посвящается москвичам

Ко Дню города.

25 тысячелетий назад, когда поросшие корявой карликовой березой берега Москвы реки сотрясались от тяжелых шагов мамонтов, а за Волгой, монументом возвышался беспощадный и, как казалось, вечный лед, жил на московской земле человек. Останки одного из них, в отпечатавшейся на черепе шапочке , были обнаружены в 1936 году на речке Сходня, немного выше места ее впадения в Москву-реку (на территории современного района Тушино).

Открытие воистину мирового масштаба, указывает на существование в древнейшие времена если не ткачества, то вполне искусного вязания.

Потом в Зарайске было найдено огромное количество костей мамонта, примитивные кремневые орудия, кострища, следы жилья — стоянки древних охотников.

Несмотря на достаточно суровый климат, сухие холодные зимы, неглубокий снежный покров, редкие низкорослые кустарники при отсутствии крупных деревьев, жить было можно, благо водился там мамонт, шерстистый носорог, бизон, северный олень, песец.

90 процентов костей, найденных при раскопках, принадлежали мамонту. Он был не только источником пищи. Мелкими костями и жиром мамонта заменяли дефицитные, из-за отсутствия деревьев, дрова, из больших костей и шкур строили жилища.

Это были круглые в плане, шатрообразные конструкции, напоминающие ярангу современных северных народов. На каркас, состоящий из деревянных жердей и длинных костей мамонта, набрасывались шкуры, которые в свою очередь снова придавливались тяжелыми костями. Диаметр такого жилища равнялся примерно шести метрам.

Очень много останков этого зверя нашли в Лужниках, на Минской улице, и при недавних раскопках на территории Зачатьевского монастыря на Остоженке.

С уходом ледника прамосквич смыл с себя слой мамонтова жира, проветрил одежду от вездесущего запаха жженой кости, и стал мирно удить рыбу, гонять по лесу разных зверушек. На месте древних поселений попадаются кости домашней свиньи.

Одна из таких мезолитических стоянок была изучена под сквером у Большого театра, прямо под фонтаном.

Как считают некоторые лингвисты, слово Москва имеет болотное значение, мокрое место, поэтому подойти к воде, чтобы половить рыбки или набрать чистой воды, всегда было проблематично. По многочисленным помостам древние рыболовы и подбирались к воде, от них отчаливали лодки, там же разделывали рыбу. Кстати, на подобных помостах часто обнаруживают следы от костров. Соблюдая правила противопожарной безопасности, их разводили на толстой песчаной подсыпке.

Была такая эпоха – энеолит. Уже не каменный век, но еще и не бронзовый, примерно в ХХ веке до н.э. - время идиллии на земле Московской.

Жизнь текла спокойно, прамосквичи на помостах, выстроенных над водой, и, любуясь закатом, вытесывали из кремня фигурки медведей, птиц, разных милых зверюшек, огромных осетрин и неких странных существ, напоминающих общепринятое изображение ископаемого плезиозавра Несси. Их кремневые фигурки поражают своим реализмом, и так и просятся на шею в качестве амулета.

Когда наступали зимы, народ расходился по теплым домам, похожим на огромные шалаши, площадью до 100 квадратных метров, соединенные друг с другом крытыми переходами. Очаги, расположенные у выходов на улицу, превращали любой сквозняк в ласковый поток теплого ветерка. Вяленная и копченая рыба, упитанные окорока и балыки покачивались под потолком... Тучные свиньи и одомашненные кабаны подъедали остатки обильных трапез, бродя среди жильцов, дремлющих на уютных, покрытых шкурами нарах.

Но всему хорошему приходит конец. Сначала появились волосовцы, потом фатьяновцы. Только они подружились, весело ассимилируя друг друга, и лишь время от времени вспоминали свою былую ратную славу, выходили порезвиться-потешиться в редких схватках с обнаглевшими соседями, потомками абашевцев и поздняковцев, в силу той же страсти к приключениям, забредавшим на чужие территории. будущие дьяковцы, мощным потоком хлынули в Волго-Окское междуречье.

Первый этап дьяковской культуры был временем тревожным. То ли бывшие хозяева этой земли наведывались иногда потрепать нервы новым переселенцам, то ли самих переселенцев было слишком много, но дьяковцы обзавелись мощными укреплениями: насыпают многослойные валы, устойчивые к размыванию, укрепляют рвы различными деревянными конструкциями, строят труднопреодолимые стены.

Время идёт, и они начинают плавно входить в образ типичного москвича: спокойного, благостного, жизнелюбивого, но гордого и если надо – сурового к тем, кто покусится на его пространство и образ жизни.

А образ их жизни был незамысловат. Дьяковцы жили в длинных, похожих на бараки домах, примерно на полметра заглубленных в землю. Наличие этих самых «длинных домов» дает повод некоторым юношам, подсевшим на варяжскую романтику, строить смелые гипотезы, однако напомним, что викинги с их «длинными домами» появились много столетий спустя. Кстати, поздние дьяковцы, наиболее приближенные по времени к викингам, уже не строили длинные дома – дух индивидуализма восторжествовал, и население городищ разбрелось по отдельным небольшим, круглым в плане индивидуальным полуземлянкам. На месте их поселений находят ювелирные изделия из кости и наконечники стрел очень похожие на скифские.

В годы, когда у евреев происходили события, красочно описанные евангелистами, на наших холмах настала долгожданная стабильность и процветание. По Москве-реке, в то время, видимо, уже получившей свое нынешнее имя, то и дело пробирались к нам хитрованы-купцы, спекулирующие заманчивыми античными штучками в обмен на местные меха и другие дары природы. Надо сказать, что дьяковцы были достаточно разборчивыми ценителями прекрасного и зачастую выменивали очень достойные произведения искусства. Красноречивое тому подтверждение — античная камея, найденная в середине 90-х в Мякинино, при археологических раскопках на месте будущего метромоста.

Хотелось бы сказать о так называемом «дьяковском грузике». Эта вещь непонятного назначения является тем самым признаком, по которому дьяковскую культуру отличают от какой-либо другой культуры того времени. Это небольшой глиняный предмет, похожий на что-то среднее между грибом и патиссоном, со сквозным отверстием по оси вращения. Многие, в том числе и гиперосторожные археологи, уловили в его облике поразительное сходство с тем, что принято у нас называть НЛО. В устах археологов это сходство было обозначено словами: «ритуальный предмет, вероятно имеющий отношение к астральному культу». Действительно, видя грузик, в первую очередь приходит мысль, что перед тобой глиняный макет летающей тарелки. Есть "грузик", найденный на берегу Борисовского пруда, который имел даже тщательно выполненные «иллюминаторы»…

Но примерно в V веке нашей эры московская земля опустела. Дьяковцы исчезли И брошенные дьяковские городища зарастали бурьяном и крапивой до 9 века. С запада в московские земли придут два брата, два славянских богатыря – Радим и Вятко. И останется Радим на Соже, и пойдут от него радимичи. А Вятко с родом своим осядет на Оке, и назовутся потомки его – вятичи.

А от Оки до Наших холмов, как известно, рукой подать…

Судя по всему, это были славяне, побывавшие в тесном контакте со злобными субъектами, что организовали впоследствии Киевскую Русь, ничего кроме неприятностей Нашим Холмам не приносившую. Их следы удалось обнаружить на нескольких дьяковских городищах и селищах. Оставили эти первопроходцы на московской земле и несколько курганов, под которыми были обнаружены остатки кремаций. Разбросаны такие курганы по всему Подмосковью: и близ села Беседы, что примыкает сейчас прямо к МКАДу, и в Одинцово, и возле Подольска, у села Стрелково…

Они, скорее всего, встретили на московских землях Голядь, остатки предыдущих москвичей – все тех же мудрых волосовцев и благородных фатьяновцев…

По мнению археологов, голядь оставила мощинскую археологическую культуру. Характерным признаком этой культуры являются очень изящные медные изделия украшенные разноцветной перегородчатой эмалью. Проходя через земли голяди, вятичи, согласно обыкновению, позаимствовали у них все лучшие достижения в области искусства, а также многие специфические традиции.

Если верить летописи, голядь досуществовала до XIII в.: «И Михаиле Ярославичъ Московский убьенъ бысть от Литвы на Поротве». Литва на реке Протве в середине XIII в — это и были потомки голяди и примкнувших к ним вятичей. Ну а располагалась эта «Литва» совсем не далеко – в Западном Подмосковье.

В силу этого смешения разных кровей и получили мы тех могучих богатырей, что покоятся в разбросанных по московской земле курганах. Мужчины были все исключительно богатырских пропорций, под 2 м ростом, ну а женщины — красоты неописуемой…

Те курганы, в которых археологи находят захоронения, совершенные без кремации, хоть и не являются столь древними, но зато относятся к самому рассвету вятической культуры, пусть и немного подверженной влиянию христианства. Курганы до сих пор легко обнаружить, если найти доминирующую над местностью высоту, водораздел местных речек и ручейков. Много их и в самой Москве: в Царицыно, на Юго-Западе, в Лосином острове, в кварталах новостроек возле Тушино и Митино…

А определяются курганы вятичей элементарно. По наличию среди женских украшений так называемых семилопастных височных колец. Вещь очень изящная и явно несущая могучий сакральный смысл, т.к. частенько украшена была практически всеми существовавшими в то время заклинательными символами: от свастики до арабской «плетенки». Украшения эти сугубо женские, носились возле висков, нанизанными на надетый на голову обруч. Впрочем, так однозначно считалось ранее. Височные кольца и находили часто вставленными в кусочки кожи, которые принимались за остатки этого самого обруча.

Дело в том, что кожа, соприкасающаяся с металлом, намного дольше сохраняется в земле. Но не так давно в лаборатории МГУ один из таких кусочков кожи поместили в специальный раствор, придающий древней скукоженной коже прежние размер и форму. Каково же было удивление ученых, когда в емкости с раствором они увидели человеческое ухо… И что интересно, ухо было аккуратно проколото по всему его периметру. То есть, на зависть нынешним любителям пирсинга, височные кольца вятичанки довольно часто использовали и как серьги. Увы, это единственная часть тела, о пирсинговании которой известно абсолютно достоверно.

Московская земля-матушка дарами своими особо не разбрасывалась никогда, климат не позволял. Конечно, растили разные злаки-овощи, но так чтоб полагаться на сельское хозяйство… Такого не было. А потому в основном охотились, мед у диких пчел воровали, рыбу удили, скотинку разводили. Коней любили особо.

Так что жили вятичи — не тужили. Но ведь так долго не бывает. Как положено, понаехали разные вороги – сначала хазары, потом киевские князьки, за ними и Булгаре волжские, но те больше лаской, в союзники склоняли.

На севере у вятичей соседи появились ненадежные – славяне-кривичи. Граница между ними прошла примерно по Москве-реке. Вятичи к ним относились с явным презрением, так что взаимоотношения были минимальны. И не мудрено: кривичи были эстеты-западники, исполненные гордостью за соседство с просвещенным Новгородом, вечные пособники киевских князей…Правда, приходилось москвичам иногда делать вид, что платят они дань хазарам — от приставучих киевлян так отделываться. Но а сами хазары не очень то стремились в эти далекие и глухие места, пусть даже и за данью.

Принявшей христианство Киевской Руси факт существования свободолюбивых язычников-вятичей долго не давал покоя. То направляли они сюда картельные экспедиции – крестить «поганых» огнем и мечом, то проповедников своих засылали…

Три раза ходил киевский князь Владимир Мономах на усмирение непокорного вождя вятичей Ходоты. Долго гонялся за ним по лесам, теряя людей и силы. И только зимой, когда опала листва, спасительная для лесного войска вятического, сумел он настигнуть Ходоту и убить вместе со всеми его сотоварищами.

Считал потом Мономах это деяние одним из самых великих своих подвигов. Так уж повелось, что обходили киевляне земли вятичей стороной, побаивались гордого лесного народа.

Пришла другая напасть - зачастил на берега Москвы-реки князь Юрий. С вятической точки зрения это был один из самых мерзких персонажей истории. Много злодеяний совершил: убил он Степана Кучку, по-киевски – боярина, а по-нашему, по-вятически, вождя тогдашнего. Убил не в бою, не в честном поединке, а как у них, киевлян было принято — обманом да подлостью.

Земли Кучки к рукам прибрал, а дочь его Улиту и двух сыновей увез с собой. Улиту выдал замуж за сына своего Андрея, того, что стал потом Андреем Боголюбским, а сыновей сделал его слугами. И хоть и не был Боголюбский виновен в смерти Кучки, спустя много лет ответил он за Долгоруково злодейство сполна: собрала Улита с братьями сподвижников (все из вятичей, конечно) и убили князя Андрея.

Но до этого еще далеко, а пока поселился Долгорукий на красивом месте, что на Боровицком холме, построил себе там пристанище. И в 1147 году позвал на попойку одного из временных своих союзников, князя Святослава Северского. Именно с этой попойки и начала отсчитывать свои годы Москва-матушка.

Так с окончанием бронзового века закончилась на наших холмах эра могучих породистых воинов и наступил раннежелезный век – тысячелетняя «эпоха застоя».

Сначала московское городское население состояло сплошь из людей княжеских. Тех, что привез с собой Юрий Долгорукий.

Так и приехали сюда первые трудовые мигранты. Были это люди из крупных княжеских резиденций, причем явно недальних. А значит, являлись они выходцами из урбанизированных кривичей, тех, которые, как известно, так и льнули к княжеской власти. Поселились у князя под боком, в Кремле. Жили сыто, излишеств разных не гнушались. Расплодились, родственников к себе выписали. Однако, долго не могли они от корней своих кривичских оторваться. На первых городских московских кладбищах археологам нередко попадались захоронения с типично кривичскими, а то и вятическими украшениями. Потом всё же пошёл процесс мирного сосуществования.

Против Орды.

В общем, что не век то новое вливание крови: то новгородцев целый квартал переселят, то немцев на службу наберут, то литовцев или поляков пленных в город кормиться выпустят. Так люди Наших Холмов и получались.

А какой веселый был народ! Кстати, зело хмельного не пили. Я не оговорился — заморские гости даже предостерегали свое шпионское руководство: мол, русские завсегда трезвые, в том их сила!

Масленица. Какие там кулачные бои, да качели с каруселями. Хватали чучело козленка с огромным фаллосом, и давай за ним гоняться. Подобие современного регби. Представитель какой команды подольше за козлячий «прибор» подержится, та команда и выиграла. Игра так и называлась – «намни козе жилу». В конце 90-х московские археологи нашли такое многострадальное чучело во время раскопок на Гостином дворе.

Кстати культ этот самый, фаллический, явно на Наших Холмах занимал не последнее место. Археологические находки это подтверждают: и упомянутый выше козленок, и керамическая фигурка человечка о трех ногах и кем-то заботливо спрятанный моржовый член… Кстати, найденный на Гостином дворе этот самый моржовый предмет был через три дня у археологов украден. Видимо современными последователями культа.

А сколько эмоций вызывают фрагменты странной керамической плитки, обнаруженные в Гончарной слободе, в слоях, датированных XVI веком, и прозванной, среди археологов, «Бесом с Гончарной». Это два кусочка двух терракотовых плиток, оттиснутых одним и тем же штампом. Ту часть изображения, которой не хватало на одном фрагменте, дополняло сохранившееся изображение на другом.

На плитке изображен мужчина отвратительной наружности в одной руке держащий зеркало, в котором отражается его безобразно ухмыляющееся лицо, а в другой — увесистую дубинку. Однако, центром композиции является его чудовищный фаллос, изображенный с поразительной дотошностью. И ведь данное изображение не являлась одиночной шуткой похабника-гончара, а производилось серийно. Судя по всему, на плитке изображен языческий бог плодородия и «ярой» силы Ярила. Зеркало, дубинка и фаллос — его определяющие атрибуты.

Развлечения московские сопровождались, конечно, музыкой. В древний московский оркестр входили гудки и гусли, свистульки и бубны, волынки и даже самый настоящий варган. Тот самый «шаманский» инструмент, который прижимают к зубам и цепляя пальцами тонкий металлический язычок, издают характерный вибрирующий звук. Как не странно, но варган был типично русским музыкальным инструментом. Археологам часто приходилось сталкиваться с этими инструментами, извлеченными из московского культурного слоя.

Ну а когда веселье естественным образом шло на убыль, возникало желание подкрепиться.

А так как бытие определяет питание, а основным приспособлением для приготовления пищи была печь, то и весь процесс ее приготовления был адаптирован под печь. Еду парили в горшочках и горшках, запекали в тесте и глине, пекли хлеб и неимоверное количество московских пирожков. Реже пользовались котлами и железными сковородками — среди археологических находок эта кухонная утварь встречается крайне редко.

В последние годы археологам попалось несколько так называемых надворных печей. Это были конические, сделанные из кирпича и глины сооружения, поразительно напоминающие печи наших восточных соседей для приготовления лепешек. На Волхонке, в 1989 г, рядом с такой печью была найдена и огромная керамическая крышка, которой, скорее всего, эту печь накрывали. Существует также мнение, что в эти конусы сверху вставлялся огромный котел, в котором варили пищу для большого количества едоков. Вполне возможно, что именно так и кормились многочисленные караулы и стражники, охранявшие лидеров кровавой Опричнины.

В Москве-реке еще водились в достаточном количестве осетры, которых согласно древним документам возами доставляли в город из близлежащих москворецких сел. Эти сведения подтверждает огромное количество осетровых хрящевых пластинок, регулярно попадающихся археологам. Несметное количество дичи и домашней птицы, скота и диких животных – все шло на стол москвичам, а потом в виде костных остатков – археологам.

В обычные, не праздничные дни, особенно в жару любили люди Наших Холмов освежиться морсом. Что это был за напиток, довольно подробно описал в своих отчетах один из западных лазутчиков, немец-опричник Генрих Штаден: «Русские берут из ручья свежую проточную воду и можжевеловую ягоду и кладут ее в эту воду; оттого вода становится кислой. Затем берут мед, подмешивают его в воду и процеживают сквозь волосяное сито. Вода делается тогда сладкой». Этим морсом торговали на улицах и даже разносили по приказным избам и палатам. Что бы сохранить температуру напитка использовали специальные кувшины-термосы, оплетенные берестой. Бересту вообще в Москве любили. Даже лапти московские большей частью были берестяные. Вот только берестяных грамот нашли пока только три…

Из алкогольных напитков пили в основном пиво и мед. Но и то только по праздникам. Иначе можно было и плетей заработать. Безнаказанно пили только жители немецкой слободы, так и прозванной москвичами: «Налейка». Там иноземцы спекулировали излишками пития выданного им в качестве части жалования за государеву службу.

Именно там понабрался тлетворных западных ценностей молодой царевич Петр Алексеевич, столь чтимый ныне пресловутый Мин Херц, бросивший Москву, а за ней и всю Россию-мать в пучину разврата и алкоголизма.

Именно с воцарением этого деятеля и закончилась на Наших Холмах московская самобытность и началось жалкое гламурное подражательство, длящееся и по сей день.

Ну а нам с вами остается помнить и чтить и дикого волосатого сходненского человека, и отважных охотников на мамонтов, и мудрых волосовцев с благородными фатьяновцами, и загадочных дьяковцев, и непокорных вятичей, и разудалых весельчаков московитов. Потому что они все, как и мы, были и остаются — Люди Наших Холмов!

Вольное переложение отсюда:

http://www.archnadzor.ru/2007/...

http://www.archnadzor.ru/2008/...