Виктор Сергеевич Розов о тыловых крысах

Давно собираюсь написать о фильме "Летят журавли". Но начать-то тут правильно будет с пьесы, на основе которой был создан сценарий фильма. 

А писать о пьесах современным правильным образом я не умею. Правильное писание выглядит как полёт грифа на такой высоте, с которой возможны только самые широкие обобщения. Ну, примерно так: антитоталитарный пафос розановской пьесы ворвался в затхлую тоталитарную атмосферу ... и освежил её. Завидую, но мне такое не дано. Я уж, по старинке, попробую читать буквы и искать в них смыслы.

А смыслы получаются такие.

Автор пьесы добровольцем отправился на фронт, был тяжело ранен, долго лечился, вылечился, но на фронт уже не годился. А в тылу его проницательному взору открылось такое, что он написал пьесу ... о тыловых крысах. Нет, разумеется, люди нормальные в пьесе численно преобладают, и показаны они умно, глубоко и тактично. Но с какой холодной и проницательной яростью изобразил Розов крыс! 

Конечно, тыловые крысы не перестали бы быть крысами, окажись они на фронте, да и после того, как война закончилась,  крысами они быть не перестали. Но именно в войну у крыс появились невиданные возможности, и крысы этими возможностями воспользовались. Какие это были возможности? Резко обострились все и всяческие дефициты. Поэтому и хлеборезка Нюра вдруг стала царицей бала. В связи с уничтожением и спешной эвакуацией огромных материальных ценностей на большие расстояния, в сложных условиях и без должного документального сопровождения появились совершенно невиданные возможности по части усушки и утруски. Отставание законодательства он новых военных реалий создавало дополнительные возможности для злоупотреблений. А отправка лучших людей на фронт помогает крысам занять хлебные должности и снюхаться.  А отправка лучших людей из "правоохранительных органов", как теперь выражаются, на фронт или на борьбу с вражеской агентурой существенно облегчала деятельность тыловых крыс. Нюра рассказывала на именинах у Монастырской:

<<Я уже чуток выпила… ревизионная комиссия была. Устала. Прислали каких-то двух девчонок, чего они понимают, несмышленые? Под прилавок нос сунули, к бухгалтеру сбегали… Кругом ажур.>> (Действие 2, картина 4; далее при цитировании указываю номер действия и картины, в данном случае - 2.4)

Да беда ещё и в том, что нормальные люди, труженики, склонны судить по себе и всей мерзости тыловых крыс не понимают и не чувствуют. 

Студент Миша произносит странные слова на именинах у Монастырской, где собрались уникальные, знатные уроды: 

<<М и ш а. Вы, Нюра, правы. Конечно, главное, чтобы каждый из нас сейчас трудился изо всех сил…

Н ю р а. Стараемся.

М и ш а. Только общими усилиями…

Т а н я. Миша, не надо…>> (2.4)

Варя, домработница Монастырской, видит в Антонине Николаевне ленинградскую интеллигентку, страдалицу:

<<К нам в город столько понаехало – всех пристроили. Понимаем, чай, горе-то. А вы – ленинградка, самая пострадавшая. >> (2.4)

И потом, уже после того, как Монастырская обратилась к Мише со знаменитым вопросом: "Наелись?" - Варя говорит Монастырской:

<<Ваша жизнь, может быть, и интеллигентная, но вы уж ею сами живите, а я не могу, не получается.>> (2.4)

Фёдор Иванович, в доме которого Марк прожил, вероятно, несколько лет, искренне полагает, что Марку может быть стыдно (и не перед другими крысами, а перед тружениками, перед "совками", как теперь говорят). Когда Фёдор Иванович узнал, что Марк платит администратору филармонии Чернову за бронь (в пьесе все говорят "броня", а не "бронь") и начинается серьёзный разговор, Фёдор Иванович просит остаться в комнате Володю, юношу, вернувшегося с фронта после тяжёлого ранения: 

<<Ф е д о р И в а н о в и ч (тише, показывая на Володю). Ты смотри, смотри на этого ребенка…(Володе.) Извини, герой, я думал, ему особенно будет стыдно твоего присутствия… Скажи ему хоть два слова…>> (2.5)

В момент скомканных проводов Бориса, отправляющегося на фронт добровольцем, Марк откровенно ликует (соперник самоустраняется, а Вероника остаётся), Борис что-то интуитивно чувствует, но не более того. А потому и просит Марка не провожать его, но тут же и маскирует скрытый смысл своей просьбы:

<<Б о р и с (Марку).Ты не ходи

М а р к. Почему?

Б о р и с. Останься с отцом.

М а р к. Понял. До трамвая провожу.>> (1.2)

Собственно, потому пьесу и не ставили при Сталине, как мне кажется, что уж больно смачно в ней изображены тыловые крысы. Такая яркость и выразительность вступала в явное противоречие с одним из мифов сталинской эпохи - мифом о морально-политическом единстве советского народа. А с наступлением нового времени морально-политическое единство стали трактовать ширше и мягше, да и тыловые крысы уже не казались такими мерзкими и опасными...

Герои пьесы чётко делятся на три группы. 

Тыловые крысы: Марк Александрович, пианист, племянник Фёдора Ивановича Бороздина; Николай Николаевич Чернов, администратор филармонии; Антонина Николаевна Монастырская, стареющая роковая красавица; Нюра, хлеборезка.

Цветочки в проруби: Вероника Алексеевна, невеста Бориса и, впоследствии, жена Марка; Варя (Вава), работница мыловаренного завода.

Цветочки, не будучи крысами по сути, оказываются в сфере крысиного влияния и испытывают в связи с этим крайнее неудобство. Причём, Вероника изначально индокринирована крысиной идеологией и рассуждает в первой картине первого действия как типичная тыловая крыса.

Наши люди - все остальные действующие лица.

Так давайте же и присмотримся, для начала, к тыловым крысам.

I. Тыловые крысы и "эта страна".

Как наши умеющие жить герои относятся к Родине? Как и положено, относятся они к ней прагматично и требовательно.

Вот с чего начинается сценическое действие.

<<Радио передает сводку Совинформбюро: «…на Минском направлении…» Вероника подходит к репродуктору и с силой ударяет по нему. Радио замолкает.>> (1.1)

Подтекст, полагаю, понятен. Это государство нам врёт, следовательно, мы свободны от каких-либо обязательств перед этой страной.

Появился Борис. 

<<Борис подходит к репродуктору, хочет его включить.

Вероника. Не надо! На фронте дела идут не так, как передают по радио.>> (1.1)

Аналогично смотрит на вещи и Марк:

<<Марк. (Ирине.) Ты сводку читала?

И р и н а. Еще бы!

М а р к. Занятно!

И р и н а. Что?

М а р к. Ведем войну на чужой территории! А?

И р и н а. Ну и что? Что?

М а р к. Ничего, просто никогда не думал, что Минск – это заграница.>> (1.2)

Марк вообще чувствует себя критически мыслящей личностью, свободной от казённого гипноза.

<<В это время входит М а р к.

М а р к. Здравствуйте, Вероника. Что же вы опоздали? <...> Берите пример с Бориса. Молодец – смеется, острит…

В е р о н и к а. Почему острит?

М а р к. Нет… просто так, для бодрости. Не надо его судить. Борис не мог сделать по-другому, это был бы не Борис. Тут закономерность времени, комсомол, идеи… Все это понятно… Это же массовый гипноз, как в цирке… Вы сидите… Все засыпают, потом пляшут, поют. А я никогда не поддавался гипнотизерам, даже когда хотел… Расскажите лучше, как ваши дела. Поступаете в институт?>> (1.2)

В принципе, и Веронике такой взгляд на вещи не чужд. Узнав, что Борис отправляется на фронт добровольцем, она говорит ему:

<<Иди воюй, проявляй героизм, может быть, орден получишь. Как же! Славы хочется! Иди-иди!>> (1.1)

Но, тем не менее, поначалу Марк относится к Советскому государству довольно снисходительно, с пониманием:

<<М а р к. [Ирине] А я считаю: если вышестоящие органы находят нужным оставлять человека здесь, в тылу, значит, именно здесь он наиболее полезен. Винтовку держать каждый умеет.>> (1.2)

<<Придет мне повестка – пойду, не заплачу.>> (1.2)

Даже так! Откуда такая поразительная лояльность? Марк убеждён, что государство будет старательно оберегать его, как утончённую и одухотворённую личность,  от невзгод военного времени и уж, тем более, от фронта, а потому и относится к нему достаточно мягко. 

Ему вторит и Вероника:

<<В е р о н и к а. Хитрый, хитрый!.. Знаешь, Борька, это даже нехорошо. Отлично знаешь, что тебе дадут броню, вот и хорохоришься.

Б о р и с. Почему ты так решила?

В е р о н и к а. Знаю, всех умных забронируют.>> (1.1)

Но война затягивается и взгляды Марка претерпевают объяснимую эволюцию:

<<Марк. … И вообще мне опротивела эта война! Кричали – скоро кончится, месяца четыре, полгода! А ей конца-края нет. Я музыкант! Я плевал на эту войну! Чего от меня хотят? Был Бетховен, Бах, Чайковский, Глинка – они творили, не считаясь ни с чертом, ни с дьяволом! Им все равно при ком и когда было творить – они творили для искусства.>> (1.3)

Куда уж откровеннее! В.С. Розов иронично вкладывает в уста творческой личности имена композиторов, которые никогда не были ни "безродными космополитами", ни политическими проститутками. 

Марк обиделся на родное государство и на родную страну. Кровно обиделся. Государство вовсе не считает его комфорт своей сверхзадачей и вполне способно отправить Марка на фронт. Приходится выкручиваться самому. А это так хлопотно, так унизительно! "Ни  забудим, ни прастим!"

А вот госпожа Монастырская в день собственных именин. Вероятно, в разных постелях она побывала в борьбе за жизненные блага, разные слышала слова и может догадаться, что бензин нынче на вес золота. Но вот приспичило:

<<А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Вы освобождаетесь в двенадцать? Слушайте, поедемте кататься! Заезжайте за мной на машине!

Ч е р н о в. На легковой машине я отправил в колхоз артистов, приехавших из Москвы.

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Ну, приезжайте на чем-нибудь, хоть на автобусе. А что? Будем ездить по городу на автобусе вдвоем, это даже необыкновенно!

Ч е р н о в. Автобус у нас один, он в девять уходит в район.

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Ну достаньте какую-нибудь машину. Ну пожалуйста! Какую-нибудь – пожарную, санитарную… все равно… Достаньте!

Ч е р н о в. Это причуда, Антонина Николаевна!

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Пусть!.. Ну… доставьте мне, пожалуйста, безумное удовольствие…

Ч е р н о в. Попробую… До свидания. (Пошел, но остановился.) Я люблю вас сильно.(Уходит.)>> (2.4)

А как она вспоминает блокадный Ленинград в разговоре с "Вавой":

<<Ты бы видела мои комнаты в Ленинграде! Какая мебель! Шкаф – клен «птичий глаз»! И представь, я его забила огромными гвоздями, там посуда. Хрусталь сложила в ванну. Неужели разворуют? А какие люди собирались у меня в этот день! Шум, смех… К концу вечера мы обязательно брали машину, и айда по городу… Из конца в конец! На Васильевский, на Кировские острова, по Петроградской стороне – всюду! Катание на машинах в эту ночь было традицией. А теперь… Какой ужас эта война! Она меня будто вышибла из той жизни одним махом, одним ударом… И знаешь, Вава, какая самая страшная мысль? А вдруг уж ничего не будет по-старому? Ничего, никогда!>>

Война всех этих людей "ужасает", но неприязни к противнику они не испытывают. Нельзя же "злобствовать" и на своё правительство и на неприятельское одновременно.

Кстати, и топологически у Монастырской очень отчётливое "чувство родины". В эвакуации она поселилась рядом с главным городским гастрономом.

А Нюра-хлеборезка не прочь и поглумиться:

<<М и ш а. Вы, Нюра, правы. Конечно, главное, чтобы каждый из нас сейчас трудился изо всех сил…

Н ю р а. Стараемся.>> (2.4)

А Н.Н. Чернов, может быть, самый умный в компании тыловых крыс, говорит Марку:

<<Ч е р н о в (снимая шубу).Немцы-то как на Кавказе продвинулись, читали? Ничего, мы им покажем себя. Можно, я положу шляпу на этот столик?>> (1.3)

Дело-то весной происходит. Какой весной немцы продвигались на Кавказе? Весной 1943-го? Но тогда особых успехов они не достигли. Тут уж, скорее, подспудное желание того, чтобы "советам накостыляли", ну и, прагматичное напоминание Марку, что Кавказ - это далеко, это нас пока не касается ... но нужно следовать правилам игры.

А в разговоре с Фёдором Ивановичем Чернов почти смакует "наши потери":

<<Вот еще о чем я вас попрошу, Федор Иванови, посоветуйте Марку Александровичу больше заниматься. <...> Броня у него кончается через три месяца, а в армию сейчас берут и берут – подчистую вымахивают. (Доверительно.) Вы знаете, какие у нас потери? Не мне вам говорить. Даже у вас, говорят, в коридорах кладут. Сделать ему броню на этот раз будет ну просто невозможно.>> (2.5)

Но дело не только в словах.

Доктора Бороздина Чернов, со слов Марка, считает своим, типичной тыловой крысой, а потому и предлагает ему бензин недорого:

<<Ч е р н о в. Горючее достану, верну. Это для меня несложно. Могу и вам достать недорого.>> (2.5)

Т.е. какие-то гешефтики, явно вредящие обороноспособности, для Чернова не диво.

*********************

В общем, наблюдаем компанию крайне вредных и опасных паразитов.

II. Тыловые крысы и труженики. 

Как крысы относятся к нормальным людям? С презрением, с гадливостью, с чувством большого и бесспорного превосходства. 

Вот как Марк провожает Бориса, отправляющегося добровольцем на фронт.

Дома о том, что Борис отправляется на фронт, узнали только что,  все ошеломлены и встревожены.

<<В а р в а р а К а п и т о н о в н а укладывает в дорожный мешок вещи. М а р к с упорством разучивает на рояле пассаж.

В а р в а р а К а п и т о н о в н а (кричит).Ирина!.. Марк, подожди, пожалуйста.

Марк прекращает игру.>> (1.2)

Марк очень доволен тем, что Борис уходит, оставляя ему Веронику, но и не высказать своё принципиальное осуждение такого "совкового" поступка он не может:

<<М а р к. Ему полагалась броня, мы это отлично знали. И Степан говорил… Глупость он какую-то делает, глупость.

И р и н а. Глупо, что не сказал, а остальное все, может быть, очень правильно.

М а р к. Еще ты пойди в санитарки запишись.>> (1.2)

И просто сказать что-либо, унижающее и Бориса, и Ирину, представляется прекрасная возможность:

<<И р и н а. Свинство, если он все еще у Вероники.

М а р к. А ты что думала? Он там будет сидеть до последней минуты – сюда только за вещами забежит. Впрочем, в этих делах ты мало понимаешь.

Входит Б о р и с.>> (1.2)

<<Б о р и с (подавая Марку тетради и чертежи). Отнеси завтра на завод. Найдешь Кузьмина Анатолия Александровича – отдай. Или позвони ему.

М а р к. Зачем? Конечно, отнесу. Надо вина купить… Я сбегаю.>> (1.2)

А вот это "зачем" вырвалось "от чистого сердца", без всякого желания оскорбить Бориса. Марку искренне непонятно, что такое важное один бездуховный совок может передавать другому бездуховному совку.

Вероника Бориса любит, а потому немного наивно старается причислить его к своему кругу, к породе тыловых крыс:

<<В е р о н и к а. А я знаю, почему ты такой встревоженный.

<...>

В е р о н и к а. Боишься, что тебя возьмут в армию. Да-да, заберут – и готово! Все боятся.

<...>

В е р о н и к а. Ты отчаянный, возьмешь и сам пойдешь?

<...>

В е р о н и к а. Хитрый, хитрый!.. Знаешь, Борька, это даже нехорошо. Отлично знаешь, что тебе дадут броню, вот и хорохоришься.

Б о р и с. Почему ты так решила?

В е р о н и к а. Знаю, всех умных забронируют.

Б о р и с. Значит, по-твоему, одни дураки воевать будут?

В е р о н и к а. Больше я с тобой не разговариваю.

Б о р и с. Если и будет броня, то одна на двоих. Или я, или Кузьмин.

В е р о н и к а. С кем ты себя равняешь?

Б о р и с. Практику он знает во сто раз лучше меня.

В е р о н и к а. Хватит, хватит!.. Пусть твой Кузьмин знает все на свете… А что к Первому мая премию получил? Ты или Кузьмин? Кому недавно благодарность вынесли? Тебе или Кузьмину? Ты работаешь на заводе государственно значения – ну и все! Конечно, Борька, я сама с ума схожу – вдруг тебя действительно возьмут? Нет, нет, все будет хорошо. Вот увидишь. Примут меня осенью в институт или нет?>> (1.1)

Но и Борис любит Веронику, а потому и её "аргументацию" считает проявлением лёгкой приглупи и минутного настроения.

А уже в эвакуации Вероника беседует с Анной Михайловной:

<<А н н а М и х а й л о в н а. Вас любит Федор Иванович, и, мне кажется, не меньше, чем свою родную дочь.

В е р о н и к а. А я не могу любить его.>> (1.3)

Отец Бориса вполне искренне простил Веронике столь "нарочитую" измену, а Вероника "не может любить его". От стыда, или потому, что в Фёдоре Ивановиче нет ничего крысиного?

Марк и к Ирине не питает ни симпатии, не уважения.

Вот характерный диалог.

<<И р и н а. <...>

Марк! Я сегодня совершила чудо! Воскрешение из мертвых.

<...>

Понимаете, он умирал… (Идет за ширму, где переодевается Марк.) А теперь будет жить! Будет, будет!

М а р к. Нельзя, я же тебе сказал!

И р и н а. Что, я тебя не видела в подштанниках? (Подбегает к телефону.) Госпиталь?.. Это кто? Нянюшка, как состояние больного Сазонова из сорок пятой палаты? Это Бороздина говорит… На боли жалуется? Ничего, пусть потерпит голубчик… Есть просил?! (Вешает трубку.) Есть просил – великий праздник! У меня у самой аппетит разыгрался.(Жадно ест бутерброд.)

Входит М а р к. Завязывает перед зеркалом галстук.

Да, чтобы понять все это, надо быть или врачом, или умирающим. Это – тридцать второй мой воскрешенный.

М а р к. Ты бы делала зарубки, как бойцы на винтовках, - убьют фашиста и зарубку делают. Так и ты, ну хотя бы на операционном столе.

И р и н а. Ты меняешься, Марк, и не в лучшую сторону.>> (1.3)

Казалось бы, вполне довольно. Но Марк не может остановиться:

<<М а р к. А я не понимаю, как это можно копаться в чьих-то потрохах, делать ампутацию, резекцию, а потом плясать от радости.

А н н а М и х а й л о в н а. Успех в любой профессии доставляет чувство удовлетворения и радости.

М а р к. По-вашему, если гробовщик сделал отличный гроб – он потирает себе руки от удовольствия?

А н н а М и х а й л о в н а. Как это ни парадоксально, вероятно, да.

М а р к. Тьфу!>> (1.3)

Ну и добивание, как в боях без правил. Отправляясь на именины к любовнице, Марк наставительно замечает:

<<М а р к. Просидит она всю жизнь в девицах, помяните мое слово!

А н н а М и х а й л о в н а. Почему вы так решили?

М а р к. Когда молодая женщина так исступленно работает – значит, она что-то заглушает в себе. (Привязывает белку к коробке.)>> (1.3)

Но и у Вероники для Ирины припасён камень за пазухой:

<<В е р о н и к а (Ирине, кричит).Говори!..

И р и н а. Ты не командуй. Ну, Марк бывает у этой Монастырской… часто. Поняла?

В е р о н и к а. Ты мне нарочно говоришь это…

И р и н а. С какой стати?

В е р о н и к а. Назло. Ты завидуешь мне – меня любят. У меня муж, а ты… ты все еще старая дева!

А н н а М и х а й л о в н а. Вероника, что вы!>> (1.3)

Это Вероника говорит, отправляясь в лихой набег к любовнице своего "любящего" мужа.

А вот поучительный разговор госпожи Монастырской с домработницей, с которой Антонина Николаевна старается быть "ласковой":

<<В а р я. Вчера девчат с завода встретила: «Варвара, говорят, ты что, в домработницы переквалифицировалась?» Зубоскалят…

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Завидуют. Чем они там, на заводе, заняты? Дохлых кошек на мыло переваривают?

В а р я. Ну уж, Антонина Николаевна, никогда мы таким делом не занимались!.. Вы нашего производства не знаете.

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. У меня еще отрезы в чемодане есть, я тебе не показывала. Проживем припеваючи, увидишь. Ты такая добрая, отзывчивая… Не порти мне этот день такими разговорами, хорошо?

В а р я. Хорошо.>> (1.3)

Антонина Николаевна искренне не понимает, что она Варю обидела. Какая там у магглов может быть профессиональная этика?

А вот судьба свела Марка с квалифицированными почитателями. Это случилось на именинах у Монастырской.

<<Т а н е ч к а (здороваясь с Марком).Мы с Мишей вас на концертах слушали.

М и ш а. Вы по манере игры немножко напоминаете Софроницкого.

М а р к. Принимаю как комплимент.

<...> 

М и ш а. Насчет Софроницкого – это я не комплимент сказал. Когда вы жили в Ленинграде…

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Миша, тебя Танечка ждет.

М и ш а. Извините. (Уходит.)>> (2.4)

И всё, разговор продолжения не имел. Марку не интересно, что думают о его игре чужие, не крысы. Да к тому же тут и такое горе. Его любовница явно уклоняется на ложе Чернова.

Ну и, как водится, Розанов ироничен. Софроницкий (будучи Софроницким!) долгое время жил и работал в блокадном Ленинграде, а Марк (будучи Марком), элегантно откочевал из Москвы в глубокий тыл.

Ну и Монастырская нашла нужные слова. Когда дух на именинах стал уж совсем как в нужнике, Таня и Миша встали и отправились на чистый воздух:

<<Т а н е ч к а (встает).Миша!

Миша встает и вместе с Танечкой идет к двери.

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Вы куда?

Миша и Таня молча одеваются.

Уходишь, чистый человек? Дали команду?.. Наелся?

М и ш а. Что?

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Наелся, говорю?

Т а н е ч к а. Как вам не стыдно! Миша всю свою стипендию матери высылает и все, что подрабатывает… Она больная, вы знаете… Я ему говорила – не надо к вам ходить, а он всех считает хорошими… У нас в доме крошки в рот не берет, а все время недоедает, знаю… Мы поженимся скоро, он совсем у нас будет свой…

М и ш а. Танечка, ты не думай, что я…

Т а н е ч к а. Здесь ничего не говори, не надо!>> (2.4)

*********************

В общем и целом крысы нормальных людей недолюбливают. Таков биологический закон. 

Ну и, при этом, перекладывают на них, по возможности, свои обязанности. 

Пожилой (57 лет) Бороздин, вернувшись из госпиталя позже, чем обычно, ужинает и отправляется ...колоть дрова.

<<Ф е д о р И в а н о в и ч. Спасибо. Пойду дров наколю… (Ушел.)>> (1.3)

III. Тыловые крысы о  своих

Может быть, не любя тружеников, крысы уважают и ценят себе подобных? Да и этого нет. 

У Вероники, не инкорпорированной в крысиное царство в полной мере, возможно, и были поначалу какие-то иллюзии. 

Когда она говорит Борису, что "всех умных забронируют", речь-то явно идёт о крысах. Магглов "заберут", а изящные и одухотворённые волшебники останутся в тылу.

Но настоящие, матёрые крысы обоюдными симпатиями не обременены. 

Николай Николаевич забежал на минутку к имениннице:

<<А н т о н и н а Н и к о л а е в н а (раскрыв коробочку).О, как щедро!

Ч е р н о в. Я не могу остаться – дела в филармонии, отправляю бригады в район и в воинские части. Освобожусь к полуночи.

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. И ничего не потеряете – будет иллюзия праздника.

Ч е р н о в. Мне просто приятно бывать с вами, на остальных мне начихать.

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а (смеется). Собственно, и мне тоже.">> (2.4)

<<Ч е р н о в. А на Бороздина?

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Вы будете мне припоминать его и тогда, когда я, допустим, стану вашей женой?

Ч е р н о в. Нет, только до тех пор, пока он бывает у вас. Я мог бы сделать так, чтобы он перестал появляться здесь, но я знаю женский характер! <...>

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Какой практицизм!>> (2.4)

Но, оказывается, и о Чернове можно позлословить у него за спиной:

<<А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Ты принес коробку конфет, которую купил у Чернова.

М а р к. Что ты!

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Не лги! Вон он притащил мне сколько! И главным образом затем, чтобы поставить тебя в неловкое положение. Ну, не смущайся. Люблю тебя за это, ребенок.

М а р к. Страшный человек.

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Я сама его боюсь.>> (2.4)

И к Нюре Антонина Николаевна особой душевной привязанности не испытывает:

<<А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Ничего ты не понимаешь, Вава. Придет в гости хлеборезка Нюра. Ведь почему зову? Завишу от нее – хлеб носит. Да не только хлеб, помнишь, сыр приносила, колбасу, где-то даже паюсную икру достала.

В а р я. У них в торговой сети связи хорошо налажены.

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Она будет царицей бала! Я за ней должна ухаживать!.. Как противно!.. Как противно!..

В а р я. Нехорошая эта Нюрка, верно. Рассказала бы я вам, откуда эта Нюрка хлеб берет, как она его вешает, да огорчать не хочется.>> (2.4)

Но и с Марком Антонина Николаевна не слишком-то церемонится. Обнаружив записку в корзиночке у подаренной белки, Антонина Николаевна принимается читать послание вслух, при гостях, а Нюре даёт команду держать Марка, который попытался записку вырвать. 

<<Н ю р а (удерживая Марка). Не трепыхайся, не трепыхайся, это тебе не на пианине играть.>> (2.4)

А поняв, что записка адресована не ей, Монастырская при всех требует у Марка объяснений. А Марк, вместо того, чтобы вломиться в амбицию, начинаает трусливо и неубедительно лгать. 

Хреновато там у них, в крысином кубле!

IV. Самоощущение тыловой крысы

Ну уж собой-то настоящая тыловая крыса вполне довольна. Собой она любуется, при каждом удобном случае красуется перед публикой и любит подчеркнуть свою уникальность. 

Чернов расправляет свой немного облезлый павлиний хвост перед Монастырской:

<<А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Вы будете мне припоминать его [Марка] и тогда, когда я, допустим, стану вашей женой?

Ч е р н о в. Нет, только до тех пор, пока он бывает у вас. Я мог бы сделать так, чтобы он перестал появляться здесь, но я знаю женский характер! Если от вас отрывать мужчину насильно – это значит поднимать ему цену и увеличивать вашу привязанность к нему. Естественный ход событий наиболее верен.

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Какой практицизм!

Ч е р н о в. Мне около пятидесяти, я не хочу казаться лучше или хуже.

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Это скучно, но ценно. Вы написали жене в Ташкент?

Ч е р н о в. Пока… нет. Разумеется, я буду высылать ей алименты на младшего. Старший уже сам становится на ноги, он тоже обязан помогать матери. Там все будет нормально, по закону. Вы только скажите – да.

Антонина Николаевна молчит.

(Взглянув на часы.) За актерами придет машина из воинской части – задерживать нельзя. Потом нужно отправить автобус в район… Нагрузка большая, иногда даже чувствую усталость…(Улыбнувшись.)Ну, вот этого я не должен был вам говорить.>> (2.4)

Он и могущественный вершитель чужих судеб, и стратег, умеющий ждать, и знаток женского характера, и личность, на таящая собственной многогранности, и экономный строитель нового уютного гнёздышка. У него даже есть маленькие слабости.

А вот Нюра. Нюра себе цену знает. Она властно фиксирует свое центральное положение и на празднике, и в жизни Монастырской. Нюра даже свой речевой этикет декретирует. 

<<Входит Н ю р а. Кода она снимает пальто, на ней богатый, но чудовищно безвкусный наряд. В руках у Нюры сетка-авоська. Следом за ней возвращается В а р я.

Н ю р а. Поздравляю, Антонина Николаевна, с днем вашего ангела! Тут консервы разные, муки три кило, баранки с маком – вы таких с довоенных времен не едали… Лярду взяла… Выгружай, Вавка, авоську отдашь. Марк Александрович, привет.

В а р я унесла сетку с продуктами.

М а р к. Здравствуй, Нюра.

Н ю р а (оглядывая стол).Порядок! И в графинчике булькает. Вон икорка-то моя поглядывает, сберегли тебя на такой день, не скушали.

М а р к. Нюра, молодежь в той комнате пластинки подбирает.

Н ю р а. Ну их к шуту. (Садится.) Да и вы свои разговоры бросайте. Мы с Петькой тоже как начнем ворковать – удержу нет. Хотела я его сюда прихватить, да не идет, кобенится. Он у меня стеснительный. Ждем, что ли, кого?

А н т о н и н а Н и к о л а е в н а. Нет, Нюра, ты – последняя.

Н ю р а. Не последняя, а крайняя…>> (2.4) 

Марк беседует с Вероникой.

<<М а р к. Пусть война, а мы будем работать. Я над своей сонатой, а вы должны поступить в институт. Должны! Иначе война может убить вас духовно, убить ваш талант. Кстати, вы были на последней выставке в Третьяковке?

В е р о н и к а. Серова? Да-да… (Хочет уйти.)

М а р к. И вы представляете себе, если бы великий Серов ушел в ту войну на фронт и погиб? Это была бы всемирная историческая глупость. Хотите я вам поиграю? Послушайте. (Играет на рояле).>> (1.2)

Он о Веронике заботится! Уж сам-то он на войне духовно точно не помрёт. Не на такого напали. Марк с очаровательной наивностью сравнивает себя с Серовым. Автор и тут иронизирует. Серов умер в 1911 году и на "ту войну" не мог попасть при всём желании.

А вот Марк возвращается с Вероникой домой после запоминающейся сцены у Монастырской. Весь день он унижался и пресмыкался, дал взятку Чернову, своровал для него лекарства у дяди, стащил у Вероники белку - последнюю память о Борисе, выставлен клоуном в глазах у именинницы Черновым, потом выставлен клоуном самой именинницей, а потом и по морде получил принародно и заслуженно. Казалось бы, можно и приутихнуть немного. Но Марк пылает праведным гневом и уверен, что найдёт поддержку у домашних. Ибо основы потрясены, его обидели, да и не просто обидели, а на глазах у других тыловых крыс.

<<М а р к. Дядя Федя, я прошу твоей помощи. Ты знаешь, что она сейчас выкинула?

Ф е д о р И в а н о в и ч. Что?

М а р к. Влетела к посторонним людям – я туда на минуту зашел, - кричала, как базарная торговка, даже драться полезла! Ты представляешь?>> (2.5)

Марк ещё не осознаёт масштабов разразившейся катастрофы (Фёдор Иваеович узнал, что он платит за бронь и воспользовался дядиным именем, дабы остаться в тылу) и прямо-таки заходится, упиваясь своим душевным благородством, явленным в несчастном браке.

<<М а р к. Дядя Федя, я знаю, что вы ее любите. Мне тоже ее жалко. Но мой брак – неудачный, мы все это видим, только как-то по-интеллигентски заминаем вопрос. Надо решать. Давайте снимем [чужого горя не бывает, давайте позаботимся о моей жене. - М.З.] ей угол, может быть, найдем целую комнату, я готов оплачивать, помогать. В конце концов, она сама должна научиться зарабатывать. Сейчас война – все работают. Это неприятно, но надо решать. Видите, как получается. В свое время пожалеешь человека…>> (2.5)

А когда Фёдор Иванович рассказывает всем, что Марк платит за бронь, уже и до Вероники доходит, что крысой быть плохо:

<<В е р о н и к а. Трус, трус, трус! А Боря… Боря – сам!>> (2.5)

(Окончание следует)

Розов В.С. Вечно живые.   http://publ.lib.ru/ARCHIVES/R/...