Людендорф. Август-сентябрь 1918

Нельзя воевать до бесконечности. Даже если война носит позиционный характер. Рано или поздно всё начинает трещать и расползается по швам. Хотя, при желании, поражение можно объяснить происками тёмных сил и агитацией большевиков.

http://publ.lib.ru/ARCHIVES/L/...

Людендорф, Э. Мои воспоминания о войне 1914—1918 гг. / Эрих Людендорф; [Пер. с нем. Свечина А.А.]. — М.: Вече, 2014. — 704 с., ил. — (Военные мемуары).

615

ФИНАЛЬНАЯ БОРЬБА ЛЕТОМ И ОСЕНЬЮ 1918 года

8 августа представляет самый черный день германской армии в истории мировой войны. Более тяжелые переживания связаны лишь с событиями, которые после 15 сентября разыгрались на Болгарском фронте и явились приговором судьбы для четверного союза.

...

Рано утром 8 августа преимущественно англичане, австралийскими и канадскими дивизиями, и французы, не в слишком превосходных силах, произвели атаку между Альбером и Морейлем.

Стоял густой туман, который искусственно был еще усилен; в атаке участвовали сильные отряды танков. Между Соммой и ручьем Люс неприятель глубоко ворвался в наш фронт. Находившиеся там дивизии позволили себя совершенно опрокинуть. Штабы дивизий были захвачены врасплох на своих стоянках неприятельскими танками. Район прорыва скоро расширился за ручей Люс; при этом наши войска, которые еще продолжали храбро драться у Морейля, были опрокинуты фланговым ударом.

616

 Всего было наголову разбито от шести до семи германских дивизий, которые расценивались нами как вполне боеспособные. Имелось наготове всего три или четыре дивизии и остатки разбитых, чтобы замкнуть обширное пространство между Брэем и Руа.

Положение было исключительно серьезным. Если бы противник продолжал сколько-нибудь энергично наступать, то мы бы не смогли удержаться западнее Соммы.

617

 Ввиду убыли пленными наши потери были столь велики, что верховное командование опять оказывалось вынужденным расформировать несколько дивизий, чтобы получить укомплектование. Наши резервы таяли, а потери противника, наоборот, были необыкновенно скромны. Вследствие этого соотношение сил значительно для нас ухудшилось. И оно должно было продолжать изменяться к нашей невыгоде по мере того, как на фронт поступало все большее количество американских войск. Мы больше не могли надеяться наступлением значительно улучшить наше положение. Таким образом, нам оставалось лишь держаться. Мы теперь, безусловно, должны были ожидать

618

возобновления неприятельского наступления. Успех слишком легко дался противнику. Неприятельские радиотелеграммы были полны ликования и справедливо утверждали, что в германской армии уже нет больше старого духа. К тому же противник захватил много чрезвычайно ценных для него документальных материалов.

Антанта получила ясное представление о наших затруднениях в вопросе об укомплектовании, что давало ей лишнее основание неустанно развивать натиск.

Офицер генерального штаба, которого я командировал на поле сражения, описал мне состояние тех дивизий, на которые 8 августа удар обрушился в первую очередь, в таком виде, что я был поражен. Я вызвал начальников дивизий и строевых офицеров в Авен, чтобы обсудить с ними детали событий. Я услышал от них о блестящих подвигах храбрости, но также и о действиях, которые, должен откровенно сказать, не считал возможными в германской армии: наши солдаты сдавались отдельным неприятельским всадникам, сомкнутые части складывали оружие перед танком.

Одной свежей дивизии, которая храбро шла в атаку, отступающие войска кричали: «штрейкбрехеры» и «им еще мало войны»1.

Эти слова повторялись еще и впоследствии. Во многих частях офицеры уже не имели никакого влияния и плыли по течению.

В октябре, на заседании кабинета принца Макса, статс-секретарь Шейдеман обратил мое внимание на реляцию одной из дивизий о событиях 8 августа, представлявшей столь же мрачную картину. Я этой реляции не знал, но мог подтвердить ее содержание своими данными. Один батальонный командир, прибывший на фронт с пополнением незадолго до 8 августа, объяснял эти явления недисциплинированностью солдат и духом, с которым наши солдаты прибывали с родины. То, чего я опасался и о чем беспрестанно предостерегал, на этом участке превратилось в действительность.

Наш боевой механизм утратил свою полноценность, и наша боеспособность пострадала, хотя значительное большинство наших дивизий продолжали геройски драться. 8 августа подчеркнуло умаление нашей боеспособности; при создавшемся положении вопроса об укомплектовании у меня не было надежды найти стратегическую комбинацию, которая позволила бы нам вновь закрепиться в выгодном положении. Наоборот, я пришел к убеждению, что у верховного командования не осталось под ногами

**************************

 1 Кriegsverlangerег, т.е. люди, затягивающие войну. — Примеч. пер.

619

твердой почвы, на которой до сих пор, поскольку это возможно на войне, я базировал свои мероприятия. С этого момента, как я тогда выразился, война приобрела характер бесшабашной азартной игры, что я всегда считал гибельным; я слишком высоко ценил судьбу германского народа, чтобы ставить ее на карту. Надо было кончать войну.

8 августа открыло глаза обоим командованиям, как германскому, так и неприятельскому, как мне, так и генералу Фошу, который это сам подтвердил в «Daily Mail». С этого дня началось великое наступление Антанты, финал мировой войны, причем противник развивал все больше энергии, по мере того как наш развал становился для него очевиднее.

Я считал возможным, что события, последовавшие за 15 июля, могли поколебать доверие ко мне его величества и генерал-фельдмаршала. Кроме того, новое лицо, может быть, могло более беспристрастно оценить обстановку. Ввиду этого, как я уже упоминал, я самым серьезным образом заявил фельдмаршалу, что если у него нет ко мне полного доверия или если он считает это желательным, то он может заместить мою должность новым лицом. Он отказался. В том же духе я говорил о замещении моей должности с начальником военного кабинета в случае, если по отношению ко мне имеются какие-либо сомнения. Но император оказывал мне в эти дни совершенно исключительное доверие. Я был глубоко тронут, но меня все-таки беспокоило, правильно ли улавливает его величество общее положение. Впоследствии я успокоился: император сообщил мне, что после неудачи наступления в июле и после 8 августа он пришел к сознанию, что Германия уже не может выиграть войну.

8 августа вечером сообщение ставки кратко гласило о том, что противник на широком протяжении прорвал наш фронт южнее Соммы. На следующее утро меня немедленно вызвал генерал фон Крамон из Бадена. Он сообщил мне, что мое сообщение вызвало большое беспокойство в Вене. Я не мог оставить его в сомнении относительно того, насколько серьезно я расценивал создавшееся положение. Несмотря на это, он просил меня обдумать, насколько вредно подействует резкое признание нашей неудачи на союзников, которые свое спасение видели только в Германии. То же повторилось 2 сентября.

620

Неудача на Западном фронте произвела сильное впечатление на союзников. Император Карл выразил намерение прибыть в середине августа в Спа.

От Болгарии нельзя было ожидать ничего хорошего. Под впечатлением положения, создавшегося на Западном  фронте, а также вследствие Бухарестского мира и по причинам личного характера, на смену кабинета Радославова там образовался кабинет Малинова. Последний не являлся сторонником союза с нами, выбранные же им министры были нашими открытыми врагами и друзьями Антанты. После оккупации Болгарии Антантой Малинов был удален, но назначенные им министры остались у власти. Имперский канцлер должен был предвидеть политику министерства Малинова и воздействовать на царя, чтобы оно не было сформировано в таком составе. Поведение отдельных болгар в Швейцарии вызывало большие сомнения. Но мы все это допускали. Нельзя было заблуждаться в том, что Болгария стремится к заключению мира. Характерным было также то, что болгарский военный уполномоченный генерал Ганчев стал лишь очень редко показываться в нашей ставке.

Как только я вполне уяснил себе обстоятельства, созданные 8 августа, я решил как можно скорее приступить к совещанию с имперским канцлером и статс-секретарем министерства иностранных дел. Оно состоялось 14 августа в Спа.

13-го в помещении генерал-фельдмаршала, в гостинице «Британик», совещались имперский канцлер, генерал-фельдмаршал, статс-секретарь фон Гинтце и я. Я очертил военную обстановку, состояние армии, положение наших союзников и объяснил, что мы не в состоянии наступлением склонить противника к миру.

Склонить же противника к миру исключительно оборонительными действиями, несмотря на подводную войну, едва ли явится возможным; ввиду этого нам надлежало добиваться окончания войны дипломатическим путем. В настоящую минуту Западный фронт держится, но при неуверенности, явившейся у военного руководства вследствие неустойки отдельных частей, по обстоятельствам может потребоваться дальнейший отход фронта. Но я все-таки еще твердо надеялся, что армия удержится во Франции.

События на Западном фронте должны были произвести самое неблагоприятное впечатление на союзников. При таких условиях дух армии и народа приобретал еще более решающее значение,

621

я на этом особенно серьезно остановился. В частности, я указал на тот вред, который нам причинил князь Лихновский. Я вновь подчеркнул необходимость, чтобы наши государственные люди в своих речах считались с тем впечатлением, которое они создают за нашими пределами, и чтобы в Германии был учрежден имперский орган пропаганды и политического просвещения. Генерал-фельдмаршал умолчал о настроении на родине, но в оценке военного положения он высказался более оптимистично, чем я. Из всего сказанного статс-секретарь фон Гинтце сделал очень ясный вывод о необходимости начать мирные переговоры и быть готовыми на крупные уступки.

Имперский канцлер только вкратце коснулся настроения на родине, не высказав ничего примечательного. Случай с князем Лихновским он обсуждал очень сдержанно, ссылаясь на имперский суд.

На следующее утро состоялось совещание под председательством его величества. Прежде всего, обсуждался вопрос о настроении внутри империи. Имперский канцлер произнес несколько вступительных слов. Относительно морального напряжения сил я сделал те же заявления, что и накануне. Вслед за тем его величество предоставил слово статс-секретарю фон Гинтце. Последний, не затрагивая обстоятельств на родине, прямо перешел к военно-политическому положению, которое он изложил в соответствии с тем, как я его очертил накануне, и пришел к такому же заключению. Он был морально потрясен, и слезы выступали у него на глазах. Император был очень спокоен, присоединился к мнению статс-секретаря фон Гинтце и предложил ему попытаться завязать мирные переговоры через посредничество нидерландской королевы. Он также указал на необходимость политико-просветительной работы и объединенных и решительных действий правительства.

Имперский канцлер говорил о поддержании авторитета внутри государства. В удобный момент дипломатия должна была развернуть свою деятельность. На этом заседание закончилось. Я был очень тронут и пожал руку статс-секретарю фон Гинтце.

Карл I (Карл Франц Иосиф) — император Австро-Венгрии, король Чехии и Венгрии 

Иштван Буриан фон Райеж

Артур Арц фон Штрауссенбург

В это время в Спа пребывали император Карл, граф Буриан и генерал фон Арц. В соответствии с положением государственные люди, по-видимому, обсудили вопрос о мире и, в частности, о выступлении графа Буриана. В то время я об этом ничего не

622

знал, но впоследствии мне говорил об этом статс-секретарь фон Гинтце. Затем обсуждался еще польский вопрос. Граф Буриан твердо стоял на своем мнении. Мы прозевали удобный момент, чтобы прийти с Австрией к окончательному соглашению.

В то же время его величество, в согласии с имперским канцлером, стремился разрешить польский вопрос в том смысле, чтобы Польша самостоятельно избрала себе монарха, но в экономическом отношении примкнула бы к Германии. При таком различии во взглядах прийти к соглашению с Австро-Венгрией было невозможно. Принятое его величеством решение отвечало моим убеждениям и дало мне твердое руководящее основание.

При этом мне было отчетливо ясно, что император всегда отрицательно относился к идее династической унии с Польшей. С генералом фон Арцем мы обсудили общее военное положение, создавшееся последними событиями, и выяснившуюся необходимость усилить Западный фронт новыми австро-венгерскими дивизиями. До этого момента на запад прибыло всего две австро-венгерских дивизии. Генерал фон Арц еще думал о наступлении в Италии, но в то же время полагал, что австро-венгерская армия не сможет выдержать предстоящей зимы. Это было мое последнее свидание с генералом фон Арцем, в котором я глубоко уважал человека и солдата.

После отъезда императора Карла в Вену генерал-фельдмаршал и я немедленно возвратились в Авен. Я предполагал, что имперский канцлер также оставит Спа, чтобы на основании наших разговоров поставить в известность о положении Германии статс-секретарей и рейхстаг. Его долг требовал, чтобы он принял личное участие в ориентировке и политическом руководстве народа. Но он остался в Спа и предоставил переговорить с лидерами партий Эбертом, Грёбером, Штреземаном, графом фон Вестарпом и Вимером вице-канцлеру фон Пайеру и статс-секретарю фон Гинтце. 21 августа вожди партий были приглашены в министерство внутренних дел; на этом заседании статс-секретарь фон Гинтце изложил военно-политическую обстановку и в соответствии с тем, что говорилось в Спа, пришел к заключению, что война должна быть как можно скорее ликвидирована. Он заявил, что использует все возможности, чтобы добиться мира. Присутствовавшие на заседании лица впоследствии сказали мне, что они вынесли чрезвычайно серьезное впечатление о нашем военном положении.

623

Само собой разумеется, что статс-секретарь фон Гинтце, принимая во внимание требования ведения войны, а также успешность намеченных шагов для заключения мира, должен был быть в своем докладе очень сдержан. Если бы наши намерения обсуждались в условиях широкой огласки, как это впоследствии и имело место, то это принесло бы большой вред и ведению войны, и заключению мира. При характере наших врагов это привело бы к продолжению борьбы и к предъявлению нам таких мирных условий, которые являлись для нас гибельными.

По тем же основаниям, которые руководили статс-секретарем фон Гинтце, я не имел возможности каким-либо путем предать гласности мои взгляды по вопросу о заключении мира. Этот шаг я неоднократно обсуждал то с одним, то с другим из моих ближайших сотрудников. Статс-секретарь фон Гинтце переслал генералу фон Бартенверферу отчет о заседании 14 августа. Мне пришлось еще обсуждать положение с различными министрами. В эти дни статс-секретарь Зольф приезжал в Авен. Вскоре я получил частное письмо из Веймара, из которого я узнал, какое впечатление вынес статс-секретарь Зольф из Авена. Лицо, которое находилось в ближайшем родстве с семьей Зольфа, рассказывало в Веймаре, что, по мнению Зольфа, я уже не думал о победоносном окончании войны, а генерал-фельдмаршал еще надеется на победу с Божьей помощью.

Вице-канцлер фон Пайер также прибыл в Авен и передал мне от имперского канцлера формулировку нашей позиции в бельгийском вопросе, учитывавшую неблагоприятно сложившуюся военную обстановку. Я согласился на нее; мне казалось, что она должна лечь в основу переговоров, которые будет вести статс-секретарь министерства иностранных дел. Но вместо того вице-канцлер фон Пайер использовал ее для речи, которую он произнес в сентябре месяце в Штутгарте и которая своей новой точкой зрения на бельгийский вопрос возбудила всеобщее внимание.

II

Первые дни, последовавшие за нашим возвращением в ставку, были особенно тяжелы. Наше положение на Западном фронте становилось все серьезнее. 14 августа, когда его величество по-

624

велел приступить к завязке мирных переговоров, фронт был еще крепок, хотя в нем уже сказывалось чувство неуверенности.

...

[20-е числа августа]

Ожесточенные бои шли по обоим берегам Соммы, с центром тяжести между Альбером и Бреем. Австралийцы не имели никакого успеха. Два первых боевых дня протекли для нас благоприятно. Я начинал надеяться, что по крайней мере здесь военное счастье вновь улыбнется нам. Но в ближайшие же дни англичане, при участии незначительного количества свежих сил, в очень упорных боях продвинулись в направления на Балом.

Характерными для этих боев являются узкие и глубокие прорывы неприятельских танков, которые производились после короткой, но исключительно сильной артиллерийской подготовки,

626

с устройством туманных завес. Массовое применение танков и искусственный туман и в дальнейшем являлись нашими опаснейшими врагами. Представляемая ими угроза возрастала по мере того, как все больше падал дух наших войск и наши дивизии слабели и становились утомленными. Глубина прорыва очень скоро выяснялась, но о его ширине часто не имелось точных сведений.

Правильно направленный контрудар резервов большей частью замыкал прорывы. Опасность заключалась в том, что местное командование слишком поспешно и недостаточно дружно расходовало имевшиеся войска.

627

Нервы армии расшатались; войска уже не всегда выдерживали сильный артиллерийский огонь и натиск танков.

Это вновь подтвердилось. Мы опять понесли здесь тяжелые и невозместимые потери. 20 августа тоже было траурным днем. Он прямо побуждал противника развивать далее наступление.

630

Наши силы были напряжены, но такое же напряжение требовалось и от противника, и на многих участках он атаковал все теми же дивизиями. Неприятель также, вероятно, понес потери, но он наступал, а мы, как и в 1917 году, все лишь давали барабанить по себе. Одновременно повторились и картины 1917 года; наши войска дрались лучше при наступлении, чем при обороне. По числу дивизий соотношение сил в начале сентября было благоприятнее для нас, чем в предыдущем году, но часть наших дивизий была потрепана. Нам пришлось переформировать наши батальоны с

631

четырехротного в трехротный состав; добавочная пулеметная рота при каждом батальоне была сохранена. Необходимый для четырех рот обоз уже больше не отвечал наличному составу людей. Каждому батальону уже не нужно было четырех походных кухонь; двух или трех было вполне достаточно. Вследствие расформирования некоторой части наших дивизий и ввиду появления на фронте дальнейших американских частей соотношение сил для нас должно было в дальнейшем все больше ухудшаться.

Халупничество на фронте росло; халупниками приспособлялось много возвратившихся с родины отпускных. Возвращающиеся из отпуска все чаще запаздывали, и боевой фронт занимался все реже.

Военное министерство, наконец, решило привлечь к отбыванию воинской повинности большое количество опротестованных. Результат этого мероприятия мог сказаться лишь по истечении некоторого времени. Какой внесут дух опротестованные, также было неизвестно. Из восточных дивизий мы уже давно извлекли все, что можно было использовать для боевых дивизий на западе. В это время наше положение на востоке улучшилось. Советское правительство заплатило первую и вскоре вслед за тем вторую часть возмещения военных издержек, на которое обязалась Россия; установились сношения с донскими казаками. Вследствие этого у нас освободилось еще несколько дивизий, но они представляли ничтожную боевую ценность, так как состояли из призывных старших сроков и не были подготовлены к требованиям Западного фронта. В случае если усилия правительства заключить мир остались бы безрезультатными и война затянулась еще на следующую зиму и лето, то вывоз из Украины являлся для Австрии и для нас вопросом жизни. Заграждение, направленное против большевизма, сохраняло свое прежнее значение, и точно так же нам было необходимо продолжать препятствовать Антанте создать новый фронт на востоке. Ввиду этого в Финляндии были оставлены три германских спешенных кавалерийских полка и несколько орудий под командой генерала графа фон дер Гольца, и они оттуда зорко следили за Мурманской железной дорогой и за вратами Петрограда. Мы продолжали выполнять план, направленный против английского гарнизона в Баку 

Австро-Венгрия могла еще освободить одну или две дивизии для Западного фронта.

632

Все это представляло незначительное численное возмещение для наших сил на западе — мы уже умолчим о моральных качествах этих подкреплений по сравнению с возраставшими силами противника и все большей уверенностью в победе, которую он приобретал. Было совершенно ясно, что печальные явления в германских войсках не исчезнут, а наоборот, участятся вследствие постоянных отступлений и под разлагающим влиянием родины.

Верховному командованию было очень трудно подкрепить новыми силами фронты кронпринца Рупрехта и фон Боена. Эта задача разрешалась бы легче, если бы верховное командование, начиная с 7-й армии в конце июля, а затем и из остальных вступивших в бой армий, главным образом из второй, не считаясь ни с чем, выводило с фронта дивизии, уже отработавшие или понесшие поражения.

Ввиду серьезности обстановки верховное командование уже больше не надеялось сделать противника более склонным к миру посредством сбрасывания бомб над Лондоном и Парижем. Ввиду этого оно не дало разрешения на использование бомб с особенно сильным зажигательным действием, которые были изготовлены к концу августа в необходимом количестве и специально предназначались для обеих столиц. Ожидаемые от них крупные разрушения уже не смогли бы повлиять на общее развитие войны, а разрушение только для разрушения мы никогда не допускали.

Граф Гертлинг также просил верховное командование не применять этих новых зажигательных бомб ввиду вероятных контрмер неприятеля против наших городов. Но, принимая решение, я все же руководствовался лишь соображениями, основанными на военном положении.

Мы продолжали сбрасывать над Лондоном и Парижем бомбы другого образца, чтобы связать там, вдали от фронта, неприятельские оборонительные средства и чтобы войскам не бросалось в глаза наше ослабление. Но я и в этом отношении больше не производил нажима. Еще несколько раз Париж слегка был бомбардирован, Лондон же, вследствие неблагоприятной погоды в данное время года, остался вне нашей досягаемости.

Я постоянно в высшей степени был озабочен духом и настроением армии и родины. Когда в августе военный министр посе-

633

тил нас в Авене, я представил ему строевых офицеров, которые должны были наконец убедить его в дурном влиянии родины на дисциплину. Военный министр и прочие руководящие лица военного министерства постоянно оспаривали этот факт и не желали признать его в его полном объеме. Этот визит министра опять-таки остался бесплодным, несмотря на мои настойчивые к нему обращения.

Внутри страны наши попытки организовать пропаганду и просветить сознание германского народа не вышли за пределы первых начинаний. После моих двухлетних начинаний, в августе 1918 года, имперский канцлер наконец решился создать центральное управление по внутреннему и заграничному обслуживанию прессы и пропаганды. Но оно не было приравнено к имперским министерствам, а было в виде несчастного придатка присоединено к министерству иностранных дел и не получило никакого авторитета. Я должен был довольствоваться достигнутым, так как нельзя было добиться ничего другого. Все мои много раз повторенные письменные и устные доклады и ходатайства перед имперским правительством о создании должности министра пропаганды остались без результата. Только министр или статс-секретарь, который бы охватывал общее военное политическое и экономическое положение, был бы в состоянии руководить таким сильным боевым средством, как пропаганда, в соответствии с требованиями войны и момента. Он один мог бы решить, когда, где и каким путем предавать гласности данные государственного значения. Он должен был бы действовать по заранее и точно составленному плану. Полковник Гефтен, работа которого имела руководящее значение в новом управлении пропаганды, напрягал все свои силы, чтобы чего-нибудь достигнуть.

Статс-секретарь Зольф произнес подготовленную полковником Гефтеном и очень важную речь. Но имперский канцлер в день своего рождения в начале сентября сказал что-то очень туманное.

Вице-канцлер также говорил речи, но он не находил тех слов, которые произнес Клемансо, когда германские войска стояли в 80 километрах от Парижа. Когда полковнику Гефтену пришлось столкнуться с новым имперским канцлером, принцем Максом Баденским, то в области пропаганды вся работа уже встала, хотя под гнетом событий она являлась особенно необходимой.

634

III

Условия на Западном фронте были в высшей степени напряженные. С середины августа, когда мы впервые заявили о необходимости стать на путь переговоров о мире, обстановка еще обострилась. У нас еще имелись основания рассчитывать, что удастся сохранить положение; наш фланг и тыл на Итальянском и Македонском фронтах были обеспечены. Но возможности изменить обстановку в сторону победы у нас уже не было. 3 сентября мы дали в этом смысле ответ на вопрос имперского канцлера.

Запрос был предъявлен представителем имперского канцлера при верховном командовании графом Лимбург-Штирумом; мы его предварительно ориентировали о нашем намерении отойти на позицию Зигфрида. Граф Лимбург-Штирум постоянно ставился в известность обо всех событиях. Сам по себе запрос представлялся мне удивительным, так как имперский канцлер, несомненно, должен был быть в курсе нашего положения, начиная с 13 августа.

Объяснение заключалось в том, что граф Лимбург-Штирум не был в курсе переговоров 13 и 14 августа.

Верховное командование не имело никаких сведений от статс-секретаря фон Гинтце, и мы не знали, что он должен в начале сентября отправиться в Вену, чтобы переговорить по вопросу о мире с графом Бурианом. Я считал крайне необходимым новое совещание по этому поводу со статс-секретарем фон Гинтце и имперским канцлером. Оно должно было состояться в первых числах сентября, сразу после нашего возвращения в Спа. Статс-секретарь фон Гинтце изъявил свое согласие приехать немедленно по возвращении из Вены. От вызова имперского канцлера отказались, из уважения к его преклонному возрасту.

Совещание со статс-секретарем фон Гинтце в Спа состоялось 10 сентября. Он сообщил только, что граф Буриан намеревается обратиться с нотой ко всем воюющим державам и просить их высказаться относительно мира. Одновременно он добавил, что, по полученным им в Вене данным, австро-венгерская армия додержится только до зимы, так как жажда мира в Австро-Венгрии сильно растет. Относительно его личных попыток добиться мира статс-секретарь фон Гинтце заявил, что он твердо надеется на посредничество нидерландской королевы, но на чем, собственно говоря, основывал он свои надежды, я из его слов заключить не

635

мог. От циркулярного обращения графа Буриана он не ожидал никаких результатов и опасался даже, что оно может повредить посредничеству нидерландской королевы. Он считал предпочтительным сделать определенный шаг, каковой он замыслил в Гааге.

Я мог только примкнуть к этому мнению; прием графа Буриана был слишком расплывчат. В этот день я в первый раз осведомился о его планах.

Правда, по его ходатайству император Карл через генерала фон Крамона поставил генерал-фельдмаршалу определенные вопросы о наших стратегических планах и о нашем мнении относительно возможного шага к заключению мира. Генерал фон Крамон просил меня лично по телефону дать возможно точный ответ, так как император Карл очень настаивает на нем. В своем ответе мне, конечно, приходилось быть сдержанным, так как пармские письма императора Карла показали, что между Веной и Францией существуют связующие нити. Ответ гласил, что германские войска останутся на Западном фронте на занимаемой в настоящее время линии, и в особенности будут отстаивать позицию Зигфрида, и что мы высказываемся, чтобы шаг к миру был сделан немедленно, и лишь возражаем против приема, намеченного графом Бурианом. Я набросал этот ответ и затем, до отправления, обсудил его с статс-секретарем фон Гинтце.

Статс-секретарь фон Гинтце надлежащим образом ставился в известность о военном положении. Он телеграфировал в министерство иностранных дел как результат совещания, что его величество и верховное командование согласны на немедленное обращение к королеве Нидерландской и что надлежит заручиться на это согласием и участием союзных держав.

14 сентября нота графа Буриана была опубликована. Австро-Венгрия не отказалась от своего выступления в пользу намеченного нами шага к миру. Считало ли австро-венгерское правительство наши планы лежащими в слишком большом отдалении, или побудили его к такому образу действий какие-либо особые соображения, я не знаю. Император Карл заявил в объяснительном письме его величеству, что телеграмма верховного командования убедила его спешно предпринять шаги к миру. Я сказал полковнику Гейе, что, может быть, все же хорошо, что выступление графа Буриана имело место. Я также держался мнения, что мы не должны отрекаться от предпринятого графом Бурианом шага.

643

Войска были чрезвычайно истощены, наличный состав уменьшался, переутомление росло, и напряжение становилось все серьезнее, но фронт был в порядке, и лишь во 2-й армии местами все еще проявлялась известная неустойчивость.

Австро-венгерский фронт в Италии держался; пока что признаков наступления итальянцев не обнаруживалось (см. схему 46).

Такова была обстановка, когда события в Болгарии вынудили верховное командование принять тяжелые решения.

15 сентября армии Антанты энергично атаковали в Македонии восточнее Вардара, а также в горах между Парной и Вардаром, и с меньшими силами — у Монастыря. На обоих крыльях атаки не удались. Но в центре, где условия атаки представлялись наиболее трудными, расположенные там болгарские войска — 2-я и 3-я дивизии — не оказали сопротивления и просто покинули свои позиции. Только при таких обстоятельствах войска Антанты смогли так быстро продвинуться вперед в этом дико пересеченном горном районе, возвышенности которого надо отнести к разряду высоких гор, этот район как-будто был создан для обороны1. Генерал фон Шольц намеревался своевременно подведенными резервами задержать болгар на второлинейной позиции, но вскоре ему пришлось разочароваться в своих надеждах: 2-я и 3-я болгарские дивизии без боя вполне планомерно отступали по двум направлениям — за Чарну и за Вардар, а болгарские резервы, равные по

*****************************

1 Наш опыт в Маньчжурии в 1904 г., а равно опыт германцев в 1917 г. на Итальянском фронте, казалось бы, заставляет отнестись скептически к оценке обороноспособности горных районов. — Примеч. ред.

644

силам трем германским дивизиям, не вступили в бой. Германские войска, которые незадолго перед тем были усилены батальонами из Румынии, одни не могли закрыть образовавшегося прорыва.

Спуск на север в долину Вардара, в направлении на Криволак, был открыт Антанте. Дальнейшие попытки организовать сопротивление также не удались. Болгарская армия направлялась домой. И лишь болгарские войска между озером Пресба и Чарной, которые непосредственно подчинялись германскому командованию, вначале держались лучше.

Уже 16, самое позднее 17, сентября генерал Луков, который командовал войсками на Струме, телеграфировал царю, что он должен немедленно заключить перемирие. Он торопился как можно скорее официально порвать с нами и открыто броситься в объятия Антанты.

Вскоре после 15 сентября в мои руки попал секретный документ французского генерального штаба, из которого ясно вытекало, что французы уже не ожидают дальнейшего сопротивления со стороны болгарской армии. Пропаганда и деньги Антанты и представитель Соединенных Штатов в Софии, который там оставался, выполнили свое назначение. Антанта здесь также сделала обширную работу. Может быть, сюда к тому же проникли большевистские течения из России. Царь и наш представитель в Софии ничего не заметили; зато генерал Джеков все предвидел; за несколько дней до начала сражения, которого можно было с уверенностью ожидать, он уехал в Вену, кажется, для клинического лечения уха.

Генерал фон Шольц и германские штабы сделали все, что было в их силах. Везде, где командовали немцы, болгарская армия не распалась. Но на участке в высоких горах болгары отказались от установления германского командования. Зато они оставили здесь одного начальника дивизии, которого генерал фон Шольц хотел удалить, так как имел основание ему не доверять; других же начальников в этом районе болгары многократно сменяли.

Теперь болгары утверждают, чтобы замаскировать свое отложение от нас, что они мне сообщали об образовании в их армиях солдатских советов, но это неправда. Столь же ложно утверждение, что'мы не выполнили принятого на себя по договору обязательства — оставить на болгарском фронте шесть германских дивизий. Этот договор относился исключительно к

645

сербской кампании в 1915 году. 

...

Верховное командование знало, что болгарская армия больна, но все же ему казалось, что есть основание надеяться, что она выдержит предстоящую атаку, что и имело место там, где еще имелась воля продолжать драться. Правда, как и раньше, верховное командование и германское начальство в Болгарии рассчитывали на местные неудачи, но никогда не ожидали полного рассеяния болгарской армии. Ходивший в Софии слух, что болгарская армия будет воевать лишь до 15 сентября, оказался подтвержденным самым печальным образом. Верховное командование не могло оказывать помощь при всяком крике о таковой. Оно должно было требовать, чтобы Болгария также что-нибудь делала, иначе нам ничто не могло бы помочь. Будем ли мы разбиты в Македонии или на западе, в конечном счете было безразлично. Мы не были в силах продолжать держаться хотя бы лишь на западе и в то же время заменить на Балканах болгарский фронт германским.

Это следовало бы сделать, если бы мы предполагали навсегда там утвердиться. Болгарское правительство ничего не сделало, чтобы поднять решимость воевать в народе и в армии и укрепить в войсках дисциплину. Оно даже не оказывало помехи неприятельским влияниям и терпело травлю, которая велась против нас. Финал сотворили деньги Антанты, которыми были набиты карманы войск, возвращавшихся в Софию. В этом и ни в чем другом заключалась причина выхода Болгарии из четверного союза.

Никто не заблуждался относительно серьезности положения, создавшегося вследствие развала Болгарии.

На Турцию также обрушились большие испытания. Ее Палестинский фронт окончательно развалился. Германские офицеры и германские солдаты исполнили свой долг и в Палестине, и столь

646

же геройски сражались на берегах Иордана, как и на других фронтах. Но наши силы были ограничены, и они могли поддерживать здесь турецкую армию также только известное время.

Англичане быстро продвигались вдоль железной дороги на Дамаск и к северу по побережью. Конечно, это еще не угрожало Константинополю, но все-таки сильно ослабляло сопротивляемость Турции. При преданности Энвера и Талаата даже это не могло явиться достаточным поводом для изменения Турцией своей позиции по отношению к Антанте. Но у последней освободилось много войск в Сирии, и теперь, вследствие отпадения Болгарии, Антанта могла в любой момент двинуться через Марицу и начать наступление на Константинополь, где у турок имелись лишь слабые силы. До сих пор охрану Константинополя несла болгарская армия, расположенная на Струме. Конечно, можно было еще подвезти подкрепления с Кавказа и даже может быть с Украины, но мы не могли широко организовать перевозку войск по Черному морю, так как у нас имелось здесь слишком ограниченное количество судов. Переброска войск все же началась немедленно. Несколько батальонов из Украины были в спешном порядке направлены на Константинополь. Но ничего решительного уже нельзя было достигнуть, и Константинополь должен был пасть, а падет ли он в ноябре или декабре, это для общего положения было безразлично. Надо было предвидеть, что тогда флот Антанты установит на Черном море сообщение с Румынией, а ее армии через Болгарию продвинутся на Дунай. Мы не могли рассчитывать, что удастся заставить Румынию сохранить нейтралитет. Рано или поздно она, наверное, должна была выступить против нас.

Кроме того, было совершенно ясно, что Антанта попытается освободить Сербию и затем оттуда начнет наступление в Венгрию, а следовательно, в двуединую монархию, чтобы нанести ей смертельный удар.

Наш фронт на Балканах пошатнулся; являлось вопросом, удастся ли нам создать новый фронт в Сербии и Болгарии, в крайнем случае на Дунае. Первоначально мы не могли точно выяснить обстановку в Софии, а также установить, распространилась ли деморализация на всю болгарскую, армию. Сербские войска годами сражались вне пределов своей земли и дали этим блестящий пример прекрасной любви к отечеству. Болгары могли бы сделать то же самое. Ни одной пяди территории Старой Болгарии не было еще занято.

647

Если болгарская армия отпала, то Германии и Австро-Венгрии надо было посылать большие силы на Балканы.

В нашем положении надо было сделать все возможное, чтобы укрепить нашу позицию на Балканском полуострове и тем самым воспрепятствовать Антанте нанести удар в Венгрию, во фланг Германии и Австрии. Мы перебросили одну германскую дивизию из Севастополя через Болгарию и Румынию в Софию. Генерал фон Арц также отправил одну австро-венгерскую дивизию из Украины через Румынию в Сербию. В Сербию также были направлены три германские дивизии с Восточного фронта, предназначавшиеся на запад и уже находившиеся в пути к Западному фронту. Кроме того, туда же были переброшены две дивизии с итальянского театра войны, которые генерал фон Арц предоставил в наше распоряжение для Западного фронта. Наконец, верховное командование, несмотря на тяжелую борьбу на западе, послало в Сербию альпийский корпус, только что выведенный из боя. Он еще сохранил горное снаряжение, что было крайне необходимо для сербских гор. Таким образом, Западный фронт был ослаблен на шесть-семь дивизий.

Одна германская дивизия должна была собраться в Софии, чтобы образовать опору для царя, а остальные имелось в виду сосредоточить у Ниша. Ввиду плохих условий, в которых приходилось совершать перевозки войск, окончания их едва ли можно было ожидать ранее середины октября.

Скоро стало ясно, что от Болгарии ждать больше нечего. Дивизия из Софии была подтянута к Нишу. Царь отрекся от престола и покинул страну. Правительство совершенно вступило в фарватер Антанты. Болгарская армия частью разошлась, а частью позволила себя обезоружить. С часу на час надо было ожидать, что болгары заключат перемирие, и таким образом целиком окажутся в руках Антанты. В германских войсках, сражавшихся среди болгарской армии, сохранился порядок; в то время как войска Антанты неудержимо стремились вверх по Вардару на Ускюб, германские части, находившиеся западнее Ускюба, отошли в безукоризненном порядке на Митровицу, а восточнее — на Софию.

Возможность образования нового фронта в Сербии находилась существенным образом в зависимости от боеспособности австро-венгерских войск.

648

Обстановка в Румынии оставалась в высшей степени неясной и напряженной. Верховное командование могло собрать там лишь слабые силы, в том числе германские войска с Кавказа.

На востоке большевики продолжали оставаться враждебными к нам. Наша политика не приобрела нам в Великороссии друзей, которые могли бы нам помочь.

Вопрос, удастся ли нам в Сербии и Румынии вновь обеспечить с фланга Австро-Венгрию и наш Западный фронт и сохраним ли мы нефтяные промыслы Румынии, оставался под большим сомнением.

В Италии надо было с уверенностью ожидать наступления, и как теперь там будут драться австро-венгерские войска, было совершенно неясно.

Условия борьбы могли в дальнейшем еще значительно ухудшиться. Трудно было лишь сказать, пойдет ли это ухудшение медленным или порывистым темпом. Представлялось вероятным, что финал наступит в ближайшее время; так в действительности и случилось на Балканском полуострове и на Австро-венгерском фронте в Италии.

В этих условиях я чувствовал, что на мне лежит тяжелая ответственность — ускорить окончание войны и толкнуть правительство на решительные мероприятия. 25 сентября верховное командование не имело никаких сведений о попытке завязать мирные переговоры через посредство королевы Нидерландской.

Время с середины августа было потеряно совершенно бесплодно. Ноту графа Буриана замолчали. Ввиду стремления противника уничтожить нас дипломатия оказалась поставленной перед невозможной задачей. Этот ход мыслей создался у меня не молниеносно, а постепенно нарастал с начала августа в страшной внутренней борьбе с самим  собой; он заставил меня 26 сентября обратиться к статс-секретарю фон Гинтце с просьбой прибыть в Спа.