"Вообще в вопросах понятных для солдат они были настроены левее самых крайних из крайних большевиков"

Выкладывал уже отрывок из очень интересных и очень откровенных воспоминаний большевика А.В. Пирейко.  https://cont.ws/@mzarezin1307/...

А вот и ещё отрывок. Середина июля 1917 года. Отношение к большевикам в армии враждебное, а вот "программа" практических мероприятий, на которой солдаты настаивают, чисто большевистская. Вот ведь парадокс какой!

http://militera.lib.ru/memo/0/...

ОТДЕЛ Ц.К. В.К.П. (б) ПО ИЗУЧЕНИЮ ИСТОРИИ ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ и В.К.П. (б)

Пирейко А. В тылу и на фронте империалистической войны. — Л.: Прибой, 1926. — 63 с. — Тираж 4125 экз.

XII. Перед наступлением 18 июня 1917 года.

Толпа не рассуждает, а действует. Приходилось приспособляться и не говорить о своей принадлежности к партии. То на погоны офицерские сошлеш ься, которые ненавидели солдаты, то укажеш ь, кто сколько от войны заработал, не жертвуя ничем, то к братанью с неприятельскими солдатами призовешь и незаметно для массы выскажешься в духе партии большевиков.

О добрительно хлопают. Выступает эс-эр и говорит: „Кому вы хлопаете? Ведь это — большевик-ленинец !“. Слово „Ленин“ тогда считалось самым позорным в армии, ибо он рисовался, как сторонник возвращения старого режима. Кое-кто из толпы с места вы крикнет: „Ленинец, а правду говорил!“. Было немного солдат среди типографских сагитированных в большевистском духе. Литературу они распространяли, но выступать на собраниях не могли. Резолюции везде выносились эс-эровские и меньшевистские.

В заключение всего, в связй с подготовкой наступления, пожаловал к нам сам Керенский с Н. Д. Соколовым, постоянным кандидатом от большевиков в Государственную Думу по городской курии Петрограда и никогда не проходившим в депутаты Гос. Думы. Этот человек ничего не говорил, но зачем-то, очевидно в качестве адъютанта, гастролировал с Керенским по фронту. Керенского солдаты на руках носили; кое-где, правда, не носили, но это было, исключением. И так, наступление было подготовлено. В большевики зачисляли всех дезертиров и вообще людей, имевших смелость сказать, что они итти в наступление не желаю т, и стали им зажим ать рот. Меня исключили из Бучачского гарнизонного Совета только за то, что я не подчинился его решению ходить на этапные пункты вместе с другими членами Совета для агитации за наступление. Но типографские рабочие опять меня выбрали не только в Совет, но и на 2-й съезд армии, который собрался в Бучаче 10 мая.

На открытие съезда пришел Б. Савинков, комиссар армии, и привел с собой французских офицеров, речи которых он же переводил на русский язык. Б. Савинков, между прочим, рассказал нам, что Франция — самая свободная .страна в мире, где и он, Савинков, будучи приговорен в России к смертной казни, нашел себе приют, и мы должны пойти с ней рука-об-руку и победить Германию. Б. Савинков, как оратор, хорошо говорил.

Человек он смелый и решительный и своим выступлением определил решения съезда. Были еще два сильных оратора на этом съезде от партии эс-эров: один — подпоручик Степун, а фамилии другого не помню. Он председательствовал на съезде и недурно вел собрание. Эхо его голоса раздавалось очень отчетливо по всему парку, где происходил многолюдный митинг, называвшийся съездом армии.

Гвоздем съезда был вопрос о предстоящем наступлении, но прежде, чем приступить к этому вопросу, обсуждали вопрос о братаньи на фронте, которое было сильно в армии. Увлекавшиеся ораторы-эс-эры доходили в своих речах до утверждения, что, будто бы, брататься ходят только бывшие городовые и жандармы, которые сделались теперь большевиками. Сидящий рядом со мной солдат говорит: „Вот это неверно: я никогда не был ни городовым, ни жандармом, а брататься с австрийцами ходил, я все мы ходили“. Я ему говорю : „Так ты запишись, взойди на трибуну и заяви, что оратор неправильно говорит“.— „Нет, я боюсь это сделать: видишь, там сидят всё офицеры и даже генерал сидит, еще могут арестовать, а то и расстреляют за это “.

Как я ему ни доказывал, что за выступление ничего не будет, солдат не соглашался выступить. „Теперь,— говорит, — стало строго насчет братанья, и говорить об этом я не буду, а то еще узнают, что я ходил брататься". Братанье, разумеется, было

53

осуждено съездом . Один только солдат высказался за братанье, Филатов, петроградский рабочий, большевик. Ему не дали закончить свою речь : закричали, что это— переодетый жандарм. Вопрос о братанье обсуждали около двух дней, а потом перешли к вопросу о предстоящ ем наступлении, который обсуждался съездом три дня. Наговорились, что называется, досыта, захотелось эс-эрам поиздеваться над партией большевиков, и они привели на съезд какого-то не то шофера, не то самокатчика, который от своего имени расклеивал по городу какие-то бумажки в виде прокламаций с призывом „долой войну!“. Вот, мол, смотрите,— расходились эс-эровские ораторы ,— здесь на съезде большевики молчат, точно воды в рот набрали, а из-за угла, как жалкие трусы, расклеивают прокламации с призывом „долой войну!“. Толпа съезда так была наэлектризована против этого человека, что готова была разорвать его в клочки, но его арестовали и куда-то увели.

В то ж е время большевикам было предоставлено слово вне очереди по данному вопросу: пусть они представят мнение своей партии съезду, — в противном случае они ж алкие трусы. Филатов опять пошел к трибуне и, как большевик, получил слово вне очереди. Когда он взошел на трибуну, поднялся такой шум, что он сошел с трибуны, ничего не сказав. После него вступил на трибуну и я. Меня также перебивали на каждом слове.

Я отказывался от слова, если президиум не сумеет призвать собрание к порядку и предоставить возможность говорить ораторам затравленной партии. Президиум тщетно старался призвать к порядку и спокойствию разбушевавшуюся толпу. Но мне удалось сказать, что здесь происходит глумление над партией, которая ничего общего не имеет с тем товарищ ем, который от своего имени расклеивал прокламации по городу. „Вы представили его большевиком, но большевики не анархисты, и от своего имени ни один член партии издавать прокламаций не может. Вы, наверно, придумали этого большевика, которого приводили на трибуну. Как солдаты, мы, большевики, пойдем туда, куда нас пошлю т в порядке воинской дисциплины; но постольку, поскольку мы считаем наступление бессмысленным, ненужным; мы будем об этом говорить везде и всюду; это — наше убеждение, и отнять его у нас вы не можете“. Но мне не дали закончить свою речь. Бросали такие реплики с мест:

„О копался в тылу, поэтому и боишься, чтобы не пойти на фронт“ - и т. д. в этом роде. 

Дошло дело до того, что даже один меньшевик вынужден был заявить с трибуны, что „нельзя пользоваться неосведомленностью делегатов съезда, перед которыми большевизм изложен не как течение в РС Д РП , имевшее свою славную историю в борьбе за освобождение рабочего класса; от такого изложения большевизма, какое было здесь, на съезде, должен покраснеть каждый из нас. Большевизм имел и имеет большое влияние и на рабочих и на солдат, на что закрывать глаза нельзя, и что еще покажет ближайшее будущее в связи с предстоящим насту-

54

плением, — мы не знаем. Во всяком случае верно то, что армия не представляет себе ясно, во имя чего она воевала и во имя чего она сейчас должна наступать. Лично я против братанья, которое используется немецкой контр-разведкой, так же как и против этого скоропалительного необдуманного наступления, которое может кончиться крахом для усталой от войны русской армии“. Из речи этого меньшевика было видно, что в их среде нет единства в вопросе о наступлении, как это было у эс-эров-фронтовиков. Тогда еще о левых эс-эрах на фронте не было слышно. Больше того : приходилось встречать меньшевиков из рабочих, старых членов партии, которые явно сочувствовали большевикам; только по традиции они плелись еще за меньшевиками; долгое пребывание в партии заставляет настолько сживаться с ней, что, пока ты не придешь к выводу об измене своей партии интересам рабочего класса, ты будешь и должен в порядке партийной дисциплины сплошь и рядом итти против своих собственных суждений по тому или иному вопросу. И этот процесс отхода от партии, в которой ты состоял десятки лет, так скоро не наступает.

Один солдат самокатной роты, Макаров, принадлежавший к этой категории меньшевиков, делал доклад на данном съезде о фронтовом съезде, и он с таким подъемом прочел большевистскую резолюцию по вопросу о наступлении, отвергнутую съездом, что вызвал шумную овацию съезда, и в то же время он вяло, без всякого подъема прочел принятую съездом эс-эровско-меньшевистскую резолюцию. Когда его спросили, почему он вяло прочел резолюцию, за которую сам голосовал, и, наоборот, с таким подъемом прочел большевистскую резолюцию, Макаров ответил:

„Потому, что большевистская резолюция написана слишком ясно и четко. Ясно, чего они хотят. В то же время этой ясности и четкости в эс-эровско-меньшевистской резолюции, принятой съездом, как раз и нет, хотя я за нее и голосовал в порядке партийной дисциплины“.

После трехдневной говорильни были произведены выборы на Всероссийский съезд Советов. Прошли одни эс-эры. Меньшевики обиделись, но скоро помирились; сделали перевыборы, и им предоставили 2— 3 места. На этом парадная работа съезда была закончена. Главные эс-эровские болтуны разъехались, торопясь на съезд Советов в Петроград; остальные вопросы, как аграрный вопрос, и целый ряд мелких местных чисто армейских обсуждались без них. По аграрному вопросу приняли резолюцию о необходимости отбирать землю у помещиков сейчас, не ожидая Учредительного Собрания. Как оставшиеся эс-эры ни распинались, что до Учредительного Собрания чисто анархическим путем земли забирать у помещиков нельзя,— все это было ни к чему : решили брать землю у помещиков сейчас же. Потом принялись за офицеров и  сестер милосердия, жалованье которых требовали уравнять с солдатским жалованьем. Вообще в вопросах понятных для солдат они были настроены левее самых крайних из крайних большевиков.

55