Тяжёлый разговор с бабкой Агриппиной. Или настоящие мемуары моего деда, Пичугина Михаила Павловича. Часть Десятая. Последняя.

Первые главы мемуаров моего деда, Пичугина Михаила Павловича, были опубликованы по ссылкам:

 - Часть первая   https://cont.ws/@mamalama2021/...

- Часть вторая   https://cont.ws/@mamalama2021/...

- Часть третья   https://cont.ws/@mamalama2021/...

- Часть четвёртая   https://cont.ws/@mamalama2021/...

- Часть пятая   https://cont.ws/@mamalama2021/...

- Часть шестая  https://cont.ws/@mamalama2021/...

- Часть седьмая  https://cont.ws/@mamalama2021/...

- Часть восьмая   https://cont.ws/@mamalama2021/...

- Часть девятая   https://cont.ws/@mamalama2021/...

"СОДЕРЖАНИЕ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

1. Начало Великой Отечественной войны. Призыв в Армию.

2. Комиссар полевого госпиталя.

3. Одни сутки дома. Отправка на фронт.

4. В Торжке. Первые раненые и мои впечатления.

5. В деревне Дарьино. По пути наступления наших войск.

6. В Нелидове. Кровь за кровь. В чертовом мешке. Наша трагедия.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

1. Разгром.

2. В лагере. Побег.

3. Встреча с партизанами.

4. Зимовка.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

1. Подрывники.

- Встреча в лесу. Зимовщики находят партизанский отряд! .

- Пускать фашистские эшелоны под откос!

- И погиб Василёк, прощай, молодая любовь...

2. Строчка из партизанской жизни.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Глава 2. Строчка из партизанской жизни

На следующую ночь разразилась бурная весенняя гроза. Яростные раскаты грома гремели победным салютом наступающему лету. Сильный ветер, как тростинки, гнул могучие ели и сосны. Сухие деревья, много видевшие на своём веку ветров и гроз, не выдерживали бешеного натиска весенней бури, с треском ломались и падали на землю. И тогда лес гудел глухой пушечной пальбой. Дождь хлестал как из прорвавшейся плотины, покрывая шумом водопада разбушевавшийся лес.

Группа подрывников, добравшись до своего лагеря, спала мертвым сном. Напряженные до крайней степени нервы, мускулы и всё тело властно требовали сна и отдыха. Хорошо и уютно в партизанском шалаше из плотной коры столетних елей, никакой дождь не промочит, при какой угодно буре внизу полное затишье, лишь время от времени легкий ветерок, оторвавшийся от бушевавшей вверху бури , промчится понизу... И снова затишье. Ни один враг не рискнет выйти в такую ночь из своего логова.

- Можно спать спокойно, на все сто процентов, - думал дежуривший в эту ночь Козлов и перед рассветом тоже крепко заснул.

Проснулся он скоро, было уже светло, гроза прошла, буря утихла и в лесу стала торжественная тишина. Ни звука, ни шелеста в храме природы. Напоенная досыта весенним дождем земля, дышала запахом лесных испарений. Взошло солнце, и умытый лес животворным смолистым запахом бодрил отдохнувшие за ночь нервы и тело.

Козлов блаженно улыбнулся, потянулся всем телом, вздыхая полной грудью благодатный лесной воздух.

- Какая благодать! Как хорошо жить, - тихо промолвил он, и ему вспомнилась его родная сторона, широкие просторы курганских степей с тучными плодородными чернозёмами. Шумят и гудят трактора в степях, скрепят колхозные телеги, подвозя воду, горючее, зерно для посева.

- Эх! Теперь вовсю идет посевная, люди посеяли процентов шестьдесят - семьдесят, когда-то мы вернемся к мирному труду? И суждено ли нам вернуться?

- Что день грядущий нам готовит! – вслух продекларировал Козлов и принялся готовить завтрак для спящих товарищей.

Он принес воды, умылся, развел огонек, начистил картошки, нарезал тонкими ломтиками мясо и заварил жирный вкусный суп, приготовил картофельное пюре с салом.

Партизаны при возможности любили хорошо и вкусно покушать, зная, что не всегда приходится, а силы и здоровье всегда требуются, иначе не боец будешь.

Солнце уже высоко поднялось над лесом, когда проснулись остальные товарищи Козлова. Партизаны умылись, достали бритву, прикрепили кусочек зеркала на деревянный сук и по очереди побрились. Сытно позавтракав, каждый занялся своим делом, чистили, смазывали оружие, отточили поясные ножи, чинили изорванную одежду.

Только командир группы подрывников, Алексей, чувствовал себя скверно. Смерть Озоренка, которого он сильно любил, лишила его обычного равновесия, ему хотелось чем-то сильно встряхнуться, забыться на мгновение...

-Надо выпить - , решил он и направился в деревню, сказав товарищам, чтобы никуда не уходили,  что он скоро придет обратно.

Придя в деревню и убедившись, что все в порядке, то есть немцев нет, Алексей направился к знакомой бабке Агриппине. Сварливая и бурная была бабка Агриппина. Острая и злая на язык. Иногда такое наговорит, что Алексей угрожающе предупреждал:

- Антисоветчину ты говоришь бабка! И если бы я не знал, что у тебя три сына в Советской Армии, а ты была первой ударницей в колхозе, я мог бы тебя «к стенке приставить».

Хата бабки Агриппины была невысока, крыта соломой, с маленькими окнами и широкими простенками. Пол в хате бережно постлан и был всегда чисто вымыт. Печь невероятно большая, стол покрыт белой скатертью, а «божница» увешена белыми искусно вышитыми полотенцами, на левой стороне хаты – чисто и опрятно убранная кровать. Двери из избы выходили в широкие сени с крылечком на улицу и дверью на двор к хлевам и скотскому пригону.

- Здравствуй, бабушка! – промолвил Алексей, входя в хату.

- Здравствуй! – бросила бабка Агриппина, не поворачивая головы.

Стояла она на коленях на полу и усердно отбирала картофель для посадки. Бабка была сильно не в духе. Соседи уже давно посадили «бульбу», а у нее и огород еще не вскопан. Лошадей в деревне всего осталось три на сорок дворов. Здоровые бабы и мужики вскопали огород лопатами, а бабка уже не в силах была выполнять такую тяжелую работу, растеряла она свою силу, вдовая более двадцати лет с тремя сыновьями и двумя дочерьми. Теперь осталась она одна одинёшенька.

- Как здоровье, бабушка? Как самочувствие и что поделываешь?

Многословье Алексея бабке сразу не понравилось, она повернула голову и пытливо взглянула на Алексея.

- Что наша жизнь, мука одна, а не жизнь. Придется, по-видимому, издыхать с голоду! Хлеба нет, еще осенью немцы забрали. Картошку бы надо давно сажать, да чем землю пахать, лошади нет, тоже немцы забрали! Да и вы на наших же лошадях разъезжаете. Лопатой копать - нет сил. Молочка и то уже два года во рту не было – коров -то тоже немцы позабирали!

- Вот нашла о чем горевать бабушка, мы не сеем и не жнем, а весело живем, не горюем, а воюем!

Старался развеселить Алексей бабку, но шутка пришлась сильно не по месту.

Этого было достаточно, чтобы скверное настроение бабки Агриппины ярко прорвалось наружу, а ее злой язык понес «антисоветчину».

- Что сказал, не сеем и не жнем! Да чем вы все живете? Кто вас кормит? Кто одевает? Кто вас в бане моет? Кто вас охраняет от немцев и полицаев? Мы ведь, всё мы! Без нас вы бы пропали, немцы бы вас переловили как курей слепых!

Алексей понял, что сказал не то. Да уж было поздно. Он попытался утихомирить бабку.

- Мы питаемся за счет немецких обозов, которые отбиваем!

- Что? Каждый день вы отбиваете обозы? Сами-то иной раз еле ноги уносите. Вот тебе  - "и не сеем и не жнем"! Хорошо бы я не сеяла и не жала! Нацепила бы твою сковородку себе на брюхо и ходила – я герой! Я партизан!

И бабка, выпятив живот и подхватив руками бедра, прошла по комнате перед Алексеем. Алексей, не в первый раз видя выходки со стороны бабки Агриппины,  не растерялся.

-Ну, уж ты зря шумишь и разоряешься! Ну, берем у вас! Но ведь мы вас защищаем!

-Защитнички! – взвизгнула бабка. – Здорово вы нас защитили! Кто драпал в сорок первом году от немцев из Белоруссии, кто нас оставил на растерзание и разорение?

- Божечки мой! Что только было: пехота бежит, артиллерия скачет, конница топает. Как подумаю… От кого вы бежите, такие сильные, молодые, вооруженные?

- А потом пришли и немцы! Едут на машинах, веселые, пьяные, по пояс голые, загорают на нашем солнце, гогочут, песни поют, радио на машинах и повозках играет. Им весело, а для нас, хуже похоронного марша. В одной руке колбасу ест, в другой губную гармошку держит, вшивые, грязные. Кричат нам: «Лус! Москау капут! Москау капут!».

- Божечки милый! - думаем, - от кого вы бежите, наши солдатики? От такого вшивого барахла бежите! Почему так получилось, а? Почему? Скажи, почему? Да потому, что не знали мы немцев, считали их людьми, злобы у нас мало было против немцев.

Алексей растерялся.

- А ты знаешь, бабка, за такие речи…да знаешь ли ты, какие мы дела делаем.

- Ай, не говори ты мне, Алексей, подумаешь, герой. Взрываете, взрываете эшелоны, а немцев всё не убывает, всё еще они на нашей земле. Расхвастался своим геройством!

- Ты бы лучше нашел где-либо лошадь, да помог огород вспахать, «бульбу» садить надо, время уходит.

Возбуждение бабки Агриппины как-то так улеглось, и безысходная нужда тискала сердце.

Посадить «бульбу» для бабки было самое главное, «альфа и омега ее жизни». Будет посажена ее «бульбочка», будет она расти, будет жить и бабка Агриппина, будет в ней расти надежда на жизнь.

А жить ей нужно для того, чтобы встретить своих сыновей, которые где-то там, далеко-далеко с миллионами других советских людей пробивают тяжелую дорогу победы, дорогу на запад, на освобождение родной Белоруссии.

Встретить своих соколов, прижать их к горячему и страдавшему сердцу, обмыть слезами радости их огрубелые в боях и невзгодах лица. Встреть сынов, значит, встретить радость освобождения и счастья свободного труда, насладиться гибелью ненавистного врага, который покрал, растоптал все, для чего живут, трудятся, страдают, учатся и думают люди, а для этого надо жить, бороться и ждать.

А чтобы жить, бороться и ждать, надо для этого садить «бульбочку», кормиться самой, кормить партизан, которые отсюда с тыла врага облегчают страдный путь наступления Советской Армии на запад.

Жаль Алексею бабку, понимал он ее грубую жестокую правду... И тогда он, как всегда, медленно и твердо проговорил:

- Лошадь я тебе приведу сегодня же вечером, свою. Приготовь однокопный плуг и борону. Я сам тебе вспашу огород, а ты будешь садить «бульбу».

Вскоре Алексей сидел за деревянным столом. Кружка стояла, была и сковородка с горячей вкусной яичницей со свиным салом. Нашелся и вкусный черный хлеб. И, главное, то нашлось, из-за чего Алексей весь «огород городил», бутылка самогона, крепкого как спирт. Бабка сидела, принарядившись напротив Алексея, выпила две маленькие рюмочки самогона и заметно оживлялась. Алексей пил самогон из большого чайного стакана, крепкая водка разжигала его молодую горячую кровь. Шел мирный разговор.

- Лешка! – мягко говорила бабка. – Ты уже не сердись, что я тебе наговорила, ведь так тяжело! Так тяжело на сердце. Разве мы живем… это ведь не жизнь, это медленная тягучая смерть. Каждую минуту жди, вот придут проклятые немцы, «матка яйки, матка масло»!

- Говорят они каким-то собачьим языком, по-нашему, да по-ихнему. Как-то осенью зашел ко мне один такой верзила, пьяный немного. Сел на лавку возле меня и лопочет чёрт знает что.

Я ему говорю:  - Все вы забрали у нас окаянные!

Он, знай, лопочет: «я, матка, я».

- Хлеб, - говорю, забрали, - бульбу забрали».

Он свое: «я, матка, я».

- Коровушек наших тоже забрали!

-«Я, матка, я».

- А которые и остались коровы, так яловые, хотят быков, а быков тоже  вы забрали!

Он, знай свое, бормочет: «я матка, я».

- Кто же, - говорю ему, - коровушек будет доить?

А он опять: «я матка, я».

Алексей засмеялся на остроту бабки, а та продолжала:

-Знаешь, Алексей, когда я жила в колхозе, то никогда не думала и не видела, как мы хорошо живем, а все было мало, все чем-нибудь, да недовольны были.

- Бывало, пошлют трактористам обед нести, и то сердились. Вот, думаем, жили без этих тракторов, а теперь трактористов корми, да еще и за трактор плати хлебом.

- А теперь проснулась как-то недавно рано утром, и вдруг слышу, трактор гудит в поле, так обрадовалась, а потом опомнилась, ведь это немецкая машина идет... И так больно заныло сердце, что и не скажешь.

Придет бывало праздник Октябрьской революции, меня на торжественном собрании колхозников в президиум выбирали в первую очередь. Премию давали, хвалили за работу, а я сижу и думаю, вот я какая знатная стала - как панна раньше. Ребятишкам у нас в колхозе жилось хорошо, были ясли, детский садик, а как кормили их, свежее молоко, творог, масло. Росли ребятишки здоровые, краснощекие, толстые такие.

- А теперь, Божечки милый, жалобно на них глядеть, худые, бледные, оборванные, не только молока, хлеба чистого, сколько уже не ели. Только «бульбочка» и спасает, немцы пока еще не добрались до нее. Как вспомнишь все это, так тяжело на сердце станет.

- Только теперь каждый из нас увидел, что мы отдали проклятым немцам, а почему мы отдали, Алексей?

- Потому, что не понимали, что мы теряем.

- А если бы понимали, ни за что не отдали такую жизнь, лучше бы умереть всем до единого.

- Вот только теперь озлобился наш народ по-настоящему на немцев. Теперь я начинаю верить, что не выдержит немец и побежит из Белоруссии!

- Жили ведь мы в колхозе дружно, ругались только из-за работы, кто мало, кто плохо делал. А в беде никто никого не бросал!

- Вот и я ведь выкормила своих сыновей и выучила, два офицерами стали, придут ли они, мои ясные соколы, увижу ли я их!

Алексей утешал бабку, говорил, что скоро придет Советская Армия, а мы отсюда поможем ей. Бабка ласково смотрела на Алексея, он напоминал ей сыновей, такие же, как он, здоровые, молодые, только ростом были выше.

Вечером Алексей пахал и боронил бабкин огород, а бабка садила «бульбу».

Савчук и Янек Болдин лежали в секрете на окраинах деревни, охраняя труд пахаря..."

***

На этих строках мемуары моего деда обрываются. Он дожил до Великой победы, был награждён медалями и Орденом Красного Знамени.

После войны вернулся в родной Ирбит. И узнал о геройской гибели своего младшего брата Ивана под Львовом...

Генерал-майор Иван Павлович Пичугин погиб в бою во Львовской области 6 августа 1944 года и был похоронен во Львове на Холме Славы.

Был он награждён орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды, орденом Отечественной войны 1-й степени (посмертно) и медалями.

Оплакал мой дед, Михаил Павлович, своего брата, поцеловал жену, мою бабушку Анастасию Амвросиевну, прижал к себе двух подросших за долгие пять лет войны сыновей...уж и не чаявших увидеть отца живым.

И продолжил работу в Ирбитском районном комитете партии в той же должности должности заведующего отделом пропаганды и агитации.

Потом он долго работал в Исполкоме...Выучились его два сына в Омском лесотехническом институте, стали инженерами-механиками. Мой отец, Николай, уехал работать в Свердловск на Уралмаш. А Вовка, младший, тот, образ кого так часто вставал перед глазами отца в страшные минуты военных испытаний, вернулся жить с родителями в Ирбит. Туда, в их дом и жену привёл, пошли внучата...

Когда я была совсем ещё крохым дошколёнком, меня родители отправили пожить в Ирбит - к деду и бабушке. И тогда узнала я и суровый уральский нрав и нежную уральскую преданность.

Дед Миша, как был коммунистом, так и остался до конца. Первой моей песней, выученной в детстве, был Интернационал. Дед водил меня "к коммунистам", как я тогда говорила, я залезала на табурет и пела старикам во весь голос.

Дед рассказывал мне на ночь одну и ту же уральскую сказку "Сума, дай мне ума"... Вот и заложились во мне основы мировоззрения и понимания путей добра и зла.

Он не был добреньким дедушкой. Он был великий человек. И величие его духа я чувствовала всегда.

Светлая  память.

Настоящему советскому человеку.

Моему деду, Михаилу Павловичу Пичугину.