Михаил Анчаров (1923-1990)
Баллада о мечтах
В германской дальней стороне Увял великий бой. Идет по выжженной стерне Солдат передовой. Лежит, как тяжкое бревно, Вонючая жара. Земля устала. Ей давно Уж отдохнуть пора. И вот на берегу реки И на краю земли Присел солдат. И пауки Попрятались в пыли. Легла последняя верста, Солдату снова в путь, Но тут усталая мечта Присела отдохнуть, И он увидел, как во сне, Такую благодать Что тем, кто не был на войне, Вовек не увидать. Он у ворот. Он здесь. Пора. Вошел не горячась И все мальчишки со двора Сбегаются встречать. Друзья кричат ему: "Привет!" И машут из окна. Глядят на пыльный пистолет, Глядят на ордена. Потом он будет целовать Жену, отца и мать, Он будет сутки пировать И трое суток спать. Потом он вычистит поля От мусора войны. Поля, обозами пыля, О ней забыть должны. Заставит солнце круглый год Сиять на небесах, И лед растает от забот На старых полюсах. Навек покончивши с войной - И это будет в срок,- Он перепашет шар земной И вдоль и поперек. И вспомнит он, как видел сны Здесь, у чужой реки, Как пережил он три войны Рассудку вопреки.
Давид Самойлов (1920-1990)
Тревога
Долго пахнут порохом слова.
А у сосен тоже есть стволы.
Пни стоят, как чистые столы,
А на них медовая смола.
Бабы бьют вальками над прудом —
Спящим снится орудийный гром.
Как фугаска, ухает подвал,
Эхом откликаясь на обвал.
К нам война вторгается в постель
Звуками, очнувшимися вдруг,
Ломотой простреленных костей,
Немотою обожженных рук.
Долго будут в памяти слова
Цвета орудийного ствола.
Долго будут сосны над травой
Окисью синеть пороховой.
И уже ничем не излечим
Пропитавший нервы непокой.
«Кто идет?» — спросонья мы кричим
И наганы шарим под щекой.
Владимир Туркин (1923-1982)
В ОКОПЕ
В песке лицо. Лопатка. Я.
И никого живого кроме.
Но вижу, как на муравья
С виска упала капля крови.
Солдаты мстят. А я — солдат.
И если я до мести дожил,
Мне нужно двигаться. Я должен.
За мной убитые следят.
БУХЕНВАЛЬД
Фуражку сжав, ступаю по асфальту.
Толпа густа.
Но каждый — сам в себе.
Кто начертал мне на моей судьбе
Входить сейчас в ворота Бухенвальда...
Гид говорит.
Но я не слышу гида.
Многоголосым криком: «Жить!» и «Жить!»
Исходит молча каждая могила.
И этот крик ничем не заглушить.
На плиты всех, прошедших это пекло,
Кто розу, кто настурцию кладет.
А небо не очищено от пепла,
И очищенье это не придет.
Зачем я здесь?
По лентам кинохроник
Уже я эти камни исходил.
Все в жизни тленно,
Все в земле схоронят.
...Для памяти не вырыто могил.
И судорогой сводятся надбровья:
Страшней крюков в расщепленном стволе
Халат врача,
И сток — для стока крови —
На выложенном кафелем столе.
Бараки, печи, камеры отчаянья,
И шепотом, застывшим на губах,
Гид говорит:
— А это вот — овчарня.
Овчарня для сторожевых собак.
И самым безобидным среди многих,
Невидимых для глаза лобных мест
Мне показался дом четвероногих,
Нацеленно-оскаленных существ.
Они других не обучали зверствам,
Не возводили газовых печей.
Они не доросли до изуверства
И хищности двуногих палачей.
НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ
Отмыты окровавленные даты
И над войною совершился суд...
Останки неизвестного солдата
По самой главной улице везут.
Стоят на кромках тротуара дети -
Солдат убитых внуки и сыны,
А он один, лежащий на лафете,
Сегодня возвращается с войны.
Не плачьте, люди, слезы удержите -
Над гробом наклоняется вдова...
Не надо всем, но ей вы разрешите
Сказать ему неслышные слова.
Единственный от всей военной рати,
От всех фронтов, полков и батарей,
Единственный от всех отцов и братьев
Для всех сестер, и жен, и матерей!
Не плачьте, люди, слезы удержите -
Склонись над ним, волос девичьих прядь...
Не надо всем, но ей вы разрешите
Его отцовским именем назвать.
Его, седого или молодого,
Одной семьей хоронит вся страна,
Ему навек стеной родного дома
Останется Кремлевская стена!
Не плачьте, люди, слезы удержите -
Идет к лафету старенькая мать...
Не надо всем, но ей вы разрешите
Его сыновним именем назвать.
Мы одного подняли с поля павших,
И стоя над останками его,
Не всех сумеет вспомнить старый маршал...
Хочу, чтоб вспомнил деда моего
.
Оценили 13 человек
34 кармы