Нововведение в редакторе. Вставка видео с Rutube и VK

Нацистские оккупанты тотально разграбили, разрушили и обезлюдили Киев

4 1924

Петр ТРОНЬКО:

— Я расскажу о Киеве в 1943 году. Киев был освобожден в 4 часа утра 6 ноября 1943 года. Я в чине майора авиации в 10 часов утра в такой «звездной» компании — с Жуковым, Хрущевым, Бажаном, Довженко, Яновским, первым секретарем ЦК комсомола Костенко был на Крещатике.
— И вы их близко всех видели?
— Я видел, как Хрущева встречали, как он плакал, как плакали киевляне, благодарили Красную армию за освобождение от гитлеровской оккупации. Затем поехали к памятнику Шевченко, на моих глазах горел университет, горели лаборатории, библиотека. Хрущев и другие поклонились Тарасу. Потом к Богдану поехали, к разрушенному заводу «Большевик». Помню, как Крещатик горел, нельзя было разминуться двум машинам...(с)

6 ноября 1943 года, почти за три часа до восхода солнца, 38-я армия генерал-полковника Кирилла Москаленко (ныне он навечно — почетный гражданин Киева) вместе с танковым корпусом генерала Андрея Кравченко навсегда вышибли немецких оккупантов из города на Днепре.

Реклама

«Проезжая в 9 часов утра по хорошо знакомому мне Крещатику, когда-то самому красивому проспекту города, я ничего не мог узнать, — отметил в своих воспоминаниях маршал Георгий Жуков. — Вокруг были сплошные руины. Такой вид имел наш древний Киев после бегства гитлеровцев».

Соратники командующего фронтом генерала Ватутина свидетельствуют, что Николай Федорович, а он много лет служил в Киеве и помнил столицу Украины во всей ее довоенной красе, был потрясен и с душевной болью глядел на пожарища и руины, на разрушенный Крещатик и обуглившиеся стены Дома обороны, на охваченный огнем красный корпус университета.

В числе первых в столицу прибыла лектор отдела пропаганды и агитации ЦК КП(б) Украины Лидия Кухаренко, которая потом стала профессором университета и рассказывала автору этих строк, что от довоенного города-миллионника ничего не осталось. Оказывается, еще в сентябре всех киевлян принудительно выселили на окраины. Всякий появляющийся на улицах днем или ночью расстреливался на месте. По ее словам, во многих дворах в первые и последующие дни после изгнания оккупантов специальные команды красноармейцев обнаруживали трупы расстрелянных жителей, уклонявшихся от выезда из города. Вот почему на каждую политбеседу Лидии Ивановне едва удавалось собирать по 10—15 человек.

Спустя шесть дней после освобождения нарком госбезопасности УССР Сергей Савченко под грифом «Совершенно секретно» информирует своего московского шефа Меркулова, что «в Киеве уже насчитывается до 30 000 населения. Жители, скрывающиеся в близлежащих селах, возвращаются в город».

Реклама

В этой информации впервые официально упоминается, что, цитирую: «За время оккупации немцы на окраине города, в Бабьем Яру, расстреляли до 100.000 советских граждан, в том числе до 20.000 военнопленных Красной Армии».

КАРТИНЫ ДЛЯ КОХА

Масштаб разрушений ужаснул мир: в Киеве перестали существовать 940 крупных общественных и жилых зданий, среди них центральный почтамт на Крещатике, 5 (теперь там, по воле бывшего мэра Омельченко, опять зияет дыра), консерватория, цирк, два универмага, пять лучших кинотеатров, пять отелей. Практически все киевляне остались без крыши над головой. Из 1228 предприятий уцелело 278, причем лишь 78 смогли частично начать работу.

Корпуса и служебные помещения заводов «Арсенал», «Большевик», «Ленинская кузница», «Красный экскаватор», «Укркабель», станкостроительного имени Горького, Дарницкого паровозоремонтного и многие другие были взорваны или сожжены. К слову, сейчас эти предприятия и безо всякой войны доведены до ручки.

Все мосты через Днепр немцы не только разрушили, но даже их стальные конструкции вывезли в Германию. Оккупанты разобрали также и увезли почти 70 километров главных и станционных путей, сожгли станцию Киев-товарный и Дарницкий железнодорожный узел, затопили 34 парохода и катера, баржи и другие суда Днепровской флотилии, уничтожили речной порт. А еще они срезали и вывезли почти 50 километров трамвайной контактной сети, сожгли трамвайный парк имени Фрунзе и вывезли оттуда все вагоны. За несколько дней до бегства немецкие саперы взорвали Киевскую ТЭЦ, из-за чего город остался без электричества и тепла.

Убегая, рачительные оккупанты не брезгали ничем, тащили все, что попадалось. Увезли в Германию даже всех зверей из зоопарка и его имущество. Из домов волокли мебель, одежду, ковры, хрусталь, белье и самовары — медь тогда была в цене. Даже урны для мусора утащили.

По подсчетам правительственной комиссии, изучавшей последствия гитлеровской оккупации Киева, его промышленности и коммунальному хозяйству нанесен урон на сумму 10 миллиардов довоенных рублей. Эту цифру ныне представить практически невозможно. Вместо некогда прекрасного города на берегах Днепра оставалась лишь точка на карте.

Сегодня мало кто знает, что в то время, когда воины вермахта упорно сопротивлялись натиску советских войск под Лютежем и Букрином, немецкие тыловые команды, имеющие автотранспорт, шастали по Киеву и лихорадочно собирали все ценное для вывоза. Спустя годы стало известно, что этим воспользовались рейхскомиссар Эрих Кох и его киевский наместник генерал Магуния, приказав доставить им особо ценные музейные картины голландских художников. Рейхсминистру Розенбергу достались картины Веницианова и автопортрет Карла Брюллова, а доктор Винтер уволок в свое имение даже позолоченные стулья из Музея украинского изобразительного искусства.

Реклама

Более того, при отступлении гитлеровцы прихватили с собой даже древний ключ от ворот Киевской крепости весом 3,5 килограмма, хранившийся в Историческом музее. При разгроме немцев под Тернополем подразделения 1-го Украинского фронта спасли эту ценную реликвию и вернули ее городу.

О состоянии же киевских театров сведения и поныне весьма противоречивые. Так, в научно-документальном издании «Київ у днi нацистської навали», выпущенном в 2003 году, говорится, что оперному театру был причинен ущерб на сумму более трех миллионов рублей. Утверждается также, что в помещении драмтеатра имени Ивана Франко немцы даже бархат с кресел содрали, забрали занавес и все костюмы, а потом взорвали здание. Дескать, точно так же они поступили и с театром имени Леси Украинки.

А вот из протокола совещания у секретаря ЦК партии Демьяна Коротченко, состоявшегося 13 ноября 1943 года, где с информацией выступил заместитель заведующего отделом пропаганды Константин Литвин, следует, что, цитирую: «Все театры сохранились. В оперном театре сохранилась нотная библиотека, в частности, единственный экземпляр оперы «Тарас Бульба», экземпляр музыки балета «Лилея». Сохранилась правительственная занавесь, которую в свое время закопали работники театра. Хорошо сохранились театр русской драмы, им. Франко».

ХЛЕБ РЕШАЛ ВСЕ

Какие же первоочередные задачи стояли перед освободителями Киева? Прежде всего они обеспечили надежное снабжение киевлян хлебом. По данным бюро карточного снабжения видно, как благодаря именно этому стремительно росло население города: на конец ноября 1943 года здесь уже проживало почти 200 тысяч человек, а в январе 1944-го — 305 тысяч.

Одновременно решалась и санитарно-эпидемиологическая проблема. Ведь из-за отсутствия централизованного водоснабжения и канализации, огромного количества неубранного мусора и стихийных захоронений в городе вспыхнули очаги сыпного и брюшного тифа. Поэтому срочно разворачивались амбулаторные пункты, строились бани (их в городе осталось всего две), восстанавливались дизельные электростанции.

Реклама

Третьей по важности решалась задача, поставленная тогдашним наркомом НКВД Украины Василием Рясным: безотлагательно убрать из центра города все захоронения солдат и офицеров вермахта. Было перемещено куда-то на окраину немецкое кладбище, устроенное оккупантами на Аскольдовой могиле.

Возникла и вовсе неожиданная проблема. Сразу после освобождения Киева сюда, на хлебные карточки, хлынули бесконечные потоки инвалидов войны и детей-сирот. Без рук, без ног, слепые и глухие, голодные и больные, они ютились в землянках, подвалах и руинах домов, попрошайничали, пьянствовали и воровали на базарах, грабили прохожих...

https://matveychev-oleg.livejo...

Власти Подмосковья хотят запретить детям мигрантов проживать в России

Правительство Подмосковья выступило с предложением запретить детям трудовых мигрантов пребывать на территории РФ на основании патента родителей. Об этом пишет издание «Вести Подмосковья».Эта мера приз...

Невоенный анализ-59. 18 апреля 2024

Традиционный дисклеймер: Я не военный, не анонимный телеграмщик, не Цицерон, тусовки от меня в истерике, не учу Генштаб воевать, генералов не увольняю, в «милитари порно» не снимаюсь, ...

Обсудить
  • Нынешние хохлопитеки вообще ничего после себя не оставят
  • Вот эти цифры и (для предельно ленивых картинки) должны быть быть в учебниках. Их должны повторять из года в год на уроках памяти 1 сентября - каждый населённый пункт должен вспоминать о своих потерях. Там где оккупации не было, тоже есть что вспомнить. Чтоб не шли маргиналы беспамятные и безродные на немецкие кладбища и не скорбели о тех, кто просто выполнял приказ и чтоб не было позорища с колямисуренгоя.
  • Рaпoрт пoльской aкушeрки из Ocвeнцимa. Стaнислaва Лещинска, aкушерка из Пoльши, в тeчение двyх лет до 26 янвaря 1945 гoда oстaвaлась в лaгeрe Oсвeнцим и лишь в 1965 гoду нaписaла этот рaпopт. «Из тридцaти пяти лет рaботы aкушеркой два гoда я прoвела как узницa жeнского концентрaционного лaгеря Освенцим-Бжезинка, прoдoлжая выпoлнять свой профессиональный долг. Среди огромного количества жeнщин, доставлявшихся тудa, былo мнoго бeрeмeнныx. Функции aкушерки я выпoлняла там пooчередно в трeх бaраках, кoтoрыe были построены из досок со множеством щелей, прогрызенных крысами. Внутри барака с обеих сторон возвышались трехэтажные койки. На каждой из них должны были поместиться три или четыре женщины — на грязных соломенных матрасах. Было жестко, потому что солома давно стерлась в пыль, и больные женщины лежали почти на голых досках, к тому же не гладких, а с сучками, натиравшими тело и кости. Посередине, вдоль барака, тянулась печь, построенная из кирпича, с топками по краям. Она была единственным местом для принятия родов, так как другого сооружения для этой цели не было. Топили печь лишь несколько раз в году. Поэтому донимал холод, мучительный, пронизывающий, особенно зимой, когда с крыши свисали длинные сосульки. О необходимой для роженицы и ребенка воде я должна была заботиться сама, но для того чтобы принести одно ведро воды, надо было потратить не меньше двадцати минут. В этих условиях судьба рожениц была плачевной, а роль акушерки — необычайно трудной: никаких асептических средств, никаких перевязочных материалов. Сначала я была предоставлена самой себе: в случаях осложнений, требующих вмешательства врача-специалиста, например, при отделении плаценты вручную, я должна была действовать сама. Немецкие лагерные врачи — Роде, Кениг и Менгеле — не могли «запятнать» своего призвания врача, оказывая помощь представителям другой национальности, поэтому взывать к их помощи я не имела права. Позже я несколько раз пользовалась помощью польской женщины-врача Ирены Конечной, работавшей в соседнем отделении. А когда я сама заболела сыпным тифом, большую помощь мне оказала врач Ирена Бялувна, заботливо ухаживавшая за мной и за моими больными. О работе врачей в Освенциме не буду упоминать, так как то, что я наблюдала, превышает мои возможности выразить словами величие призвания врача и героически выполненного долга. Подвиг врачей и их самоотверженность запечатлелись в сердцах тех, кто никогда уже об этом не сможет рассказать, потому что они приняли мученическую смерть в неволе. Врач в Освенциме боролся за жизнь приговоренных к смерти, отдавая свою собственную жизнь. Он имел в своем распоряжении лишь несколько пачек аспирина и огромное сердце. Там врач работал не ради славы, чести или удовлетворения профессиональных амбиций. Для него существовал только долг врача — спасать жизнь в любой ситуации. Количество принятых мной родов превышало 3000. Несмотря на невыносимую грязь, червей, крыс, инфекционные болезни, отсутствие воды и другие ужасы, которые невозможно передать, там происходило что-то необыкновенное. Однажды эсэсовский врач приказал мне составить отчет о заражениях в процессе родов и смертельных исходах среди матерей и новорожденных детей. Я ответила, что не имела ни одного смертельного исхода ни среди матерей, ни среди детей. Врач посмотрел на меня с недоверием. Сказал, что даже усовершенствованные клиники немецких университетов не могут похвастаться таким успехом. В его глазах я прочитала гнев и зависть. Возможно, до предела истощенные организмы были слишком бесполезной пищей для бактерий. Женщина, готовящаяся к родам, вынуждена была долгое время отказывать себе в пайке хлеба, за который могла достать себе простыню. Эту простыню она разрывала на лоскуты, которые могли служить пеленками для малыша. Стирка пеленок вызывала много трудностей, особенно из-за строгого запрета покидать барак, а также невозможности свободно делать что-либо внутри него. Выстиранные пеленки роженицы сушили на собственном теле. До мая 1943 года все дети, родившиеся в освенцимском лагере, зверским способом умерщвлялись: их топили в бочонке. Это делали медсестры Клара и Пфани. Первая была акушеркой по профессии и попала в лагерь за детоубийство. Поэтому она была лишена права работать по специальности. Ей было поручено делать то, для чего она была более пригодна. Также ей была доверена руководящая должность старосты барака. Для помощи к ней была приставлена немецкая уличная девка Пфани. После каждых родов из комнаты этих женщин до рожениц доносилось громкое бульканье и плеск воды. Вскоре после этого роженица могла увидеть тело своего ребенка, выброшенное из барака и разрываемое крысами. В мае 1943 года положение некоторых детей изменилось. Голубоглазых и светловолосых детей отнимали у матерей и отправляли в Германию с целью денационализации. Пронзительный плач матерей провожал увозимых малышей. Пока ребенок оставался с матерью, само материнство было лучом надежды. Разлука была страшной. Еврейских детей продолжали топить с беспощадной жестокостью. Не было речи о том, чтобы спрятать еврейского ребенка или скрыть его среди не еврейских детей. Клара и Пфани попеременно внимательно следили за еврейскими женщинами во время родов. Рожденного ребенка татуировали номером матери, топили в бочонке и выбрасывали из барака. Судьба остальных детей была еще хуже: они умирали медленной голодной смертью. Их кожа становилась тонкой, словно пергаментной, сквозь нее просвечивали сухожилия, кровеносные сосуды и кости. Дольше всех держались за жизнь советские дети — из Советского Союза было около 50% узниц. Среди многих пережитых там трагедий особенно живо запомнилась мне история женщины из Вильно, отправленной в Освенцим за помощь партизанам. Сразу после того, как она родила ребенка, кто-то из охраны выкрикнул ее номер (заключенных в лагере вызывали по номерам). Я пошла, чтобы объяснить ее ситуацию, но это не помогало, а только вызвало гнев. Я поняла, что ее вызывают в крематорий. Она завернула ребенка в грязную бумагу и прижала к груди… Ее губы беззвучно шевелились, — видимо, она хотела спеть малышу песенку, как это иногда делали матери, напевая своим младенцам колыбельные, чтобы утешить их в мучительный холод и голод и смягчить их горькую долю. Но у этой женщины не было сил… она не могла издать ни звука — только крупные слезы текли из-под век, стекали по ее необыкновенно бледным щекам, падая на головку маленького приговоренного. Что было более трагичным, трудно сказать, — переживание смерти младенца, гибнущего на глазах матери, или смерть матери, в сознании которой остается ее живой ребенок, брошенный на произвол судьбы. Среди этих кошмарных воспоминаний в моем сознании мелькает одна мысль, один лейтмотив. Все дети родились живыми. Их целью была жизнь! Пережило лагерь едва ли тридцать из них. Несколько сотен детей были вывезены в Германию для денационализации, свыше 1500 были утоплены Кларой и Пфани, более 1000 детей умерли от голода и холода (эти приблизительные данные не включают период до конца апреля 1943 года). У меня до сих пор не было возможности передать Службе Здоровья свой акушерский рапорт из Освенцима. Передаю его сейчас во имя тех, которые не могут ничего сказать миру о зле, причиненном им, во имя матери и ребенка. Если в моем Отечестве, несмотря на печальный опыт войны, могут возникнуть тенденции, направленные против жизни, то я надеюсь на голос всех акушеров, всех настоящих матерей и отцов, всех порядочных граждан в защиту жизни и прав ребенка. В концентрационном лагере все дети — вопреки ожиданиям — рождались живыми, красивыми, пухленькими. Природа, противостоящая ненависти, сражалась за свои права упорно, находя неведомые жизненные резервы. Природа является учителем акушера. Он вместе с природой борется за жизнь и вместе с ней провозглашает прекраснейшую вещь на свете — улыбку ребенка".
  • ну ... местным аборигенам все равно. Им главное- лишь бы в полицаи попасть.... И верно служить местному фюрреру