(Пролог https://cont.ws/post/242215, Глава 1 https://cont.ws/post/244091, Глава2 https://cont.ws/post/245104, Глава3 https://cont.ws/post/246804, Глава4 https://cont.ws/post/249411, Глава5 https://cont.ws/post/250570, Глава6 https://cont.ws/post/251438 Глава7 https://cont.ws/post/252251)
Глава 8 Две истории любви
Когда Дирку исполнилось пятнадцать лет, у него появилась первая возлюбленная Хелен. Это была его соседка, дочь торговца свининой. Невысокая, полноватая, веселая и добрая девушка с легким характером, она смотрела на него с таким восхищением, что от ее жгучих взглядов ему становилось жарко. Сначала они переговаривались через щели в заборе, через некоторое время уже долго и с упоением целовались, и тогда им становилось необыкновенно хорошо вдвоем. Весь мир отдалялся, а юные влюбленные как будто плыли в открытом пространстве далеко за пределами вселенной. Даже во сне Дирк видел ее большие влажные глаза и понимал, что уже не сможет жить без нее.
Хелен мечтала об идеальном мужчине и нашла его в лице Дирка. Он был молодой, талантливый, в меру смелый и агрессивный, пользовался авторитетом у друзей. Дирк догадывался, что она надеялась провести с ним остаток жизни. И, однажды, краснея и запинаясь,он уговорил ее заняться "этим". «Это» произошло в доме Агнесс, когда та ушла на рынок. Они лежали на узкой деревянной кровати Дирка, в чистой маленькой спаленке на втором этаже, утомленные и счастливые, и им не было дела ни до чего на свете. "Как я раньше жил без нее", – думал Дирк и благодарно гладил руки своей любимой. "Я не думала, что это так больно и неприятно, но ради тебя я готова на все", – сказала ему тогда Хелен. Она поцеловала его уже с иной - бесконечной нежностью, и он почувствовал, что теперь они неразрывно связаны, и Хелен для него самый близкий человек на земле.
Потом они стали встречаться почти каждый день, Дирк собирался жениться на ней. Он мечтал стать великим поэтом и драматургом, талантливым как Шекспир известным как Ван ден Вондел, написать что-нибудь философское, интеллектуальное и захватывающее. Дирк надеялся, что когда-нибудь он будет очень богат. Но иногда он начинал сомневаться, полагая, что все это глупости и ничего не у него не выйдет. Тогда ему становилось грустно, но ненадолго, новые впечатления и заботы молодой жизни не давали слишком глубоко задумываться.
Дирк навсегда запомнил то событие, после которого его судьба круто изменилась. Стояло дождливое лето, но день выдался жаркий и солнечный. Они с Хелен встречались уже почти два года. Дирку было скучно, ему льстило обожание любимой, но он начал уставать от ее чересчур пылких чувств. Они жили на окраине и летом часто уходили за город, заглядывали в таверну, там слушали музыку и пили двойное голландское пиво. А потом шли на луг, долго лежали в траве, смотрели в небо и молчали. Дирк говорил, что для настоящей любви не нужны слова. Ему казалось, что их отношения это одна солнечная ясная весна без дождей, туманов, слякоти и таяния снега, без облачка на небе.
В тот день Дирк в одной легкой рубашке и брюках сидел на бревнышке на лугу среди нескошенной травы, одной рукой обнимал Хелен и лениво считал белые густые облака, которые медленно ползли по небу.
-Ты мне все прощаешь, так неинтересно, давай хоть раз поссоримся, как ссорятся другие, – неожиданно сказал он.
-Но зачем? Я не хочу с тобой ссориться, я люблю тебя, – ответила Хелен, погладила его по руке и залилась счастливым смехом.
-Как все это надоело, постоянно одно и то же, – подумал Дирк с внезапным неизвестно откуда взявшимся раздражением.
-Подожди меня, отойду на минуту", – сказал он вслух, а сам побежал до дороги, где какая-нибудь повозка могла подвести его до города.
-Хелен, конечно, обидится, но ничего попрошу прощения и помиримся здесь или у меня дома, – подумал он и цинично усмехнулся, – скажу, что мама просила присмотреть в магазине за товаром, я забыл об этом, а потом вспомнил и ушел.
Дирку хотелось чего-то необычного, ведь в жизни так много новых впечатлений. Он представлял себе каких-то щегольски одетых людей, дорогие кареты, смеющихся молодых женщин, дочерей первых богачей страны, которые слушали его стихи и аплодировали. Но и это было не то. Дирку казалось, что что-то важное и интересное ускользает от него, но как понять что именно, он не знал.
И в тот день Дирк решил пойти погулять в порт, где часто бывал в детстве. Когда он пришел туда, соленый воздух, дух дороги, приключений и путешествий захватил его как прежде. Дирк бродил среди причалов, слушал ругань матросов и с забытым мечтательным восторгом смотрел на уплывающие корабли. Он пил пиво и предавался неясным мечтам, ему становилось все лучше на душе. Как вдруг один матрос, несущий какой-то ящик, оборванный и загорелый, окликнул его:
"Дирк, это ты?!"
Дирк едва узнал в этом матросе Юргена, своего друга детства, с которым он когда-то воровал еду в порту. Они пошли в ближайший кабачок и приятель рассказал Дирку, что он теперь матрос и путешествует по разным странам, видел солнечную Испанию и далекую Индию. Юрген поинтересовался, чем живет его товарищ. Когда Дирк поведал свою историю, ему показалось, что, когда он рассказывал про свою приемную мать, в глазах друга мелькнуло что-то вроде зависти. Но потом Юрген сказал, покачав головой:
-Детство прошло, когда-то и я хотел иметь свой дом, но теперь я путешествую по всему миру и счастлив, а знаешь, какие девки в портах, – и загадочно улыбнулся. -Да, интересная у тебя жизнь, а я что-то стал скучать в последнее время, – ответил Дирк.
-Все понятно, – Юрген хлопнул Дирка по плечу, – у тебя есть девчонка, которая тебя обожает, и это здорово, женись на ней и нарожай кучу детишек, живи в чистеньком домике, заведи какую-нибудь мелкую лавчонку и сдохни с тоски. Юрген расхохотался, он был уже сильно пьян.
-Послушай, ну зачем ты так?, – начал Дирк.
-Нет, друг я не о том, это все прекрасно, просто…пойми, ты мужчина и тебе нужно разнообразие, – от выпитого пива у Юргена уже заплетался язык.
Пьяные матросы, сидевшие около засаленного почти не пропускавшего свет окна, громко горланили какую-то песню. А за соседним столиком откровенные оборванцы обнимали полураздетых девиц, которые сидели у них на коленях. Дирк редко ходил в такие кабаки. В глубине души он мечтал стать великим поэтом и войти в высшее общество, но любые новые впечатления не помешают творческому человеку. Потом Юрген угостил его ромом, который пьют настоящие моряки, "ведь я помню как ты тогда, мальчишкой, смотрел на корабли, ты тоже в душе моряк и не отрицай этого". Дирк раньше пил в основном только пиво, он сильно опьянел и теперь ему казалось, что в кабаке все очень здорово и необычно.
-Послушай, тебе надо развеяться, – продолжал его друг, – сейчас я отведу тебя к такой испаночке, с которой ты точно забудешь о скуке, – и Юрген снова расхохотался. Его громкий смех и манера постоянно кричать раздражали Дирка, но он прогонял эти мысли. Они вышли из кабака, в отличие от Дирка Юрген крепко держался на ногах.
-Настоящий моряк устоит в любую качку, – усмехнулся он, хватая товарища под руку.
-Скажу тебе один секретик, по поводу этой испанки: надави ей на шею, как будто собираешься задушить, это ее заводит, она потом такое будет вытворять!– и Юрген затрясся от смеха. Они прошли по узкой припортовой улочке, поднялись на второй этаж какого-то старого дома, мимо разодетых девиц, которые смеялись и что-то кричали им вслед, все это Дирк помнил смутно. Он был сильно пьян и к тому же кроме Хелен никогда ни с кем не встречался и сейчас не мог сдержать волнения. Дирк не заметил, как очутился в комнате, где увидел только огромную кровать с балдахином, на которой сидела женщина в помятом, сильно декольтированном красном платье. Она подняла на друзей усталые заплаканные глаза. Несмотря на то, что в ее жилах явно текла южная кровь, она была мертвенно бледна. Дирк подумал, что если бы не нос с небольшой горбинкой, у нее было бы изумительно красивое лицо.
– Познакомься, это Лурдес, – сказал Юрген, – Лурдес, милая, обласкай моего друга, а то он умирает от скуки со своей подружкой. Она собиралась уйти в монастырь, но по ошибке встретила моего друга и теперь каждый день мучает его своими постными ласками.
Никому кроме самого Юргена шутка удачной не показалась.
– Ребята, приходите в другой день, я сегодня не в настроении, – Лурдес нервно теребила голубой шелковый шарф.
– А что случилось, детка, тебя обидела хозяйка? Выцарапай ей глаза и отправляйся в порт, там для тебя полно работы.
– Меня избил один человек, – одна назвала имя одного из самых богатых людей в городе, которого почти все знали, – у него, видите ли, плохо идут дела, он очень устал.
Тут Дирк обратил внимание на ее багровые руки выше локтя и красноту под глазом.
– Ах, устал… Ненавижу этих богачей, – Юрген грязно выругался, – он может купить себе все, что угодно, а мне не хватает даже на хлеб, и все равно им всего мало, да они просто помешанные! Ладно, Лурдес, развлеки моего друга и отвлечешься сама, постарайся для хороших людей и небо тебя вознаградит. А этот негодяй пускай захлебнется в собственной блевотине.
Лурдес никак не отреагировала на его слова, она продолжала безучастно сидеть на кровати, когда Юрген вышел. Дирк сел рядом с ней и обнял ее, она не реагировала. А потом вдруг разрыдалась:
- Да, вы все такие мужчины! вам ничего не надо кроме этого, никто из вас не думает, что я тоже человек. Лурдес всхлипывала громко, как маленькая девочка, и прижимала к лицу красивые тонкие обнаженные руки. Она выглядела очень беззащитной, и Дирк почувствовал к ней что-то похожее на нежность.
Но вообще ему было неуютно, и он даже думал встать и уйти, но не знал, что на это скажет Юрген, Дирку было неловко перед другом.
-Нет, почему, ты человек, очень красивый человек,-пробормотал Дирк, подбирая слова,- я не сделаю тебе ничего плохого,- он начал гладить ее по распущенным черным длинным волосам.
Лурдес молчала, она взглянула на Дирка каким-то странным полубезумным взглядом, потом быстро разделась и легла. У нее было прекрасное стройное тело, высокая грудь, чуть смуглая кожа, маленькие руки и ступни. "Да, конечно, она лучше моей невысокой полноватой Хелен", – подумал Дирк.
Он лег рядом с ней, чувствуя почти мучительное острое желание, которое проникало до самого сердца. Дирка слегка трясло от волнения. Он попытался обнять Лурдес одной рукой и посмотрел на ее лицо, на нем застыла гримаса отвращения и злобы. Дирк почувствовал, что возбуждение пропало.
– Что с тобой? – спросил он раздраженно.
– Ничего, – ответила Лурдес, и вдруг сорвалась на крик – ненавижу, ненавижу эту поганую жизнь!
Она протянула руку, потрепала Дирка по щеке, и засмеялась нервным деланным смехом.
– Вы все мужчины отвратительны, либо подлецы, либо больные…Вот ты опять же за этим пришел! Ненавижу!.. да чтоб ты никогда больше не смог быть с женщиной!
Дирка охватила ярость. И тут он вспомнил, что говорил его друг.
– Ничего сейчас ты заведешься, – пробормотал он, лег на Лурдес, и обхватил руками ее шею. У нее изо рта вырвался сдавленный стон, она сильно оцарапала его спину длинными ногтями. Дирк застонал от боли и сильнее сжал руки на ее шее. Он был в гневе, к тому же пьян и плохо соображал, что делает.
Ее тело сотрясла судорога, Дирк вдруг почувствовал жалость и разжал руки.
– Извини, – заговорил он вполголоса, – что-то на меня нашло, ты красивая, но мне этого не надо, у меня есть девушка, она меня очень любит, я пойду, наверное. Надеюсь, у тебя все наладится.
Лурдес не ответила, она лежала в странной позе, запрокинув голову и не двигаясь. У Дирка сильно задрожали руки, и заколотилось сердце. Он стал трясти Лурдес за плечи, хотя уже знал, что она мертва.
Его охватила паника, Дирк выскочил на улицу, и принялся бессвязно, заикаясь рассказывать Юргену, который ждал у входа, что произошло.
– Ну, она шлюха, что ты переживаешь, полиция не будет этим серьезно заниматься. Пошли скорее подальше отсюда, тебе надо еще выпить… Жаль, ее, конечно, неплохая девчонка, ну да ладно, такое частенько бывает.
Дирк почему-то протрезвел. Все вокруг- люди, экипажи, лошади, дома- стало каким-то серым и бесцветным. Ему было как никогда плохо на душе. Перед ним все время стояли огромные несчастные глаза Лурдес. Дирк не попрощался с Юргеном, с трудом добрел до дома, прошел в спальню на второй этаж и лег на кровать. Он не мог уснуть и смотрел в потолок.
– Я не хотел ее убивать, не хотел, – повторял он.
После того случая он стал мрачным и задумчивым. Дирк так и не рассказал своей приемной матери о смерти Лурдес. В глубине души он боялся, что она изменит свое отношение к нему, если узнает про убийство. Он очень охладел к Хелен, после того как поделился с ней тем, что произошло. Его любимая была расстроена, но она простила Дирка, и говорила, что для проститутки это был рок и наказание за грехи, и что для нее даже лучше умереть, чем продолжать такую жизнь. Но это не утешало его.
Дирк совсем перестал писать стихи, ведь для этого надо было уединиться, посидеть в саду или побродить где-нибудь. Но, оставаясь один, Дирк начинал вспоминать мертвую обнаженную Лурдес, для него это было нестерпимо мучительно, и он шел к друзьям развеяться. Ему запали в душу слова одного богатого наследника, с которым они случайно познакомились в кабаке: "Только деньги помогают забыть". Дирк стал лихорадочно искать способ много заработать, но ничего не получалось, и друзья смеялись над ним. Он с каким-то непонятным ему самому упорством каждую неделю возвращался в порт и бродил по тем местам, где они гуляли с Юргеном. Дирк ловил себя на мысли, что он сам ищет ареста, что, может быть, его найдет и схватит полиция , но никто им не интересовался.
И тогда Дирк решил уйти в море: ему казалось, что это единственное спасение. Ему было уже поздновато начинать учиться морскому делу, ведь Дирку исполнилось семнадцать, а мальчики начинали обучение в тринадцать-шестнадцать лет. Но у его приемной матери, довольно обеспеченной женщины, были друзья среди моряков, и его взяли таки на корабль, причем не простым матросом, а помощником шкипера. Агнесс видела, как он тоскует, и тоже решила, что ему стоит уйти в плавание, хотя ей и было очень больно и тяжело расставаться с ним. Она думала, что Дирку пойдет на пользу общение со взрослыми мужчинами, ведь он рос без отца.
Дирк покинул город и, напоследок, оставил Хелен письмо, в котором писал, что, к сожаленью, разлюбил ее, и они больше никогда не увидятся…
Дирк увидел Соню, которая вышла на палубу с Данилой, и отвлекся от воспоминаний. Его сердце часто забилось. "Ах, эта девочка точно не для меня, – подумал штурман, – зачем я так вел себя с ней?".
Он привык обращаться себя с женщинами уверенно и нахально, большинству из них это нравилось. Помощник капитана старался ни к кому не привязываться, не заводить долговременных отношений.
Теперь, когда у него появились большие деньги, все было по-другому. Дирк мог позволить себе близость с самыми красивыми женщинами, но, конечно, понимал, что любовь не купишь. Зато можно было купить ее суррогат, пусть грязный и отвратительный, но от этой мерзости у него возникало странное чувство полной свободы и открытости души для всего, что есть в этом мире, и сладко замирало сердце. Быстрый или долгий как южная ночь, страстный или холодный как кристальный, но по-своему прекрасный узор от мороза на окне, жестокий как война или нежный как клубничный молочный коктейль, какой угодно. Но близость затрагивала только поверхностные струны сознания, а само сердце оставалось пустым.
В каком-то уголке его души сохранялась память о смерти Лурдес и, когда эта продажная близость повторялась снова и снова, Дирк убеждал себя все больше и больше, что произошедшее тогда было роковым стечением обстоятельств, трагической случайностью, и он не был виноват. И прежде всего за это штурман любил бордели. Он не думал о прошлом, но память о трагедии жила в глубине души. И Дирк делал то, к чему каким-то странным образом принуждали эти воспоминания. Он уже привык к душевной пустоте, и помощнику капитана казалось, что он уже ни о чем не жалеет, разве только о том, что больше не может писать стихи. Штурман даже как будто утратил способность страдать, самым важным было приобрести больше денег, которые дарили забвение и он чувствовал себя хозяином этого мира и творцом его судьбы. Когда Дирк заходил в самые дорогие рестораны и отели, покупал самую дорогую одежду и общался с сотрудниками, главными для него были улыбки и особое отношение зависимых людей к очень богатому человеку. Возможность говорить им в лицо грубые и жестокие вещи, потому что он выше и может позволить себе очень многое, опьяняла как наркотик.
Штурман стал воспринимать жизнь как возможность получить краткое удовольствие среди страданий. Для этого были нужны деньги, для самых красивых женщин и машин, самых дорогих вин и изысканной пищи. Да, тот богатый наследник, с которым он еще в семнадцатом веке познакомился в кабаке, был прав, отчасти это помогало забыть. Дирк не любил оставаться наедине с собой, очень не любил еще с молодости, ему постоянно нужны были слушатели. Никто не знал, откуда у него такие деньги и штурман никому не говорил об этом.
Только Александр либо знал, либо догадывался. Капитан его враг, соперник, единственный человек, которого Дирк в глубине души считал, если не умнее, то, может быть, равным себе по силе духа и втайне ему завидовал. Штурман не был готов повиноваться ни капитану, ни кому-либо еще в этом мире. Эта так называемая субординация раздражала Дирка. Почему один человек должен подчиняться другому? Как нелепо устроен мир! Сама необходимость выполнения приказов приводила штурмана в ярость. Каждый должен все решать сам, воздействие извне унижает достоинство! Многие тупые люди не могут существовать без жесткой власти, но лично его это правило не касается.
Но для неприязненного отношения к Александру были еще причины, о которых Дирк никому не говорил. Штурман собирался в скором времени привести в исполнение свой давний тайный план: это касалось Сони и Данилы, и Дирк предполагал, как рассердится капитан.
«Я уже столько лет жил без глубоких чувств, с пустым сердцем, я не могу позволить себе привязаться к этой девочке. Но почему, когда я увидел, как она разговаривает с Элаем, как смотрит на него, мне стало так больно?» – думал Дирк. «Я привык добиваться всего, чего хотел в этом мире. Любил ли я когда-нибудь кого-нибудь? Наверно, нет. Но с чего у меня такие мысли? Нет, эта девочка не для меня… Можно приложить усилия, чтобы быть с ней, Соня, конечно, в конце концов, согласиться… Но почему, почему я не могу позволить себе чувства, проникающие до глубины души? Почему мне постоянно вспоминаются ее большие глаза, горящие жизнью и светом, и длинные ресницы, ее живое, такое юное лицо? Да, я не хочу разрушить свою жизнь, свое спокойствие и успех и начать испытывать сильное чувство к женщине, которое часто связано с болью.
Но, с другой стороны, мне хочется быть с ней. Мучительно хочется, как никогда и ни с кем… Все-таки мне необходимо добиться близости с ней, во что бы то ни стало! Впрочем, я знаю, чувствую, как проникнуть в сердце этой наивной девочки, как привязать ее к себе невидимыми, незаметными сначала даже для нее самой, но от этого не менее крепкими цепями мучительного острого как наточенный нож убийцы влечения. У меня никогда не было такой юной возлюбленной из современного мира, и к тому же не проститутки. И даже,ладно, пусть для меня это будет связано с определенными переживаниями, в конце концов, боль тоже может быть частью наслаждения. Кроме того, это будет какая-то новая, еще незнакомая нотка в этом скучном мире, который мне уже порядком надоел со всеми его удовольствиями. Скоро мне будет принадлежать другой человек - юный живой, со своими мыслями и страданиями, которые скоро будут связаны со мной и только со мной. От этой мысли так тепло на сердце. Пусть это продлится недолго, но будет, как глоток свежей воды для моей усталой души и тела.
Моя любовь с Соней, конечно, еще более осложнит отношения с Александром, будет новая ссора, которая и так неминуемо последует за приведением в исполнение моего плана, но не убивать же мне капитана, к сожалению, это невозможно" – с грустью подумал Дирк. Его лицо на какое-то мгновение стало жестким и злым, но он согнал это выражение и, непринужденно улыбаясь, направился к ребятам. Неожиданно штурман увидел, что рядом с Соней и ее братом присутствует кто-то третий: это был Элай. Цыган стоял, опершись локтями о борт корабля, его черные слегка вьющиеся волосы развевались от сильного ветра. Элай вдруг показался Соне воплощением именно того первого образа мужественности и красоты, который невольно возникает в фантазиях девчонок всех времен и народов под влиянием таинственной энергии жизни, наполняющей каждого человека в юности.
– Пираты уплыли в неизвестном направлении, с нашим кораблем опасно встречаться, – сказал цыган спокойным уверенным голосом, – да, ужасный шторм, я понимаю. У нас так всегда. А все-таки нравится ли тебе море, София? Ты знаешь, каким оно бывает спокойным и прекрасным? Корабль проклят и обречен вечно скитаться по волнам. Капитан почему-то скрывает, как можно избавиться от этого проклятия, это страшная тайна. Все остальные думают, что спасение невозможно, но я знаю, есть какой-то способ. Я это, в конце концов, выясню, и парусник освободится от чар. И тогда мы с тобой заживем нормальной жизнью.
"Почему со мной? – Соню поразили эти слова. – Что он имел в виду? Я буду жить именно с ним или мы будем жить на суше, каждый сам по себе? Да, я все-таки ошибалась, когда мне при первой встрече показалось, что Элай не вызывает у меня никаких эмоций. Мне на самом просто очень хорошо рядом с ним, и когда мы вместе, мне кажется, что больше ничего в этом мире не нужно".
На море наступило временное небольшое затишье, кто-то из матросов играл на губной гармошке, слышался громкий смех и ругательства.
На море наступило временное небольшое затишье, кто-то из матросов играл на губной гармошке, слышался громкий смех и ругательства.
– А здесь не так уж плохо, – сказала Соня. И они оба вдруг засмеялись. Она сама и ее слова совершенно не вписывались в эту обстановку, Элай и Соня вдруг одновременно это почувствовали, и почему-то в тот момент им обоим стало ужасно смешно. Этот смех странным образом сблизил их. Соня опять почувствовала сладостную легкость, смешанную с неясным ожиданием чего-то прекрасного впереди, и успокоение, которого не было уже очень давно. Ее охватила непонятная эйфория, хотелось дурачиться и смеяться. Только здесь на корабле она снова начала жить по-настоящему. И, пускай, потом снова вернутся страх и тревога. А, может, она просто сошла с ума, и видит странный сон?
И тут Соня увидела, что к ним направляется Дирк, необыкновенный загадочный Дирк, с которым она испытывала такое внутреннее напряжение, но при этом ее не покидало загадочное желание быть рядом с ним. Ее сердце бешено заколотилось.
Элай был в той же широкой красной рубахе с вышивкой, вместо чулков и пантолонов в этот раз он надел шаровары. А штурман решил полностью сменить привычный облик: на нем был камзол, тонкая шелковая рубаха качественной выделки , чулки, рейтузы и бархатный берет, правда, все далеко не выглядело новым.
– Вам очень идет.- заявила девушка штурману вместо приветствия.- Рискну предположить, вы так приоделись, чтобы поразить мое воображение, правда, вы, наверно, не в курсе, за последнее время мода немного поменялась, – иронически улыбнулась Соня.
– Проклятая старинная одежда, ненавижу, в смокинге и то чувствую себя лучше, – проворчал Дирк.
– И часто вы надеваете смокинг? Неужели здесь иногда устраиваются приемы? А, может быть, и балы?
– Ах, девочка моя, ты еще так многого не знаешь!
Лицо Дирка было прорезано глубокими морщинами: на лбу около рта и вокруг глаз. Штурман выглядел старше цыгана лет на пятнадцать, в его лице было меньше жизни, но, безусловно, больше мужественной силы и уверенности в себе. Они оба смотрели сейчас на Соню, и она не могла сдержать волнения. Ей приятно щекотало нервы то, что Дирк увидел ее с Элаем. А последний с явным неудовольствием слушал ее разговор со штурманом.
– Одежда это просто тряпки, главное, что происходит в душе… Лучше скажи, как тебе понравился мой поцелуй? – неожиданно спросил штурман.
– Это был самый скучный поцелуй в моей жизни, – небрежно бросила в ответ Соня, но ее голос предательски дрогнул.
– Ну, не буду вам мешать, – сказал Элай и пошел по палубе, в его голосе сквозило такое явное разочарование и насмешка, что Соня не могла этого не заметить. Она почувствовала, что как бы ни был симпатичен Дирк, ей не хочется остаться сейчас с этим одновременно страшным и загадочным человеком и совсем потерять расположение юного Элая, с которым так весело и хочется общаться без конца. Она повернулась и быстро пошла за цыганом. Штурман пробормотал себе под нос ругательство и с досадой махнул рукой.
–Элай, постой! Ну постой же ты! Он сам поцеловал меня, но сейчас я поняла, что это была ошибка. У тебя в жизни, наверно, тоже было много ошибок? – спросила Соня, догнав Элая, и заглянула ему прямо в глаза.
– Это были глупые и скучные ошибки, а сейчас я мечтаю совершить еще одну, самую прекрасную в моей жизни, – сказал Элай обаятельно улыбнулся, и от этого у Сони пробежали мурашки по спине. Она машинально отметила то, на что раньше не обратила внимания: у молодого человека не хватало одного переднего зуба.
– Пойдем, – шепнул ей на ухо цыган.
– Иди за мной, – так же шепотом ответила София.
Они прошли в гостевую каюту, куда Соня запомнила дорогу, и сели на привинченную к полу скамейку.
– Ну почему бы тебе не начать встречаться с Дирком? Он очень богатый человек, это круто, как сейчас принято говорить, престижно – Соне послышалась насмешка в небрежном тоне Элая.
– Мне это неинтересно, – быстро ответила она, решив сменить тему – а все-таки скажи, вы актеры или сектанты? Неужели на самом деле вам всем уже больше трехсот лет?
– Да, мы совершенно не подходим друг другу по возрасту!- неожиданно ответил Элай. И они снова засмеялись.
– Скажи, почему вы так долго живете? Что за проклятие лежит на корабле? Ты все время говоришь загадками, – Соню внезапно снова липкой волной окутал страх.
– А зачем нам умирать? Мы по-своему любим жизнь, – улыбнулся Элай. – Да подумаешь, триста или четыреста лет, разве это много? – неожиданно горячо продолжил он, – у меня столько энергии, я еще считай и не жил, все эти бесконечные штормы не в счет.
– Расскажи мне о своем прошлом, мне ужасно любопытно, – сказала Соня.
У нее мелькнула мысль все-таки заставить его все объяснить, но она поняла, что это бесполезно. Судя по тому, что он будет рассказывать, можно будет понять, врет Элай или нет.
– Я же тебе уже рассказывал о своем детстве.
– Я тогда уснула и почти ничего не помню.
– Ну, хорошо, у меня была крайне интересная жизнь, и о ней можно говорить без конца, – Элай улыбнулся.
– Это шутка? – спросила Соня.
– Не совсем, – вздохнул ее собеседник.
"Я, наверно, веду себя как развратная женщина, – думала София. – А , впрочем, кто вообще определил, что такое нравственность, о которой постоянно мне твердила мама? Ведь это понятие меняется с течением времени. Когда-то были одни нормы, теперь другие, и совесть человека тоже подстраивается под общественную мораль. Да, я понимаю, что, скорее всего, существует Бог, некий высший разум. Однако, кто доказал, что ему есть какое-то дело до того как мы живем? Но тогда почему все-таки нельзя полностью избавиться от нравственных мучений и сожалений о своих поступках?"
А Элай, тем временем, невольно залюбовался ей, не замечая, как быстро забилось его сердце. Какая девочка! Что же придумать, ведь большую часть его жизни пересказывать нельзя. На самом деле, Элай видел очень много плохого, но он при этом, сохранил свежесть чувств и какую-то внутреннюю чистоту, несмотря на напускной цинизм. В пятнадцать лет он отправился в первое плавание. В его память врезались многочасовые вахты, грубые, развратные люди, долгие ночи на корабле в шторм, тесный кубрик, вонь и грязь, изнурительные вахты, постоянный скрип мачт, от которого невозможно заснуть. Это был настоящий ад на земле.
Элай до сих пор в глубине души мечтал встретить настоящую очень большую любовь, сильное взаимное чувство, которого у него никогда не было. А еще он чувствовал, что у него нет родины. Он был гражданином мира. Как и все цыгане, где-то в глубине души одиноким и безприютным. Элай очень хорошо умел петь цыганские песни, страстные, загадочные, волнующие. Нередко в его голове звуки сами собой складывались в прекрасные мелодии, которые заставляли забыть обо всех горестях и погрузиться в волшебный мир грез, образов и фантазий. И тогда он жалел, что не умеет записывать ноты на бумагу.
В детстве ему казалось, что жизнь будет всегда простой и понятной, табор со своим укладом жизни и законами, песни у костра, гадания, забота своего клана. Больше всего он любил вечер, когда обязательно разводили костры, женщины пели песни и готовили еду, дети играли, а мужчины вели серьезные разговоры за вином. Элай мог бесконечно смотреть на языки пламени и мечтать, мечтать обо всем на свете.
Тогда у него было ощущение, что жизнь это прекрасная тайна и он, ребенок, обязательно когда-нибудь поймет все на свете и сердце замирало от сладкого неясного предчувствия. Элай привык, что его родина - это дорога, песни, родные и друзья. Весь табор был большой семьей, где строго соблюдали цыганский закон, детей очень любили и заботились о них, старались угостить и согреть. У цыган был культ материнства и детства, большое уважение к старшим. Элай чувствовал себя защищенным. Во время эпидемии ему пришлось для спасения своей жизни покинуть табор, где уже было много зараженных чумой. Никакими словами невозможно передать его горе и страх, чувство одиночества и беспомощности, когда он, маленький ребенок, остался один.
Тогда его подобрали монахи, и в его жизни все изменилось. Элая приютили в монастыре Тихелкерк младших братьев капуцинов в Амстердаме.
Монастырь располагался на живописной равнине. Посередине его стоял высокий собор в готическом стиле, шпиль уходил в бездонное синее небо. Огромные витражи, длинные ряды скамеек. Таинственная тишина в храме. Серые строгие здания, суровое убранство келий с высокими узкими окнами, которые как будто смотрели в другой мир. Тихие монастырские, вымощенные камнем, дорожки. Монахи в черных плащах с капюшонами напоминали странников.
Монастырь, где был свой уклад жизни, напоминал Элаю большой табор. Там были свои законы писаные и неписаные, которые приходилось соблюдать. Ему нравилось молиться, смотреть вверх, туда, где стены собора уходили ввысь, на витражи, и тогда юному цыгану казалось, что его самого уносит куда-то. Душа Элая отключалась от всего, орган играл волшебную музыку, и на сердце было хорошо. Он представлял себе рай, о котором читал в Библии, как огромный сад с золотыми улицами, по которым бегали маленькие толстые ангелы с крыльями, похожие на цыганских детей. И этот город продолжался бесконечно, все новые и новые улицы, замки из золота один красивее другого, а за ними нечто удивительное прекрасное непонятное, что он чувствовал, но словами описать не мог.
Элай был знаком почти со всеми братьями. Брат Августин все время перебирал четки и вздыхал: "Грустно, нет уже настоящих христиан". Он мечтал уехать проповедовать в Индию, но не мог из-за болезни сердца. Его мучила одышка, а лицо было бледным как полотно. Брат Илий планировал стать архиепископом, и много чего припрятал на черный день, как говорили братья. Он любил повторять изречение из Библии "Приобретайте себе друзей богатством неправедным".
У брата Огюста был страшный шрам через все лицо, он когда-то вроде бы даже сидел в тюрьме, ему нравилось, что здесь у него была крыша над головой, стол. Он часто рассуждал об огромных масштабах зла в мире и о том, как он благодарен Богу, который привел его в монастырь.
Брат Доменик очень много молился, и Элай до сих пор помнил, какое у него было необыкновенное просветленное лицо. "Когда долго молишься, – говорил монах, – Бог открывается тебе и это прекрасно, ничего не может быть лучше этого, ты познал Его, понял, как сильно Он любит людей. И тебе уже ничего не надо на этой земле, только быть с Богом. И от этого так тепло на душе, ее не затрагивает никакое горе". Элай слушал с интересом, но не понимал. Ему чем-то очень нравился брат Доменик. О каждом из монахов можно было рассказать что-то интересное.
Рядом с келлией Элая была келья брата Патрика. Это был очень полный человек с огромной лысиной. Отец Патрик каждый день выпивал бутылку вина. Он любил Элая как сына и говорил, что главное любовь и милосердие, а пост и молитва не так важны. Брат Патрик помогал Элаю во всех делах и рассказывал разные забавные истории из жизни мелких лавочников, к которым когда-то принадлежал, чтобы маленький цыган никогда не грустил.
Так Элай и жил в монастыре, молился, читал религиозную литературу, ему нравилось узнавать о страданиях еврейского народа и жизни святых. Евреи чем-то напоминали ему цыган, а святые монастырских братьев. Элай любил разговаривать с братьями, даже помогать в церкви, где, как ему казалось, царила особая атмосфера торжественности и близости к иному страшному загадочному миру.
Но потом в четырнадцать лет Элаю стало чего-то не хватать, он стал часто раздражаться и скучать. "Вот бы найти цыган", – думал он. Но вся его семья погибла во время чумы. Неизвестно как к нему отнеслись бы в чужом таборе, где он стал бы безродным пришлым цыганом. Элай не знал, что делать, становится монахом он не хотел.
И однажды он увидел, как в монастырской церкви, склонившись , молится не слишком молодая, но очень красивая женщина с мягкими каштановыми волосами. Она сидела на последней скамейке в поношенном черном платье и черном платке, из-под которого выбивались растрепанные волосы, она то и дело закрывала лицо руками. Женщина так рыдала, что ему стало жаль ее. Элай не удержался, подошел и спросил:
-О чем ты плакала во время службы?.
-Я скорблю о своем ребенке, это долгая история.
-Расскажи,- Не отступал юноша.
Она взглянула на Элая, на него невозможно было не засмотреться. Черные глаза, открытый высокий лоб, юное, но уже мужественное лицо, во взгляде отвага и любовь к жизни.
-Пойдем, я расскажу тебе, – улыбнулась она, слезы уже высохли на ее красивом, но очень худом лице с правильными чертами.
-Нам нельзя выходить из монастыря, – в некотором замешательстве ответил Элай.
-Один раз можно, даже Господь всегда делает исключения из правил, – уверенно сказала женщина и чуть заметно улыбнулась, эта мягкая улыбка вдруг сделала ее лицо необыкновенно привлекательным. Незнакомка дала ему укрыться покрывалом, и они незаметно вышли в толпе прихожан через монастырские ворота. Оказалось, что она жила довольно далеко в небольшом старом домике на окраине города.
Наконец, после долгого пути, во время которого они все время молчали, Элай и его спутница вошли в грязную маленькую комнату с давно немытым деревянным полом. Там было лишь одно окно, закрытое доской, свет через него не проходил. Незнакомка зажгла старую керосиновую лампу на подоконнике.
Около одной стены на небольшом столе и двух лавках стояла глиняная посуда и остатки пищи, на полу лежало какое-то тряпье. Женщина легла на старую скрипучую низкую кровать около другой стены.
– Утешь меня, пожалуйста, мне так плохо, – сказала она, заламывая красивые руки. Сняла рваные туфли, немного приподняла подол платья и положила одну на другую босые худые ступни. Он подсел к ней, стал гладить по волосам и говорить:
– Успокойся, все будет хорошо.
– Это не все, чем мужчина может утешить женщину, – всхлипнула она и чуть улыбнулась сквозь слезы.
– А чем еще?
– Неужели ты не знаешь?
Его собеседница перестала плакать, и на ее лице опять появилась та же чудесная загадочная улыбка, Элай невольно залюбовался ею. Он действительно не знал, в монастыре ему никто не рассказывал об отношениях мужчины и женщины.
– Я тебе сейчас покажу, – сказала незнакомка. Цыган смотрел только на ее большие серые глаза и все, что было в его жизни до этого, казалось таким мелким и незначительным. В тот день они впервые стали близки.
Когда они, наконец, встали с постели, женщина начала рассказывать ему свою историю.
Ее звали Габриэлла. Когда-то она странствовала с бродячими актерами, в составе большой и весьма разнородной труппы: там были факиры, танцовщики, певцы, жонглеры, комедианты. Они ходили по городам и деревням, давая различные представления и постоянно совершенствуя свой репертуар. У нее была интересная жизнь. Она рассказывала о прошлом и ее глаза горели, как звезды на ночном небе. Самым волнующим было неповторимое ощущение, когда слышишь аплодисменты зрителей, владеешь их сердцами – это опьянение славой, которое не променяешь ни на что, ради него можно терпеть все тяготы дорожной жизни. Да Габриэлла и не чувствовала трудностей, она была молода и красива, танцевала, видела мир. Чего еще желать?
А еще она знала, что такое любовь. Ее муж был жонглером и фокусником, он показывал такие вещи, от которых дети и взрослые смеялись до слез и горячо аплодировали. Творчество дарило ему счастье: "Послушай, дорогая, ведь мы приносим людям радость, как это прекрасно"-повторял он. Муж Габриэллы был молод и привлекателен, и они наслаждались жизнью, дорога, аплодисменты, любовь, волнующая неизвестность впереди.
Потом к их труппе пристал один странствующий комедиант. Он был некрасив, но очень талантлив. У него была комическая сценка для двоих, очень забавная, которая нравилась практически любому зрителю. Для нее новому артисту была нужна девушка, которая хорошо танцует, поет и знает некоторые фокусы. Именно Габриэлла подошла для этой роли. Они много общались, разучивая и показывая сценку. Этот странствующий комедиант вскоре страстно захотел близости с Габриэллой. Но она ему отказала, потому что любила мужа, от которого уже ждала ребенка. И тогда, воспользовавшись случаем, комедиант хитростью увез ее загород к берегу моря и столкнул со скалы. Габриэлла потеряла сознание и очнулась в лачуге какой-то нищей старухи, которая подобрала ее, лежащую в крови без сознания.
Ребенка Габриэлла, конечно, потеряла, труппа не найдя ее покинула городок. Женщина долго болела, хозяйка лечила ее травами. Скоро сердобольная одинокая старуха умерла, и бывшая бродячая артистка осталась жить в ее лачуге, с отвращением занимаясь несколькими козами и огородом, что, однако, позволяло ей не умереть с голоду. Идти ей было некуда.
Габриэлла убедила Элая в том, что теперь его выгонят из монастыря и ему ничего не остается, как поселиться в ее лачуге. Он так и сделал. Цыгану было жаль возлюбленную, но с ней ему тоже было очень тяжело. Габриэлла порой впадала в безпричинную ярость, начинала ни с того ни с сего кричать, что она не любит Элая и чтобы он убирался,что их встреча - ошибка, она несчастный человек и хочет покончить с собой. Габриэлла как безумная швыряла вещи в комнате и громко рыдала. Затем она просила у Элая прощенья на коленях и была неутомима в ласках. Большую часть времени они проводили в постели или за кружкой дешевого пива.
Элай с радостью открывал для себя новые ощущения. Ему казалось, что он, закрыв глаза, летит в бездну, и от этого захватывало дух, и нервы были как струны натянутые до предела. А потом это напряжение сменялось полным расслаблением, как будто ты дошел до края земли, до вершины самой высокой горы и уже просто некуда идти и остается только с удивлением и восторгом смотреть на мир, лежащий под ногами. Но через полгода Элай пришел к выводу, что в жизни обязательно должно быть что-то еще, и он как сильный человек сможет все изменить.
Габриэлла любила выпить и после определенной дозы всегда начинала вспоминать о странствующем комедианте, рассказывать множество подробностей об их общении и совместной работе, а в последней стадии опьянения кричать, что найдет его и убьет.
– Почему ты все время говоришь о нем? Ты, наверно, его любишь все-таки? – спросил как-то Элай.
– Ну, да, наверно, люблю чуть-чуть…Хотя, о чем ты? Нет, я его ненавижу!
– Как-то странно у вас, всего понемногу, у нас, цыган, так не бывает, – Элай приподнялся на локоть в постели и его глаза загорелись. – У нас, если любишь, то надо любить всей душой и всем телом и наслаждаться близостью до тех пор, пока не упадешь от усталости, а если ненавидишь и он сделал зло, то надо найти и убить. Но ты перестань, наконец, о нем думать, живи дальше, а когда встретишь, отомстишь. Ты же старше меня всего на восемь лет, найди других артистов и занимайся тем, что ты умеешь лучше всего. Все надо доводить до конца. Почему ты сама разрушаешь свою жизнь?
– Нет, – закричала она, – нет, нет, я не хочу других артистов, я потеряла мужа и ребенка. У меня часто живут разные мужчины, но они неизменно уходят, моя жизнь кончена. Я не могу перестать вспоминать моего врага и не могу не не думать о кровавой ране на сердце. Но, если сказать честно, я все-таки любила его, хотя у нас и не было близости. Я хотела…чтобы он завоевал мое сердце… Ты не понимаешь, ничего не бывает до конца, добро и зло всегда вместе, они очень крепко связаны.
Элай недоумевал от этих ее слов, чувствуя, что жизнь с Габриэллой это не то, о чем он мечтал. Хотя денег у него не было, он никогда не был неуверенным в себе, растерянным подростком. Элай, храбрый и благородным в душе человек, всегда отчего-то знал, что многого добьется и старался жить по принципам цыганской и, если выйдет, христианской морали, всегда хорошо относился к людям. Он мечтал о счастье. Не о богатстве, а, скорее, отом душевном благополучии, когда все хорошо, потому что ты добился, чего хотел, преодолевая огромные трудности. А кроме того, Элай надеялся завести когда-нибудь счастливую семью, что является главной ценностью для всех цыган, и однажды реализовать свой талант петь и сочинять музыку. Он никому об этом не говорил, но всегда носил в себе.
Примерно через полгода он решил, что Габриэлла несчастна с ним, ее истерики становились все чаще, и Элай сам очень устал и хотел начать новую жизнь. Но как? В чужой табор он не хотел, возвратиться в монастырь не мог. На рынке, где Элай продавал молоко, кто-то посоветовал ему пойти матросом на корабль, посмотреть мир, многое узнать. Цыгану эта мысль показалась заманчивой.
Он все-таки привык к Габриэлле, и ему было не так просто от нее уйти, к тому же образ жизни, который они вели очень затягивал. Но Элай чувствовал, что расставание необходимый шаг и заставил себя с ней попрощаться. Сначала он задумал убедить Габриеллу бросить пить, снова начать танцевать, но почему-то передумал и лишь сказал ей на прощанье:
-Живи, как умеешь, наверно, в этом счастье, доступное любому человеку. Он ждал новых истерик и проклятий, но его бывшая возлюбленная лишь грустно улыбнулась и тихо произнесла:
-Ты стал взрослым, и так мудро рассуждаешь. Ступай.. Я никогда не забуду тебя, – она заплакала, и Элай остался с ней еще на месяц. И, наконец, собрав всю свою силу воли, юный цыган ушел, не прощаясь, сохранив о Габриэлле самые светлые, хоть и грустные воспоминания. Он поступил матросом на корабль, не зная еще, что его ждет, но Элай не привык отступать перед трудностями.
Но всего этого юноша говорить Соне не стал. Он вкратце рассказал ей кое-что про табор и про монастырь. Лишь в самом конце зачем-то прибавил:
-Я только сейчас понял, что никогда в жизни не любил по-настоящему ни одну девушку. Он помолчал, и лукаво взглянув на девушку, закончил, -Но сейчас, когда мне за далеко за триста пятьдесят, я, похоже, могу на это надеяться.
Соня весело засмеялась, у нее на душе стало легко. Она вспомнила, что такое же состояние у нее было, когда она шла без цели в выходной день по улицам Петербурга, смотрела на дома, мосты, фонтаны и сердце наполнялось приятным волнением. Может быть, потому что впереди была вся жизнь, загадочная жестокая и непонятная и все-таки так хотелось пройти свой земной путь, полный боли, разочарований и зыбкого непрочного и от этого еще более сладкого счастья.
И тут Элай неожиданно встал перед Софией на одно колено.
-Ты знаешь, София. Я хочу признаться тебе, с первой минуты, как увидел тебя, мне стало так тесно и неуютно вот здесь в груди. А когда ты улыбалась, мне, наоборот, казалось, что я обнимаю весь мир! И сейчас я думаю: неужели мы не можем познать радость здесь и сейчас на этом страшном корабле. Ведь Бог оставил людям эту возможность быть счастливыми среди страданий". Элай потянулся к Соне, чтобы обнять ее.
Оценил 951 человек
1003 кармы