Три совещания

Сказ о том, как в военно-дипломатических кругах Российской империи нарастало благочестивое стремление к святыням Константинополя.

http://militera.lib.ru/researc... 

М. Н. Империалистская война. — М.: Соцэкгиз, 1934. — 449 с. — Тираж 12 000 экз.

ТРИ СОВЕЩАНИЯ

Что война 1914 г. была для императорской и буржуазной России объективно, войной за Царьград, войной за ≪турецкое наследство≫, это для людей мало-мальски проницательных было ясно с самого начала. Иначе быть не могло—к этому вела вся политика русского империализма, начиная от времен Николая I, если не Екатерины II. Но оставалась под вопросом субъективная сторона дела. Увлекал ли Николая Последнего и его министров злой рок? Соблазнились ли они попутно возникшей перед ними, благодаря всемирной бойне, возможностью осуществить заветную мечту ряда романовских поколений (мы уже знаем теперь, что к Константинополю ≪царь-миротворец≫, Александр III, не менее жадно протягивал руку, чем его отец и дед)? Осмелились бы они начать войну ради этой цели даже независимо от той ≪благоприятной≫ конъюнктуры, какая обрисовалась перед ними летом 1914 г.? На все эти вопросы до сих пор можно было отвечать лишь гадательно.

Работы состоящей при Социалистической академии Комиссии по изучению войны 1914—1918 гг. дали возможность поднять завесу. Мы знаем, как готовили четвертую восточную войну русские дипломаты. Но то было делом отдельных лиц. Из этого круга не выводило вопроса даже и явное соучастие самого Николая: оно только лишний раз подчеркивало, до чего и здесь, как повсюду, фактическим самодержавцем был Григорий Распутин. Из писем Александры Федоровны мы знаем, что благочестивое негодование ≪нашего друга≫, вызванное картиною глубокого унижения христиан в столице православного мира, вошло определяющим мотивом в психологию тех, кто своею подписью должен был скреплять требования русского империализма на Ближнем Востоке (см. в письмах А. Ф. к мужу письмо, стоящее под № 289,—от 5 апреля 1915 г.). Но психология подписывающего автомата, по существу дела, пожалуй, даже менее интересна, нежели личная психология какого-нибудь Извольского. Тот все-таки ≪творил≫ и, так или иначе, накладывал печать своей личности на события. А у этого вся индивидуальность выразилась разве только в его почерке,—да и тот настолько похож на почерк его отца (отчасти и деда), что может

118 ВОЗНИКНОВЕНИЕ ВОИНЫ

быть назван общеромановским, как в костюмерских каталогах бывает костюм ≪общеиспанский≫. Словом, соучастие Николая II не придает никакого интереса делу. Открытие каких-либо его писем по этому вопросу (мы имеем пока, главным образом, лишь его гениально бессодержательные дневники), если бы только в них не нашлось фактических данных, нам неизвестных, имело бы куда меньше значения для историка, чем письма не только какого-нибудь Фридриха II или Екатерины И, но хотя бы даже Николая I.

Шаг вперед мы сделали бы, если бы от взглядов и настроений отдельных лиц мы могли перейти к психологии и идеологии правящих групп. Секретные документы нам показывают, как разрабатывался вопрос о Константинополе не только русскими дипломатами, но русским правительством в его целом. И, благодаря этому, перед нами обрисовывается все яснее и яснее логическая неизбежность этой войны, не только объективно, в ходе вещей, но и субъективно, во всем мировоззрении людей, ставших у власти в России к 1914 г. Мы видим, как навязчивая идея мало-по-малу устраняла со своей дороги все и всех, кто мешал ее реализации. Мысль— воевать за Константинополь, т. е. вызвать мировую войну (это понимали все с самого начала), после Мукдена и Цусимы, после октября и декабря 1905 г., в первую минуту испугала всех. От нее отпрянули в ужасе. Но год проходил за годом, ≪конъюнктура≫ становилась все благоприятнее, перспективы все соблазнительнее— и ≪сферы≫ все больше и больше поддавались шепоту лукавого. К страшной в первую минуту мысли привыкали—дикое начинало казаться естественным, потом неизбежным. Протокол последнего совещания в феврале 1914 г. уже не знает принципиальных колебаний первого совещания в декабре 1908 г. Обсуждаются лишь - деловые подробности, взвешиваются лишь практические затруднения. Но и они преодолимы—вопрос лишь во времени, ибо уже сказана роковая фраза, что Россия ≪вполне готова к единоборству с Германией, а в союзе с Англией и Францией может вызвать на бой весь остальной мир≫. 

Готово ли самодержавие выдержать вторую революцию в случае неудачной войны? Этого вопроса в 1914 г. никто не ставит, а в 1908 г. он был фоном, на котором развертывались все прения. Царизм пьянел по мере того, как отрезвляющие воспоминания об октябрьской забастовке и декабрьских баррикадах окутывались дымкой далекого прошлого—среди слуг царизма всего смелее были люди, всех дальше стоявшие от ≪успокоения≫. Застрельщиком на совещании 21 января 1908 г. явился А. Извольский, тогда еще министр иностранных дел, а не посол в Париже. На другом посту он был тот же. 

А.П. Извольский

Как и позже, его горизонт был усеян ≪черными точками≫. Как и позже, свою задачу он видел не в том, чтобы эти точки стереть  (направленную к этой цели соглашательскую политику своего предшественника, Ламздорфа, он решительно осуждает), а в том, чтобы их использовать. Война неизбежна; отказываясь от участия в ней, Россия ≪рискует разом потерять плоды вековых усилий, утратить

ТРИ СОВЕЩАНИЯ 119

роль великой державы и занять положение государства второстепенного значения, голос которого не слышен≫. Надо воевать, одним словом. Как это возможно? Тут выступает перед нами один из интереснейших мотивов речи Извольского. Война входит в область реального для России при условии тесного сближения с Англией; на его желательность уже ≪намекал≫ Извольскому английский посол,— русскому министру иностранных дел, изголодавшемуся по ≪активной политике≫, намека было достаточно. Вот как стара идея наступательного союза Англии и России против Германии! Еще в начале 1908 г. Англия готова была заплатить Константинополем тому, кто поможет ей раздавить ее континентального конкурента.

Но если Извольский без труда находил могучего внешнего попутчика по своей дороге, внутри, на самом совещании, объединившем крупнейшие фигуры ≪объединенного правительства≫ (присутствовал Коковцев, тогда еще только министр финансов, а председательствовал сам Столыпин), сочувствия было гораздо меньше.

Ф.Ф. Палицын

Безраздельно на сторону ≪активной политики≫ стал начальник генерального штаба, но его роль несколько напоминала роль медведя в известной басне о пустыннике. Когда генерал Палицын заговорил о том, что турки ≪зафрахтовывают пароходы для каких-то перевозок на Черном море≫, и стал делать отсюда вывод, что и нам самим нужно перевозить по тому же морю войска, готовясь начинать ≪действия против Босфора≫, вероятно, даже самому Извольскому краски должны были показаться наложенными слишком густо. Рука маляра, украшавшего безоблачный небосклон ≪черными точками≫, высунулась из-за кулис слишком уж по-простецки. А когда в дальнейших словах предприимчивого генерала появилась уже и втянутая в борьбу (само собою разумеется) Болгария, когда сейчас же затем обнаружилось, что ≪в настоящее время разрабатывается план мобилизации четырех корпусов≫, неприятное чувство дипломата должно было перейти в досаду. Такая откровенность не могла повести ни к чему доброму.

А.А. Поливанов

Тем более, что в рядах самих военных сразу же не оказалось единодушия. Помощник военного министра, генерал  Поливанов (столь популярный потом в кадетских кругах, когда он стал министром во время войны) пустил первую струю холодной воды на одушевление инициаторов совещания. ≪Воинское обучение пошло не вперед, а назад... Недостает неприкосновенных запасов... Нехватает артиллерии, пулеметов, мундирной одежды...≫. Противникам ≪активной политики≫ что могло быть желаннее таких разоблачений военной администрации? Собираются воевать, а у самих ничего не готово. Да позвольте, запротестовал Коковцев, да мы этого вопроса и не рассматривали никогда совсем: готовится война, а ≪совет министров, объединенный указом 17 октября 1905 г., остается в полнейшем неведении≫ чуть не до последней минуты. Между тем, ≪правительство как_целое будет нести заслуженную ответственность перед монархом и общественным мнением, если события примут неблагоприятный оборот≫≫.

В.Н. Коковцов (Коковцев)

120 ВОЗНИКНОВЕНИЕ ВОЙНЫ

Тяжелая артиллерия заговорила последняя: под ее ударами должны были окончательно рухнуть иллюзии предприимчивых дипломатов и военных их друзей.

П.А. Столыпин

≪Статс-секретарь Столыпин считает долгом решительно заявить,— читаем мы в протоколе, что в настоящее время министр иностранных дел ни на какую поддержку для решительной политики рассчитывать не может≫.

А чтобы его не упрекнули, чего боже сохрани, в пацифизме, премьер поспешил дать сразу же, и объяснение своей более чем сдержанности:

≪Новая мобилизация в России придала бы силы революции, из которой мы только что начали выходить. На этом пути достигнуты серьезные успехи; Россия (читай: дворянская Россия) проявила изумительную живучесть и снова собирается с силами. В такую минуту нельзя решаться на авантюры (sic!) или даже активно проявлять инициативу в международных делах. Через несколько лет, когда мы достигнем полного успокоения, Россия снова заговорит прежним языком≫. .

У формулы ≪прежде успокоение, потом реформы≫, как видим, была своя, ≪внешнеполитическая≫ версия: прежде—успокоение, потом—Константинополь. Военные успокоители оказались в полном  совершенном согласии со штатскими. 28 января 1908 г. совет государственной обороны (от внутреннего, главным образом, врага, как всем известно) признал, что ≪вследствие крайнего расстройства материальной части в армии и неблагоприятного внутреннего состояния страны необходимо ныне избегать принятия таких агрессивных мер, которые могут вызвать политические осложнения≫.

Николай, видимо и тогда плененный уже яркими перспективами ≪активной политики≫, утешил себя ≪кратким изречением народной мудрости≫, написав на докладе совета обороны: ≪Береженого и бог бережет≫. Извольского отправили вскоре затем в Париж, а на его место у Певческого моста поместился человек вполне надежный, в столыпинском смысле, зять премьера Сазонова. Что Извольскому удастся ≪совратить≫ и этого последнего, ускользнуло от предвидения Столыпина, да и случилось это лишь после того, как вождь русской реакции сошел со сцены. На дальнем плане и этого последнего события нельзя ли рассмотреть силуэт святой Софии? Не была ли причастна ≪военная партия≫ к этой легкости, с какою Багров мог подобраться 2 сентября 1911 г. к премьеру на расстояние безошибочного выстрела? Все это одни предположения, но, как бы то ни было, исчезновение ≪русского Бисмарка≫ до чрезвычайности облегчило игру русских Мольтке. Уже на следующем ≪совещании≫ 13 декабря 1913 г. мы находим совершенно иную картину, хотя председателем его и был все тот же Коковцев, и настроение последнего нисколько не изменилось.

О. Л. ф. Сандерс 

В руках у военной партии был теперь козырной туз в образе немецкого генерала Лимана фон Сандерса, в качестве верховного инструктора турецкой армии являвшегося ее фактическим главнокомандующим.

Это было побольше ≪черных точек≫, которые могли

ТРИ СОВЕЩАНИЯ 121

ведь быть и обманом зрения. На этот раз и Коковцев должен был согласиться, что ≪Россия не может остаться равнодушной к командованию иностранным офицером частью в Константинополе, что создавало бы преимущественное положение в Турции для одной державы, изменяя направление всего ближневосточного вопроса≫.

Он, правда, пытался было проводить тонкое различие между командованием ≪частью≫, т. е. ротой, батальоном или дивизией, и неопределенной ≪инспекцией≫, но военные члены совещания без труда доказали, что фактически нет разницы между ≪инспектором≫ и ≪командующим войсками≫, особенно при терминологии, принятой у турок. У Коковцева остался только один аргумент—проявить ≪активность≫ в вопросе о Лимане фон Сандерсе значит итти на конфликт не с Турцией только, но и с Германией: ≪желательна ли война с Германией и может ли Россия на нее итти?≫. Преемник Столыпина хорошо помнил старое, но если он надеялся ≪запугать≫ военную партию повторением аргументации покойного премьера, он жестоко ошибался. Не всякому по плечу дубина Геркулеса, и, увидав ее в руках столь мало способных ею орудовать, военные люди ощутили не страх, а новый прилив бодрости.

В.А. Сухомлинов

≪Военный министр (Сухомлинов) и начальник генерального штаба (Жилинский) категорически заявили о полной готовности России к единоборству с Германией, не говоря уже о столкновении один на один с Австрией≫.

Я.Г. Жилинский 

Вот если бы со всем Тройственным союзом пришлось иметь дело в одиночку, риск был бы: эта оговорка ничего не стоила военной партии, прекрасно знавшей, конечно, как о франко-итальянском соглашении, с одной стороны, так и о полной готовности Пуанкаре принять участие в драке, лишь только в нее вовлечена будет и Германия, с другой. Но военным надо было вытащить на сцену дипломатов и заставить их засвидетельствовать свою солидарность с партией ≪активной политики≫. Пусть скажут, что России нечего опасаться остаться одной.

С.Д. Сазонов

Сазонов, однако же, хорошо помнил участь Извольского и при Коковцеве прямо скомпрометировать себя не дал. На вопрос Коковцева он ответил со своей стороны вопросом: ≪какое положение надлежит занять правительству в случае, если оно получит уверенность в активной поддержке Англии и Франции?≫. Открывать свои карты пришлось ≪партии мира≫. ≪Статс-секретарь Коковцев, считая в настоящее время войну величайшим бедствием для России, высказывался в смысле крайней нежелательности вовлечения России в европейское столкновение≫,—говорит протокол, добавляя: ≪к каковому мнению присоединяются и остальные члены совещания≫.≪Поймать≫ дипломатов и генералов на сей раз не удалось. Но неумолимый Сазонов продолжал свой допрос. ≪Министр иностранных дел, предусматривая возможность неудачи переговоров, ставит вопрос о том, какое должно быть принято решение в этом случае?≫. Положение Коковцева становилось все труднее. Он что-то говорил о каком-то финансовом бойкоте Турции, о том, что переговоры в Берлине ≪следует продол-

122

жать до выяснения полной их неуспешности≫, но, видимо, все более и более сам чувствуя себя прижатым к стене, должен был договориться до необходимости ≪перейти к намеченным мерам воздействия вне Берлина, в согласии с Францией и Англией≫, причем из дальнейшего было совершенно ясно, что, в случае обеспеченности ≪активного участия как Франции, так и Англии≫, можно будет рисковать даже и ≪войной с Германией≫. А мы знаем, что к этому моменту ≪активное участие≫ Англии было уже обеспечено на 50% вероятия, Франции— уже и на целых 100%. Подписывая ≪заключения≫ совещания, редактированные в духе заявлений Коковцева, делал уступку лишь ≪готовый к единоборству≫ Сухомлинов, Сазонов же мог считать себя победителем.

Как победитель, он и взял теперь дело в свои руки. На третьем совещании—последнем, 8 февраля 1914 г. председательствовал уже он, и кроме генералов и дипломатов, среди членов никого уже не было.

Принципиальная игра считалась выигранной—переходили к практическому осуществлению плана. И тут, конечно, должно было обнаружиться, что практика слушается ≪единоборцев≫ гораздо хуже, чем теория. На поставленный Сазоновым вопрос ≪о десантной армии, ее составе и мобилизации≫ начальник генерального штаба должен был признаться, что и ≪трата войск на экспедицию против проливов и даже самая возможность этой операции зависят от общей конъюнктуры начала войны≫. ≪Единоборство≫ должно было потребовать такого напряжения сил, что, возможно, с западной границы не удастся увести ни одного батальона, да и южные корпуса придется перебросить туда же. Жилинский и его помощник Данилов утешали тем, что зато борьбой на западной границе решится и весь вопрос—ключи Святой Софии мы найдем в Берлине. Но беспристрастные свидетели, в лице специалистов морских, поспешили указать, что тем временем проливы ≪могут занять чужие флоты и армии≫: к ≪моменту мирных переговоров≫ русские должны твердой ногой стоять в Константинополе— ≪только в таком случае Европа согласится на решение вопроса о проливах на тех условиях, на которых нам это необходимо≫. Мы увидим, что эта реалистическая точка зрения разделялась трезвыми людьми и долго после того, как Царьград был за Россией закреплен формальным договором с ее союзницами: свидетельством служит ≪всеподданнейшая докладная записка министра иностранных дел≫ от 21 февраля 1917 г.

≪Надо иметь в виду,—писал в этом замечательном документе Н. Покровский,-— что важнейшее для нас соглашение о Константинополе и проливах является в сущности лишь векселем, выданным Великобританией, Францией и Италией, но платеж по нему должен быть произведен третьим лицом—Турцией, которая в соглашении не участвовала и, в зависимости от обстоятельств на интересующем ее театре войны, может отказаться удовлетворить наши требования. Несомненно, что состояние географической карты войны к моменту открытия мирных переговоров будет иметь решающее значение для проведения в жизнь политических проектов≫.

Но в феврале 1914 г., как и три года спустя, средства русского империализма для изменения ≪географической карты≫ были, явно

ТРИ СОВЕЩАНИЯ 123

и очевидно, недостаточными. Даже если бы потребные для десанта в Босфоре два или три корпуса (это был, опять-таки явно и очевидно, минимум, едва уравновешивавший силы, которые турки могли стянуть для защиты своей столицы в первый же момент) были как-нибудь найдены—военные авторитеты очень в этом сомневались—оставался вопрос: на чем их перевезти? И тут оборона переходила к морякам, а наступать могли уже сухопутные воители. ≪В отношении железных дорог≫, ведущих к черноморским портам, положение можно было ≪признать удовлетворительным≫, но дальше? Тут сам морской министр должен был признать, что ≪выполнение операции находится в мало удовлетворительных условиях≫. Главное затруднение лежит ≪в полной недостаточности, имеющихся у нас на Черном море перевозочных средств≫. После этого можно было уже не искать затруднений второстепенных: эту неблагодарную задачу адмирал Григорович предоставил одному из своих подчиненных. Заключение этого последнего должно было прозвучать похоронным звоном в ушах штатских и военных ≪единоборцев≫: ≪главным средством обеспечить перевозку столь значительной десантной армии≫ морской специалист признал...≪развитие нашего торгового флота на Черном море≫. Но его, этот торговый флот, ≪развивали≫ уже 40 лет—и все же 95% всей нашей черноморской торговли оставались в иностранных руках. Сколько же лет нужно ждать еще?! А затем, если бы даже, всеми правдами и неправдами, удалось достать потребное число транспортных судов, являлся новый вопрос: кто же будет охранять эту новую армаду от турецкого военного флота? И тут обнаружилось, что к 1914 г. дело мало чем изменилось сравнительно с 1887 г.: турецкие морские силы, со включением двух новых, приобретенных Турцией, дредноутов, оказывались крупнее русских. У России в Черном море не было еще ни одного дредноута на воде, ближайший должен был появиться в 1915 г., расширить же силы своего флота покупкой новых броненосцев, как это делали турки, царь Николай не мог, ибо проливы, пока что, оказывались все еще закрытыми для русских военных судов. Оставалось только помешать дальнейшим покупкам турок, скупив за русский счет все имевшиеся на рынке готовые дредноуты, что уже и было решено морским ведомством еще до совещания. Дипломаты, узнав это, высказали ≪большое удовлетворение≫, от чего, впрочем, положение не стало удовлетворительнее, ибо все равно ясно было, что ранее 1915 г. (а строго говоря, даже ранее 1917 г., когда должна была быть готова вся черноморская бригада дредноутов), ни о каком захвате Константинополя с моря помышлять было нельзя.

Итак, для начала единоборства за Константинополь не дали этой отсрочки. Есть все основания думать, что нужна была отсрочка, может быть, года на три. Судьба и в этом случае приняла вполне конкретный облик. Мясоедов уже в то время состоял при Сухомлинове, и ≪чрезвычайно секретный≫ протокол оказался, по всей вероятности, в руках германского генерального штаба одновременно с тем, как Николай начертал на оригинале этого протокола свое одобре-

124 ВОЗНИКНОВЕНИЕ ВОЙНЫ

ние. В этой связи становится понятен тот адский шум, который подняла германская печать, как раз в марте 1914 г., по поводу агрессивных стремлений России. Теперь совершенно ясно, что этот шум должен был подготовить германские народные массы к тому, что их поведут на бойню... за Константинополь. Почему Германия должна была отложить фактическое начало войны до середины лета (дождавшись, тем временем, ≪второго предостережения≫ в образе переговоров об англо-русской морской конвенции), этого из наших документов не видно. Надо думать, что этот секрет откроет нам победа коммунистической революции в Берлине.

«Вестник наркоминдела», 1919 г.