят, в детстве Дзержинский хотел стать ксендзом (католическим священником). Вполне возможно, так оно и было, однако в зрелом возрасте его отношение к ксендзам было довольно прохладное. Он обвиняет католических священников в том, что они внушают людям покорность судьбе, и что из-за этой покорности происходит много зла и несчастий. В 1902 году он пишет сестре:

23 сентября 1902 г.

«Темна и неразумна мать, которая вешает ребенку образок, думая, что этим путем она охранит его от бед. Она не знает, что будущее счастье ребенка во многом зависит от родителей, от их умения воспитать ребенка, от умения подавлять в корне все плохие задатки ребенка и развивать хорошие. А это дает не религия... Надо воспитать в детях любовь к людям, а не к самому себе. А для этого самим родителям надо любить людей…»

Любовь к людям в понимании Дзержинского должна быть деятельной, а деятельная любовь подразумевает активную борьбу со злом. Это и есть путь революционера. Дзержинского не устраивает ожидание вознаграждения или воздания злу в загробном мире, он хочет бороться за то, чтобы сделать лучше человеческий мир.

[X павильон Варшавской цитадели] 2 декабря 1913 г.

«Я обладаю одним, что поддерживает меня и заставляет быть спокойным даже тогда, когда бывает так страшно грустно. Это не просто черта моего характера, это непреклонная вера в людей...

Условия жизни изменятся, и зло перестанет господствовать, и человек станет человеку самым близким другом и братом, а не как сегодня – волком...»

Вера в людей, в восходящее человечество, которое сумеет отменить волчий закон жизни и будет жить по законам братства – вот тот огонь, который зажег Дзержинского. Это подлинно коммунистический огонь. Об этом мечтали коммунисты, начиная с Маркса, и никто кроме коммунистов-марксистов XIX и XX веке веру в человека на щит не поднял.

Феликс Эдмундович не раз упоминает разлитое в обществе зло, и особенно его беспокоит, что это зло уродует и калечит детские души.

[X павильон Варшавской цитадели] 2 декабря 1913 г.

«Передо мной карточки Ясика [сына Дзержинского] и его товарища. Как хорошо, что мальчики-ровесники воспитываются вместе, могут вместе играть, любить друг друга, ссориться и да «же драться, узнавать друг друга… Они переживают счастливейший возраст. Вскоре яд жизни в большей или меньшей степени станет просачиваться и в их души, и невозможно в теперешних условиях уберечь их от этого яда. Мне кажется, что жизнь рабочих – уже мыслящих рабочих – является средой, где меньше всего этого яду, где легче всего сохранить и обогатить душу, где недостает лишь внешней формы – «хороших манер». Это мир объединения жизни и идеи, мир страдания и великих радостей. Я не идеализирую этой жизни, я понимаю весь ее ужас, но там живо стремление к свету и красоте, и там легче всего привить ребенку это стремление...»

Дзержинский пишет, что боль и страдания жизни лишь укрепляют его решимость бороться за новый мир.

[X павильон Варшавской цитадели] 3 февраля 1914 г.

«Сегодня нет такого человека, исключая лишь узкую горстку богачей, который мог бы сказать, что он не знает, что такое страдание. И твои страдания так тяжелы, как у многих других. Однако если мыслью и чувством сумеешь понять жизнь и собственную душу, ее стремления и мечты, то само страдание может стать и становится источником веры в жизнь, указывает выход и смысл всей жизни. И в душу может возвратиться спокойствие – не кладбищенское спокойствие, спокойствие трупа, а уверенность и вера в радость жизни, несмотря на боль и вопреки ей... И сегодня из этих страданий человечества скорее, чем когда-либо, может прийти царство любви и всеобщей справедливости, мечта о которой выпестована в жестокой борьбе. Боль человека, если она открывает глаза на боль других людей, если она приводит к поискам причины зла, если она соединяет его сердце с сердцами других страдающих... если дает человеку идею и твердость убеждений, – такая боль плодотворна...»

по материалам.great-country.