Весьма поучительное и содержательное чтение. Покровского не любят современные либералы и святоши. Либералы любуются войной, которая подарила Европе "потерянное поколение", а миру - современные "институты" и процедуры согласования усилий демократических империалистических государств по разделу и переделу мира. А святошам монархического замеса необходимо показать, что государь руководствовался не интересами, а нравственными принципами, и всё профукал, но исключительно потому, что он страдал небывалой моральной чистотой, а его все наперебой предавали...
А Михаил Николаевич анализирует коренные интересы господствующих классов и реальные общественные механизмы. Никакой романтики.
http://militera.lib.ru/researc...
Покровский М. Н. Империалистская война. — М.: Соцэкгиз, 1934. — 449 с. — Тираж 12 000 экз.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ХАРАКТЕР ВОЙНЫ
(Доклад собранию московской интеллигенции 4 августа 1924 г.)
Товарищи, сегодня, 4 августа, день вдвойне юбилейный, если может быть юбилей величайшего несчастья, какое обрушивалось на голову человечества за все время, его существования. Сегодня, 4 августа, 10 лет тому назад Англия объявила войну Германии, и тем самым война, которая уже была европейской со дня русской мобилизации 30 июля, превратилась в войну мировую, в войну всемирную. И сегодня же, 4 августа, 10 лет тому назад германская с.-д. партия, наилучше организованная, наиболее сознательная из европейских рабочих партий, голосовала военные кредиты,—началась измена II Интернационала. Отсюда для сегодняшнего вечера естественно намечаются две темы. Первая тема: «Происхождение и характер войны» как мировой войны, каковою она сделалась со дня наступления Англии. Вторая тема: «Отношение к этой войне II Интернационала». Но, к сожалению, докладчик у нас один, и я заранее извиняюсь, что вторая тема—относительно II Интернационала— будет затронута лишь вскользь. Может быть кто-нибудь коснется этой темы в прениях, но особого доклада нет. Я постараюсь связать эти темы, тем более, что они прекрасно вяжутся, в моем, по крайней мере, понимании войны.
Большинство из вас помнит, вероятно, как объяснили возникновение мировой войны, т. е. именно события 4 августа, в те дни, когда война разразилась. Это было объяснение «от случайности», так можно было его назвать. Немцы нарушили нейтралитет Бельгии, Англия, поручившаяся за этот нейтралитет, не могла этого перенести и вмешалась в войну. Этот бельгийский гипноз был так силен, что, не стану скрывать, еще в 1917 г. в декабре я задавал вопрос одному из наиболее близко стоявших к делу лиц: а что, если бы Германия не нарушила бельгийского нейтралитета, быть может, Англия не вмешалась бы в войну, и война тогда в своем объеме и своей длительности сократилась бы? Мой собеседник сказал, что все равно Англия вмешалась бы, но не мог привести никаких доказательств этому. Теперь я имею этих доказательств гораздо больше, чем нужно,
Эдуард Грей
и гораздо больше, чем мог бы я вам перечислить, если бы я об этом сюжете читал целый час. В то время это объяснение «от случайности» повторялось, и оно повторяется до сих пор. Мировая война была объявлена от имени Англии, Германии, как известно, кабинетом, в котором внешней политикой руководил сэр Эдуард Грей. И вот об этом Эдуарде Грее вы можете прочитать в американском историческом журнале в статье Бернадота Шмидта, что он, Эдуард Грей—пацифист. Бернадот не приводит документальных доказательств, он ссылается лишь на отзывы людей, близко знающих Грея. Но он мог бы сослаться на документы, притом очень свежие, по отношению к моменту возникновения войны. За два дня до появления австрийского ультиматума Сербии, 21 июля, Эдуард Грей имел разговор с румынским националистом Таке Ионеску, причем Грей больше всего выражал опасений, что в Европе может вспыхнуть война. Это причиняло ему большое беспокойство. Так как мы знаем, что английские, приказы о мобилизации стали рассылаться в последних числах июля, т. е. приблизительно максимум через неделю после этого разговора Грея с Ионеску, и так как мы знаем, а кто из вас, товарищи, работал в армии, тот просто знает, как деловой факт, что приказ о мобилизации не есть дружеская записка, приглашающая на обед, наспех не пишется, это есть нечто, что составляется заранее, то в то время, когда пацифист Грей выражал ужас перед возможностью войны, в соответствующем ящике письменного стола соответствующего офицера английского генерального штаба уже лежал приказ о мобилизации, и он ждал телефонного звонка, чтобы вынуть его, запечатать в конверт и отправить в соответствующее место. Грей, если хотите, был прав, когда он выражал ужас перед надвигающейся войной в ту минуту, но насколько это совместимо с пацифизмом, насколько можно считать пацифистом человека, который говорил, как он ужасается войны, когда его правительство уже подготовило мобилизацию, об этом я предо¬ставлю вам самим судить.
Объяснение от случайности таким образом приводит нас к целому ряду совершенно нелепых заключений. Я должен сказать, что если Грей был пацифистом, то позвольте вступиться за Николая II, он был пацифистом еще более заверенным, ибо он, а не кто другой, есть отец и родоначальник Гаагской мирной конференции, и эту Гаагскую мирную конференцию он совал в нос Вильгельму,— извиняюсь за несколько вульгарное выражение,—уже после того, как русская армия была мобилизована. Таким образом—все пацифисты. Сазонов тоже пацифист. Он уверял, что отнюдь не желает войны, и вел переговоры буквально до последней минуты, вел переговоры, можно сказать, сидя верхом на жерле заряженного и направленного в соответствующую сторону орудия.
Таким образом все они были мирные люди, все они войны не желали, и тем не менее война вспыхнула. Это доказывает, конечно, не неисповедимость судеб вселенной, а крайнюю глупость тех людей, которые пытаются объяснить войну чьим бы то ни было инди-
видуальным выступлением, выступлением отдельных личностей. Война—это есть настолько грандиозное явление, такой социальный катаклизм, что отдельные личности тут, действительно, стираются и стушевываются. А для того, чтобы открыть настоящие корни именно мировой войны, нам придется с вами пойти очень далеко назад от
Герман Кнакфус "Die gelbe Gefahr" ("Желтая опасность"), 1895
1914 г., нам придется спуститься к середине 90-х годов XIX в. и в этих 90-х годах отыскать одну картинку, буквально картинку, не подумайте, что я собираюсь что-нибудь живописать вам словесно, к этому я совершенно не способен, а я хочу напомнить вам настоящее изображение, нарисованное карандашом и красками на бумаге. Те из вас, у кого волосы столь же побелели, как у меня, вероятно великолепно помнят эту картинку. Она изображала кучку явно встревоженных женщин, символизировавших различные европейские страны. Перед ними дама или мужчина, что-то в роде архангела, а когда говорят об архангеле, то нельзя понять, какого это пола, но, несомненно, германского типа, в блестящем вооружении и с огненным мечом в руке, на которого лезет из угла картины какая-то нечисть безобразного вида. А под всем этим подпись: «Народы Европы, берегите ваши священнейшие сокровища». Этот рисунок принадлежал императору Вильгельму II и был разослан всем его друзьям, а в первую очередь его другу и кузену Нике, русскому императору. Этим рисунком Вильгельм хотел прочнее запечатлеть, нагляднее иллюстрировать ту идею, которая проходит стержнем через все его письма к Николаю за этот период, за конец. 90-х годов XIX в., идею, которую можно кратко формулировать так: нечего, братец, тебе смотреть на Европу, повернись-ка ты назад и посмотри, что делается на Дальнем Востоке, вот где настоящая опасность, вот откуда, как писал Вильгельм, «желтая раса, буддизм и язычество» угрожают арийцам и христианству. Христианство Виль¬гельм часто упоминал в этих письмах. Итак, Россия должна была обратиться спиной к Европе и направиться в ту сторону, где жили желтокожие, исповедывающие буддизм и язычество. Казалось бы, желтокожие были очень смирные и забитые, в особенности те желтокожие, которые жили на континенте, особенно китайцы. Они были в полном порабощении у европейского капитала и только теперь начинают стряхивать его, так что они никому не угрожали. Но, пойдя на Дальний Восток, русский царь и проводимая им, уже буржуазная, а не феодальная, Россия должны были лоб со лбом столкнуться с английским капиталом, который как полный хозяин царил на этом Дальнем Востоке, где он засел с середины XIX столетия. И не подлежит никакому сомнению, что все эти картинки и вопли о христианстве и язычестве и пр. имели в виду устроить конфликт России и Англии в Азии и этим оторвать у Англии возможного и чрезвычайно ценного союзника. Попросту говоря, Вильгельм II уже в 90-х годах XIX в. начал ту политику окружения, с которой он по отношению к Англии столько кричал 10 лет после этого. Первое окружение начал он. Мы должны быть справедливы ко всем сторонам и должны констатировать, что гораздо раньше, чем англичане
начали «окружать» Вильгельма, он уже пытался «окружить» англичан.
В 1901 г. в сентябре на свидании с Вильгельмом Николай II поразил его, как выражается Вильгельм. Он был, рассказывает он, «überrascht» тем, что Николай II собирается воевать с Японией. Пораженный Вильгельм тотчас после того, как расстался с Николаем, вероятно, радостно потирал себе руки и говорил: клюнуло, пошло дело. И действительно, все настойчивее на Дальнем Востоке готовилось столкновение, причем ясно было, что по существу это столкновение России с Англией. В 1901 г. Николай соткровенничал о том, что он собирается воевать с Японией. В 1902 г. Англия заключила с Японией союз. Англия и Япония сделались в Азии одним политическим целым. В 1903 г. Николай говорил опять о войне, но говорил, что она откладывается, так как он не готов. Японцы нашли, что они достаточно готовы, и в январе 1904 г. атаковали Николая. Через несколько месяцев, осенью 1904 же года Россия и Англия были на палец от войны. Эскадра Рождественского, шедшая под Цусиму, в припадке дикой паники расстреляла английских рыбаков, приняв рыбачьи суда за японские миноносцы; после этого конфликт между Англией и Россией казался неизбежным, Николай судорожно схватывает карандаш и пишет Вильгельму телеграмму: «У тебя был какой-то проект союза Германии и России против Англии, пожалуйста поскорее пришли его мне». Вильгельм тут yжe был на седьмом небе, а еще через несколько месяцев, летом 1905 г., состоялось знаменитое свидание в Бьёрке, где, как патетически восклицает в своих письмах Вильгельм, «мы перед богом подали друг другу руки и обязались быть союзниками против Англии», К несчастью Вильгельма, его соперник Англия, в лице тогда короля Эдуарда VII, оказалась хитрее, и в тот момент, когда Николай был готов подписать договор с Германией, оказалось, что его старая союзница, Франция, стала союзницей Англии. Надо принять в расчет положение Николая в то время. Это было в конце японской войны, летом 1905 г., денег не было, деньги достать можно было только в Париже и в крайнем случае еще в Лондоне. Берлин их дать не мог, потому что все германские накопления поглощались германской промышленностью, росшей чрезвычайно бурно. Таким образом ожидать каких бы то ни было воспособлений по денежной части от Германии Николаю не приходилось. Между тем Франция только что связалась с Англией. Николай весьма естественно сказал Вильгельму: прости, братец, едва не подписал, но я должен сначала посоветоваться с французами, что они скажут, иначе я, можно сказать, совершенно на сухом месте, денег у меня нет. Не знаю, рвал ли Вильгельм на себе волосы и рвал ли он на себе что-нибудь, но, несомненно, он рвал и метал. Он писал Николаю укоризненные письма, где был и бог и христианство, но договор в Бьёрке так и остался не подписанным.
Именно в это время, летом 1905 г., Вильгельм и потерпел первое крупное дипломатическое поражение, предопределившее все остальное. Раз ему не удалось окружить Англию, совершенно естественно,
что Англия начала окружать его. Я, впрочем, товарищи, ни на одну секунду не думаю отрицать, что Англия сделала бы это и по собственному почину. Я сейчас вам изложу факты, которые вам покажут, что иначе быть не могло. Но хронологически дело шло так: сначала пытался окружить Вильгельм, теперь стала окружать Англия. В 1907 г. Между Англией и Россией было заключено известное соглашение по восточным делам, касающееся Дальнего Востока и Персии, а в том же самом 1907 г., как рассказывает нам адмирал Колчак, рассказывает в самый трагический момент своей жизни, когда он стоял перед расстрелом, и, вероятно, не врал, в том же году, говорит Колчак, наши военный и морской штабы, обсудив положение, пришли к большой европейской войне, и что в этой войне мы должны быть против Германии. Это все случилось почему-то в том же самом 1907 г., когда Россия и Англия заключили свое известное соглашение по поводу Азии. Связь вообще совершенно ясна. То, что не удалось Вильгельму, удалось Эдуарду VII. Россия не была втянута в германскую орбиту и противопоставлена Англии, но была втянута в английскую орбиту и двинута против Германии. Это было в 1907 г., за 7 лет до войны. И как раз этот эпизод показывает, до чего нелепа индивидуалистическая точка зрения. Кто окружил так ловко Вильгельма? Эдуард VII. А где был Эдуард VII в 1914 г.? Четыре года как был на том свете,—взыскивайте с него, если хотите; но что с мертвым телом поделаешь? Это—явление, которое мы в истории европейской дипломатии встречаем на каждом шагу. Настоящие виновники давно в могиле, а дело развивается и приводится к определенным результатам.
Таким образом исходить при возникновении мировой войны исключительно из событий лета 1914 г.—значит обнаружить крайнюю близорукость. Если бы Вильгельм мог, он начал бы войну против Англии еще в 1904 г. Если бы Англия хотела, она могла бы начать войну уже в 1907—1908 гг. Целый ряд обстоятельств, о которых подробно я не имею возможности говорить, оттянул взрыв на целых 7 лет. Но взрыв уже в 1907 г. был настолько подготовлен, насколько может считаться подготовленной мина, к которой заложен фитиль и этот фитиль зажжен. Вы знаете, что бывают длинные фитили, горение их бывает рас¬считано на 20 секунд, на 40 секунд и даже на 5 минут. Здесь был положен настолько длинный фитиль, что он горел 7 лет, и, наконец, через 7 лет взорвался. Вот как было дело. Теперь вы заинтересуетесь узнать, что же в конце концов, все дело шло о том, что Вильгельм хотел окружить Эдуарда VII, а Эдуард VII окружил его, или же под деяниями этих историчеетшх персонажей была какая-то определенная подкладка? И вот здесь приходится подчеркивать, что действия обеих сторон—и Германии и Англии—были с железною необходимостью предопределены тою стадиею экономического развития, в которую тогда вступили эти государства.
Я не буду перед вами распространяться на тему об империализме. Вы очень много читали, конечно, о нем в последние дни в газетах, да и для этого, если бы тут были товарищи, которым неясно это слово,
мне пришлось бы прочесть специальный доклад, на что я времени не имею. Я напомню вам только, что суть империализма заключается в борьбе за мировой рынок, за монополию на мировом рынке. В этом его экономический стержень. Это мы все принимаем, но так как у нас теория немножко оторвана от практики, то конкретные нити, которые ведут от такого теоретического положения к борьбе за мировой рынок, за мировое влияние, как она разыгралась в совершенно конкретных формах, не всегда бывают ясны. И вот тут позвольте вам напомнить, что техническим условием обладания мировым рынком является власть над океаном. Океан является мировым путем сообщения, наиболее удобным и дешевым уже со времен Христофора Колумба. К началу XX в. морские фрахты были дешевле сухопутных в 25 раз. Таким образом, если бы даже какой-нибудь чудак и осуществил проект железной дороги, охватывающей кольцом весь земной шар, по этой дороге, может быть, ездили бы пассажиры, так как это гораздо быстрее, но товары, конечно, все-таки возились бы на кораблях по морю. Это господство над мировыми путями сообщения, над океаном, т. е. первое техническое условие для того, чтобы завладеть мировым рынком, было исстари в руках Англии, которая на океанах действительно господствовала. Но это господство, которое до конца XIX в. было совершенно неоспоримо,—казалось самоочевидной истиной, что, кроме англичан, некому владеть океанами, и недаром английская национальная песня пела: «владей, Британия, морями»;.— эта монополия англичан на мировой транспорт начала колебаться, и колебала ее именно Германия. На лекциях, да еще в особенности публичных, неловко загружать изложение цифрами, но позвольте все-таки пару цифр привести. Перед войною весь тоннаж мирового флота считал 41 млн. тонн, из них 19 млн., т. е. почти половина, принадлежала Англии, 5 млн.—Германии, и ни одна страна после Гер¬мании не достигала даже 2 млн. Ближайшие за Германией имели только 1 900 тыс.—1 800 тыс. и т. д. Вы видите, как догоняла Германия Англию в этом отношении.
Для вас это догоняние будет еще нагляднее, если я вам скажу, что английский флот за сорокалетие с 1870 по 1910 г. увеличился по числу пароходов в три раза,а по тоннажу в 10 раз, а германский флот за сорокалетие с 1871 по 1911 г. по числу пароходов увеличился в 13 раз, а по тоннажу в 28 раз. Вы видите, как Германия быстро догоняла Англию в той области, где Англия была наиболее уязвима. Остается добавить маленький штрих, который помогает со всей наглядностью уяснить дело. К концу этого периода вошли в моду пароходы-гиганты, более 12 тыс. тонн. Из этих пароходов-гигантов в 1910 г. несколько более половины принадлежало Англии, более четверти—Германии и всего одна пятая приходилась на все остальные страны. И в довершение всего германская морская техника оказывалась выше английской: в то время, как германские сверхгиганты «Фатерланд», «Император», «Принцесса Цецилия» благополучно плавали, английский сверхгигант «Титаник» пошел ко дну при первом рейсе. Те настроения, которые у Англии вызывались этой цепью
событий, великолепно вылились в разговоре пацифиста сэра Эдуарда Грея и его короля с министром иностранных дел Николая Сазоновым: если у вас вспыхнет с Германией война, мы употребим все силы, чтобы раздавить германское морское могущество, заявил пацифист Эдуард Грей, а сверхпацифист Георг V выразился еще конкретнее: мы будем топить каждый германский торговый корабль, который мы встретим на своем пути. Таким образом жестокая «германская» идея потопления торговых судов на самом деле была плагиатом, была усвоена немцами от англичан. Они сплагиировали эту идею у Георга V, который высказался об этом совершенно определенно еще за 2 года до начала войны.
При таком настроении войну между Англией и Германией, мировую войну можно было считать предопределенной вполне осенью 1912 г., и если в промежуток между 1912 и 1914 гг. Англия связалась военной конвенцией с Францией, обязавшись помочь ей не только на море, но и на суше, а в начале 1914 г. почти связалась морской кон¬венцией с Россией, тоже направленной против Германии, то это был совершенно неизбежный вывод из всех характеризованных мною экономических фактов, с железной необходимостью вытекавший. Нельзя ставить так вопроса, что Эдуард Грей был злой—он пацифист, а между тем он собирался топить германские суда. Георг V тоже пацифист и тоже собирался топить суда, даже торговые. Мировая конкуренция! Война жестока. И нельзя требовать от людей, готовящих войну, нежных чувств и мягкосердечия. Они притворяются мягкосердечными, когда нужно обмануть социалистов, т. е. не самих социалистов, а тех рабочих, которых обманывали социалисты, и по существу дела тут ни о жестокости, ни о чем другом говорить не приходится. Железная необходимость, и эта железная необходимость вела, как вы видите, к войне между Англией и Германией.
Но в войне участвовали еще Франция и Россия. Как были втянуты в войну эти две страны, из которых вторая особенно нас интересует? Тут приходится сказать, что если между Англией и Германией конфликт был абсолютно неизбежен, то по отношению к Франции и России такой неизбежности не было, а чтобы еще больше подчеркнуть неизбежность англо-германского конфликта, позвольте еще привести одно соображение, которое окончательно уяснит суть дела, а кстати и суть империализма. Спрашивается, что же английской буржуазией, когда она стремилась уже при помощи кулака удержать и сохранить свою монопольную власть над океаном, которую у нее оспаривала Германия, руководила просто жадность или нечто более императивное? Я категорически отвечаю: более императивное, ибо речь шла о существовании капитализма в Англии. Или Англия должна была вернуть себе монополию, которой угрожала Германия, или она должна была пойти на социалистическую революцию. Это с чрезвычайной рельефностью вытекает из тех соотношений между английскими предпринимателям и английскими рабочими, какие мы наблюдаем в конце XIX и начале XX в. Благодаря своей монополии над океаном Англия захватила обширные колонии. Благодаря своим
колониям она получила возможность искусственно удешевлять снабжение своих рабочих, пользуясь эксплоатацией этих колоний, подкармливать своих рабочих. Это стоит упомянуть потому, что на этом основании выросла ревизионистская иллюзия опровержения закона Маркса, что по мере развития капитализма ухудшается экономическое положение рабочих. А английские рабочие? У них тоже ухудшается положение? Вот вам цифры: если возьмем за 100 заработную плату 1850 г., то в 1900 г. заработная плата была 175—178. Точно цифры не помню, а если вы возьмете цену съестных припасов в Англии в 1850 г. за 100, то цена в 1900 г. будет 97. Заработная плата поднялась почти в 2 раза, а цена жизни понизилась. Вот наглядное опровержение закона Маркса. Это одно из тех опровержений, при помощи которых хотят опровергнуть закон тяготения тем, что аэростат поднимается. Заработная плата в Англии повышалась, а цена жизни понижалась благодаря эксплоатации Англией своих колоний, а кстати эксплоатации вообще всех потребителей, большею частью полуколониального положения, в роде Турции. Вывозя туда товары и получая сверхприбыль, эксплоатируя колонии, Англия могла подкармливать своих рабочих, но как только на сцене появилась Германия, экономическое положение Англии стало меняться. В течение первых 10 лет XX в. заработная плата английских рабочих поднялась на 7%, а цена съестных припасов на 25%, а результатом этого события был ряд весьма показательных цифр. Средняя цифра стачечников в Англии с 1901 по 1907 г.—157 тыс., а в 1911 г.—962 тыс. и в 1912 г.—в этом самом роковом году, когда появилась пена на губах у пацифиста Грея и его короля—1 464 тыс., т. е. почти полтора миллиона. Тот гражданский мир, на который с торжеством указывали, говоря, что вот в Англии отношения классов не обостряются, а, наоборот, там дело идет к примирению потому, что положение рабочих не ухудшается, а улучшается,—это утверждение было сразу сорвано. Англия оказалась в том же горниле классовой борьбы, как и вся Европа. И так как английская буржуазия в высокой степени благоразумное существо, то недаром именно в этом году она стала принимать меры к тому, чтобы германская конкуренция очистила поле битвы. Как видите, английскую буржуазию не приходится обвинять в какой-нибудь злости, как нельзя вообще обвинять человека, который отстаивает свое существование. Согласитесь, что полтора миллиона стачечников—это цифра России 1905 г. А если к этому прибавить, что английские рабочие не только бастовали, но и начинали обучаться ружейным приемам в Гайд-парке, вы поймете, почему, наконец, английская буржуазия решилась начать войну, по-древнерусски выражаясь, спасая свой живот.
Теперь перейду к тем двум странам, о которых я упоминал,—Франции и России. Тут железная необходимость столкновения отсутствовала, но было искушение драться у известных групп (кто был бес-искуситель—вы догадываетесь). Что касается Франции, то она все больше и больше с конца XIX в. становилась крупной металлургической страной. Если мы возьмем за 100 количество чугуна, выпла-
влившегося во Франции в 1890 г., для 1923 г. мы получим 279 (1,9 млн. тонн и 5,3 млн. тонн); за 33 года французская металлургия выросла почти в 3 раза. Это превращение Франции в металлургическую страну и нашло себе политическое выражение в том, что Comite des Forges, металлургическое объединение Франции, выдвинуло сначала в премьеры, потом в президенты своего человека, Пуанкаре. Но поперек дороги французской металлургии стоял природный недостаток Франции—недостаток угля. Просмотрим цифры: чугун в 1890 г. (если взять ее за 100), эта цифра чугуна в 1923 г. равнялась 279, т. е. увеличилась почти в три раза. А если взять за 100 количество угля в 1890 г., то в 1923 г. получим всего 185. Следовательно, Франция в чугуне увеличила свое производство втрое, а для угля производство не увеличилось даже и вдвое. А между тем этот уголь у Франции под самым боком—в Саарском бассейне, на который текли у них слюнки еще в 60-х годах. Мы знаем, что еще Наполеон III носился с планом захвата Саарского бассейна. Если прочитать условия Версальского мира, то станет ясно, что по отношению к Германии Франция совершила настоящий угольный грабеж, Саарский бассейн она присоединила целиком, Силезский достался ее клиенту, Польше, из Рурского бассейна она должна была получать ежегодно до 40 млн. тонн. В конце концов Пуанкаре занял самый Рурский бассейн. Из-за угля много пролилось крови. Едва ли французские заводчики были достаточно сильны, чтобы самостоятельно начать. Но раз имелся такой союзник, как Англия, это давало достаточную страховку берегам Франции от нападения германского флота. А относительно сухопутной армии существовала уверенность, что при русской помощи немцев «шапками закидают». При такой обстановке французские заводчики не могли воздержаться от искушения вмешаться в войну. Под давлением Англии Пуанкаре ведет дело к войне, оправдывая свое прозвище «Пуанкаре-война».
Что касается России, то более или менее общеизвестны ее вожделения—Константинополь и проливы, настолько общеизвестны, что распространяться на этот счет не приходится. Характеристику положения вопроса о Константинополе и проливах удобнее всего привести по докладу министра Сазонова (тоже пацифист) в ноябре 1913 г. Николаю. Этот доклад делался почти за год, за 8 месяцев до начала войны. Там Сазонов писал:
«Согласно объяснительной записки министра финансов к проекту государственной росписи дохода и расходов на 1914 г., торговый баланс России в 1912 г. был на 100 млн. менее в сравнении с средним активным сальдо за предыдущие три года. Причиной этого министерство признает недостаточно удовлетворительную реализацию урожая; затруднение в вывозе хлеба, помимо стихийных причин, произошло вследствие временного закрытия Дарданелл для торговых судов всех наций. В связи с этим весною последовало также повышение Государственным банком учета на %% для трехмесячных векселей. Таким образом временное закрытие проливов отразилось на всей экономической жизни страны, лишний раз подчеркивая все первостепенное для нас значение этого вопроса. Если теперь осложнения Турции отражаются многомиллионными потерями для России, хотя нам удавалось добиваться сокращения времени закрытия проли-
вов до сравнительно незначительных пределов, то что же будет, когда вместо Турции проливами будет обладать государство,, способное оказать сопротивление требованиям России? И для этого не нужно, чтобы государство, владеющее проливами, обладало само по себе силою великой державы. Оно неизбежно приобретет эту силу, обосновавшись на проливах, из-за исключительных географических условий. В самом деле, тот, кто завладеет проливами, получит в свои руки не только ключи морей Черного и Средиземного. Он будет иметь ключи для поступательного движения в Малую Азию и для гегемонии на Балканах. Вследствие этого государство, заменившее Турцию на берегах проливов, по всем вероятиям будет стремиться пойти по дорогам, проторенным в былое время турками.
Выше указано было на недопустимость для нас такого рода чужого завладения проливами с экономической точки зрения. Но не представляется ли это столь же мало допустимым с точки зрения политической? Не создают ли указанные выше тенденции к гегемонии на Балканах и проникновению в Малую Азию неизбежность резкого антагонизма между всяким новым государством, которое стало бы на место Турции, и Россиею?»
Это ведь говорилось не о России, а о каком-то другом государстве, которое завладеет проливами. Но вы догадываетесь, что географические условия ни на йоту не изменились бы, если бы этими проливами завладела Россия: и она, конечно, получила бы в свои руки не только ключ от Черного и Средиземного морей1. Далее идет маленький исторический очерк, довольно интересный:
«Уже тридцать лет прошло с того времени, когда державною волею покойного императора Александра III возродился черноморский флот. Около 60 лет прошло со времени появления торгового пароходного движения на Черном море. Оба начинания связаны были с мыслью о мощи России, о возможном утверждении наших интересов на проливах. Сотни миллионов были истрачены на это дело, равно как и на содержание войск Одесского военного округа, призванного к совместным с нашим флотом операциям. Как известно, еще в 1895 г. в связи с армянскими избиениями был поставлен вопрос о временном занятии Константинополя нашими войсками с ведома и согласия наиболее опасного из возможных в то время для нас соперников—Англии. От плана этого пришлось отказаться по недостатку транспортных средств и несовершенству сухопутной мобилизации».
Вы видите, еще в 1895 г., а война началась в 1914 г., еще в 1895 г. собирались занять Константинополь. Предлогом были, конечно, турецкие зверства над армянами, но ведь зверства всегда являются предлогом. Основываясь на этих документах свидетельствующих о том, что и царский министр может быть марксистом, когда нужно, Сазонов предлагал программу совещания. Эта программа—в ноябре 1913 г., за 8 месяцев до австрийского ультиматума Сербии—говорила следующее:
«Указанные вопросы ставят на очередь обсуждение следующих конкретных мероприятий: 1) по ускорению мобилизации достаточно численного десантного корпуса; 2) по оборудованию потребных для сего путей сообщений; 3) по приведению черноморского флота в положение, при коем он превосходил бы силы оттоманского флота и мог бы совместно с армией выполнить задачу прорыва через проливы для их временного или постоянного занятия, если это потребуется; 4) по увеличению наших транспортных средств до размеров, отвечающих потребностям десантной операции».
******************************
1 Здесь опущены две фразы ввиду искажения текста в стенограмме.
Это все было в ноябре 1913 г. По этому поводу было созвано два совещания, одно в ноябре же, другое в феврале следующего года. На этих совещаниях, в особенности на втором, открыто ставился вопрос: а что же, Австрия и Германия будут смотреть, разиня рот, как мы будем занимать Константинополь? Конечно, нет. Из этого выйдет война с Австрией и Германией. И министр Сухомлинов, который теперь представляется такой кроткой овечкой в своих воспоминаниях, выпущенных в Германии, эта овечка заявила, что к единоборству с Австрией Россия готова вполне, а при помощи Франции смело может вызвать на бой и Германию. Смущал единоборцев только турецкий флот. Турки, не будь глупы, в это время запаслись двумя дредноутами, которые они купили—один в Бразилии, другой в Англии, а русские черноморские дредноуты только строились и раньше 1915 г. выйти в море не могли. И вот в этой связи нельзя не упомянуть о таком характерном факте: русский морской штаб, который, как вы знаете из цитированных мною показаний Колчака, готовился к войне уже с 1907 г., создал гениальный проект уничтожения турецкого флота еще до начала войны, проект, в котором должны были участвовать все новейшие технические усовершенствования в виде радио, гидроаэропланов и т. д. Когда японцы после разрыва дипломатических сношений напали на русский флот в Порт-Артуре, то это было бесчестное нападение коварного врага, а когда русские хотели уничтожить турецкий флот до объявления войны, то это просто военная хитрость, вполне понятная: у них ведь два дредноута, а у нас ничего нет, как же мы можем сражаться? Вы видите, не было ни малейшей надобности в ультиматуме Сербии, в нападении на Сербию для того, чтобы Россия стала воевать. Для этого требовалось одно, чтобы Россия чувствовала себя такой же обеспеченной, как и Франция. Вот почему Николай, который готов был драться за Константинополь еще в 1895 г., конкретно подошел к этой задаче после того, как Англия дала принципиальное согласие на морскую конвенцию с Россией, причем русский Морской штаб, который только что спроектировал эту историю с турецкими дредноутами, и на Балтийском море потребовал у Англии, чтобы она сосредоточила в русских гаванях потребное количество пароходов для русского десанта в Померании. Померания, как известно, прусская провинция на берегу Балтийского моря к северу от Берлина. Этот замечательный документ русского морского штаба относится к 13 мая 1914 г., когда никаких внешних поводов для войны не существовало. Русский морской штаб подготовлял высадку в Пруссию, чтобы прямо ударить по самому Берлину. Это в мае месяце 1914 г.
Вы видите, до какой степени мал становится по объему и значению тот эпизод, который в глазах всех добрых людей по служил якобы причиной мировой войны—нападение Австрии на Сербию. В мае месяце 1914 г. Австрия и не думала нападать на Сербию. И, кроме того, не об Австрии тут дело шло, а о Германии. Померания чай не в Австрии, Балтийское море границ с Австрией не имеет, а речь шла о Балтийском море и о Померании. Эпизод, о котором трактуют все
искатели виновников войны, сербско-австрийский эпизод, он, повторяю, только повод к войне. И все-таки в двух словах необходимо сказать о том, кем и как был этот повод подготовлен. Я об этом, правда уже писал, и то, что я писал, напечатано, так что новостью это не является, но напомнить в общей связи не мешает. Поводом к австрийскому ультиматуму Сербии было убийство сербскими националистами астрийского наследника, эрцгерцога Франца-Фердинанда, в Сараеве 28 июня 1914 г. По поводу этого эпизода мы имеем достаточное количество откровений. Сербское правительство в 1917 г. расстреляло некоего полковника Дмитриевича, расстреляло потому, что в это время Сербия готовилась заключить мир с Германией и Австрией. Это странное сочетание событий, расстрел своего собственного офицера по случаю заключения мира, станет вам понятным, если вы узнаете, что Дмитриевич был организатором убийства Франца-Фердинанда и его нужно было убрать со сцены. Его расстреляли, конечно, не за это, его расстреляли за «измену». На самом деле это был честный сербский националист, который никому не изменил, но который, действительно, как он сам признавался, организовал в июне 1914 г. убийство этого самого Франца-Фердинанда. Но что было мотивом для самого Дмитриевича совершить эту вещь? Мотивом была телеграмма русского главного штаба, извещавшая сербскую разведку, во главе которой стоял Дмитриевич, что Франц-Фердинанд готовится совершить нападение на Сербию и что маневры в Боснии, на которые должен приехать Франц-Фердинанд, есть лишь предлог для сосредоточения австрийской армии, которая должна это нападение на Сербию совершить. Другие осведомленные сербы объясняли, что и это собственно было еще осенью 1913 г., едва ли не современно тому документу Сазонова, который я читал, но так или иначе вы догадываетесь, что это убийство, подготовленное якобы с целью дезорганизовать австрийское наступление на Сербию, было одним из самых верных средств вызвать войну и что русский, главный штаб, если он действительно повинен в том, в чем Дмитриевич его обвинял,—документов главного штаба у нас не имеется, а имеется только обвинение Дмитриевича,—то он пустил в ход излюбленнейшее средство российского царизма—провокацию, он спровоцировал войну, к которой он готовился долго, и у него терпения не хватило, так как ему казалось— отчасти это так и было,—что немцы могут переподготовиться и оказаться готовыми раньше, чем он. Он ловил момент, и он поймал его таким образом. Совершенно ясно, что такую оплеуху, как убийство на австрийской территории сербскими националистами австрийского наследника, Австрийская империя не снесет, что она немедленно предъявит Сербии ультиматум, и это будет великолепным поводом,, чтобы Россия выступила на защиту единокровной, единоверной и пр. и пр. сербской нации. Все это было разыграно, как по нотам.
Когда в Ленинграде, тогдашнем Петербурге, было получено известие об ультиматуме, то у Сазонова, у этого миротворца и автора документа, вырвались слова, что это европейская война. И тотчас же в 3 часа того дня, когда стало известно об австрийском ультиматуме,
Россия мобилизовала 4 военных округа и весь флот, в том числе и балтийский. Как можно связать непосредственно с нападением на Сербию мобилизацию балтийского флота, который даже при помощи тех мер, которые были придуманы для уничтожения турецких дредноутов, не мог попасть на Дунай, это логика, о которой не спрашивали. Было ясно, что это европейская война и что Германия примет участие в ней. Это было ясно и очевидно. Да ни к какой другой войне, кроме войны с Германией, Россия и не готовилась. Мы теперь знаем из других откровенностей, из статей начальника мобилизационного отдела. Добророльского, из записок Сухомлинова, который себя выставляет агнцем, но объективных фактов не скрывает, сваливая ответственность на других, на Николая Николаевича Романова, на начальника генерального штаба Янушкевича, мы из этих воспоминаний, из статей Добророльского знаем, что русская мобилизация была так построена, что она могла быть произведена только для всей армии сразу. Частичная мобилизация против Австрии, против Турции сломала бы всю систему. Вот почему, когда Николай, струсивший перед европейской войной, заговорил о частичной мобилизации, он привел в крайнее смущение и Сазонова, и Янушкевича, и Сухомлинова и всех специалистов. Нельзя, путаница выйдет в мобилизации, мобилизовать можно только всю армию и относительно этой мобилизации всей армии было давно заготовленное, только не разосланное (немцы уверяют, что и разосланное) высочайшее повеление: считать объявление общей мобилизации началом военных действий против Германии и Австрии. Это высочайшее повеление относится к 1912 году. Таким образом совершенно ясно, что то, что с индивидуалистической точки зрения, с точки зрения случайности, является причиной войны, на самом деле было самое большее формальным поводом к этой войне. Формальный повод всегда бывает какой-нибудь, всегда бывает та или другая апельсинная корка, о которую люди оскользнутся, но то, что они поскользнутся и падают, это есть, во-первых, результат законов тяготения, а во-вторых, их собственной неосмотрительности, близорукости, и только на самом последнем случае это вина апельсинной корки, причем о вине корки этой никто не говорит, а по поводу виновников войны издается целый ряд журналов и больших книг. Вот из какой железной необходимости и в какой связи весь мир был подведен в августе месяце 1914 г. к неизбежности мирового столкновения.
Мне остается только, резюмируя общую картину, вставить в нее тот факт, о котором я упоминал вначале, а именно то непротивление войне, которое обнаружили в то время социалистические партии. Это теснейшим образом связано с общей физиономией II Интернационала, который не меньше, нежели наши меньшевики, заслужил название буржуазной агентуры при пролетариате. Физиономия этого II Интернационала может быть охарактеризована вкратце так: это были люди, которые настолько увлекались подготовкой социалистической революции, так вошли в это дело подготовки, что самая революция стала им казаться в высшей степени нежелательным событием..
Это портило всю картину, это расстраивало всю ту великолепно налаженную парламентскую систему, которую представлял собою II Интернационал. Вот почему, вынеся самую решительную резолюцию против войны на Базельском конгрессе,1912 г., про себя все они старались себя уверить, что войны быть не может и что поэтому следует рассматривать все слухи о войне, как не то провокацию, не то рекламу пушечных заводчиков, что-то такое вообще второстепенное, но ничем особенно не угрожающее. Тогда и у наших меньшевиков, которые были в этом отношении верными сынами II Интернационала, была определенная линия: отрицать возможность войны. И когда говорящий перед вами в своих статьях и в своих рефератах стал проводить ту идею, что война, правда, с моей точки зрения тогда, не мировая, а только европейская, совершенно неизбежна, что мы вступаем в полосу войн, то всякий раз он, т. е. я, на всяких собраниях встречал меньшевистских ораторов, которые старались показать, что моя точка зрения совершенно немарксистская, что стыдно поддаваться рекламе пушечных заводчиков и что войны никакой не будет. На эту тему выпускались брошюры под заглавием: «Невозможная война» и т. д., о чем между прочим бубнили и .буржуазные пацифисты в роде Нормана Энжеля. Таким образом создался своеобразный гипноз: войны не будет, мы будем устраивать великолепные выборы в парламент, будем получать одну сотню депутатских мест за другой, проберемся в министры,—об этом не говорилось,- но это подразумевалось,—все будет тихо и мирно, а тут говорят—война, а потом революция, покорно благодарим,—это нарушение всех правил доброго поведения. И вот, когда к этим самозагипнотизировавшимся людям война действительно пришла, они были буквально раздавлены. Они не знали ни что им делать, ни что сказать. Они совершенно растерялись, но растерявшись, как всегда делают в этих случаях меньшевики, ухватились за Маркса и стали его перелистывать: нет ли выхода из положения? Оказалось—есть. Маркс в 1870 г. вначале относился сочувственно к Германии и несочувственно к французскому империализму. Меньшевики говорили: значит, вот бывают же такие войны, и Энгельс писал, что бывают войны, в которых можно участвовать. Эти милые люди позабыли только, что тогда были национальные войны за национальное объединение Германии, а теперь была мировая война за монополию на мировом рынке и что это—две различные вещи. В одном случае речь шла о создании максимально выгодных условий для экономического развития в Германий, в которых был заинтересован и германский пролетариат, а в другом случае речь шла о том, чтобы двум империалистским колоссам, которым тесно было на земном шаре, перегрызть друг другу глотку, и самым лучшим способом был бы тот способ, которым шли английские рабочие, только их благоразумная английская буржуазия до окончательной реализации этого способа не допустила, т. е. борьба с буржуазией. Но кажется единственным человеком, у которого может быть в качестве смутной идеи нечто подобное носилось в голова, был Жорес, почему его очень рационально и поспешили убрать со сцены до объя-
вления войны,—накануне объявления войны—31 июля—Жорес был убит.
Мне остается только объяснить вам, как же экономически возможно было то, что сейчас имеет как будто только моральную мотивацию. Что же, просто очень гнусны были люди II Интернационала, очень они низко, пали в моральном отношении? Товарищи, у всякой решительно подлости человеческой всегда есть материальное основание. Так уже устроено человечество, ничего вы не поделаете с этим, и у подлости II Интернационала, несомненно, была материальная база. Этой материальной базой,—не приходится скрывать этого,— были те слои германского пролетариата, которые были заинтересованы в успехе германского империализма. Я вам рассказывал, как английский капитал прикармливал своего рабочего. А германский, если бы он занял место английского, не стал бы также прикармливать? Не стал бы также эксплоатировать колонии, чтобы из получаемых сверхприбылей давать кое-что рабочему? Конечно, стал бы. И у рабочего, который стоял не на революционной классовой точке зрения, а на точке зрения цеховой и пятачковой, на точке зрения интереса своего завтрашнего дня, конечно, слюни потекли при мысли: выбьем англичан, так что ничего от них не останется, утвердим свою монополию, и тогда заживем так, как живут английские рабочие. А английский квалифицированный рабочий, как вам известно, живет не в казарме, не в каморке и даже не в комнате, а занимает отдельную квартиру; мясо ест каждый день, ест такой бифштекс, что когда я приезжал в Лондон, привыкнув к тощим французским порциям, я не знал, как с ним справиться, а я ел в рабочих ресторанах. Это была продажа классовых интересов пролетариата буквально за чечевичную похлебку. Но это была реальная база, опираясь на которую, германская социал-демократия и социалисты других стран могли действовать. И недаром в России на эту удочку почта никого поймать не удалось. Положение русского рабочего было так плохо и настолько было очевидно, что Россия, даже если бы Николай сел верхом на Дарданеллах на 1000 лет, никаких внешних рынков не завоевала бы, и конкуренция с такими колоссами, как Соединенные штаты, Германия и Англия, не была бы возможна,—что у русских рабочих этого искушения просто быть не могло. В России рабочие, которые стали бы распускать слюни при мечтании о том, что будет, когда уничтожат германский империализм, были бы людьми, находящимися в состоянии бреда. Какой был толк в этом русскому рабочему? Он так же будет голодать, так же будет сидеть все время на минимальной норме. Ясное дело, что у нас в России были наилучшие условия для того чтобы пролетариат восстал против войны. Соблазнить пролетариат у нас было нельзя. И, действительно, хотя у нас и удалось на некоторое время соблазнить рабочих военно-промышленными комитетами, но к 1917 г. рабочие в них во всю глотку требовали прекращения войны, в каковой связи и была арестована Ленинградская группа военно-промышленных комитетов.
С этим основным стержнем—борьбой на мировом рынке—тесней-
шим образом связана, как видите, и победа «оборонцев» в социалистических партиях всего мира, и ею же объясняется тот факт, что единственная настоящая рабочая партия в России, партия большевиков, с самого начала заняла антимилитаристскую позицию, с самого начала сделала то, чего боялись не напрасно европейские империалисты со стороны своих социалистических партий, когда они убирали Жореса и принимали другие меры. Она выступила против войны, выступила с требованием заменить эту нелепую бойню между нациями войною против буржуазии, единственной войною, которая могла дать действительно прочные, действительно желательные с точки зрения пролетариата результаты.
Мне остается в двух словах ответить на последний вопрос, который у вас, вероятно, товарищи, есть: ну вот начали драку за мировой рынок, подрались. Дрались так долго, как сами не ожидали. Германия была буквально разможжена в результате этой драки. Кто же нынче монополисты на мировом рынке? Прежде всего позвольте дать две цифры соотношения флотов: у Англии тот же флот, 19 млн. тонн. На втором месте после него идут Соединенные штаты, у которых не 5 млн. тонн, как было у злосчастной Германии в 1914 г., а 12 млн. тонн. Кто кого догнал? Конечно, Соединенные штаты догоняют Англию. В первое десятилетие XX в. английский вывоз, страшно стесняемый германским, вырос благополучно на 75%. А знаете ли вы, как относится английский вывоз 1923 г. к довоенному? Он составляет 86% довоенного, т. е. на 14% упал. Это через пять лет после заключения Версальского мира. После того, как уже 5 лет Германия лежит у ног, до сих пор 14% не добирает Англия по вывозу до довоенного вывоза.
Вы видите, дорогие товарищи, что империалистский способ разрешения мирового кризиса есть способ совершенно нелепый, ибо этот способ только укорачивает тот тупик, в котором находится капиталистическое хозяйство. Очередная война, несомненно, война Англии с Американскими соединенными штатами, и она еще больше укоротит этот тупик. Мировой рынок еще сузится, и тот, кто останется победителем, опять окажется при такой же картине, что не только не увеличится вывоз, а уменьшится вывоз, и кто же захочет быть монополистом, чтобы стать бедней1. Поскольку нажим со стороны рабочих нисколько не уменьшается, а усиливается,—это особенно рельефно сказалось в Англии в том, что Англия, в начале войны удовольствовавшаяся тем, что она пригласила одного рабочего в министерство, теперь создала целое рабочее правительство—всю страну на словах отдала в управление рабочим,—этот нажим заставляет буржуазию итти по этому тупику все дальше и дальше, пока она не упрется в глухую стену социалистической революции и не разобьет себе лоб. В конце концов, как это ни странно, больше всех выиграл от всего этого Союз социалистических советских республик, выиграл хотя бы в том, что он не связан никакими тайными конвенциями и договорами, как были связаны эти империалистические державы. Союз со-
********************************************
1 Читателю надо помнить, что эта статья писалась в 1924 г.—Прим. ред.
ветских социалистических республик—старая Россия—есть в настоящее время единственная страна, у которой совершенно развязаны руки, которая не обязана принять участие в новой империалистской войне. Но когда рабочие понемногу все более и более прозревающие, поймут, что войну следует начинать с поворачивания винтовок против своей буржуазии, тогда, конечно СССР найдет свое место в этой войне, найдет свое место во главе этой войны.
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО
Мне очень легко говорить это заключительное слово, ибо я никаких возражений не слыхал. Поэтому позвольте ограничиться одной маленькой поправкой к речам ораторов, выступавших после меня, и одним полуанекдотом, но, как вы увидите, очень характерным и едва ли известным широким кругам.
Поправка относится к речи т. Некрасова. Он рассказывает, что на тайном совещании весною 1914 г. война определенно намечалась на 1917 г. Вот по поводу этого 1917 г. я позволю себе несколько огорчить т. Некрасова, речь которого я выслушал с таким же громадным удовольствием, как и речи других. Несомненно, что уважаемых народных представителей, членов Государственной думы, обманывали, говоря, что война будет в 1917 г. Колчак в своих показаниях говорит, что войну готовили на 1915 г., а Сухомлинов в своих воспоминаниях говорит еще определеннее. Он говорит, повествуя о своих совещаниях с будущим маршалом Жоффром, что их цель была раздавить Германию во что бы то ни стало, а момент, который нужен для этого, выбрать предоставляется дипломатам. Так что вопрос шел не о военной подготовке. Тот же Сухомлинов в феврале 1914 г. заявил, что к единоборству с Австрией мы готовы одни, а к единоборству с Германией вместе с Францией. Следовательно, Сухомлинов, как теперешние пионеры, отвечал: «Всегда готов». Ясно, что откладывать войну до 1917 г. не требовалось. Несомненно, что с войной торопились, но, конечно, выдавать свои секреты представителям Государственной .думы не входило в их планы и они их убаюкивали, что война не скоро. В это время много воды под невскими мостами утечет и т. д. На самом деле война была решена, и они торопились, и торопились не даром, ибо и так Германия успела соорудить такой громадный подводный флот, который спустил на дно морское одну шестую английского флота, а что было бы, если бы Германия успела построить тысячу подводных лодок? Вовремя войны появилась очень интересная статья известного французского инженера, строителя и даже отчасти изобретателя под¬водных лодок, Лобефа; он категорически утверждал, что если бы у Германии была тысяча подводных лодок, она бы смогла заблокировать Англию. Имея 250—300 подводных лодок, она причинила огромный вред Англии.. Таким образом не было оснований, и в особенности для Англии, откладывать войну в долгий ящик.
Анекдот относится к возникновению войны между Россией и Турцией. Целью войны для России был Константинополь и проливы. Но
война началась, а Турция не воевала. Это явное затруднение. Как же отнять имущество у человека, который объявил себя нейтральным? Но случилось хуже. Турция предложила свой союз. Это было уже хуже всего, что можно было себе представить. Турция хотя и объявила себя нейтральной, но объявила мобилизацию, и генерал Леонтьев по поручению русского посла в Константинополе Гирса отправился к Энверу паше и стал спрашивать: зачем мобилизация, что она означает?—Ничего дурного для вас,—отвечал Энвер,—а если хотите, то можете ею воспользоваться, турецкая армия к вашим услугам. Гирс в восторге. Длиннейшие телеграммы шлет в Петроград: Турция предлагает союз. Ему кажется, что это очень хорошо, и он удивлен, что он получает из. Петрограда кислые ответы. Первый ответ гласил: «тяните разговоры с Турцией подольше». Второй ответ гласил: «имейте в виду, что непосредственного столкновения с Турцией мы не опасаемся». Другими словами: пожалуйста не будьте так глупы и не думайте, что мы боимся войны с Турцией. Это все, что получил Гирс в ответ на свои телеграммы. Немцы, которые знали об этих колебаниях, сейчас же послали свои броненосцы—«Гебен» и «Бреслау», которые появились в Дарданеллах. Сломали настроение в пользу Германии, и Турция стала союзницей Германии. Это образец того, как при помощи разных пацифистов территориально расширялась область войны. Вы догадываетесь, что если бы мы не имели турецкого фронта, то, вероятно, события несколько иначе развернулись бы.
Позвольте в заключение моего заключительного слова заговорить с вами об одном факте, не входящем в общую цепь наших рассуждений. Войны обыкновенно начинаются гораздо раньше их объявления путем воздействия тех, кто хочет воевать, на психику тех, с кем он хочет воевать. Это несомненнейший факт. Война 1914 г. началась с того, что обе стороны—и немцы удачнее, чем их противники—пытались посеять панику в противоположном лагере, и то же самое мы видим теперь. В газетах печатают самые невероятные вещи о бомбах, начиненных бактериями. Вам известно, какую температуру развивают современные взрывчатые вещества. Здесь много членов Всемедикосантруда и они могут вам сказать, какую максимальную температуру выдерживают бактерии. Вы прекрасно понимаете, что если бросить бомбу с бактериями, то получится своеобразное жаркое, довольное безобидное, хотя мало питательное. Все это есть не что иное, как средство сеять панику, как средство повлиять известным образом на психику противника. Я помню, как в начале войны ко мне в ужасе прибежал один из наших эмигрантов и стал говорить, что немцы взорвут нас всех цеппелинами. Так были, страшны немецкие цеппелины. И я дожил до того, что цеппелины прилетели в Париж. Эту ночь я спал и ничего не слыхал и никто не слыхал. Одна маленькая девочка только уверяла, что она слышала пальбу, с важным видом, который-свойственен детям, когда они хотят показать свою осведомленность. Я полагаю, что она хвастала и тоже никакой пальбы не сыхала. Вот образчик основательности страха перед цеппелинами. Мой совет вам—не поддавайтесь влиянию тех панических статей,
которые распространяются шовинистической прессой. Не всякая пуля попадает в лоб, хотя бы она выпускалась и на близком расстоянии, так, что даже запах пороха слышен,—в таковом положении мне приходилось быть,—реальная опасность бомбы в сто раз меньше, чем пишут об этом и рассказывают обывательской публике. Настоящие военные не считаются с этим, потому что они знают, что настоящее оружие в современной войне есть сверхдальнобойная пушка, бьющая на 90 километров, и аэроплан, а все остальное росказни. Но аэропланы у нас есть хороших образцов, есть и дальнобойные пушки в наших руках. И есть еще одно, чего нет у наших противников—это колоссальная организованная сила трудящихся. Гражданская война показала, что когда идет бесконечная масса с голыми руками, как шли мы в 1918 г., то эту массу пролетариев голыми руками не возьмешь, как показал 1918 год. А теперь в наших руках и наука, и те ученые, которые к нам пришли, и те ученые, которых мы создаем—и это поможет нам отбиться. Выход ведь из положения не один тот, что последуют все новые и новые империалистические войны, нет, выходов два. В Англии накануне войны было два выхода: или война, или революция. То же остается верно и теперь. Итак, да здравствует мировая революция!
,,Народный учитель“ № 8, 1924 г. стр. 29—42.
Оценили 17 человек
39 кармы