Крестьянское движение в Сибири в период Колчака (2)

Первая часть очерка здесь - https://cont.ws/@mzarezin1307/...

http://scepsis.net/library/id_...

Виктор Эльцин

Крестьянское движение в Сибири в период Колчака

II. Состояние сельскохозяйственного рынка и земельная налоговая и финансовая политика колчаковского министерства

Причину сильного понижения доходности крестьянского хозяйства в 1919 году надо искать, прежде всего, в состоянии сельскохозяйственного рынка. Емкость и структура этого рынка определялись, главным образом, для Западной Сибири экспортом сельскохозяйственных продуктов: хлеба, масла, мяса и сельскохозяйственного сырья.

Вывоз хлеба из Сибири рос с поразительной быстротой:

в 1905 г.  17 млн [1]

в 1906 г.  28 млн [1]

в 1907 г.  44 млн [1]

в 1908 г.  58 млн [1]

Причём из хлебных продуктов вывозится преимущественно пшеница. В тесной связи с таким увеличением хлебного экспорта стоит расширение посевной площади.

Тобольская губерния увеличила площадь посевов хлебов с 1 000 000 дес. в 1897 году до 1 245 000 дес., Томская и Алтайская губ. увеличили площадь посева хлебов с 1 500 000 дес. до 2 402 000 дес. в 1913 году. Во всей Западной Сибири площадь запашек увеличена с 4 290 000 дес. в 1901 году до 7 000 000 дес. в 1910 году и в 1913 году доходила до 16 326 000 дес. В тех же Томской и Алтайской губ. площадь посева одной только пшеницы увеличилась за эти же годы с 588 000 дес. до 1 547 000 десятин, т. е. на 160%. Это явно указывает, что увеличение посева вызвано, главным образом, потребностями экспорта. Главная масса хлебных продуктов падает на Томскую и Алтайскую губернии, которые дают 40% всей собранной в Сибири пшеницы, а именно, 48 миллионов пудов в год. Избыток сельскохозяйственных продуктов рос с той же быстротой, особенно после переселения 1906 года. В Томской губ. перемол одного зерна, по данным Огановского[2], доходил до 15 миллионов пудов в год.

В связи с отсутствием после войны заграничного вывоза, а в последующие годы и «русского», остаток хлеба составлял в 1918 году, по сведениям колчаковской газеты «Енисейский Вестник» (№ 25), для Алтайской губернии 22 720 тыс. пудов овса и 40 464 тыс. пуд. других хлебов; для Енисейской губ. — 5919 тысяч пуд. овса и 8524 тыс. пуд. других хлебов; для Томской — 41 257 тыс. пуд. овса; для Семипалатинской — 923 тыс. пудов хлебов.

Из этих цифр ясно, что от отсутствия экспорта пострадали наиболее сильно Алтайская и Енисейская губернии. Это и объясняет, почему в этих губерниях создались условия, при которых стало возможным выступление всей массы крестьянства против колчаковщины. Ведь отсутствие экспорта ударило по доходности сравнительно зажиточных крестьян — что толкнуло их, несомненно в связи с общей налоговой политикой колчаковского правительства, в лагерь партизанского движения.

Огромное значение, кроме хлебного экспорта, имеет экспорт масла. О росте маслоделия дают представление цифры, взятые по Алтайской и Томской губерниям:

Что поражает при сравнении этих цифр, это поразительное различие в темпе роста между Томской и Алтайской губерниями. Например, в Барнаульском уезде мы имеем увеличение в 54 раза, в Бийском — в 53, а в Змеиногор{ском} — в 50 раз; Каменский уезд Томской губ. дает увеличение в 47 раз, Кузнецкий — в 20 раз и Томский — в 24 раза. В среднем, таким образом, Алтай превышает Томскую губернию в два раза. Наиболее высокую цифру в Томской губернии даст Каменский уезд, который наряду с Минусинским играл крупную роль в партизанском движении Сибири.

На Томскую и Алтайскую губернии падает 50,2% всего экспорта масла, тогда как на Тобольскую всего 24,3% (в 1909 г.). В отличие от Тобольской губернии в Томской и Алтайской губерниях преобладали не артельные заводы, а частновладельческие, но хотя первые составляли всего лишь 42–43% всех маслодельных заводов, однако их производство равнялось почти половине всего Томского и Алтайского маслоделия. Артели образовали союз сибирских маслоделов. Они же открыли свои лавки в разных селах, а в городах — конторы для приема масла и сношения с заграничными экспортными фирмами.

В связи с отсутствием экспорта Огановский считает, что для Западной Сибири (главным образом Алтая) в 1918 г. излишек масла выразился в сумме 1,5 миллионов пудов. Всего маслоделие в 1909 г., по подсчётам Головачева, давало крестьянскому населению Западной Сибири и Степного края 43 миллиона рублей ежегодного дохода. В годы войны для Алтайской губернии Колосов считает доходы от всего хлебного и масляного заграничного экспорта в 75 миллионов рублей[3]. Таким образом мы видим, какую огромную сумму дохода потеряло крестьянское хозяйство Сибири в связи с отсутствием экспорта за границу и в Россию. Этот вопрос нас вплотную подводит к проблеме сельскохозяйственного рынка в Сибири. Первое, что обнаруживается, — это отсутствие центрального хлебного рынка. При отдаленности внешнего рынка это вызывает разнобой в ценах и как результат господство на рынке мелких и средних скупщиков. «Цены стоят ниже в местностях, отдалённых от жел. дор.» (Головачев). В годы же полного отсутствия экспорта — какими были 1918 и особенно 1919 год — разнобой в ценах достиг максимальных размеров — причём в то же время мы имели сильное расхождение в ценах на сельскохозяйственные и промышленные продукты.

Представление о расхождении цен на различных рынках для 1919 года дают нам следующие данные[4]:

Рыночные цены Сибири и Дальнего Востока с 1-го по 20-е декабря:

Картину сибирских «ножниц» можно было себе представить из следующей таблицы цен, позаимствованной нами из газеты «Каменская Мысль»:

.

Как известно, харбинский рынок был в некотором роде центральным рынком для Сибири. Поэтому ножницы нашли в нем также место: если мука вздорожала в Харбине на 50%, масло на 40% — то обувь на 100%, мануфактура бумажная на 125%, хозяйственный инвентарь на 100% и хоз. предметы на 160%.

Эти ножницы в разных районах принимали «местный» характер ввиду сильного расхождения цен по отдельным районам.

Так, в Павлодаре в среднем для сельскохозяйственных продуктов вздорожание выражается в цифре 15 раз, — а для промышленных продуктов в 45 раз. Это становится вполне ясным, ибо Павлодарский уезд давал ранее на вывоз 3,5 миллиона пудов пшеницы в год.

Какова же была политика вначале Сибирской областной думы, а затем колчаковского министерства, созданных волею контрреволюционного переворота? В каком отношении находилась эта политика к крестьянству? Считалась ли она с теми обнаруженными нами в крестьянском хозяйстве процессами, которые наступили в результате самого сильного сокращения вывоза и вследствие этого понижения доходности и товарности сельского хозяйства? Обеспечивала ли она крестьянскому хозяйству выход из тупика — или наоборот, вступила в конфликт с потребностями крестьянского хозяйства? Если вступила, то какие слои крестьянства главным образом затрагивала своим воздействием? Разрешение этих вопросов наполовину даёт ключ к объяснению социально-экономических пружин партизанского движения в период колчаковского господства. Как мы уже указывали, отсутствие сколько-нибудь значительных пространств частновладельческих земель в Сибири (за исключением Тобольской губернии) — придавало разрешению земельной проблемы исключительный характер государственного регулирования земельных отношений, тем более, что вся земля принадлежала государству.

Вместо того чтобы заняться этим вопросом, который для Сибири имел большое значение и создавал массу местных конфликтов и столкновений — министерство земледелия занялось проблемой помещичьего землевладения. В этом вопросе сказалась борьба двух общественных группировок: с одной стороны, «просвещённой» буржуазии, считавшей необходимым устранить претензии бывших помещиков на возврат отобранных от них революцией земель и с другой — помещиков, окопавшихся в армии (главным образом, в штабе верховного главнокомандующего в лице начштаба Лебедева) и требовавших принципиального признания за ними прав на их бывшие земли. Но, как и всегда бывает в таких случаях, — закон явился компромиссом, причём — как и всякий компромисс — он потерял в то же время необходимую ясность и поэтому скорее был ничего не говорящей декларацией, нежели законом о земле. Постановление о посевах от 3-го апреля гласило, во всяком случае, что

«Урожай принадлежит тому — кто сеял… Земли же, которые обрабатывались исключительно или преимущественно силами самих владельцев земли, хуторян, отрубников, укрепленцев, принадлежат возвращению их законным владельцам»

… и дальше:

«Стремясь обеспечить крестьян землей на началах законных и справедливых, правительство с полной решимостью заявляет, что впредь никакие самовольные захваты ни казённых, ни общественных, ни частновладельческих земель допускаться не будут, и все нарушители чужих земельных прав будут предаваться законному суду».

Кроме того, все

«фактические владельцы этих земель (т. е. земель, захваченных после 1-го марта 1917 г.) становятся на определённых условиях арендаторами и приобретают преимущественное право покупки этой земли в собственность в пределах установленных норм».

Таким образом, крестьяне не только должны часть земель возвратить, но и остальную землю обязаны купить — другими словами, выкупить её от помещиков, причём на каких условиях совершенно не говорится в «законе». Очевидно, эти условия, как заявил представитель помещичьих интересов Лебедев, должны зависеть от «соотношения общественных сил» в будущем учредительном собрании, т. е. от того, насколько помещики и генералитет приобретут силу, чтобы создать из этих условий кабальный договор для крестьянства. Как мы видим, этот «закон» далёк от того, чтобы признать помещичьи земли в исключительном крестьянском пользовании. Несмотря на это, он всё же вызвал протест Лебедева, который ушел с заседания комиссии, вырабатывавшей проект закона. Гинс сообщает, что свой протест Лебедев мотивировал тем, что

«против большевиков сражается много офицеров-помещиков, которые внимательно следят за тем, что относится к земельному вопросу, и резкое неосторожное слово, направленное против помещичьего землевладения, может повлиять разлагающим образом на настроение офицерства».

«Нам было известно, — продолжает Гинс, — что ставка находится в оживлённых сношениях с окопавшимися в Омске аграриями, что некоторые офицеры уже содействовали в прифронтовых губерниях (имеется в виду Урал и Поволжье) восстановлению помещичьих земель»[5].

Правда, для Сибири земельный закон не оказал сколько-нибудь заметного действия, ввиду полного отсутствия помещиков, но он толкнул частных владельцев и зажиточных крестьян-хуторян к движению за закрепление своей земли в собственность. Так, съезд заёмщиков и арендаторов в Омске вынес следующие резолюции:

1) земельный вопрос должен быть разрешён немедленно,

2) признать единственно правильным разрешением земельного вопроса установление права частной собственности на землю,

3) просить правительство об отмене запрещения совершать сделки с частной собственностью,

4) признать необходимым установление для каждой области максимума землевладения на правах частной собственности,

5) вся земля сверх максимума должна добровольно раздробиться на мелкие хозяйства и распределиться между землеробами[6].

В то же время из Славгородского уезда сообщают, что земли частной владелки гр. Сорокиной, отобранные ранее от нее Советской властью, вновь ей возвращены, причём она их сдала крестьянам в аренду на условиях уплаты ей 1/4 урожая зерном и 1/3 накошенного сена. Причём эти арендаторы передают эти земли нуждающимся селениям в районе станции Карасук — Кулундинской ж. д. (где в 1919 г. разгорелась ожесточенная борьба крестьянства с колчаковщиной). Минусинская газета «Труд» от 9/II пишет, что комиссия по возврату имений, конфискованных Минусинским Совдепом, постановила возвратить конфискованные земельные участки: «Паладьин Остров», «Диней» и «Спасская Забока» владелице Серебренниковой и «Селиванову Заимку» — Селивановым.

Особенно сильно этот процесс возврата частновладельческих земель сказался в Тобольской губ., где, во-первых, имелось значительное количество этих земель, во-вторых, претендентов на них также было много ввиду сильного обеднения крестьянства в этой губернии, как мы уже указывали раньше. Это обстоятельство играло большую роль в партизанском движении этой губернии. Такие земельные возвраты, производившиеся в районах расположения частновладельческих земель, не затрагивали, правда, массу крестьянства, так как эти земли незаметно тонули в земельных пространствах крестьянского землепользования — но они приводили в движение в первую голову малоземельные группы крестьян, находившиеся по соседству с этими землями и зачастую пользовавшиеся ими в первый период Советской власти.

Отсюда первое недовольство крестьян уже в конце 1918 года в районе Кулундинской ж. д., затем вблизи г. Минусинска и, наконец, в Тарском районе Тобольской губернии. О том, что запутанность в земельных отношениях царила ещё сильно в Сибири, говорит следующая заметка от 25-го сентября в «Алтайском Луче»:

«В Верхнеудинском земельном комитете замечается развал на почве земельных отношений. Грубый развал, совершённый в свое время деятелями Советской власти, своё дело сделал и в результате на этой почве масса эксцессов. У деятелей теперешнего комитета созрело желание о созыве областного съезда земельных работников».

Наряду с этим охрана лесов также была усилена. Приказ начальника Алтайского управления земледелия и государственных имуществ от 22-го октября 1918 г. гласил:

«Особое внимание г{оспод} лесничих обращается на поднятие бдительности среди лесной стражи, следует поощрять исполнительность и полезную деятельность у объездчиков и изыскивать с них за нерадение и попустительство».

Не лучшей была и финансовая политика колчаковского правительства. Бюджет правительства с июня 1919 г. по январь 1920 г. представлялся в следующем виде: налогов всех видов поступило — 29 064 552 р., из них поземельный — 9 553 330, промысловый — 6 274 038, подоходный — 5 811 245, прочие сборы — 7 425 930 р. Кроме того, с сентября по январь по четырём акцизным управлениям Сибири выручено 46 160 000 р.[7]. Основой бюджета, как мы видим, является, с одной стороны, винная торговля, и с другой — сборы доходов с сельского хозяйства, которые, если считать часть промыслового налога и прочих сборов, поступающих также от сферы доходов сельского хозяйства, дают примерно свыше половины доходов всего бюджета, не считая доходов винной торговли, захватывающей также в значительной части доходы крестьянского хозяйства. Если же мы рассмотрим те расходы, которые производило правительство, то мы увидим следующее: по данным докладной записки субсидий выдано правительством по 10-е января:

1) частным предпринимателям 109 052 697 р. или 31,1% ко всей сумме субсидий,

2) банкам — 110 000 000 р. — 31,4%,

3) земствам и городам — 10 910 000 руб. — 3,1%,

4) кооперации — 1 500 000 — 0,3% и т. д. [8].

Всего субсидий выдано 349 618 719. Промышленность и банки поглотили 62,5% всех правительственных субсидий. Сельское хозяйство получило совершенно ничтожную сумму — около 2%, если сюда включить и субсидии земству, как косвенную помощь сельскому хозяйству. Но ничего не давая сельскому хозяйству, «Сибирское правительство» как будто бы нарочно ухудшало его положение своей нелепой денежной политикой, усугубляя и без того разнобой в ценах и поощряя спекуляцию.

Вот что говорит о «денежной реформе» и её последствиях такой «беспристрастный» человек, как Гинс:

«Крестьяне перестали привозить товар на ярмарки, не зная, долговечны ли те деньги, которыми им будут платить. Жаловались держатели керенок, потому что в кассах не хватало сибирских для обмена на керенки, и лица, вносившие казённые платежи или сбережения керенками, чтобы сбыть их, получали обратно опять керенки. На Дальнем Востоке началось стремительное падение рубля, что же касается американских установок (для чеканки золотых монет) — то они запоздали… А не считаться с денежным рынком Дальнего Востока нельзя, ибо там совершается половина сделок»[9].

Попытки в дальнейшем урегулировать быстрые скачки цен вверх — ни к чему не привели, так как, по сообщениям газеты «Каменская Мысль»,

«новые правила, выработанные наспех, к сожалению, не уменьшают дороговизну, а только увеличивают её, так как сократят ввоз товаров из Дальнего Востока и тем самым дадут простор сибирским спекулянтам, устранив дальневосточных конкурентов»[10].

К таким же последствиям и привело установление твёрдых цен на масло, которые, например, для Барнаула — 285 рублей, тогда как рыночная цена их — 315 рублей. Для Камня твердая цена — 270 руб., рыночная — 300 руб.; для Ново-Николаевска — 260 руб., рыночная — 270 руб. и т. д. Кооперативные газеты рассматривают такую политику твёрдых цен как «удар маслоделию». Каменский союз кооперативов вошел с ходатайством об отмене этих твёрдых цен на масло, ибо по таким ценам артели масло на Каменский рынок не повезут, так как на месте можно продать масло по более высоким ценам. Она и привела в конечном счёте к нарушению договора между министерством снабжения и закупсбытом, заключённого 7-го мая на поставку для министерства масла. Наряду с таким регулированием цен, при котором достигалось лишь увеличение «ножниц», и вносился ещё больший разнобой в ценах, совет министров представил назначить цены на казенные вина и спирт от 5 до 20 р. за градус, тогда как с 28-го декабря 1918 г. цена на градус колебалась от 2 руб. 50 коп. до 10 рублей[11].

Всё это наносило удар не только маслоделию, но и всему сельскому хозяйству. Развал на сельскохозяйственном рынке, ухудшение условий сбыта и ещё большая неравномерность в ценах — были в свою очередь усилены финансовыми и продовольственными мероприятиями колчаковского правительства и в местностях, приспособленных прежним экономическим развитием к усиленному производству хлеба и масла на экспорт, вырывали почву из-под ног огромной массы не только середняцкого, но и иногда даже сильно зажиточного крестьянства, которое черпало свои доходы из производства пшеницы и масла, как главных объектов с. х. экспорта. Только лишь те из зажиточных слоев крестьянства, производства которых не были ранее сильно затронуты действием внешнего экспорта, были спокойны, и районы их поселений были свободны от партизанского движения. Если же в этих местах начинались восстания беднейших элементов крестьянства по поводу налоговых платежей или земельного недостатка, то оно не в состоянии было стать исходным пунктом широкого крестьянского движения. Примером первого могут служить восстания в Алтайской и Енисейской губерниях, примером второго — движения в губерниях Тобольской, Иркутской и Томской. Таким образом, социально-экономические причины и основания такого огромного крестьянского движения, которое охватило Сибирь в 1919 г., были налицо. Но для того, чтобы само движение превратилось из возможности в действительность, необходимо было столкнуть всю систему правительственной машины с широкими слоями крестьянства. В этом столкновении основное экономическое противоречие между состоянием сельскохозяйственного рынка и крестьянским хозяйством должно было получить свое политическое отображение.

Такой основной осью, вокруг которой впервые отразилось отношение крестьянства к режиму контрреволюции, явилась налоговая политика правительства. Она обнаружила несоответствие между денежными налоговыми требованиями, предъявленными к крестьянству, и понизившимся уровнем денежной доходности сельского хозяйства. В пределах этих отношений сказалось недовольство и враждебное отношение сибирского крестьянства к буржуазии и её политике. Выходом из всех противоречий, в которые попало крестьянское хозяйство в Сибири, крестьяне считали уничтожение контрреволюционного правительства Колчака. В режиме этого правительства крестьяне видели прежде всего препятствие своему экономическому развитию. Изменившееся состояние сельскохозяйственного рынка создавало для крестьянского хозяйства Сибири невозможные условия дальнейшего развития. Слабость местной промышленности и торговли делали сибирскую буржуазию слабой и неспособной справиться ни экономически, ни политически с трудностями создавшегося положения. Поэтому кулачество пассивно относилось к агонии буржуазной контрреволюции в Сибири, а огромные массы крестьянства вынуждены были вступить на путь борьбы с военной диктатурой буржуазии. Буржуазия не смогла охватить своим влиянием даже кулацкую деревню, — тем более она была не в состоянии подавить крестьянское движение, охватившее почти все наиболее многолюдные и производящие сельскохозяйственные районы Сибири.

Представление о налоговой политике правительства дают следующие данные, приводимые в колчаковских газетах того времени: по сообщению «Алтайского Края» «прежде платили 80 рублей со двора, а ныне 300 р.». Земских сборов в среднем приходится 25–30 р. на душу, а на двор 100–150 р. Словом, пахари зашевелились, занервничали и в связи с мобилизацией и подстрекательством темных элементов, — тех, кто стоял у советского кошелька, — настроение резко изменилось не в пользу земства и правительства. Пахари говорят: «Мы радовались новому правительству и белой гвардии, а вот что они сделали — задушили податью» («Алтайский Луч», 5-го октября).

В Минусинском уезде мы наблюдали то же самое.

«В с. Верхне-Успенское всех сборов с общества за 1918 г., — сообщает газета “Труд”, — причиталось 45 043 р. 40 коп., из них государственной оброчной подати 2714 р. 40 к., губернского и уездного земских сборов — 4523 р. и волостных сборов по смете 38 000 р.… По Успенской волости никто из крестьян подоходного налога за 1917 г. не уплатил, не считая 2–3 лиц, занимающихся торговлей, тогда как доходы крестьян у многих свыше 100 р.».

В Степном Крае налоговый пресс сильно давил на киргизское население. Так, управление Кокчетавским уездом указало собравшимся волостным и акцизным старшинам, влиятельным аксакалам (киргиз) «на необходимость скорейшего внесения всех недоимок земских и казенных сборов, накопившихся за последнее время за киргизами, и просило помочь отправляющимся на фронт казакам, снабдив их лошадьми». Кроме налогов, практиковалось также взыскание ссудных долгов (Переселенческого Управления).

«В Александровской волости Томского уезда население к этому, — как сообщает томская газета “Голос Сибири” (№ 37 21/IV), — относится особенно недоброжелательно, говоря, что последние сложены ещё манифестом Николая».

В докладе командующего Приамурским военным округом указывается на то, что

«областная Забайкальская земская управа препроводила уездземправам новые раскладки земских платежей, настолько повышенные против прежних, что в некоторых волостях обложение увеличено в 13 раз. Некоторые уездные земские управы, обращавшиеся прежде к военным властям за содействием по взысканию повинностей, опасаясь недовольства и возмущения населения, не решились даже рассылать окладных листов».

Из Зайсан Алтайской губернии сообщают 24-го ноября, что управой получены нитки для распределения населению. На запросы мужиков один ответ: «Нет вам ниток — пока не внесёте налогов». Столкновение с земством на почве невнесения налогов было предтечей более поздних боёв крестьянства со всем контрреволюционным режимом. Повышение налогов при одновременном понижении товарности и денежной доходности сельского хозяйства создало непосредственную причину крестьянского движения. Высокие налоги показали, что правительство не считается с затруднительным положением сельскохозяйственного рынка и требует от крестьянского хозяйства возрастающих денежных отчислений. Уже в конце 1918 года — ещё в период господства эсеровской областной думы — налоговая политика последней вызвала сильное недовольство. Стоит только прочитать корреспонденции из деревень, помещённые в «Алтайском Луче» от 27-го сентября 1918 г.

«Так в деревне Усть-Каменской (Карпинской волости Ново-Ник{олаевского} уезда) собрание по поводу раскладки земских повинностей постановило решительно отклонить раскладку зем{ских} денежных повинностей до учредительного собрания».

Причём на собрании раздавались голоса: «Пускай поддержат буржуи — а мы не дадим ни единого гроша». В этой же деревне

«ходят небылицы, — пишет колчаковская газета, — об областной думе, что она — собрание капиталистов, которые творят там свое благополучие и благоденствие, а об интересах трудящихся масс не думают; для защиты своих же интересов эта буржуазия в областной думе призвала офицеров».

Отношение к земству со стороны массы недружелюбное. Представителям земства на местах приходится весьма туго — особенно, когда идёт речь о земских налогах, крестьянство более отдаленных от центра волостей, незнакомое с настоящим положением вещей, прямо заявляет, что сборы эти делаются для покрытия контрибуций, взятых от капиталистов. В некоторых волостях, как, напр., Кожевниковской, под влиянием такой агитации, в дни призыва новобранцев был избит врач и другие…

Таким образом, вопреки убеждению Колосова, крестьянство пробуждается и вступает на путь борьбы ещё при областной думе. Колчаковщина лишь усугубила общее положение. 18-го ноября, день военного переворота, не принёс в основном для крестьянства изменений в экономическом и политическом отношении. Он лишь ускорил те процессы, которые с неизбежностью нарастали в сельскохозяйственной экономике Сибири и которые рано или поздно привели бы крестьянство в столкновение с эсеровским правительством. 18-ое брюмера адмирала Колчака показало всю неустойчивость мелкобуржуазного господства в Сибири так же, как и вся последующая агония буржуазной контрреволюции вскрыла полную несостоятельность военного режима господства сибирской буржуазии. Крестьянство и в том и в другом случае в главной своей массе оказалось третьей силой, которая была противопоставлена местной буржуазии и городу лишь потому, что экономически слабо была связана с местным внутренним рынком и находилась в зависимости от воздействия внешнего рынка.

Советская Россия в лице победоносной Красной армии явилась в Сибири тем приводом, который соединил крестьянское движение с могучим потоком пролетарской революции, уничтожив этим разрыв между городом и деревней.

Примечания

1. Головачев. «Сибирь», стр. 54.

1. Головачев. «Сибирь», стр. 54.

1. Головачев. «Сибирь», стр. 54.

1. Головачев. «Сибирь», стр. 54.

2. Огановский. «Пути к поднятию производительных сил Алтая».

3. «Сибирь при Колчаке», стр. 11.

4. «Каменская Мысль» № 40 от 22/II-1919 г. «Наши финансы, промышленность и торговля», статья Ипполита Войкова.

5. Г.К. Гинс. «Сибирь, союзники и Колчак», ч. II, стр. 153—4.

6. «Труд» (Минусинская газета), № 101 от 28/I-19 г.

7. См. «Правительственный Вестник» № 142.

8. «Алтайский Край» от 20-го мая 1919 г. (передовица «Коопер. и сельское хозяйство»).

9. Гинс, цитир. сочин., II, стр. 162 и 163.

10. «К. М.», № 152 от 1-го августа 1919 г. «К. М.», № 146 от 25/VII.

11. «К. М.», № 145 от 24/VII.