Хауз хочет в Берлин

Предыдущий отрывок из большого очерка Покровского - https://cont.ws/@mzarezin1307/...

По документам-то получается не совсем так, как в ретромечтаниях благочестиво-компрадорской публики. Англичане и формально нейтральные американцы деловым образом рассуждают о том, воевать ли дальше или пора заключать мир, а самодержца всех россиян даже и не ставят в известность. Понятно же, что он примет любое решение. 

Вероятно, святая и чистая любовь новых россиян к последнему монарху и выражает собою предельную степень жертвенного благоговения перед англосаксонским миром и готовность этому миру беззаветно (но не бесплатно) служить.

http://militera.lib.ru/researc... 

Покровский М. Н. Империалистская война. — М.: Соцэкгиз, 1934. — 449 с. — Тираж 12 000 экз.

АМЕРИКА И ВОЙНА 1914 г.

II.

230

<...>

В этой игре [англичан с немцами] «брат Ионафан» [т.е. американцы], в лице Хауса, сыграл роль при­манки на удочке. Приманку продолжали бросать еще не один раз,— но рыба стала умнее, она уже видела крючок, и дальнейшие «посред­ничества» встречали в Берлине все менее радушный прием. Уви­деть Вильгельма еще раз Хаусу так и не удалось, несмотря на все старания. Ему приходилось ограничиваться разговорами с той самой «германской бюрократией», которую он готов был объявить главным врагом рода человеческого,—притом, с наименее влиятелъной ее частью, штатской, тогда как первая скрипка давно перешла в руки военного начальства. Так как при этом британская дипло­матия всегда во-время умела пустить в ход систему «оттяжек», то практических последствий из его дальнейших поездок в Европу, в 1915 и 1916 гг., никаких не было. Тем не менее остановиться на них немного, в заключение этой части очерка, стоит хотя бы потому, что бумаги, Хауса и Пэджа и здесь заполняют ряд пробелов рус­ских документов. 

«Между битвой на Марне и утоплением «Лузитании» были сде­ланы четыре попытки прекратить войну—все четыре по инициативе Германии», пишет издатель бумаг Пэджа 2. С участием Хауса свя­зана вторая из этих попыток—к первой (при свете всего, описанного выше, это весьма знаменательно!) Хаус не имел отношения, Гер­мания пыталась использовать другие каналы, и вероятно поэтому в бумагах Хауса об этой попытке почти не упоминается. Но в рус­ских документах эта именно попытка оставила довольно яркий

****************************

2 Page, удешевл. издание, I, р. 398.

231

след в виде сначала телеграммы Бахметева из Вашингтона, затем телеграммы Бенкендорфа Сазонову и наконец телеграммы Георга V Николаю и ответной телеграммы последнего 1. Свет, который бро­сают эти документы на данный инцидент, оказывается весьма од­носторонним, от русских суть дела, как и следовало ожидать, была скрыта—по этому одному уже стоит проследить ход событий по бумагам Пэджа, издатель которых дает весьма обстоятельный рас­сказ об этом, но почему-то не дает в подлиннике всех документов...

Чтобы понять этот инцидент, нужно вспомнить, что вслед за дипломатической ловушкой, в которую так удачно—для ставивших ловушку—попал Вильгельм, ему была расставлена ловушка воен­ная. Она лишь отчасти была делом рук его противника, отчасти же была создана стечением обстоятельств, которое, при более талант­ливой германской стратегии, могло этих противников погубить. По воспоминаниям 1870 г. французская буржуазия более всего боялась за успех мобилизации, тем более, что сами французские империа­листы не ожидали, чтобы французские массы, угрюмым ропотом встретившие войну из-за какого-то Франца-Фердинанда и какой-то Сербии, беспрекословно пошли на ожидавшую их бойню. Все вни­мание было обращено поэтому на мобилизацию, и когда эта послед­няя удалась блестяще, запасных прибыло в назначенные сроки больше, чем могли вместить казармы, ликованию «патриотической» прессы не было пределов. Подготовке следующего момента, кон­центрации, было уделено гораздо меньше внимания, и хотя все великолепно знали, что немцы пойдут через Бельгию—больше им негде было итти,—к началу германского наступления на бельгий­ской границе далеко не было сосредоточено тех французских сил, которые предполагались планами. Окончательная концентрация армии Жоффра произошла на Марне. Опоздали и англичане—тре­тий корпус их экспедиционной армии подоспел тоже только к Марне. Результатом был временный численный перевес германцев над их противником и быстрый откат последних на две сотни километров. При этом спешном отступлении терялись конечно орудия, и другой военный материал,—терялись, правда, в количестве, совершенно ничтожном по сравнению с теми запасами, которые были сосредо­точены в тылу и с которыми отступавшая армия все более сближа­лась, тогда как германцы от своей базы, удалялись. Внешняя кар­тина тем не менее напоминала разгром, и это наполнило душу Виль­гельма и его начальника штаба самыми горделивыми мечтами. Ри­совалась близкая возможность быстро и блестяще закончить на­вязанную Германии войну—подписать мир если не в Париже, то под стенами Парижа. Достаточно было двух недель, чтобы мечты рассеялись. Собранная в кулак армия Жоффра оказалась теперь и количественно сильнее противника и лучше снабжена; от удара зтого кулака уже германская армия покатилась назад—и тут именно нашло себе полное выражение ее качественное превосходство: она

************************

1 См. в настоящем сборнике статью «Царская Россия и война»

232

отошла в полном порядке не на две сотни, а всего на несколько де­сятков километров и закрепилась так, что отныне все время значи­тельно превосходивший ее количеством штыков противник не смог ее выбить до ее полного истощения в 1918 г.

Максимум германских успехов падал на самые первые дни сен­тября 1914 г., когда авангардные бои шли на линии внешних фор­тов Парижа, в 17 километрах от города, и французское правитель­ство переселялось в Бордо. 5 сентября начали уже наступление французы и англичане. Именно на эти первые дни сентября падает и первая попытка германцев начать мирные переговоры. Подгото­влена она была конечно десятком дней раньше, когда французы бежали, казалось, точно так же, как бежали они за сорок четыре года перед тем, в августе 1870 г., п «план Шлиффена» выполнялся как будто с точностью хорошо подготовленных маневров. 3 сентября в Лондоне уже знали о предполагающейся попытке. В этот день Пэдж телеграфировал Вильсону:

«Все в этом городе убеждены, что германцы, если они возьмут Париж, предложат мир и что германский император обратится к нам с заявлением, что он не желает более пролить ни одной капли крови».

Пэдж ошибался только в том, что связывал предложение Виль­гельма со взятием Парижа: занятие города не входило в германские планы, достаточным считалось уничтожение французской армии. Это последнее считалось в германском главном штабе обеспечен­ным, и в тот самый день, когда военное счастье начало поворачивать к немцам спину, предложение, о котором писал Пэдж, было сделано.

5 сентября германский посол при правительстве Соединенных шта­тов, Бернсторф, через старого и заслуженного американского ди­пломата, Штрауса—завзятого англофила, что для всей комбинации было очень важно—обратился к Брайану с просьбой о посредниче­стве Штатов в деле прекращения европейской войны. «Не оправдав­шего доверия» Хауса явно обошли, не подозревая, что в этот самый день, 5 сентября, «полковник», со своей стороны, отправил письмо Циммерману с предложением посредничества Вильсона. Два пред­ложения в буквальном смысле слова шли навстречу друг другу.

На основании телеграммы Бахметева я высказал в свое время предположение, что поколебались французы, англичане же были тверды, как адамант. Телеграмма Бенкендорфа как будто подтвер­ждала это целиком. Но письмо Хауса совершенно опровергает эту гипотезу. Личный друг Эдуарда Грея мог написать свое письмо только с ведома этого последнего—и договоренность по этому пункту должна была существовать опять-таки за несколько дней до 5 сен­тября. Соответствующая переписка (или обмен телеграммами) не вошла ни в одно из наших собраний. Но в бумагах Пэджа нашла себе место одна депеша Грея британскому послу в Вашингтоне,— депеша очень поздняя, от 9 сентября, т. е. после Марны, когда даже читатели газет уже знали, что германская армия отступает. И даже в этой поздней депеше Грей два раза повторяет, что «в принципе»

233

он «относится сочувственно к посредничеству» Вильсона—и ставит лишь вопрос об «условиях»: «на каких условиях может быть окон­чена война» 1. В такой момент так мог писать только человек, свя­занный своими предшествующими обещаниями. Фактически конечно Марна уничтожила всякие надежды на скорый мир, тем более, что «тупика»,- который получился благодаря стойкости германских сол­дат и превосходству германского вооружения, никто тогда не по­дозревал, и все мечтали об обратном триумфальном марше через Бельгию в Германию. Но двумя неделями раньше царили не только необузданные мечтания в германской главной квартире, но и поря­дочная паника не только в Париже, но и в Лондоне. Если бы во главе германской армии стоял настоящий Мольтке 1870 г., а не его плохой суррогат, война действительно могла бы окончиться в сентяб­ре 1914 г.

Чрезвычайно характерно, что французы видимо были посвя­щены в англо-американские планы. На совещании союзных послов в Вашингтоне, в британском посольстве (Бахметевым, разумеется, и не пахло), французский, Жюссеран, наиболее энергично настаивал на переговорах с немцами. «Если у нас есть хоть один шанс из сотни сократить войну, мы должны его использовать», говорил он. Но, прибавляет биограф Пэджа, «оба посла и британский и француз­ский, думали, что к предложению (Бернсторфа) следует отнестись серьезно» 2. Напомним, что это происходило 6 сентября, когда ис­ход марнского сражения еще не был ясен.

Почему же русским внушали, что союзники «даже между со­бою» не должны говорить о мире? Да потому, что сторож при складе пушечного мяса вовсе не должен быть посвящен в коммерческие секреты, которые обсуждаются в закрытом заседании правления бойни. Когда склад надо будет закрыть, ему скажут.

Совершенно бесполезно гадать, по чьей инициативе переговоры были сорваны. Издатель бумаг Пэджа сваливает всю вину на Вильгельма II. Русские документы скорее заставляют подозревать англи­чан. Но это вопрос малосущественный. Повторяю, Марна решила дело,—точнее сказать, осудила его на то, чтобы остаться нерешен­ным. Блестящая победа Германии означала мир, блестящая победа Антанты—войну до разгрома Германии. Полупобеда союзников и полупоражение германцев означали «тупик»—и целый ряд новых по­пыток переговоров. Так что в сущности очень трудно сказать, что и когда «кончилось» и «началось».

Вторая попытка отделена от первой почти неощутимым проме­жутком времени. Возможно, что это было даже простое повторение первой попытки через другого посредника,—что посредничество Хауса надежнее всякого другого, этого могли не понимать в Бер­лине, где продолжали «дуться» за июньское свидание, поставив­шее кайзера в смешное положение, но это отлично понимали в Ва-

**************************

1 См. «Царская Россия и война».

2 Там же.

234

шингтоне даже немцы. 18 сентября (а последняя депеша Грея была, мы помним, от 9-ro) Бернсторф посетил Хауса, который сразу за­говорил о свидании германского посла с английским,—к некото­рому даже удивлению Бернсторфа, заметившего, что во время войны это «не водится». «Полковник» плохо знал дипломатические формаль­ности и видимо имел столь солидные полномочия от Грея, что не находил нужным об этих формальностях заботиться. Несмотря на то, что знавший эти формальности Спринг-Райс (британский посол) упирался всеми четырьмя конечностями, Хаус вытащил-таки его из Вашингтона в Нью-Йорк, где жил сам «полковник» и где должно было происходить свидание с Бернсторфом. Здесь Спринг-Райс должен был объяснить Хаусу, что Великобритания не может вести секретных переговоров с Германией, «если бы даже и хотела, по­тому что Германия не станет вести честную игру и впоследствии ра­зоблачит Великобританию как изменницу ее союзникам». Спринг- Райс ужасно боялся, что даже одна его поездка в Нью-Йорк уже даст повод к разговорам и, в целях военной маскировки, придумал совершенно ненужное свидание с британским генеральным консу­лом в Нью-Йорке,—как будто он, главное начальство, не мог выз­вать своего подчиненного в Вашингтон, если бы было нужно.

В конце концов дипломатические формальности победили: по­слам пришлось разговаривать через посредство Хауса. Аргумен­тация последнего продолжала быть столь же удивительной для наивных зрителей—и наивных историков—-империалистской войны, как и раньше.

«Я объяснил сэру Сесилю (Спринг-Райсу), как я смотрю на положе­ние,—писал Хаус в своем дневнике 20 сентября.— Первое—в данный момент Великобритания господствует над своими союзниками, чего может быть не будет позже. Второе—Великобритания по всей вероятности полу­чит от Германии для союзников обязательство разоружения, с компенса­цией для Бельгии. Великобритания желает именно этого, а не раздела Германии, который произойдет, конечно, только "'вопреки ее протестам в том случае, если союзники одержат решительную победу. Он (Спринг Райс) согласился со всем этим, но он сказал, что германцы так недобро­совестны, их политическая философия так эгоистична и так безнравст­венна (!), что он затрудняется открыть с ними переговоры. Он боялся так­же что время еще не созрело для мирных переговоров» 1 .

Эту мысль, что «Великобритания в данный момент господствует над союзниками» (французы начали уже чувствовать стену тупика, а русские только что были разбиты при Танненберге) Хаус считал особенно ценной; мы находим ее и в письме «полковника» к Виль­сону,—под ближайшим наблюдением которого велось все дело 2. В телеграмме Спринг-Райса Грею о посредничестве президента Сое­диненных штатов говорится вполне определенно 3. Мы видели, что с этой мыслью согласился и английский посол; но Хаусу удалось убедить собеседника больше, чем в этом.

*****************************

1 Для этой—и предыдущей—цитат см. House, I, р . 333. Разрядка моя.—М . П .

2 House, I, р. 331.

3 Ibid., р. 335.

235

«Мне удалось показать сэру Сесилю, что со стороны Великобритании не умно было бы делать из этого конфликта большую игру. Если она получит разоружение и компенсацию за Бельгию, лучше это принять, чем рисковать колоссальными последствиями поражения Я также показал ему, что если союзники победят и Германия будет совершенно разбита, тогда ничем не удержишь Россию (there would be no holding Russia back) и будущее положение будет едва ли лучше прошлого»1. Что Спринг-Райс и с этим согласился, показывает его телеграмма Грею.

«Если война будет продолжаться, возьмет верх или Германия, или Россия. Оба исхода будут роковыми для европейского равновесия. Следова­тельно, настоящий момент является более подходящим для соглашения, укрепляющего принцип равновесия»2.

Хаус конечно жестоко ошибался, если он думал, в этот ранний период его дипломатической карьеры, когда цинические откровен­ности насчет бельгийского нейтралитета были еще далеко впереди, что для Англии «этот конфликт» не был «большой игрой». Это была несомненно большая игра—но на море. Разоружение Германии на суше не только не было обязательным условием для Англии, но вовсе не отвечало ее интересам. «Иначе не удержишь Россию...». Беда была в том, что на суше-то немцы уже потерпели поражение,— а флот их был цел, и чем дальше, тем больше морское оружие ока­зывалось решающим оружием в их борьбе против Антанты.

Если это, может быть, не вполне отчетливо представлял себе Хаус, это было совершенно ясно ближе соприкасавшемуся с англий­скими военными и морскими верхами Пэджу.

«Не обманывайте себя,—писал последний «полковнику» 15 сентября 1914 г.,—...если германский флот не выйдет в море и не будет разбит очень скоро, война будет продолжительнее, нежели думает большинство».

С другой стороны, в Германии наконец начали понимать на­стоящую роль Соединенных штатов.

«Германия очень возмущена тем, что американцы продают военное снаряжение Франции и Англии,—писал из Берлина в ноябре Дже­рард,—... мое положение становится все труднее благодаря продаже США снарядов Франции и Англии» 3.

Хаус, со своей стороны, начал наконец понимать, что переговоры, пока они ведутся в Вашингтоне, вертятся в порочном кругу. Это еще раньше стал понимать Бернсторф, которого «нейтральное» правительство Штатов лишило права непосредственно сноситься с Бер­лином: мы видели, что Спринг-Райс сносился с Греем так же сво­бодно, как в мирное время. И несомненно от Бернсторфа шла мысль, что «кто-то» (он избегал называть Хауса, понимая очевидно, как мало популярно теперь это имя в Берлине) «от имени президента должен поехать сначала в Англию, а потом через Канал» (т. е. в кон­тинентальную Европу—проще говоря, в Германию). Это было еще в конце сентября. Но, чтобы поехать «через Канал» в Германию,

**************************

1 House, I, р. 334.

2 Ibid., р. 334. Разрядка в обоих случаях моя.—М . П .

s Ibid., p. 340 и 434.

236
нужно было оттуда иметь приглашение, или хоть намек на пригла­шение. Этого намека не было до декабря. Циммерман ответил на письмо «полковника» от 5 сентября только 3 декабря. Ответ был очень сухой и неопределенный. Во всяком случае «в принципе» немцы не отклоняли посредничества Вильсона—и соглашались вы­слушать конкретные предложения «другой стороны». Только при очень либеральном толковании можно было назвать это «предложе­нием мирных переговоров со стороны Вильгельма». Но союзникам дозарезу нужно было такое предложение иметь, ибо тупики на обоих фронтах, западном и восточном, вырисовывались с ужасающей от­четливостью, и сухопутное военное командование союзников начало наконец искать вневоенных выходов из положения.

В середине января 1915 г. Пэдж официально писал Брайану:

«Я завтракал сегодня о генералом Френчем (тогда—английским главнокомандующим во Франции.—М. П.), который приехал сюда (т. е. в Лондон) для секретного военного совещания. Он говорил конечно совер­шенно конфиденциально. Он говорит, что военное положение—безвыход­ное. Германцы не могут взять ни Парижа, ни Кале. С другой стороны, союзникам понадобятся год, может быть два года, и бесчисленные потери людьми, чтобы выгнать германцев из Бельгии. Понадобятся, может быть, четыре года и неограниченное количество людей, чтобы вторгнуться в Германию. Он мало верит в помощь русских, поскольку дело идет о победе над Германией. Русские вздули Австрию и вздуют Турцию, но на большее от них он не надеется. Говоря только за себя и совершенно доверительно, он сказал мне о мирном предложении, которое, по его словам, президент, по просьбе Германии, переслал в Англию. Предложение это, сказал он, состоит в том, чтобы закончить войну на условии очищения германцами Бельгии и взятия ими на свой счет ее восстановления. Личное мнение Френча, что Англия должна принять это предложение, если оно будет сопровождаться еще дополнительными предложениями, удовлетворяющи­ми других союзников,—как например возвращения Франции Эльзас-Лота­рингии и согласия, чтобы Россия заняла Константинополь» 1.

В бумагах Пэджа напечатана «памятная записка» о том же свида­нии, дающая кое-какие интересные дополнительные подробности. По изложению этого «меморандума» (адресованного повидимому Хаусу) Френч еще резче подчеркивает полную безвыходность положения с чисто военной точки зрения, говоря между прочим:

«Германия располагает вполне достаточным количеством и людей, и продовольствия для продолжительной борьбы; и если она использует всю медь, которая находится в домашнем употреблении в ее пределах, она будет иметь достаточное количество боевого снаряжения. Она еще далека от своего конца как в военном, так и в экономическом отношении». Гене­рал Френч высмеивал популярную идею «сокрушения милитаризма» раз на­всегда. Даже если бы это не было неизбежно, было бы желательно сохра­нить Германию как первоклассную державу. Мы не можем обезоружить ее народ навсегда. Мы должны предоставить ей и всем другим делать то, что они находят нужным; и мы должны вооружаться сами против них так хорошо, как только мы можем» 2.

Ссылка Френча на переданное будто бы Через Вильсона предло­жение Вильгельма начать переговоры на условиях признания по-

**************************

1 House, I, р. 360— 361.

3 Page, удешевл. издание, I, р,. 427— А28. Разрядка моя.—М . П .

237

ражения Германии (к чему, к слову сказать, никаких объективных оснований не мог указать и сам Френч,—понимавший, как мы сей­час видели, что Германия располагает еще средствами для продол­жительной борьбы) должна была вызвать сильное смущение в Ва­шингтоне. Там же ведь ничего подобного не имели,—было только письмо Циммермана с соглашением выслушать мирные предложе­ния союзников, не больше. В ответ на жалобы Пэджа, что герман­ское мирное предложение ему даже не сообщили к сведению,—не говоря уже о том, чтобы переслать его через американское посоль­ство,—Хаус сконфуженно писал, что _

«собственно говоря, никто не делал никаких прямых предложений. Я только имел неоднократные неофициальные разговоры с различными послами, да получил сообщение Циммермана, которое навело президента и меня на мысль, что теперь могли бы быть начаты неофициальным путем мирные переговоры» 1.

По существу дела на этот раз предложение начать мирные пе­реговоры пришло в Вашингтон из Лондона. 20 декабря 1914 г. «полковник» записал в своем дневнике, что Спринг-Райс неожи­данно вызвал его от Вильсона на их конспиративную квартиру и сообщил, что есть 

«кое-что от сэра Эдуарда Грэя касательно наших мирных предложе­ний; он2 думает, что было бы нехорошо со стороны союзников противиться предложению, которое заключало бы в себе вознаграждение Бельгии и удовлетворительный план разоружения. Сэр Эдуард просил мне сообщить, что это его личный взгляд. Я вернулся в Белый дом. Президент... был в восторге и желал знать, могу ли я поехать в Европу в ближайшую субботу» 3. .

Через три дня Спринг-Райс сообщил Хаусу новую телеграмму Грея по тому же сюжету, где еще раз подчеркивалось, что это только его, Грея, личное мнение и что он об этом не говорил даже еще с ан­глийским кабинетом, «тем менее с союзниками. Он чувствовал, что будут затруднения с Францией и Россией...». Спринг-Райс вы­сказал предположение, что Франция вероятно пожелает иметь «французскую часть Лотарингии» и что Россия пожелает иметь Константинополь (вот откуда пошло «предложение Вильгельма» в том виде, в каком оно дошло до Френча!). Хаус был очень недово­лен всей этой вереницей подводных камней, которая вырастала на пути его проекта, и заявлял, что сначала нужно говорить об эвакуации и вознаграждении Бельгии и о разоружении, а об этих подробностях потом...

«К моему удивлению он (Спринг-Райс) сказал, что с вознаграждением Бельгии дело легко уладить, так как все державы охотно распределяют между собою возмещение убытков, которые понесла эта маленькая храб­-

**************************************

1 Page, удешевл. издание, I, р. 425—426.

2 По буквальному смыслу—Спринг-Райс, но из дальнейшего видно, что Грей.

3 House, I, р. 347.

238

рая нация. Не без удивления я также услыхал от него, что он видит при­знаки того, что он называл «общей паникой среди европейских народов», как он думал потому, что «большинство из них боится революции»1.

Наши документы не дают никакого ответа на вопрос, почему Хаус не исполнил желания Вильсона «ехать в следующую субботу». Сам «полковник» признавал, что надо было ковать железо, пока го­рячо.

«Я думаю,—писал он впоследствии,—что если бы можно было начать переговоры в ноябре, мы добились бы очищения Франции и Бель­гии и в конце концов вынудили бы мир, который покончил бы с милитариз­мом на суше и на море...» 2.

Так как дневник Хауса за промежуток от 24 декабря по 11 ян­варя не опубликован (и, вероятно, не даром), остается гадать. По-видимому англичане требовали, чтобы в случае неудачи переговоров с немцами, Соединенные штаты немедленно вступили в войну, чего и Вильсон и Хаус, еще занятые тогда панамериканским проектом, в тот момент хотели всячески избежать. На связь с южноамерикан­скими переговорами есть прямое указание в записи дневника от 20 декабря: «Он (Вильсон)... думал, что, прежде чем я уеду, мне нужно закончить наши южноамериканские дела, чтобы иметь руки свободными...» 3. А что именно в эти недели делалась попытка втя­нуть Штаты в войну, свидетельствует хронологическое совпадение начала переговоров с поездкой на англо-французский фронт изве­стного нам полковника Сквайнера (конец ноября—декабрь 1914 г.). Целью этой поездки, когда (нейтральному!) американскому офицеру показывали и рассказывали положительно все, не скрывая от него никаких деталей, так что он пять недель был фактически членом штаба английской армии, могло быть только одно: подготовить всту­пление американской армии в войну. Инициатором поездки был Китченер, который, в противоположность Френчу, видел выход из тупика не в мире, а в вооруженном вмешательстве Америки 4.

Хаус отплыл на «Лузитании» только 30 января 1915 г., и поте­рянный месяц очень испортил дело. За этот месяц начались систе­матические налеты цеппелинов на Лондон,—Германское выступле­ние, которое по своему психологическому эффекту мало чем отли­чалось от потопления «Лузитании» в следующем мае месяце: и то, и другое, имея самое ограниченное военное значение (если вообще имели какое-либо), страшно раздували антигерманскую травлю. В Лондоне создалось такое настроение, что Грей испугался своих авансов и поспешил «прикрыться», послав Спринг-Райсу официаль­ную депешу, где ругательски ругал американцев за их якобы гер­манофильство. Хаус буквально «Христом-богом» (for the love of Heaven) умолял Бернсторфа как-нибудь повлиять в Берлине, чтобы нелепая цеппелиниада прекратилась. Но что мог сделать Берн-

*****************

1 H ouse, I, р. 348.

2 P a g e, р. 423.
3 H ouse, I, р. 347. Многоточия оригинала.

4 См. обо всем этом, Page, III, р. 201 и сл.

239

сторф, даже если бы он был более непосредственно связан с Берли­ном, когда и его самое высшее начальство, канцлер и министр ино­странных дел, было совершенно бессильно перед взбесившимся юнкером (порода много более опасная, чем «взбесившийся обыва­тель» Энгельса)? 1

Нервный и впечатлительный Спринг-Райс (о его болезненности постоянно упоминается в дневниках и письмах Хауса) хорошо от­ражал путаницу лондонских настроений: он «говорил одну минуту оптимистически, следующую минуту пессимистически, абсолютно противореча самому себе...». В Вашингтоне просто переставали понимать что бы то ни было, и уже одно это было достаточным ос­нованием для того, чтобы ехать в Лондон. Хаус попробовал сначала вести дело очень быстрым темпом: в субботу вечером он был в Лон­доне, в воскресенье утром у него было первое свиданье с Греем. Это было то самое свиданье, где английский министр трактовал друга президента Вильсона как одного из членов английского ка­бинета (см. очерк 1). Грей видимо старался всячески избежать охлаж­дения англо-американских отношений,—считая, что допустить такое охлаждение было бы величайшей ошибкой британской дипломатии. И он легко достиг того, что впечатление от его грубой депеши Спринг-Райсу быстро, изгладилось из воспоминаний «брата Ионафана». Но дальше был подводный камень, который никак нельзя было обойти: «Грей решительно настаивал на том, что мы (Соединенные штаты) должны войти в число поручителей за сохранение всеобщего мира» (come into some generaly for world—wide peace) ? В другой, несколько смягченной форме это было все то же требование—чтобы Штаты воевали с Германией, если та не подчинится. Хаусу пришлось, «уклоняться»—и разговор в сущности кончился ничем... Он был началом длинной серии таких же разговоров. Проходил день за днем, неделя за неделей, а Хаус все сидел в Лондоне, и все его убе­ждали, что Америка должна вмешаться; почему-то он «очень уди­вился», что эту точку зрения разделял и Пэдж, хотя от Пэджа этого можно было ждать с первого дня войны. Тем временем стало выяс­няться, что военного тупика больше нет. Открыто Грей ссылался на то, что германцы предприняли обширные наступательные дей­ствия против русских и что пока эта операция не дала тех или дру­гих результатов, бесполезно начинать разговоры в Берлине, так как ясно, что этими результатами определятся германские требо­вания. Но постепенно выяснилось, что дело не в восточном фронте— или, точнее, не в русском его участке. Уже 13 февраля Грей по­святил своего американского друга в план английской интервенции на Балканах. «Он рассказал мне о плане—перевезти английские войска в Салоники и таким путем проникнуть в Сербию. Он думает,, что 200 тыс. британских солдат безопасно могут быть выделены туда. Греция охотно присоединится к союзникам». А 20 февраля

***************************

1 H ouse, I, р. 359 и 353—355.

2 H o u se, I, р. 370, Письмо к Вильсону 9 февраля 1915

240

«сэр Эдуард сказал, что союзники намерены форсировать Дарда­неллы и что это возьмет у них от трех до четырех недель»

«Пэдж имел случай наблюдать, как оптимистически были настроены британские правительственные круги,—пишет биограф американского дипломата.—В марте 1915 года он был в гостях у первого министра в Уольмер-Кастле; однажды вечером Асквит отвел его в сторону, сообщил ему о подготовке к прорыву Дарданелл и объявил, что союзники через две недели будут в Константинополе. Это не было выражением надежды со стороны первого министра; это была полная уверенность»2.

Раз немцы не шли ни на какие уступки в морском вопросе— налеты цеппелинов, если они имели какой-нибудь военный смысл, можно было рассматривать только как начало атаки англичан в соб­ственном доме, через голову английского флота,—раз они в это именно время сделали первую попытку заблокировать Англию под­водными лодками, идея сдерживать Россию германской армией должна была все более и более терять под собой почву. Пэдж был весьма посредственным дипломатом и политиком, но недурным психологом-наблюдателем. Когда он писал Хаусу: «Англия конечно не хочет завоевывать Германии. Если Германия покажет, что она не хочет завоевывать Англии, война может кончиться завтра», он был совершенно прав. Но Германия в эти месяцы именно показы­вала, что она хочет завоевать Англию,—и, что хуже всего, показы­вала это, не имея для осуществления такого проекта никаких реаль­ных средств. Англичане должны были искать других способов «удерживать Россию», и им казалось что один такой способ они нашли: подчинить себе Балканы и захватить Константинополь—и царь лиш­ний раз должен будет кланяться в ноги английским империалистам.

О том, что и царская дипломатия обнаружила в этом деле доста­точную смышленность и изворотливость, и о том, как эта диплома­тия добилась от Англии, хотя и бронзового, но все же векселя на Константинополь и проливы, я рассказал в другом месте 3.

При такой обстановке успех поездки Хауса зависел всецело от желания немцев заключить мир. Если верить Джерарду, как раз в се­редине февраля последний шанс на это еще не был потерян. Конечно, писал он Хаусу 15 февраля 1915 г., «Германия не станет платить вознаграждения Бельгии или кому бы то ни было», но «разумный мир она примет». Только, предупреждал он, «это вопрос дней и, может быть, часов». Раз начнется подводная блокада (она только что была провозглашена), не может быть речи о переговорах, пока не обнару­жится ее успех или полная неудача: тогда мир будет невозможен «до следующей фазы войны» 4. «Это вопрос почти часов», повторял он еще раз,—а Грей заставлял Хауса терять в Лондоне недели...

*************************

1 House, I, р. 379 и 386.

2 Page, удешевл. издание, I, р. 430.

3 См. статью «Царская Россия и война», стр. 154—192. «Бронзовым» векселем в старое время называли вексель, по которому нельзя было или очень трудно было что-нибудь получить.

4 House, I, р. 382—383.

241
«Эти люди (англичане) медленно двигаются,—отвечал Джерарду на его настояния Хаус,—когда я попробовал говорить им о вашем мнении, что необходимо действовать быстро и что вопрос стоит скорее о часах, чем о днях, я увидал, что это безнадежно. Конечно это до известной степени и неизбежно, независимо от их желания или нежелания двигаться быстро, по той причине, что они не могут действовать одни; а столковаться с союз­никами требует невероятно продолжительного времени, особенно с Рос­сией...»

Из силы, которую должна была уравновешивать Германия, русский союзник превращался в один из аргументов системы «оттяжек».

Грей сначала хотел оттянуть поездку Хауса в Берлин до про­рыва англичанами и французами Дарданелл, но становилось все очевиднее, что, если откладывать еще, ехать вообще будет незачем. Письма Циммермана становились все суше и холоднее. Один раз он подчеркивал, что Германия ничего не намерена платить Бельгии, другой раз, что основным условием мира является отказ Англии от ее монопольного положения на море, т. е. что противник должен уступить в том именно пункте, из-за которого он начал воевать...

«Я надеюсь, что вы приедете скоро,—писал Джерард 6 марта. Фон Ягов (германский министр иностранных дел.—М. П.) говорит, что он надеется на ваш приезд, и хотя я не вижу теперь никаких перспектив на мир, вы могли бы познакомиться с общим положением и были бы лучше подготовлены к разговорам в других столицах...» «Канцлер больше не имеет влияния (is not boss now). Гораздо влиятельнее фон Тирпиц и Фалькенгайн (начальник штаба), в особенности потому, что канцлер надоел императору, и между всеми этими борющимися властями идут большие интриги. Как это ни странно, наиболее благоприятно расположен к при­нятию разумного мира главный военный штаб,—а фон Тирпиц не желал принять наши последние предложения» (Вильсон предлагал Германии отказаться от подводной блокады, если англичане исключат из списка контрабанды съестные припасы)1.

Именно фон Тирпиц теперь, когда ставка была поставлена на подводную блокаду,—а на сухопутном фронте германцы еще не вышли из «тупика» (они начали выходить двумя месяцами позже, когда началось наступление Гинденбурга на восточном фронте),— был главной фигурой.

7 марта Грей решил отпустить Хауса. Никакой опасности, что мирные переговоры начнутся до прорыва Дарданелл, не было,— была скорее опасность, что, в данной стадии войны, они не начнутся совсем. Ознакомиться же с общим положением в Германии англи­чанам было еще гораздо интереснее, чем Хаусу: его поездка, опять не имея реального значения для восстановления мира, снова была «глубокой разведкой» в лагере противника, притом в такой форме, против которой противнику—пока он не решил разорвать с Амери­кой вообще—трудно было возражать. Хаус поехал через Париж. По собственной инициативе он пожелал иметь беседу с Делькассе. Грей сначала был против этого, но потом согласился, предупредив Хауса, чтобы он в разговорах с французским министром иностранных дел «был поосторожнее». В Берлин «полковник» приехал только

***********

1 H o u se , I, р. 377, 383, 395—396.

242

20 марта—и дальше вечного Циммермана сначала не пошел. Ни канцлера, ни фон Ягова не было в городе, о Вильгельме (помня прош­лую настойчивость Хауса в этом вопросе) говорили в предположительном смысле: «может быть пожелает видеть». Джерард прямо преду­преждал, что не пожелает. Хаус сделал несколько новых и интерес­ных знакомств—с Ратенау, фон Гвиннером, Гельферихом—но это была либо Германия прошлого, либо Германия будущего, а не решаю­щие люди Германии эпохи войны *. Постепенно на сцене появились фон Ягов и канцлер.

«Я нашел, что гражданское правительство так же разумно и хорошо настроено, как его партнеры в Англии,—писал 26 марта «полковник Виль­сону,—но в данный момент оно бессильно» 2.

Чтобы вообще иметь какое-нибудь подобие переговоров, приш­лось поставить совершенно академический вопрос о «свободе морей» (конкретнее о неприкосновенности частной собственности в открытом море и о нраве всех невоюющих свободно пользоваться океанскими путями: мы видели, что Англия фактически блокировала весь конти­нент). Никакой уверенности что Англия согласится хотя бы разго­варивать на эту тему, не имея предварительного согласия противника ограничить его морские вооружения, у Хауса быть не могло. Но надо же было о чем-нибудь говорить с германскими министрами. Смысл поездки все больше и больше сводился к разведке. Написать о ее результатах Хаус мог только с обратного пути, из Парижа, уже в апреле; платя тою же монетой, немцы поставили Джерарда почти в в то же самое положение, по части секретной корреспонденции, в ка­кое был поставлен в Вашингтоне Бернсторф; не совсем однако в такое, поскольку в Берлине больше боялись Вильсона, чем в Вашингтоне Вильгельма.

«В первый раз я могу разговаривать с вами свободно, с тех пор как я уехал сюда»,—писал Хаус Вильсону 11 апреля 1915 года; «сюда» значило «"На континент Европы»—с Англией американские связи были безупречны. «Моя поездка в Берлин была чрезвычайно утомительна и во многих отно­шениях неприятна. Я не встречал там ни одного человека, какого бы то ни было общественного положения, который бы немедленно не припер меня к стене и не начал со мной спора о продаже нами военного снаряжения союз­никам, и тон этих разговоров был иногда оскорбителен. На улице затрудня­ешься говорить по-английски, из страха подвергнуться издевательствам...» «Я нашел в правительственных кругах отсутствие слаженности, что пред­вещает плохое будущее. В гражданском правительстве раздоры... Военное и гражданское начальство действует несогласованно... Фалькенгайн и фон Тирпиц имеют больше влияния на императора, чем кто бы то ни было, но Фалькенгайн не популярен в армии вообще... Популярный герой— Гинденбург, и он один осмеливается возражать императору»4.

Заканчивалось письмо утешительной надеждой на будущую «более демократическую» Германию,—что во главе и этой«демокра-

*********************

1 Имя Ратенау всем известно, Гельфериха очень многим. Фон Гвиннер—инциатор Багдадской ж. д.

2 House, I, р. 404—407.

3 House, I, р. 417—418.

243

тической» Германии будет все тот же Гинденбург, этого Хаусу ве­роятно не снилось—хотя имели же Штаты в прошлом восьмилетнее президентство Гранта, главнокомандующего северян в гражданской войне... Противополагать монархию демократии как войну миру— более чем поверхностная точка зрения.

В этом Хаус мог бы убедиться сразу из своей переписки с Греем по поводу «свободы морей». В Берлине писал он Грею, единственный сюжет, «которым я вызвал достаточный энтузиазм» (попросту говоря, единственный, о котором там соглашались говорить),—была эта са­мая «свобода морей».

«Ваши новости из Берлина не очень ободряют,—отвечал ему Грей (24 апреля—на письмо от 12 из Парижа...).—Выходит, что разговоры Бернсторфа о мире были просто мошенничеством (fudge). То, что выслушали из Берлина и нашли там, подтверждают мне из другого источника, нейт­рально, но не американского. Что касается «свободы морей», то если Германия думает, что ей позволят свободно вести войну с другими нациями как она хочет, это не серьезное предложение. Но если Германия захочет после этой войны войти в некоторого рода Лигу наций, дав и получив те же самые гарантии против возобновления войны, какие дадут и получат другие нации, ее издержки на вооружение могут быть сокращены и созданы порядки, обеспечивающие «свободу мроей». «В мирное время море во всяком случае свободно» 1.

Последняя фраза звучала явным издевательством. Хотя прорыв Дарданелл к этому времени уже имел первую неудачу, балканская программа Англии далеко еще не была исчерпана—и мир сейчас ей не был нужен. «Полковник» был близок к истине, когда он писал пре­зиденту Вильсону еще в феврале:

«Психологический момент для того, чтобы кончить войну был в конце ноября или в начале декабря, когда все дело имело такой вид, как будто война зашла в безвыходный тупик. Вы помните, что мы пытались втолковать это сэру Сесилю и пытались действовать быстро, но без успеха»2

В марте поездка Хауса могла иметь значение только разведки в неприятельском стане.

«Я не нашел в Берлине благоприятных условий для разговоров о мире,—писал он Грею 12 апреля,—поэтому я не остался там долго и не много разговаривал. Поездка однакоже имеет большую цену, и я чувствую, что теперь я знаю истинное положение там, что делает возможной более разумную линию поведения» 3.

Это было приобретение не только для вашингтонского прави­тельства, но и для лондонского кабинета. Особенно, если прибавить, что из своей берлинской поездки Хаус вынес впечатление, что гер­манцы

«Видимо пытались культивировать хорошие отношения как с Фран­цией, так и с Россией, с целью заключить с ними сепаратный мир» 4.

*************************

1 H ouse, I, р. 428—429. Разрядка моя.—М . П .

2 Ib id ., р. 385. Разрядка моя.—М . П .

3 Ibid., р. 421.

i Ibid., р. 405. Письмо к Вильсону из Берлина от 20 марта 1915 г.

244

Грей был прав, что с Делькассе нужно было разговаривать осто­рожно. С русскими совсем не разговаривали—на них в это самое время пытались надеть намордник—в Дарданеллах.

«Историк-марксист» 1930 г., т.  X V .