О подготовке к летнему наступлению 1917 года - Михаил Зарезин

Как я понимаю, военные цели этого грандиозного наступления мало интересовали его организаторов, важнее были внутриполитические последствия. Но и тут задуманное осуществить не удалось...

http://regiment.ru/Lib/A/28/1....

Ростунов И.И. Русский фронт первой мировой войны. – М.: «Наука», 1976.

Глава 6. Семнадцатый год

Летнее наступление

Вопрос о проведении крупного наступления на русском фронте, запланированного еще до Февральской революции, встал перед Временным правительством сразу же после прихода его к власти. 9 (22) марта военный и морской министр А.И. Гучков направил и. д. верховного главнокомандующего М.В. Алексееву письмо, в котором говорилось: «Нам необходимо установить одинаковое понимание современного положения дел, считаясь в оценке последнего лишь с жестокой действительностью, отбросив всякие иллюзии.

А.И. Гучков

М.В. Алексеев

-351-

Только установив это единомыслие, нам, быть может, удастся принять какие-либо осуществимые меры для спасения армии и государства. Точно так же и во всех намечаемых вами, совместно с союзными нам армиями, оперативных планах необходимо исходить только из реальных условий современной обстановки»{81}.

А.И. Гучков информировал генерала Алексеева о крайне трудном положении, в котором находилось правительство. «Временное правительство, – писал он, – не располагает какой-либо реальной властью и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, кои допускает Совет рабочих и солдатских депутатов, который владеет важнейшими элементами реальной власти, так как войска, железные дороги, почта и телеграф в его руках. Можно прямо сказать, что Временное правительство существует лишь, пока это допускается Советом рабочих и солдатских депутатов. В частности, по военному ведомству ныне представляется возможным давать лишь те распоряжения, которые не идут коренным образом вразрез с постановлениями вышеназванного Совета»{82}. Одновременно Гучков сообщал, что обстановка в тылу не позволяла в ближайшие месяцы выслать в армию сколько-нибудь значительные людские пополнения.

М.В. Алексеев, со своей стороны, 9 (22) и 12 (25) марта представил Гучкову два доклада, в которых изложил тяжелое положение вооруженных сил{83}. События последних дней, по его словам, резко изменили стратегическую обстановку. Балтийский флот небоеспособен. Такой же развал при существующих условиях мог начаться и в сухопутных войсках. «...Нет никакой надежды, – писал Алексеев, – что мы успешно и уверенно, как раньше, будем сдерживать волну германского нашествия»{84}.

С целью коренного улучшения положения и закрепления уже достигнутых результатов Алексеев считал важным успокоить армию, сделать ее боеспособной, привести в порядок расстроенный Восточный фронт. «В этом направлении, – продолжал он, – необходимо принятие неотложных и решительных мер, не медля ни одного дня, так как в противном случае с гибелью армии гибнет и Россия. Петроград в опасности, а с ним в опасности и вся Россия, и германское ярмо близко, если только мы будем потакать Совету рабочих депутатов и идти дальше по пути разложения армии вместо энергичного водворения дисциплины не только в войсках, но и в народных массах»{85}.

Нарисовав безрадостную картину состояния вооруженных сил и высказав соображения о мерах по их оздоровлению, Алексеев делал заключение о невозможности в ближайшее время вести

-352-

наступательные действия, предусмотренные решениями конференций в Шантильи и Петрограде. Он писал, что на этих конференциях были приняты известные обязательства, и теперь дело сводилось к тому, чтобы с меньшей лотерей своего достоинства перед союзниками или отсрочить принятые обязательства, или совсем уклониться от исполнения их. Сила обстоятельств приводила к выводу, что в ближайшие 4 месяца русские армии должны бы «сидеть спокойно, не предпринимая решительной, широкого масштаба операции»{86}.

18 (31) марта в Ставке было проведено совещание представителей центральных управлений Военного министерства. Его участники пришли к выводу, что русская армия не сможет начать наступление в намеченный срок, т. е. во второй половине апреля. Они отмечали упадок дисциплины в войсках, расстройство железнодорожного транспорта и связанные с этим нарушения дела снабжения армии всем необходимым, нехватку продовольствия, невозможность отправки на фронт пополнений в ближайшее время вследствие неблагонадежности запасных частей. Было высказано мнение об отказе от весеннего наступления и переходе к обороне. В постановлении совещания было сказано: «Приводить ныне в исполнение намеченные весной активные операции недопустимо... Надо, чтобы правительство все это совершенно определенно и ясно сообщило нашим союзникам, указав на то, что мы теперь не можем, выполнить обязательства, принятые на конференциях в Шантильи и Петрограде»{87}.

А.А. Брусилов

Ставка решила запросить мнение руководителей фронтов по данному вопросу. Главнокомандующие Западным и Юго-Западным фронтами были сторонниками перехода в наступление, ибо чем быстрее войска будут втянуты в боевую работу, «тем они скорее отвлекутся от политических увлечений»{88}. В ответе главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта А.А. Брусилова говорилось: «...На военном совете всех командиров фронта под моим председательством единогласно решено: 1) армии желают и могут наступать, 2) наступление вполне возможно. Это наша обязанность перед союзниками, перед Россией и перед всем миром»{89}. Только главнокомандующий Северным фронтом Н.В. Рузский считал необходимым «отказаться в ближайшие месяцы от выполнения наступательных операций и сосредоточить все усилия на подготовке к упорной обороне»{90}.

Рузский Н.В.

Под влиянием соображений большинства главнокомандующих фронтами пересмотрел свои взгляды и Алексеев. 30 марта (12 апреля) -353-

он подписал директиву №2647 о подготовке наступления на русском фронте. В ней говорилось: «Учитывая настоящую обстановку и наши обязательства перед союзниками, принимая во внимание общее состояние армии и ее снабжений, я решил сохранить общую идею плана и при благоприятных условиях, по возможности, в первых числах мая произвести ряд наступательных действий»{91}. Направления главных ударов назначались примерно: для Юго-Западного фронта – прежние, для Западного фронта – на Вильно и для Северного фронта, если обстоятельства позволят ему перейти в наступление, – на Митаву. Кавказскому фронту ставилась задача удерживать свое положение. Черноморский флот должен был быть готовым оказать полное содействие возможным операциям Румынского фронта на Нижнем Дунае и в Добрудже, а Балтийский флот – скорее восстановить свою боеспособность. Директива особо подчеркивала, что при выполнении задач главнокомандующие обязаны были рассчитывать только на те силы, которыми они располагали{92}.

В письме Гучкову, мотивируя принятое решение, Алексеев отмечал: «Как бы ни были мы бедны в настоящее время средствами, все же выгоднее наступать, даже без полной уверенности в успехе, чем перейти к опасной обороне и обречь себя на необходимость подчиняться решениям противника. Расстройство армии и ее снабжений окажет свое вредное влияние нисколько не в меньшей мере при обороне, чем при активной операции»{93}. Он утверждал, что рассчитывать на успех обороны нельзя, ибо растянутый на 1650 верст русский стратегический фронт не допускал везде иметь сильные резервы. Противник всегда мог собрать более крупную ударную группировку и добиться победы раньше, чем подоспели бы резервы для оказания ему сопротивления. «Отсюда вывод: как ни тяжело наше положение, нам нужно начать весеннюю кампанию наступлением, что отвечает и настойчивым желаниям союзников»{94}.

Таким образом, план летнего наступления 1917 г. покоился примерно на тех же основаниях, что и план кампании 1916 г. на русском фронте. Разница заключалась лишь в том, что на этот раз главный удар наносился не севернее Полесья, как было в 1916 г., а южнее его силами Юго-Западного фронта. Если подходить к оценке общего замысла Ставки с чисто военной точки зрения, то в нем вряд ли можно усмотреть какие-либо существенные

-354-

погрешности. «План русского наступления, – писал Людендорф, – был задуман широко. Атаки должны были развиться у Рижского предмостного укрепления, на оз. Нарочь, у Сморгони и южнее и на всем фронте Восточной Галиции, от железной дороги Тарнополь, Зборов, Львов вплоть до Карпат. Центр тяжести лежал на юге»{95}.

Ставка, принимая в марте решение о переходе в наступление на русском фронте, еще руководствовалась стратегическими соображениями. В апреле-мае положение круто изменилось. На первое место стали выдвигаться мотивы политического порядка, задачи борьбы с нараставшим в стране революционным движением. Об этом красноречиво говорят материалы совещания главнокомандующих фронтами, которое состоялось 1 (14) мая в Ставке верховного главнокомандующего{96}. На нем было подробно обсуждено положение в армии. Участники совещания отмечали падение дисциплины, рост революционных настроений, стремление солдатских масс к миру во что бы то ни стало. Они пришли к выводу о необходимости перехода в наступление на русском фронте, видя в этом единственное средство спасения армии в России, восстановления пошатнувшегося авторитета у союзников{97}. Считалось, что наступление лучше всего провести в июне, поскольку в мае, как было намечено ранее, его осуществить нельзя ввиду неготовности армии.

Смысл намеченного наступления глубоко раскрыл В.И. Ленин. «Вопрос о наступлении, – писал он, – вовсе не как стратегический вопрос поставлен жизнью сейчас, а как политический, как вопрос перелома всей русской революции»{98}. И далее: «Наступление, при всех возможных исходах его с военной точки зрения, означает политически укрепление духа империализма, настроений империализма, увлечения империализмом, укрепление старого, не смененного, командного состава армии... укрепление основных позиции контрреволюции»{99}.

Наступление на русском фронте было выгодно прежде всего буржуазии. Член ЦК партии кадетов В.А. Маклаков говорил: «Судьба России в ее руках, и эта судьба решится очень скоро. Если нам действительно удастся наступать и вести войну не только резолюциями, не только речами на митингах и знаменами, которые носят по городу, а вести войну так же серьезно, как мы

-355-

ее вели раньше, тогда быстро наступит полное оздоровление России. Тогда оправдается и укрепится наша власть»{100}.

В.А. Маклаков

Наступления требовали высшие офицеры армии и флота, видя в нем единственное средство укрепления боеспособности войск. Так, командующий Черноморским флотом адмирал Колчак заявлял: «... Наступление, к чему бы оно ни привело, будет «водой на нашу мельницу». Если победа будет на нашей стороне, авторитет командного состава поднимется в результате успешно проведенной операции. Если будет поражение, все впадут в панику и обвинят в поражении большевиков, а нам дадут в руки власть, чтобы остановить катастрофу»{101}.

А.В. Колчак

Большую заинтересованность в наступлении на русском фронте проявляли и союзные державы. Оно должно было отвлечь главные силы противника с Западного фронта. Особый интерес к наступлению русской армии стал проявляться после провала апрельского наступления Нивеля. Союзники опасались германского контрнаступления, хотя это и не входило в намерение немцев{102}. Главное, что заставляло союзников настаивать на переходе русской армии в наступление, была опять-таки боязнь революции.

Временное правительство и не думало уклоняться от требований союзников, поскольку это целиком совпадало с его собственными интересами. Наступление находилось в тесной связи не только с внутренней, но и внешней политикой{103}. В.И. Ленин, раскрывая суть наступления с точки зрения внешней политики, писал: «Удовлетворить аппетиты империалистов России, Англии и проч., затянуть империалистскую, захватную войну, пойти по дороге не мира без аннексий (эта дорога возможна только при продолжении революции), а войны ради аннексий»{104}.

Началась усиленная подготовка к наступлению. Важно было морально подготовить к нему войска. Агитаторы Временного правительства разъезжали по фронтам, призывая солдат идти в наступление. Массовыми тиражами выпускались брошюры, листовки, воззвания. В них доказывалась необходимость наступления в интересах защиты российской революции. На фронт выехал сам министр – председатель Временного правительства А.Ф. Керенский, являвшийся одновременно военным и морским министром. Он выступал с речами на митингах, которые проводились преимущественно в районах намеченных ударов. Эти места «усердно и точно отмечались на разведывательных картах германского генерального штаба»{105}. Следовательно, проводимые

-356-

мероприятия по поднятию морального духа войск приносили больше вреда, чем пользы.

Согласно директиве Алексеева от 21 мая (3 июня) Ставка рассчитывала приступить к активным операциям около 20 июня (2 июля). Надеялись, что к этому сроку удастся оздоровить армию. Сменивший Алексеева на посту верховного главнокомандующего Брусилов назначил начало намеченных операций: 10 (23) июня – для Юго-Западного фронта и 15 (28) июня – для остальных фронтов. Но уже 2 (15) июня переход в наступление Юго-Западного фронта был отложен до 12 (25) июня, а затем еще на четыре дня. Это было сделано для того, чтобы Керенский успел посетить войска, которым предстояло наносить главный удар, и провести в них митинги с целью поднять наступательный дух{106}.

Сроки начала наступления переносились и на других фронтах. Но это вызывалось более глубокими причинами, чем на Юго-Западном фронте, а именно – отказом войск воевать. Солдаты открыто выражали свой протест против задуманного наступления. Особенно сильно он проявлялся на Западном фронте. Командование вынуждено было снять с передовых позиций и отправить в тыл ряд частей общей численностью до 30 тыс. человек{107}. Верховный главнокомандующий Брусилов, получая информацию о тревожном положении в войсках, вынужден был откладывать наступление. 25 июня (8 июля) он телеграфировал Керенскому об отсрочке наступления: на Северном фронте – на 5 (18) июля, на Западном фронте – не позднее 3 (16) июля, на Румынском фронте – не позднее 9 (22) июля. Основанием для принятия такого решения, как говорилось в телеграмме, «является нежелание войск наступать»{108}. Но и эти сроки не были выдержаны на Северном и Западном фронтах.

Большую помощь Временному правительству и верховному главнокомандованию оказывали меньшевики и эсеры. Они делали все, чтобы скрыть от солдат действительные цели наступления. 30 апреля (13 мая) 1917 г. было опубликовано воззвание Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, где у руководства стояли меньшевики и эсеры. В нем говорилось: «Помните, товарищи на фронте и в окопах, что вы стоите теперь на страже русской свободы. Вы защищаете российскую революцию, защищаете своих братьев рабочих и крестьян... Поклявшись защищать русскую свободу, не отказывайтесь от наступательных действий»{109}.

-357-

В конце мая-начале июня соглашателям удалось добиться принятия угодных для себя резолюций – наступление было одобрено I Всероссийским съездом Советов рабочих и солдатских депутатов и I Всероссийским съездом крестьянских депутатов.

Временное правительство сумело путем обмана солдатских масс начать наступление. Меньшевики и эсеры помогли буржуазии внушить войскам, будто это наступление диктовалось интересами революции. В.И. Ленин писал, что «свою задачу правительство могло выполнить лишь потому, что ему поверила, за ним пошла армия. Пошла на смерть, веря, что жертвы ее приносятся во имя свободы, во имя революции, во имя скорейшего мира»{110}. В случае успеха наступления буржуазия получала возможность серьезно укрепить свою власть. Если бы наступление окончилось неудачей, она могла обвинить большевиков, запретить их деятельность и перейти «к насилию над массами, к преследованию интернационалистов, к отмене свободы агитации, к арестам и расстрелам тех, кто против войны»{111}.

Примечания.

{81} «Стратегический очерк войны 1914-1918 гг.», ч. 7, стр. 121.

{82} Там же, стр. 122.

{83} Там же, стр. 41-43.

{84} Там же, стр. 42.

{85} Там же.

{86} «Стратегический очерк войны 1914-1918 гг.», ч. 7, стр. 42.

{87} «Разложение армии в 1917 году». 1917 г. в документах и материалах. М.-Л., 1925, стр. 11.

{88} «Великая Октябрьская социалистическая революция. Хроника событий» т. I. M, 1957, стр. 223.

{89} «Разложение армии в 1917 г.», стр. 30.

{90} «Стратегический очерк войны 1914-1918 гг.», ч. 7, М., 1923, стр. 130.

{91} «Стратегический очерк войны 1914-1918 гг.», ч. 7, стр. 58. План кампании 1917 г., как отмечалось (стр. 337), был утвержден 24 января (6 февраля). Главный удар наносился Юго-Западным фронтом на львовском направлении с одновременными вспомогательными ударами на Сокаль и Мармарош-Сигет. Румынскому фронту ставилась задача занять Добруджу. Северный и Западный фронты должны были произвести вспомогательные удары на участках по выбору главнокомандующих.

{92} «Стратегический очерк войны 1914-1918 гг.», ч. 7, стр. 59.

{93} Там же, стр. 130.

{94} Там же, стр. 132.

{95} Э. Людендорф. Мои воспоминания о войне 1914-1918 гг. Пер. с нем., т. 2. М., 1924, стр. 26. {96} Протокол совещания опубликован в кн.: «Стратегический очерк войны

1914-1918 гг.», ч. 7, стр. 133-151.

{97} Там же, стр. 148.

{98} В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 32, стр. 300-301.

{99} Там же, стр. 302.

{100} "Речь", 4 июня 1917 г.

{101} А.И. Верховский. На трудном перевале. М., 1959, стр. 275.

{102} П. Гинденбург. Воспоминания. Пер. с нем. Пг., 1922, стр. 45.

{103} В.О. Васюков. Внешняя политика Временного правительства. М., 1966, стр. 182-183.

{104} В.И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 32, стр. 301-302.

{105} «Стратегический очерк войны 1914-1918 гг.», ч. 7, стр. 66.

{106} Там же, стр. 66. {107} Там же, стр. 154.

{108} «Двинцы». Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев 1917 г. в Москве и документы. М., 1957, стр. 125.