Попалась мне на глаза брошюра Н.Н. Былова, благочестивого православного монархиста, о Пушкине. Почитал. Оказалось, что это - довольно милое сочинение, выражающее самый дух антисоветской пушкинистики.
Биографические сведения о Н.Н. Былове достаточно скудны. Но человек, несомненно, был заслуженный. Спасался от большевиков в Бразилии, а в эмиграции был признан некоей интеллектуальной величиной.
БЫЛОВ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ
БЫЛОВ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ (1897-1970), сын Эмилии Владимировны, урожденной Якубовской (1861-?) и чиновника Николая Николаевича (1861-?) Быловых. По окончанию кадетских рот Морского Его Императорского Величества Наследника Цесаревича Алексея Николаевича Корпуса, перешёл в школу прапорщиков, после которой в Первую Мировую войну служил на фронте в сибирском стрелковом полку. В Гражданскую войну находился в рядах Северной Белой Армии генерала Е. К. Миллера. Был тяжело ранен. Будучи ротным командиром, отступил с войсками в Финляндию.
В эмиграции учился в Берлинском университете на философском факультете, затем в Париже окончил юридический факультет Франко-русского юридического института, с присвоением степени кандидата права.
Работал мойщиком вагонов, затем открыл предприятие по чистке стекол и малярным работам. Сотрудничал в журналах «Третья Россия» и «Утверждения», в редакциях журналов выступал с докладами (1931-1932). Читал свои рассказы на собраниях Объединения русских писателей и поэтов. Участвовал в заседаниях «Зеленой лампы» (1932), в работе Пореволюционного клуба (1933-1934). Выступал с докладами в Ломоносовском кружке и Кружке изучения России.
Рассказы и очерки начал помещать в берлинской газете «Руль», где ему покровительствовал известный критик Ю. И. Айхенвальд. С 30-х годов активно участвовал в русском монархическом движении.
В 1931 г. в издательстве «Ушкуйники» опубликовал роман «Волчья тропа», а позже философские этюды «Чёрное Евангелие». В 1953 г. в издательстве «Наша Страна» выпустил книжку «А. С. Пушкин как основа контрреволюции».
Занимал активную антисоветскую позицию и после прихода левых к власти во Франции, перебрался с семьей в Бразилию. Постоянно публиковался в основанной И. Л. Солоневичем в 1948 г. в Буэнос-Айресе монархической газете «Наша Страна».
Скончался в Сан-Пауло 17 декабря 1970 г.
О родителях Былова:
http://dmkray.ru/bylov-n-n.htm...
http://dmkray.ru/bylov-n-n.htm...
Итак, брошюра Н.Н. Былова называется "А.С. Пушкин как основа контр-революции". Издана она Солоневичем в Буэнос-Айресе в 1953 году. https://imwerden.de/pdf/bylov_...
Читаем.
I. ПУШКИН И ЦЕРКОВНОСТЬ
"Сказка о попе и работнике его Балде" начинается так: "Жил был поп — толоконный лоб". Балда требует за свою службу права щелкнуть попа три раза по лбу. Призадумался поп... да понадеялся на русское авось. Поп говорит Балде "ладно". Потом, когда срок расплаты пришел, поп приуныл. Но тут попадья: "ум у бабы догадлив, на всякие хитрости повадлив". Советы попадьи приводят попа в восторг. Он говорит Балде: "собери-ка с чертей оброк мне полностью, есть на них недоимка за три года". Балда, к всеобщему изумлению, эти недоимки собирает и "бедный поп подставляет лоб, с первого щелчка подскочил до потолка" и т .д., и т. д. "А Балда приговаривал с укоризной: не гонялся бы ты поп за дешевизной". Сказка написана в 1831 году [В 1830 году, но, разумеетс, и тогда Пушкин не был ранним. - М.З.], то есть, Пушкин тут не очень-то "ранний".
Подход к "попу" здесь сугубо дворянский: некое клоунообразное существо, предназначенное для застольных анекдотов.[Естественнее предположить, что подход тут крестьянский. - М.З.] Правда, в итоге соответствующих барских воздействий (священников били батогами, заставляли венчать себя с 10-летними девочками, заставляли крестить борзых щенков и т. п.), служители Церкви, по законам, так сказать, обратного естественного подбора, частенько являли собой это анекдотическое существо.
В эпоху крепостничества тип священника по призванию, стойкого борца за моральные нормы, был почти невозможен в русской провинции. Такого батюшку кто-нибудь из соседских помещиков просто забил бы "ду-
7
бьем и кольем" (см. "Историю" Соловьева, наиболее беспристрастного, прагматического нашего историка, — книга 5, стр. 616 и многие другие дальше).
Перейдем к другим произведениям Пушкина. В "Капитанской дочке" находим отца Герасима. Он "бледный и дрожащий, стоял у крыльца с крестом в руках и казалось молча умолял его (т. е. Пугачева) за предстоящие жертвы". Но отец Герасим все таки приводит взятых в плен к присяге Пугачеву и не идет на виселицу, как капитан Миронов и его верный помощник Иван Игнатьевич. Пушкин твердо держится гусарского взгляда (гусаром он и мечтал быть в молодости), что батюшки, это — "очень второй сорт". [Хм, да так ли это? Капитан Миронов, человек, безусловно, симпатичный Пушкину, был дружен с отцом Герасимом. Даже и дома их стояли рядом. А после падения крепости именно поповская чета, рискуя жизнью, приютила Машу Миронову, выдав её за свою племянницу. - М.З.]
Затем, в "Повестях Белкина", находим описание церкви Троекурова. [Каким образом роман Дубровского попал в "Повести Белкина" - загадка, которую господин Быстров унёс с собой. - М.З.] "Обедня не начиналась: ждали Кирилу Петровича. Он приехал в коляске шестернею и торжественно пошел на свое место"... Потом "с гордым смирением поклонился в землю, когда дьякон упомянул и о зиждителях храма сего"... "Собралось такое множество почетных богомольцев, что простые крестьяне не могли поместиться в церкви и, стояли на паперти и в ограде"... В перечислении присутствовавших потом на пиру у Троекурова, батюшки мы, конечно, не находим.
Что по поводу всего этого можно сказать, кроме того, что знаменитый цепной медеведь Троекурова был у него гораздо более на переднем плане, чем церковь.
* * *
Никакой писатель не отделим от эпохи, как бы он над ней ни поднимался. Личное неблагосклонное отношение Пушкина к Троекурову легко угадывается, но Троекуров определял собой деревенскую церковь, а в ней-то Пушкин и видел несчастное существо в рясе, не смевшее начать службу без "зиждителя".
Кстати, говоря о "Повестях Белкина", полезно отметить, что натяжки в фабулах там такие, которые годны разве для авантюрного романа. В "Барышне-крестьянке" перед нами даже настоящий водевиль с переоде-
8
ваниями. Если бы в наше время какой-нибудь писатель рискнул построить рассказ на подобной фабуле, то погубил бы свою карьеру сразу же. Не лучше дело обстоит и с "Метелью",—это совершеннейший абсурд. Никак не убеждают в своем реальном бытии и некоторые центральные фигуры, как например Сильвио, — нечто вроде русского графа Монте-Кристо. К Герману, Минскому, Дубровскому можно придраться самым жесточайшим образом. Наиболее, с точки зрения художественной цельности, выдержана "Капитанская дочка", хотя и тут конец, — встреча Марьи Ивановны с Императрицей Екатериной, — чисто оперный.
[Похоже, что Былов пишет всё это всерьёз. Но ведь пушкинские произведения многослойны. На поверхности в повествовании выступает гладкий и "благостный" рассказ, в котором события связаны воедино банальными, поверхностными объяснениями мотивов действующих лиц. {Ибрагим Ганнибал всё сидел и сидел в Париже, ибо страстно любил одну эксцентричную графиню, а Пётр всё слал и слал ему червонцы щедрой рукой, ибо ни в чём не мог отказать своему крестнику}. За этим сюжетом для "простодушного читателя" скрывается надсюжет для читателя-скептика (Ганнибал был послан во Францию "для приобретения сведений, необходимых государству преобразованному", а креативная шалава служила лишь прикрытием его разведывательной миссии. А Петру не жаль было червонцев не на шалаву, а на миссию. А возвращения Ганнибала Пётр ждёт с таки нетерпением не столько по сердечной склонности, сколько потому, что хочет поставить европейски образованного офицера на высокий государственный пост.) Но, повзрослев немного, читатель-скептик начинает понимать, что и это не всё. Помимо сюжета и надсюжета есть ещё и сверхсюжет. На самом деле "Арап Петра Великого" не об управленческих таланах Петра, а об отношениях России и Европы и о примирении старой и новой России, о синтезе старины и петровских преобразований. - М.З.]
Покорнейшая просьба правильно понять эти суждения. Пушкин, конечно, — "солнце русской поэзии".
Но падать перед ним ниц вслепую, — не значит ценить его. Свои картины русского быта и обрисовки действующих лиц поэт частенько располагает вокруг центров весьма условных. Про Евгения Онегина мы еще на школьных скамьях учили, что Пушкин разочаровался в своем герое и не знал, как кончить роман. На всякий случай отправил Евгения путешествовать. Но Евгений, спрыснутый байроновской мертвой водой, с его крайне надуманными поступками и мыслями, позволяет другим людям наиболее быстро и полно явить свою жизнь. Конечно, чтобы проделывать такие операции, т. е. на условных фабулах и неживых центральных фигурах, давать все-таки сверкающий реализм, надо быть гением. Пушкин им и был. [Обычное обывательское мяуканье. Пушкин устарел, фигуры у него картонные. Автору следовало бы, в соответствии с полётным заданием, скрывать свою неприязнь к Александру Сергеевичу, но натура берёт своё. - М.З.]
"Евгений Онегин", бесспорно, один из лучших русских романов. Его можно было бы озаглавить менее поэтично, но более точно: "Русская усадьба" или даже "Усадьба и столица". Что мы находим там в смысле церковной стихии?
Про старшее поколение Лариных Пушкин отмечает: "Два раза в год они говели; любили круглые качели". Еще: "В день Троицын, когда народ Зевая слушает молебен, Умильно на пучек зари Они роняли слезы три".
[У Пушкина: "Они роняли слезки три" - М.З.]
9
Со школьной скамьи мы, как дважды два — четыре, уложили в свою память конец "простого и доброго барина": "Смиренный грешник, Дмитрий Ларин, Господний раб и бригадир Под камнем сим вкушает мир".
По всей, так сказать, музыке этой эпитафии бригадир выглядит несколько убедительнее, чем Господний раб. Он был, конечно, добрый барин, — из той породы людей, которые склонны к доброте по вялости своей натуры; это меньше заставляет их о чем либо беспокоиться, расстраивать свое здоровье... Когда супруга его "служанок била осердясь", — он не мешал.
Кое-что, рассматривая в микроскоп, находим и у няни. Она говорит Татьяне: "дай окроплю святой водою". Да еще, рассказывая про себя, упоминает, — "мне с плачем косу расплели, да в церковь с пеньем повели".
Эта няня, милейшее существо, которое нельзя не любить и которое имело необыкновенно долгую жизнь, вплоть до теперешней эмиграции (я, лично, видел одну такую няню), — эти няни, в отношении текущей жизни, всегда выглядели, как люди, заблудившиеся во времени. Кроме того пушкинская няня, как и все другие няни, была большим знатоком по части действий, направленных, так сказать, в обход церкви, — по части разных банников, хохликов, домовых... — "Татьяна, по совету няни... Тихонько приказала в бане на два прибора стол накрыть".
Сама Татьяна "Верила преданьям простонародной старины и снам и карточным гаданьям и предсказаниям луны".
Опять-таки перед нами не церковь, а, точнее говоря, — антицерковь. Следует здесь сделать маленькую оговорку, что старинная, русская гадательно-заклинательная стихия почти всегда предполагала за собой и обратное, т. е. религиозное начало. Тот, кто не верил в Бога, не верил и в чертей. Религиозное начало у Татьяны, конечно, есть и притом в самом суровом качестве.
Впоследствии она скажет: "но я другому Отдана. Я буду век ему верна". Но религиозность Татьяны, в чисто
10
церковном облике, Пушкин все-таки не нашел нужным нам показать.
Нужно еще упомянуть, что когда Ленскому «чрез две недели назначен был счастливый срок и тайны брачные постели» стерегли его, то и тут, все к этому относящееся — помолвка или благословение — преподано нам поэтом без каких-либо указаний на церковь. Так выглядит у Пушкина дворянская усадьба, которая тогда была клеточкой, определяющей нервную ткань России.
* * *
Про эту кондовую Россию мы много слышали и от прекраснодушных славянофилов и от свирепых консерваторов, что весь ее быт, сверху до низу, был пропитан церковностью. И вдруг Пушкин мало что видит из этого, а если что и видит, то вряд ли к большому удовольствию апологетов церковности!... Кто прав?
Чтобы подойти к ответу на этот вопрос, нужно прежде всего оговорить, что Пушкин был певцом, именно, усадьбы. В избу, в точном значении этого слова, он не заглядывал. Народ выступает у него только, как общий фон. Все крестьянские типы с классическим Савельичем во главе, взяты не в их чистом качестве, а как дворовая челядь. Архип из "Дубровского" вовсе не кузнец, а помощник своего барина-разбойника. Настя — наперстница своей барышни-крестьянки и т. д.. [Вероятно, сказанное надо понимать так, что домовых и "хохликов" сочинила дворовая челядь, а крестьяне "от сохи" веровали строго в соответствии с передписаниями Священного Синода. - М.З.]
Вероятно истину надо поделить между апологетами и Пушкиным в таком сечении: первые, то-есть славянофилы и консерваторы, — за вычетом их приподнятой впечатлительности и скверной политической игры (у свирепых!), — преимущественно правы, если их оценки отнести к простому народу. А Пушкин, как певец усадьбы, преимущественно прав, когда не видит в ней настоящей церковности. Говорим в том и другом случае "преимущественно", потому что в чистом виде формула не получается. Нельзя ведь сказать, что могущества Церкви в народных массах Пушкин совсем не замечает. В том же Дубровском есть описание похорон
11
отца героя: "церковь полна была кистеневскими крестьянами. Бабы громко выли, мужики изредка утирали слезы кулаком". Описывая Пугачева, Пушкин не забывает упомянуть о том факте, что Емелька, первым делом, всех попадавших к нему в лапы, приводил к церковной присяге. Емельке попы были очень нужны. Он отлично понимал их влияние в низах. В этом пункте он был несколько умнее вольтерианизированного кавалера из усадьбы, бегавшего за попом с рогатиной.
В этом медвежьи-вольтерианском качестве усадьба вынырнула из 18-го столетия. На бал к Лариным съехались: "толстый Пустяков, Гвоздин хозяин п р е в о с х о д н ы й , владелец н и щ и х мужиков (курсив мой. Н. Б.). —Уездный франтик Петушков... и отставной советник Флянов, тяжелый сплетник, старый плут, обжора, взяточник и шут". Потом дефилирует Зарецкий: "некогда буян, картежной шайки атаман, глава повес, трибун трактирный"... "В дуэлях классик и педант, любил методу он из чувства, и человека растянуть он позволял не как-нибудь, но в строгих правилах искусства".
Этот глагол "растянуть" подобран Пушкиным совершенно гениально. Можно, с некоторым недоумением, отметить только то, что сам поэт, за свою недолгую жизнь, вызывал разных лиц, в том числе и собственного дядюшку (по списку номер первый), — 18 раз на дуэль: —растянуть!...
Сам праздник у Лариных дан исключительно рельефно: "Но целью взоров и суждений в то время жирный был пирог... толпа в столовую валит... желудок — верный наш брегет... Освободясь от пробки влажной, бутылка хлопнула". Потом — "мазурки гром... тряслися, дребезжали рамы... припрыжки, каблуки, усы".
И мазурка, и пирог, с соответствующей рюмкой, — вещи отнюдь не плохие. Я далек от пуританизма. Но в том-то и дело, что дребезжали не только рамы, но и фундамент усадьбы. Про именинный пирог Пушкин отмечает, что он был пересоленый. История тут приходит немножко на помощь Пушкину: за это, в самой
12
гуманной усадьбе полагалась грандиозная, так сказать, соборная порка. Впрочем, ведь и сам поэт в разрез с историей не идет: выше уже приводились его слова, что старшая Ларина, хозяйка дома, осердясь, лупила свою челядь.
Законно предположить и другое: эта прислуживающая челядь с изумлением внимала, как мосье Трике, на непонятном языке, разворачивается со своими поздравительными куплетами, замещая собой, так сказать, батюшку, которого в числе гостей, также как и на пиру у Троекурова, роковым образом, не находим.
Конечно, дворня потом докладывала свои впечатления избе и тут создавалось то, из чего выростали Пугачевы. [Сердце мне подсказывает, что Пугачёвы вырастали не из того, что помещик не сажал попа за стол, и даже не из сечения дворовых, а из оброка и барщины в пользу тунеядцев. - М.З.] Вряд ли все примут за безусловную истину утверждения наших "традиционалистов", которые не вполне вымерли и по сей день ,что порка только улучшала характер и вызывала в поротом расцвет нежных чувств к порющему.
[Такие кнутолюбивые господа и дамы живы и в наши дни. - М.З.]
* *
Очень плохо, когда в жизни какого-нибудь народа реформы носят характер спохватывания. Спохватывания в последний момент. История нашей грешной планеты знает множество случаев, когда такому последнему спохватыванию приходится предаваться уже лежа на дне пропасти и с переломленным позвоночником.
Усадьба 19-го века, после-пушкинская, не являла, конечно, одни только "припрыжки, каблуки, усы"... Ведь из нее вышли и деятели реформ Императора Александра II, и Столыпин, и почти все русские классики. Гнезда истинной церковности тоже не подлежат в ней сомнению, — достаточно вспомнить хотя бы тех же славянофилов. Лесков показал нам "Соборян", каких мы совсем не прочь были бы найти и в настоящее время. Но все эти культурно-действенные и духовно-здоровые элементы не смогли вернуть фундаменту искомую прочность, не смогли пересилить победоносцевских галлюцинаций. Духовные наркоманы, вплоть до последних дней, были мерилом политической бла-
13
гонадежности и поднимались до уровня официальных идеологов Империи. Вокруг них, естественным порядком, копошилась рать несдавшихся Троекуровых и вечных фляновых. Бесы правые старательно расчищали дорогу бесам левым. Иначе 1917 год не произошел бы.
Чтобы найти уже не творческий, а личный угол зрения Пушкина, заглянем в его "Дневник". Там за три года (1833—35), о разных церковных обстоятельствах, упомянуто три раза. Во-первых, Пушкин, как камер-юнкер, был вызван к графу Литта для разноса за то, что не явился в придворную церковь, ни к вечерне в субботу, ни к обедне в Вербное Воскресенье. Во-вторых, Пушкин рассказывает о совершеннолетии и принесении присяги Вел. Князем Александром Николаевичем, будущим Царем-Освободителем. Было очень торжественно и прочувствованно. Пушкин это отмечает, но заодно прибавляет: "Многие плакали, а кто не плакал, тот отирал сухие глаза, силясь выжать несколько слез". Дальше рассказ об, этом торжестве сдобрен еще следующими строчками: митрополит Филарет "выбрал для церемонии главу из Книги Царств, где, между прочим, сказано, что Царь собрал и тысячников, и сотских, и евнухов своих... В городе стали говорить, что во время службы будут молитвы за евнухов... Принуждены были слово евнух заменить другим." Третий раз внимание Пушкина привлекают несусветимые церковные дрязги: "Филарет сделал донос на Павского, будто он — лютеранин. Павский отставлен от Великого Князя... Митрополит, на место Павского, предлагал попа Кочетова, плута и сплетника".
Записи эти в "Дневнике", и по количеству и по качеству, сами говорят за себя. Провести четкую грань, что приходится в этом равнодушии на его личный счет и что на счет эпохи — невозможно. Можно суммарно сказать следующее: когда человек к чему-либо прохладен, то он мало склонен замечать объект, прохладно воспринимаемый Но в этом личном у Пуш-
14
кина есть и беспощадный реализм: усадьба и столица никак не настраивала его на соответствующие восторги. Прав Пушкин и в той части своего творчества, когда не хочет много говорить о троекуровской церковности, — церковности, без малейшего налета христианства.
* * *
Но дальше надо взять совсем другие тона.
К таинствам, совершенным Церковью, совершенным хотя бы "попом толоконным лбом", у Пушкина был другой подход. Отповедь Татьяны Онегину, уже в качестве княгини Греминой, теряет, конечно, всякий смысл, если в основу ее не положить таинства брака.
В "Дубровском" эта мысль проведена Пушкиным с полной ясностью. —"Вы свободны!"— говорит Дубровский Маше, настигая карету новобрачных, по дороге домой из церкви, где только что было совершено бракосочетание. Брак, таким образом, в свои житейские и физические права не успел даже вступить.
—"Нет!"— отвечает Маша предмету своей любви. —"Я обвенчана, я жена князя Верейского". Описывая это, только что бывшее бракосочетание, Пушкин вводит такую фразу, — и вводит, как это бывает при всяком описании, от своего имени: "священник, не дождавшись ее ответа произнес НЕВОЗВРАТИМЫЕ СЛОВА (курсив мой. Н. Б.)".
Не менее ясно отношение к браку и в "Метели".
Бурмин, из озорства при любезном содействии русской пурги, спутавшей все карты, повенчался с девушкой, которую впервые случайно увидел. Позже, вернувшись из походов против "канальи Буонопарте", встречается со своей "женой", но ни он, ни она, друг друга не узнают. Вспыхивает взаимная любовь. Происходит неизбежное признание. Должен "положить между нами непреодолимую преграду", — говорит Бурмин. —"Я женат!" — "Я никогда не могла бы быть вашей женой", — в свою очередь говорит Марья Гавриловна, не догадываясь еще, кто именно делает ей признание.
15
Тут вся проблематика поставлена с полной определенностью. Никаких юридических и формально-канонических следов брака для Бурмина не существовало. Ничтожное значение они имели и для Марьи Гавриловны. Но были эти "невозвратимые слова", то-есть таинство брака, которое все и решало.
Признавая брак, Пушкин, тем самым, признает и таинство священства. Ведь кем же, в конце концов, совершается таинство, как не тем, кто сам наделен таинством их совершать. Наука, именуемая логикой, вероятно, не почувствует себя уязвленной, если из всего этого вывести, что в таинствах Пушкин видел непреложное, свыше данное, веление.
Но логические умозаключения тут мало и нужны. В биографии самого поэта мы находим бесспорные указания на то, что он и исповедывался и причащался.
После своей смертельной раны, он сразу соглашается на предложение доктора позвать ему того, кто призван врачевать уже не тело, а душу: "Возьмите первого ближайшего священника".
Опять-таки из жизни Пушкина известно, что он служил заупокойные литургии по Байроне, Петре Великом и казненных декабристах, — служил не на показ, в виде какой-то демонстрации, а почти секретные, только по внутренним побуждениям.
Митрополит Анастасий, ныне здравствующий Первоиерарх Русской Православной Церкви за рубежом и автор замечательного труда о Пушкине, говорит так:
"Если о нем нельзя сказать, что он жил в Церкви... то во всяком случае он свято исполнял все, что предписывал русскому человеку наш старый, благочестивый домашний и общественный быт".
В тех случаях, когда Пушкин чувствовал в народе искренний религиозный порыв, он сам ему поддавался. Так бывало неоднократно в Святогорском монастыре, где, около своего Михайловского, поэт с увлечением принимал участие в молебствиях и крестных ходах.
Что касается влияния на Пушкина той среды, которая
16
выше фигурально названа мной "усадьбой и столицей", то авторитетнейший Митрополит Анастасий отзывается о ней тоже без восторга: "Он не мог почти ничего получить для прояснения и укрепления своих религиозных взглядов... из преданий своей семьи, никогда не отличавшейся глубокой религиозностью. Еще менее могла дать ему религиозного содержания окружавшая его лицейская и светская среда, потому что сама лишена была последнего" (стр. 14).
Дальше встает большая тема о религиозности Пушкина.
17
_______________________
Вторую часть брошюры выкладывать даже как-то и неудобно. Там автор водянисто рассуждает о том, что прочие эмигранты в 1937 году неправильно истолковывали значение Пушкина, что без "императива Любви" всё рассыпается в нашем грешном мире, что летописец Пимен и Пётр Великий были православными подвижниками, а Пушкин обоих почитал...
В третьей части брошюры Быстров сравнивает Пушкина с Серафимом Саровским, приходя к выводу, что "Пушкин тоже был рыцарь Святого Духа". А доведись им встретиться, Пушкин увидел бы в Серафиме Пимена в ранге пророка, а Серафим благословил бы Пушкина.
Ну и, разумеется, большевики не понимают, что Пукин - их противник:
"Вообще, если бы большевистские головы точно представляли себе смысл Пушкина, то им надо было бы не переводить его [на языки народов СССР], а уничтожить все им написанное и вытравить всякое воспоминание о нем. Потому что: либо Пушкин, либо их философия трупных червей." [Для бразильского глиста и неплохо сказано. - М.З.]
Далее автор рассуждает о всемирном значении Пушкина и о современных автору политических реалиях. Получается очень мило:
"Чем, в сущности, Розенберг с Химмлером хуже патриарха Алексея и митрополита Николая Крутицкого, поставивших Русскую Церковь на службу профессиональным убийцам с Лубянки?" с. 33
Далее Былов даёт духовную характеристику разным народам современности и рассказывает читателю о том, какими видел Пушкин цыган, мусульман, Дон-Жуана и англичан.
Совершив этот экскурс, госпдин Былов горестно замечает: "Связать действенный национализм с ощущением всего человечества, — задача безмерной трудности." с. 37
После этого на сцене появляется Фёдо Михайлович Достоевский, но, увы, и достоевский оказался слабоват и "не связал". Ну а творчество Толтого и вовсе свелось к "перекраиванию христиаства".
"Но, во всяком случае, новая эпоха, продолжающая жизнь нашего человечества, может начаться только с пушкинского пророка." с. 39
________________________
Задачу свою автор декларирует вполне определённо. Как бы приспособить Пушкина ко всяческому антикоммунизму, выдав его за православного (но без кнутобойства) сторонника частной собственности?
Что же получилось?
1. Былов рисует запоминающиеся картины омерзительного крепостничества в той России, которую "мы потеряли" (потеряли во многом потому, что крестьянству пережитки крепостничества показались совершенно нетерпимыми).
2. Былов признаёт, что дворянская усадьба, дворянское общество в целом от христианства были свободны.
3. Былов рисует творчество Пушкина как творчество атеистическое, признавая, что атеистом Пушкина делали и влияние среды, и личные устремления.
4. Былов констатирует, что не только в творчестве, но и в личной жизни, в интимных своих переживаниях Пушкин был "бездуховен" (т.е. не верил в загробности даже и установленного бюрократического образца).
5. В отместку автор брошюры крайне паскудным и злобным образом трактует произведения Пушкина как произведения слабые и поверхностные. Впрочем, тут сказывается не только политическая позиция, но и интеллектуальная ограниченность Былова.
6. Спохватившись и вспомнив о своей стратегической задаче, Былов выводит религиозность Пушкина из того, что его героини признавали таинство брака, а сам Пушкин соблюдал религиозные приличия своей эпохи.
7. Далее, сделав вид, что теорема доказана, Былов долго и водянисто рассуждает о "вселенскости" творчества Пушкина.
Ну, что сказать, тема сисек не раскрыта. Будем искать. Православных пушкинистов в Бразилии хватает.
_____________________
Я тут выкладываю, потихоньку, произведения Пушкина, в которых так или иначе затронута тема духовности. ( https://cont.ws/@mzarezin1307/... ) И, как ни странно, получается, что Пушкин в Бога-то и не верил. Ну вот совсем. И стало мне интересно, а что на эту тему думают сторонники православия, монархии и сырьевой специализации.
Оценил 1 человек
1 кармы