Пушкин о духовности. 1821 (4)

Как атеизм Пушкина отражается на "политической программе" Александра Сергеевича?

Пожалуй, можно отметить следующее:

1) политический строй не является чем-то богоустановленным;

2) следовательно, политический строй не может быть признан вечным и неизменным;

3) а,  следовательно, и эволюция политического строя является неотъемлемой частью развития народов;

4) а подданные имеют полное право оценивать данного конкретного правителя и политический строй в целом с точки зрения их соответствия историческому моменту и характеру стоящих перед обществом задач;

5) а если такого соответствия не наблюдается, то пусть правители пеняют на себя.

4) Политическое.

I

1)

19. В. Л. Давыдову (?).

Первая половина марта 1821 г. Кишинев (?).

(Черновое)1

Уведомляю тебя о происшедствиях, которые будут иметь следствия, важные не только для нашего края, но и для всей Европы.

Греция восстала и провозгласила свою свободу. Теодор Владимиреско, служивший некогда в войске покойного князя Ипсиланти, в начале февраля ныняшнего года — вышел из Бухареста с малым чис<лом> вооруженных арнаутов и объявил, что греки не в силах более выносить притеснений и грабительств туре<цких> начальников, что они решились освободить роди<ну> от ига незаконного, что <нам>ерены платить только подати, <н>аложенные прав<ительст>вом. Сия прокламация <встр>евожила всю <Молд>авию. К.<нязь> Суццо и <русской> консул н<апрас>но <?> хотели удержать р<аспростра>нения<?> бунт<а> — пандуры и арнауты от<овсю>ду бежали к смелому Владимиреско — и в несколько дней он уже начальствовал 7000 войска.

<...>

__________________

1 Подлинник в нескольких местах прожжен.

c. 22

<...>

Я видел письмо одного инсургента — с жаром описывает он обряд освящения знамен и меча князя Ипсиланти — восторг духовенства и народа — и прекрасные минуты Надежды и Свободы...

<...>

c. 23

<...>

Отдельная вера, отдельный язык, независимость книгопечатания, с одной стороны просвещение, с другой глубокое невежество — всё покровительствовало вольнолюбивым патриотам — все купцы, всё духовенство до последнего монаха считалось в обществе — которое ныне торжествует и коего чис<ло> дост<игает> <?>

<...>

c. 24

II

1) 

<ИЗ ПИСЬМА К Н. И. ГНЕДИЧУ>

В стране, где Юлией венчанный

И хитрым Августом изгнанный

Овидий мрачны дни влачил;

Где элегическую лиру

Глухому своему кумиру

Он малодушно посвятил;

Далече северной столицы

Забыл я вечный ваш туман,

И вольный глас моей цевницы

10 Тревожит сонных молдаван.

Все тот же я — как был и прежде;

С поклоном не хожу к невежде,

С Орловым спорю, мало пью,

Октавию — в слепой надежде —

Молебнов лести не пою.

И Дружбе легкие посланья

Пишу без строгого старанья.

Ты, коему судьба дала

И смелый ум и дух высокий

20 И важным песням обрекла,

Отраде жизни одинокой;

О ты, который воскресил

Ахилла призрак величавый,

Гомера музу нам явил

И смелую певицу славы

От звонких уз освободил, —

Твой глас достиг уединенья,

Где я сокрылся от гоненья

Ханжи и гордого глупца,

30 И вновь он оживил певца,

Как сладкий голос вдохновенья.

Избранник Феба! твой привет,

Твои хвалы мне драгоценны;

Для муз и дружбы жив поэт.

Его враги ему презренны —

Он музу битвой площадной

Не унижает пред народом

И поучительной лозой

Зоила хлещет — мимоходом.

с. 24

2)

Примечания.

Ст. 1 — 3. В стране, где Юлией венчанный И хитрым Августом изгнанный Овидий мрачны дни влачил... — В 8 г. н. э. по указу императора Октавиана Августа римский поэт Публий Овидий Назон (Publius Ovidius Naso; 43 до и. э.— 17 н. э.) был выслан из Рима в город Томы (теперешняя Констанца в Румынии), расположенный на самой окраине империи, на Черном море в устье Дуная. О месте ссылки Овидия и об отношении Пушкина к его творчеству периода ссылки см. примеч. к стихотворению «К Овидию» (наст, т., с. 670—673). Формальной причиной ссылки Овидия была книга «Наука любви», якобы содействовавшая падению нравов и разложению устоев семьи. Подлинная причина неясна. Обзор различных версий, высказанных по этому поводу, см.: Thibault J. С. The Mystery of Ovid’s Exile. Berkeley; Los Angeles (California), 1964. В начальных стихах своего послания Пушкин имеет в виду распространенную версию (ее, в частности, придерживался Вольтер), согласно которой ссылка Овидия была вызвана его связью с дочерью Августа Юлией. Сам Пушкин относился к этой версии скептически (см. его примеч. в первом беловом автографе послания «К Овидию» — раздел «Другие редакции и варианты», наст, т., с. 288; также в примеч. к этому стихотворению — наст, т., с. 679—680), хотя и повторил ее позднее в «(Замечаниях на Анналы Тацита)» (1825) («Юлия, дочь Августа, славная своим распутством [и] ссылкой Овидия...» — Акад. Т. 12. С. 194).

Ст. 13. С Орловым спорю... — Живя в Кишиневе, Пушкин с начала марта 1821 г. по начало января 1822 г. постоянно бывал у Михаила Федоровича Орлова (1788—1842), генерал-майора, командовавшего 16-й пехотной дивизией, участника литературного общества «Арзамас», пушкинского знакомого еще по Петербургу.

Жена Орлова Екатерина Николаевна писала своему брату А. Н. Раевскому в ноябрьских письмах 1821 г.: «У нас беспрестанно идут шумные споры — философские, политические, литературные и др.; мне слышно их из дальней комнаты...»; «Пушкин (...) очень часто приходит к нам курить свою трубку и рассуждает или болтает очень приятно»; «Мы очень часто видим Пушкина, который приходит спорить с мужем о всевозможных предметах» (Гершензон М. О. История молодой России. М., 1908. С. 27).

Ст . 14. Октавий — видоизмененная под влиянием французского «Octave» форма имени Октавиана Августа (63 до и. э.—14 и. э.), римского императора с 27 г. до и. э. Аллюзионный смысл ст. 14—15 указывает на Александра I, выславшего Пушкина из Петербурга.

Ст . 21. Отраде жизни одинокой... — Не исключено, что одиночество поэта здесь не только литературный мотив, но и намек на реальные обстоятельства жизни Гнедича, который был холост и страдал от бессемейной жизни (см. его собственное признание по этому поводу в кн.: Тиханов П. Н. И. Гнедич (1784—1884) : Несколько данных для его биографии по неизданным источникам. СПб., 1884. С. 76).

В 1819 г. Гнедич тяжело перенес смерть любимой сестры, Г. И. Бужинской, последней его близкой родственницы.

Ст. 22 — 23. О ты, который воскресил Ахилла призрак величавый... — Ахилл — главный герой воспетой в «Илиаде» Гомера Троянской войны. В наброске «Все так же осеня(ют) своды...» (1821) вариант этой же формулы был адресован театральному антагонисту Гнедича П. А. Катенину: «Мл(адой) Катен(ин) воскресит) / Эсхила гений велича(вый)» (наст, т., с. 114). Ср. также в «Евгении Онегине»: «Там наш Катенин воскресил / Корнеля гений величавый» (глава первая, строфа XVIII — Акад. Т. 6. С. 12).

С т . 26. От звонких уз освободил... — Имеются в виду «узы» александрийского стиха, которым до Гнедича переводили «Илиаду». Так Е. И. Костровым был выполнен перевод первых шести песен, за продолжение которого, александрийским же стихом, Гнедич принялся в 1807 г. В 1813 г. он оставил эту работу и стал переводить «Илиаду» с самого начала уже гекзаметром. Ср. в «Письме к Н. И. Гнедичу о греческом экзаметре» С. С. Уварова: «...перестанем отягощать младенчество нашей словесности тяжелыми цепями французского вкуса» (Чтения в Беседе любителей русского слова. СПб., 1813. Чтение 13. С. 66; «Арзамас» 1994. Кн. 2. С. 82).

Ст. 27 — 29. Твой глас достиг уединенья, Где я сокрылся от гоненъя Ханжи и гордого глупца... — Здесь намечен развивающийся в стихотворениях южной ссылки мотив добровольного изгнания и содержатся автопарафразы из написанного в 1819 г. стихотворения «Уединение» (см. наст, изд., т. 2, кн. 1, с. 64).

Ст . 35 — 39. Его враги ему презренны ~ Зоила хлещет —мимоходом. — Конкретный повод возникновения этих стихов — критические отзывы о «Руслане и Людмиле», появившиеся до выхода в свет полного издания поэмы, сразу по публикации первых ее фрагментов (см. примеч. к посланию «Дельвигу» и к эпиграмме «(На Каченовского)» («Хаврониос! ругатель закоснелый...») — наст, т., с. 566, 588). Отношение к литературной полемике, выраженное в послании к Гнедичу, высказано и в письме к Вяземскому от 2 января 1822 г.: «...бранюсь с тобою за одно послание к Каченовскому; как мог ты сойти в арену вместе с этим хилым кулачным бойцом — ты сбил его с ног, но он облил бесславный твой венок кровью, желчью и сивухой... Как с ним связываться — довольно было с него легкого хлыста, а не сатирической твоей палицы» (Акад. Т. 13. С. 34). Имя Зоила, одного из первых критиков поэм Гомера (IV в. до н. э.), стало нарицательным для обозначения недоброжелательного критика.

III

1)

КИНЖАЛ

        Лемносский бог тебя ковал

        Для рук бессмертной Немезиды,

Свободы тайный страж, карающий кинжал,

Последний судия Позора и Обиды.

Где Зевса гром молчит, где дремлет меч Закона,

    Свершитель ты проклятий и надежд.

        Ты кроешься под сенью трона,

        Под блеском праздничных одежд.

   Как адский луч, как молния богов,

10 Немое лезвие злодею в очи блещет,

       И, озираясь, он трепещет

            Среди своих пиров.

Везде его найдет удар нежданный твой:

На суше, на морях, во храме, под шатрами,

          За потаенными замками,

         На ложе сна, в семье родной.

Шумит под Кесарем заветный Рубикон,

Державный Рим упал, главой поник Закон,

        Но Брут восстал вольнолюбивый:

20 Кинжал! ты кровь испил — и, мертв, объемлет он

        Помпея мрамор горделивый.

Исчадье мятежей подъемлет злобный крик.

       Презренный, мрачный и кровавый,

       Над трупом Вольности безглавой

       Палач уродливый возник.

Апостол гибели, усталому Аиду

        Перстом он жертвы назначал,

       И вышний суд ему послал

      Тебя и деву Эвмениду.

30 О юный праведник, избранник роковой,

      О Занд, твой век угас на плахе,

      Но добродетели святой

      Остался глас в казненном прахе.

В твоей Германии ты вечной тенью стал,

      Грозя бедой преступной силе,

      И на торжественной могиле

      Горит без надписи кинжал.

c. 25-26

2) 

Примечания.

Непосредственным литературным импульсом к созданию стихотворения, по-видимому, сдедует признать оду А. Шенье (Chénier; 1762—1794) (см. о нем наст, т., с. 483—484) «Шарлотте Корде» («A Marie-Anne-Charlotte Corday», 1793). В посвященном французскому поэту стихотворении «Андрей Шенье» (1825) Пушкин обращается к нему, в частности, как к автору оды «Шарлотте Корде» с парафразой собственных стихов: «Ты пел Маратовым жрецам / Кинжал и деву-эвмениду».

На зависимость «Кинжала» от оды Шенье было указано еще В. Д. Спасовичем, назвавшим пушкинское стихотворение «близким подражанием» Шенье (см.: Спасович В. Д. Байронизм Пушкина и Лермонтова ИВЕ. 1888. № 3. С. 61). Более корректными представляются замечания Б. В. Томашевского о «сходстве мысли и сходстве образов» ('Томашевский Б. В. Заметки о Пушкине. [II.] «Кинжал» и m-me de Staël ИПиС. Пг., 1923. Вып. 36. С. 82) и Е. Г. Эткинда, что Пушкин в «Кинжале» развивает тему оды Шенье (см.: Pouchkine A. Œuvres complètes. Lausanne, 1981. T. 2. P. 379—380). Последние стихи оды Шенье заключают в себе основную идею пушкинского стихотворения:

О vertu, le poignard, seul espoir de la terre,

Est ton arme sacrée, alors que le tonnerre

Laisse régner le crime et te vend à ses lois.

<О добродетель, кинжал, единственная надежда на земле, — вот твое священное оружие, когда божий гром позволяет править преступлению и предает тебя его власти. — фр.> (Chénier. Р. 213).

Можно отметить и другие переклички со стихами Шенье:

La Grèce, ô fille illustre, admirant ton courage,

Épuiserait Paros pour placer ton image

Auprès d’Harmodius, auprès de son ami;

Et des chœurs sur ta tombe, en une sainte ivresse,

Chanteraient Némésis, la tardive déesse,

Qui frappe le méchant sur son trône endormi.

<Греция, о славная дева, восхищаясь твоей отвагой, исчерпала бы мрамор Пароса, чтобы запечатлеть твой образ рядом с образом Гармодиуса и его друга; и хоры на твоей гробнице, опьяненные священным восторгом, воспевали бы Немезиду — богиню, которая медлит наказанием, но разит злодея, коснеющего на троне. — фр.> (Chénier. Р. 211—212).

П. И. Бартенев сообщал, со слов Д. Н. Блудова, что перед высылкой Пушкина из Петербурга H. М. Карамзин, хлопотавший о смягчении его участи, взял с него слово в продолжение года не писать ничего «противного правительству». «Пушкин дал ему слово и сдержал его: не раньше 1821 года прислал из Бессарабии, без подписи, стихи свои „Кинжал”». Хотя стихи и не были подписаны, «у Карамзиных тотчас догадались, кто автор „Кинжала”» (Бартенев. П. в южной России. С. 13—14; то же: Бартенев П. И. О Пушкине. М., 1992. С. 136). Сам Пушкин писал Жуковскому в апреле 1825 г.: «Я обещал Н<иколаю> М<ихайловичу> два года ничего не писать противу правительства и не писал. „Кинжал” не против правительства писан, и хоть стихи и не совсем чисты в отношении слога, но намерение в них безгрешно» (Акад. Т. 13. С. 167). Из слов Пушкина можно заключить, что «Кинжал» был написан им раньше, чем через два года после высылки из Петербурга, что также свидетельствует в пользу датировки стихотворения 1821 г. Авторское же утверждение, что стихотворение не носит антиправительственного характера, может быть принято лишь отчасти.

Пафос тираноубийства действительно заключается не в нарушении, а, наоборот, в восстановлении законного порядка вещей. В европейской традиции тираноубийства, основанной на сформировавшемся в позднесредневековой Европе комплексе этико-политических представлений, убийство лица, нарушающего божественные, человеческие и естественные законы, — тирана, узурпатора законной власти или вероотступника рассматривается не как преступление, а как юридический акт восстановления справедливости в ситуации, когда это бессилен сделать закон. Эта традиция изначально была ориентирована на классические примеры героев-тираноборцев античности: Гармодия и Аристогитона (см. ниже примеч. к ст. 7—8) и Брута (см. ниже примеч. к ст. 19), сам акт убийства в ней был ритуализован: оружием, по античному образцу, чаще всего служил кинжал, убийца не бежал, но оставался на месте преступления. Так были убиты Вильгельм Оранский (1584), французские короли Генрих III (1589) и Генрих IV (1610), фаворит Карла I герцог Бекингем (1628) (см.: Одесский М. П., Фельдман Д. М. Поэтика террора : (А. Пушкин, Ф. Достоевский, Андрей Белый, Б. Савинков) И Общественные науки и современность. 1992. № 2. С. 81—84). В русле этой традиции рассматривалось современниками и убийство Шарлоттой Корде республиканца, «друга народа» Ж.-П. Марата. См., например, приведенные впоследствии Пушкиным в «Table-talk» (1834) слова его лицейского учителя, брата Марата, Д. де Будри, называвшего Корде «вторым Равальяком» (Акад. Т. 12. С. 166; имя Франсуа Равальяка (Ravaillac; 1578—1610), заколовшего кинжалом Генриха IV, стало нарицательным для цареубийцы). Сама Шарлотта Корде соотносила себя с Брутом и писала из тюрьмы накануне казни о своей встрече с ним на Елисейских полях (см.: Couet-Gironville. Charlotte Corday décapitée à Paris le 16 juillet 1793, ou Mémoire pour servir à l’histoire de la vie de cette femme célébré. Paris, an IV (1795). P. 140). A. Шенье в оде, посвященной Шарлотте Корде, ставил ее в ряд с Гармодием и Аристогитоном.

Об актуальности концепции тираноубийства для современного европейского политического сознания свидетельствует, к примеру, замечание о деспотическом правлении в книге Ж. де Сталь «Десять лет в изгнании»: «...que deviendrait un pays gouverné despotiquement, si un tyran au-dessus de toutes les lois n’avait rien à craindre des poignards?» («...что сталось бы со страною, управляемой деспотически, не страшись тиран, презирающий любые законы, удара кинжала?» — фр.) (Œuvres complètes de Mme la Baronne de Staël; publiées par son fils. Paris, 1821. T. 15: Dix années d’exil; fragments d’un ouvrage inédit, composé dans les années 1810 à 1813. Paris, 1821. P. 331; Сталь Ж. де. Десять лет в изгнании / Пер. с фр., ст., коммент. В. А. Мильчиной. М., 2003. С. 231). Высказывавшееся мнение, что этот пассаж г-жи де Сталь является прямым источником «Кинжала» (см.: Томашевский Б. В. Заметки о Пушкине. [II.] «Кинжал» и m-me de Staël. С. 82—83; см. также: Томашевский Б. В. Пушкин и французская литература // Томашевский. П. и Франция. С. 153), опровергается хронологией: книга Сталь вышла в Париже только в июне 1821 г. Это мнение основывается на неточности в каталоге библиотеки Пушкина (Библиотека П. № 1406), где все тома посмертного собрания сочинений г-жи де Сталь помечены 1820 г., тогда как некоторые из них, в том числе 15-й, вышли в 1821 г. (см.: Сталь Ж. де. Десять лет в изгнании. С. 436—437, коммент. В. А. Мильчиной; Мильчина В. А. Пушкин и книга Жермены де Сталь «Десять лет в изгнании» : Заметки комментатора // ПиС. (Нов. серия). Вып. 4 (43). С. 303—305).

В тюремной оде А. Шенье «Byzance, mon berceau, jamais tes janissaires...» выдвинут тот же тезис об убийстве как пределе деспотического правления, благодаря чему деспотическая Византия, в глазах Шенье, более свободна, чем якобинский Париж:

Tes mœurs et ton Coran sur ton sultan farouche

Veillent, le glaive nu, s’il croyait tout pouvoir;

S’il osait tout braver; et dérober sa bouche

Au frein de l’antique devoir.

Voilà donc une digue où la toute-puissance

Voit briser le torrent de ses vaste progrès!

<Tвой обычаи и твой Коран бдительно следят за твоим жестоким султаном, обнажив меч, — да не возомнит он, что ему дозволено все, что ему нечего бояться, да не осмелится сбросить узду вековых обязательств. Вот она преграда, о которую всемогущество разбивается в своих стремлениях! — фр.> (Chénier. Р. 201— 202).

Байрон в 1816 г. в XX строфе третьей песни «Паломничества Чайльд-Гарольда» («Childe Harold’s Pilgrimage») (к марту 1821 г., несомненно известной Пушкину по французскому переводу А. Пишо и Э. де Саля, — см. примеч. к стихотворению «Погасло дневное светило...», наст, т., с. 506) вспоминал о тираноубийстве в связи с политическими процессами в посленаполеоновской Европе:

If not, o’er one fallen Despot boast no more!

In vain fair cheeks were furrowed with hot tears

For Europe’s flowers long rooted up before

The trampler of her vineyards; in vain, years

Of death, dépopulation, bondage, fears,

Have all been borne, and broken by the accord

Of roused-up millions: all that most endears

Glory, is when the myrtle wreathes a Sword,

Such as Harmodius drew on Athens’ tyrant Lord.

<He хвались одним свергнутым деспотом! Иначе напрасно прекрасные ланиты избороздили морщины от жарких слез над цветами Европы, вырванными с корнем еще прежде, чем он растоптал ее виноградники; напрасно претерпевались годы смертей, опустошений, рабства, страхов, конец которым положил совместный порыв поднявшихся миллионов: слава дороже нам, когда миртовый венок обвивает меч, как тот меч, который Гармодий обнажил против тирана Афин. — англ.> (The Works of Lord Byron. A new, revised and entlarged ed. / Ed. by E. H. Coleridge. London, 1904. Poetry. Vol. 2. P. 228). Во французском переводе:

Ou plutôt, cessons de nous vanter de la chute d’un despote! c’est en vain que des lamies brûlantes ont sillonné les joues de nos femmes et de nos mères; c’est en vain que l’Europe a gémi sur ses moissons foulé­ es aux pieds par un tyran; c’est en vain qu’après avoir supporté des années de mort, de ravage, de chaînes et de terreur, des millons d’hommes se sont réveillés dans un généreux transport: la gloire ne peut être chère aux peuples délivrés que lorsque la myrte couronne l’épée dont Harmodius perça le sein de l’opresseur d’Athènes.

<Так перестанем же хвалиться свержением деспота! напрасно жгучие слезы орошали щеки наших жен и матерей; напрасен был стон Европы над жатвой, попранной тираном; напрасно после долгих лет смерти, разрушения, цепей и страха миллионы пробудились в благородном порыве: если освобожденным народам дорога слава — под миртом скрывается меч, как у Гармодия, пронзившего грудь тирана Афин. — фр.>

(Œuvres complètes de lord Byron, traduites de l’anglais par A. E. de Chastopalli. 2-me éd., rev., corr. et augm. de plisieurs poëmes. Paris, 1820. T. 3. P. 169).

Практика политического убийства вскоре получила продолжение. И (23) марта 1819 г. иенский студент Карл Людвиг Занд (Sand; 1795—1820), член одного из студенческих союзов (буршеншафтов), выступавших в поддержку идеи германского национального единства, «казнил» известного драматурга и политического публициста А. Ф. Ф. Коцебу как «изменника» Германии, считая, что «должно истребить всех тех, которые препятствуют вольности и единству земли сей» (СО. 1819. Ч. 53, № 14. С. 85). Спустя год, в ночь с 13 на 14 февраля 1820 г., Луи-Пьер Лувель (Louvel; 1783—1820) заколол в Париже кинжалом герцога Беррийского, чтобы пресечь династию Бурбонов, предавших, по мнению Лувеля, свой народ и потому не имеющих законных прав на французский трон. В начале апреля 1820 г. Пушкин ходил по театральному залу в Петербурге и показывал портрет Лувеля со своей надписью: «Урок царям» (Летопись 1999. T. 1. С. 175). И в этом контексте написанный весной 1821 г. «Кинжал» может восприниматься как образец крайне радикальной политической лирики.

Стихотворение быстро получило широкое распространение. Несомненно его имел в виду А. Г. Родзянко, давая в 1822 г. в своей сатире «Два века» памфлетную характеристику Пушкина: «И все права пока — иль два, иль три ноэля, / Гимн Занду на устах, в руке портрет Лувеля» (Поэты 1820—1830-х годов. Л., 1972. T. 1. С. 164 (Б-ка поэта; Большая сер.)). 19 июня 1823 г. Н. В. Путята, сообщая С. Д. Полторацкому новое стихотворение Пушкина «Птичка», писал: «Если вы не читали еще его „Кинжал Занда” и других пиес, то можете требовать их у меня...» (ЛН. М., 1952. Т. 58. С. 40). 1 мая 1824 г. в Москве С. Д. Нечаев, И. М. Снегирев, М. Т. Каченовский и И. И. Давыдов «разбирали Пушкина „Кинжал” и романтиков и слепое им удивление, плод невежества» (Снегирев И. М. Дневник II РА. 1902. Т. 2, № 7. С. 400). И. Д. Якушкин называл «Кинжал» в ряду пушкинских стихотворений, которые «были не только всем известны, но в то время не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который не знал их наизусть» (П. в восп. T. 1. С. 365). В декабристских кругах стихотворение прямо использовалось в агитационных и пропагандистских целях. Так, согласно показаниям поручика Пензенского пехотного полка П. Ф. Громнитского, летом 1825 г. М. П. Бестужев-Рюмин читал и давал списывать «Кинжал» членам Общества соединенных славян, агитируя за цареубийство (см.: Восстание декабристов : Документы. М., 1975. Т. 13. С. 298—305, с воспроизведением сокращенного текста «Кинжала», записанного Громнитским и густо зачеркнутого военным министром А. И. Татищевым; см. также: Мейлах Б. С. Пушкин в ходе следствия над декабристами // Изв. АН СССР. Отд-ние литературы и языка. 1955. Т. 14, вып. 2. С. 130—131).

Д. И. Завалишин в своих мемуарных записках упоминал «Кинжал» как стихотворение, возбуждавшее «к крайним революционным мерам» и вызывавшее «ненависть и презрение к правительству» (Завалишин Д. И. Пребывание декабристов в тюремном заключении в казематах в Чите и в Петровском Заводе II Писатели-декабристы в воспоминаниях современников. М., 1980. Т. 2. С. 246). Политическую репутацию стихотворения подчеркивал и его переводчик и первый публикатор французский поэт и драматург Жак-Арсен-Франсуа-Поликарп Ансело (Ancelot; 1794—1854), называвший его «преступным панегириком убийству» и считавший, что «стихи эти дышат республиканским фанатизмом, а необузданная сила вдохновивших их чувств говорит о том, какие идеи зреют в умах многих молодых московитов...» (Ancelot J.-A.-F.-P. Six mois en Russie. P. 235—236 (2-me éd. P. 307—308); Ансело Ф. Шесть месяцев в России / Вступ. ст., сост., пер. с фр., коммент. H. М. Сперанской. М., 2001. С. 128—129). При этом, по мнению Е. Г. Эткинда (см.: Эткинд Е. Г. Поэзия А. С. Пушкина во французских переводах II Пушкин А. С. Избранная поэзия в переводах на французский язык. М., 1999. С. 7), в последних двух строфах перевода Ансело радикализм стихотворения был несколько усилен по сравнению с оригиналом:

Le P o i g n a r d

Le dieu de Lemnos t’a forgé pour les mains de l’immortelle Némésis, ô Poignard vengeur! mystérieux gardien de la liberté, dernier juge de la violence et de Г opprobre! Lorsque la foudre divine est muette, lorsque le glaive des lois est rouillé, tu brilles, tu viens réaliser les espérances ou les malédictions. L’ombre du trône, la pourpre des habits de fête dérobent en vain ton éclat aux regards du scélérat que tu menaces. Son œil épouvanté te presse et te cherche au milieu des repas splendides. Tes coups inévitables le trouvent, et sur les routes et sur les flots, près des autels et sous la tente, malgré le rempart de mille verroux, et sur un lit de repos et dans les bras de sa famille.

Le Rubicon sacré bouillonne franchi par César; Rome succombe, la loi n’est plus qu’un vain fantôme! Soudain Brutus se lève, et César meurt abattu aux pieds de Pompée, que réjouit son dernier soupir.

De nos jours, la Proscription, ténébreux enfant de la Révolte, poussait des cris sanguinaires. Un bourreau hideux veillait auprès du cadavre mutilé de la Liberté nationale; cet apôtre du carnage envoyait les plus nobles victimes à l’enfer insatiable; mais le tribunal des cieux te remit à l’Euménide vengeresse.

O Sand, martyr de l’indépendance! meurtrier libérateur! Que le billot soit le terme de ta vie, la vertu n’en consacre pas moins ta cendre proscrite; un souffle divin s’y conserve encore; ton ombre courageuse plane sur le pays si cher à ton cœur; elle menace toujours la force usurpatrice, et sur ton auguste mausolée brille, au lieu d’épitaphe, un poignard sans inscription.

<Бог Лемноса сковал тебя для рук бессмертной Немезиды, о мстительный Кинжал! тайный страж свободы, последний судия насилия и позора! Когда божественный гром молчит, когда меч законов покрывается ржавчиной, ты блещешь, ты исполняешь надежды и проклятия. Ни тень трона, ни пурпур праздничных одежд не скроют твой блеск от очей злодея, которому ты грозишь. Его пугливый взор угадывает и ищет тебя посреди пышных пиров. Твой неотвратимые удары настигают его и в дороге, и на морях, у алтарей и под шатром, и на ложе отдыха, и в объятиях семьи, несмотря на ограду тысяч замков.

Священный Рубикон бурлит, пересекаем Цезарем; Рим склонил главу; закон превратился в пустой призрак! Внезапно восстал Брут, и Цезарь умирает, сраженный у ног Помпея, которого радует его последний вздох. Проклятие наших дней, мрачное порождение Мятежа, испускало кровожадные крики. Уродливый палач бодрствовал над искалеченным трупом народной Свободы; этот апостол резни отправлял в ненасытный ад самых благородных, приносимых им в жертву; но небесный суд вложил тебя в руки карающей Эвмениды.

О Занд, мученик независимости! убийца-освободитель! Пусть твоя жизнь окончилась на плахе, тем не менее твой отверженный прах освящен добродетелью; он хранит еще божественное дыхание; твоя мужественная тень витает над столь дорогой твоему сердцу страной; она продолжает угрожать захватнической силе, и на твоей торжественной могиле горит, вместо эпитафии, кинжал без надписи. — фр.) (Апсеlot J.-A.-F.-P. Six mois en Russie. P. 234—235; 2-me éd. P. 306—307).

«Кинжал» был единственным произведением Пушкина, упомянутым английским путешественником Томасом Рейксом (1777—1848) в рассказе о посещении Петербурга зимой 1829—1830 гг. Познакомившийся со стихотворением по французскому переводу, Рейке вслед за Ансело оценил его как произведение «дерзкое и преступное», имеющее прямое отношение к революционной деятельности, которое «при существующих обстоятельствах ни один деспотический государь не мог бы никогда забыть или простить» (Raikes Th. A visit to St. Petersburg in the winter of 1829—1830. London, 1838. P. 85—87; см. также: Глинка С. Ф. Англичанин о Пушкине зимою 1829—1830 гг. // ПиС. Л., 1927. Вып. 31—32. С. 105—110; Алексеев М . П. Пушкин и английские путешественники в России ИАлексеев М. П. Русско-английские литературные связи (XVIII век—первая половина XIX века). М., 1982. С. 585—587 (ЛН. Т. 91)). А. Мицкевич в своих парижских лекциях о славянских литературах говорил о «Кинжале» как стихотворении, «проникнутом суровым якобинством и глубокой ненавистью к существующему строю»: «Вскоре имя Пушкина стало лозунгом для всех недовольных элементов России. Его стихи переходили из рук в руки, о них говорили повсюду — от Петербурга до Одессы и Кавказа; во всех гарнизонах распевали его стихотворение „Кинжал”, имевшее, впрочем, мало достоинств, но каждый находил в нем выражение своих собственных чувств» (лекция 7 июня 1842 г. — Mickiewicz A. Les Slaves. Cours professé au Collège de France. Paris, 1849. T. 3. P. 284; цит. пер. Ю. Мирской: Мицкевич А. Собр. соч.: В 5 т. М., 1954. Т. 4. С. 382).

С т. 1 — 2. Лемносский бог тебя ковал Для рук бессмертной Немезиды... — В древнегреческой мифологии остров Лемнос — место пребывания бога кузнечного дела Гефеста. Немезида — богиня возмездия; одним из ее атрибутов был меч.

С т. 7 — 8. Ты кроешься под сенью трона, Под блеском праздничных одежд. — В 514 г. до н. э. афинские юноши Гармодий и Аристогитон, прославленные в греческой традиции тираноубийцы, убили Гиппарха, брата афинского тирана Гиппия, на праздничной процессии в день Великих Панафиней, ежегодных празднеств в честь богини Афины, скрыв кинжалы под миртовыми венками. Возможно, в данных стихах «Кинжала» содержится также аллюзия на убийство Юлия Цезаря, совершенное в день его торжественного выхода в Сенат.

С т. 17 — 18. Шумит под Кесарем заветный Рубикон, Державный Рим упал, главой поник Закон... — В 48 г. до н. э. Гай Юлий Цезарь (102—44 до н. э.), находившийся с войском в Галлии, перешел через пограничную реку Рубикон и занял город Аримин, находившийся уже не на территории галльской провинции, наместником которой был Цезарь, а в самой Италии. Этот захват был равносилен объявлению гражданской войны. Одержав в гражданской войне победу над своими противниками, Цезарь фактически стал единовластным правителем Рима. «...Склонившись перед счастливой судьбой этого человека и позволив надеть на себя узду, — пишет Плутарх, — римляне считали, что единоличная власть есть отдых от гражданских войн и прочих бедствий. Они выбрали его диктатором пожизненно. Эта несменяемость в соединении с неограниченным единовластием была открытой тиранией» (Цез., 57).

Денарий Марка Юния Брута, отчеканенный Гаем Сервилием Каской летом или осенью 42 года до н. э.

С т. 19. Но Брут восстал вольнолюбивый... — Образ Марка Юния Брута (85—42 до и. э.) — одного из предводителей заговорщиков, совершивших в 44 г. до и. э. убийство Юлия Цезаря, имел длительную традицию бытования в русской и мировой литературе (см.: Н iahet С. The Classical Tradition. Oxford, 1949, по указ.). Даже политические противники Брута воспринимали его как образец добродетели, что нашло отражение в хорошо известном Пушкину жизнеописании Брута у Плутарха.

С т . 20 — 21. Кинжал! ты кровь испил — и, мертв, объемлет он Помпея мрамор горделивый. — Цезарь был убит перед статуей своего давнего политического противника, Гнея Помпея (106—48 до и. э.). См. также в трагедии Шекспира «Юлий Цезарь» («Julius Caesar», 1599): «...и к подножию Помпеевой статуи, с которой во все время кровь текла, пал великий Цезарь» (Юлий Цезарь, трагедии Виллиама Шекеспира / Пер. H. М. Карамзина. М., 1787. С. 85).

С т. 24 — 25. Над трупом Вольности безглавой Палач уродливый возник. — Имеется в виду Ж.-П. Марат (Marat; 1743—1793), один из основных деятелей якобинской диктатуры; лицо его было обезображено болезнью.

С т. 28 — 29. И вышний суд ему послал Тебя и деву Эвмениду. — Эвмениды (иначе — эринии) — богини мщения в древнегреческой мифологии. Здесь имеется в виду Марианна-Шарлотта Кордэ д’Армой (Corday; 1768—1793), которая 13 июля 1793 г. убила Марата, а затем спокойно отдалась в руки правосудия и была казнена. По ее признанию, окончательное решение свершить тираноубийство пришло к ней тогда, когда в газете Марата «Друг народа» («L’ami du peuple») она прочла о том, что для окончательного торжества революции необходимо еще двести тысяч жизней.

С т. 30 — 31. О юный праведник, избранник роковой, О Занд, твой век угас на плахе... — Об убийстве К. Л. Зандом Коцебу см. в примеч. к эпиграмме «(На Стурдзу)» («Холоп венчанного солдата!..») (1819) — наст, изд., т. 2, кн. 1, с. 565—566. Убийство подробно освещалось в русской периодике, где обнаруживаются также и параллели пушкинским характеристикам Занда как «юного праведника» и «избранника рокового». В помещенном в «Сыне отечества» отчете о состоянии Занда (пытавшегося совершить самоубийство) говорилось: «Он всегда отличался благонравием, кротостию, прямодушием, смелостию, решительностию и пламенною любовию к отечеству и истине...» (СО. 1819. Ч. 53, № 15. С. 139). «Вестник Европы» сообщал, что следователи подозревают, «будто некоторым иенским студентам известно было о предположенном убийстве и будто Занд по жребию назначен исполнителем сего злодеяния» (ВЕ. 1819. Ч. 104, № 8. С. 321). Занд сравнивался с Жаком Клеманом (Clement; 1567—1589), убийцей Генриха III (см.: ВЕ. 1819. Ч. 105, № 9. С. 78).

С т. 36 — 37. И на торжественной могиле Горит без надписи кинжал. — Ансело, печатая перевод стихотворения, сопроводил эти слова замечанием: «Особенно примечательной кажется мне заключительная мысль: трибунал свободных судей закреплял имя жертвы на орудии возмездия, здесь же кинжал — без надписи, он угрожает всем тиранам, кто бы они ни были!» (Ancelot J.-A.-F.-P. Six mois en Russie. P. 236; 2-me éd. P. 309); Ансело Ф. Шесть месяцев в России. С. 129).

Трибунал свободных судей — средневековый тайный суд, существовавший в Германии, некоторые традиции которого были унаследованы буршеншафтами. Сведения о практике немецких тайных союзов попадали в Россию непосредственно от их участников. Так, например, М. Ф. Орлов общался в 1820 г. в Киеве с немецким студентом Адольфом Иорданом, который вместе с Зандом был членом тайных националистических обществ «Черных» и «Непримиримых» (см.: Ланда С. С. Дух революционных преобразований. М., 1975. С. 166—167; Цявловская Т. Г. О работе над «Летописью жизни и творчества Пушкина» II Пушкин : Исследования и материалы : Труды III Всесоюз. Пушкинской конф. М.; Л., 1953. С. 369—371). О надписях на кинжалах упоминалось и в русской печати. Так, в журнале «Сын отечества» сообщалось о съехавшихся после убийства Коцебу в Прагу студентах разных университетов: «Через несколько времени приметили, что они ходят с черными тростями, носят под жилетами черные ленточки, что в их тростях находят кинжалы с разными подозрительными надписями» (СО. 1819. Ч. 54, № 21. С. 91—92)

IV

1)

НА СМЕРТЬ НАПОЛЕОНА

(первоначальная редакция)

Чудесный жребий совершился;

Угас великий человек;

В неволе мрачной закатился

Наполеона грозный век.

Исчез властитель осужденный,

Могучий баловень побед;

И для изгнанника вселенной

Уже потомство настает.

О ты, чьей памятью кровавой

10 Мир долго, долго будет поли,

Приосенен твоею славой,

Почий среди пустынных волн...

Великолепная могила!

Над урной, где твой прах лежит,

Народов ненависть почила

И луч бессмертия горит.

Давно ль орлы твои летали

Над обесчещенной землей?

Давно ли царства упадали

20 При громах силы роковой;

Послушны воле своенравной,

Бедой шумели знамена

И налагал ярем державный

Ты на земные племена?

Когда, надеждой озаренный,

От рабства пробудился мир

И галл десницей разъяренн(ой)1

Низвергнул ветхий свой кумир;

Когда на площади мятежной

30 Во прахе царский труп лежал

И день великий, неизбежный —

Свободы светлый день вставал, —

Тогда, в волненьи бурь народных

Предвидя чудный свой удел,

В его надеждах благородных

Ты человечество презрел,

В свое погибельное счастье

Ты дерзкой веровал душой,

Тебя пленяло самовластье

40 Разочарованной красой.

И обновленного народа

Ты буйность юную смирил,

Новорожденная свобода,

Вдруг онемев, лишилась сил;

Среди рабов до упоенья

Ты жажду власти утолил.

Помчал к боям их ополченья,

Их цепи лаврами обвил;

И Франция, добыча славы,

50 Плененный устремила взор,

Забыв надежды величавы,

На свой блистательный позор.

Ты вел мечи на пир обильный;

Все пало с шумом пред тобой,

Европа гибла — сон могильный

Носился над ее главой.

И се! — в величии постыдном

Ступил на грудь ее колосс.

Тильзит!., (при звуке сем обидном

60 Теперь не побледнеет росс) —

Тильзит надменного героя

Последней славою венчал,

Но скучный мир, но хлад покоя

Счастливца душу волновал.

Племен полуночи царица!

Воспомни древние права!

Померкни, солнце Австерлица,

Пылай, великая Москва,

Настали времена другие,

70 Исчезни, краткий наш позор!

Благослови Москву, Россия!

Война — по гроб наш договор!

Губитель! кто тебя подвигнул,

Кто обуял твой дивный ум?

Как сердца русских не постигнул

Ты с высоты надменных дум?

Великодушного пожара

Не предузнав, уж ты мечтал,

Что мира вновь мы ждем как дара,

80 Но поздно русских разгадал...

Оцепенелыми руками

Схватив железный свой венец,

Ты бездну видишь пред очами,

Губитель гибнет наконец.

Бежит Европы ополченье!

Окровавленные снега

Провозгласили их паденье,

И тает с ними след врага.

Все пробудилось, закипело;

90 Европа свой расторгла плен;

Как гром ужасный загремело

Проклятие земных племен.

Рука великой Немезиды

Простерлась над тобой, тиран!

Омыты кровью их обиды,

Во прах низвержен великан.

__________________

1В автографе описка: разъяренный

с. 254-256

2)

Примечания.

Стихотворение явилось откликом на смерть Наполеона 23 апреля /5 мая 1821 г. в Лонгвуде на острове Св. Елены. В Петербурге о смерти французского императора узнали 10 июля (см. дневниковую запись Н. И. Тургенева от этого числа: «Сейчас я слышал, что присланный из Парижа курьер привез известие о смерти Наполеона» — АбТ. Вып. 5. С. 272), в Кишиневе на неделю позднее. На полях своей рабочей тетради Пушкин сделал памятную французскую помету: «18 juillet nouvelle de la mort de Napoléon» («18 июля известие о смерти Наполеона») (позднее другими чернилами к числу приписан год: «1821»; см.: ПД 831, л. 45 об.; Рукою П. 1997. С. 230—231). К наполеоновской теме Пушкин неоднократно обращался в предшествующие годы. В своих лицейских стихотворениях («Воспоминания в Царском Селе», 1814; «Наполеон на Эльбе», 1815; «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году», 1815; «Принцу Оранскому», 1816) и в оде «Вольность» (1817) он отдал дань общерусской антинаполеоновской риторике с набором традиционных эпитетов, применявшихся к характеристике Наполеона: «коварством, дерзостью венчанный царь», «вселенной бич», «тиран», «губитель», «хищник», «самовластительный злодей», «ужас мира», «стыд природы» (см. наст, изд., т. 1, с. 70, 71, 106, 108, 130, 176; т. 2, кн. 1, с. 13). За прошедшие с момента создания «Вольности» четыре года пушкинские оценки Наполеона существенно изменились, отражая общие изменения в отношении к Наполеону в русской общественной мысли.

Эти изменения в общих чертах могут быть охарактеризованы как движение от публицистики к историческому анализу, в котором не последнее место занимали размышления над личностью человека, на протяжении полутора последних десятилетий определявшего ход европейской истории. Так, например, во французской политической статье А. Д. Улыбышева «Беседа Бонапарта с английским путешественником» («Conversation entre Bonaparte et un Voyageur Anglais»), читавшейся в 1819 г. на одном из заседаний петербургского общества «Зеленая лампа», Наполеон назван «величайшим человеком» столетия, а его жизнь — «рядом дел, из которых одного было бы достаточно, чтобы заслужить бессмертие» (цит. по: Модзалевский Б. Л. К истории «Зеленой лампы» II Модзалевский. С. 51—52; пер. В. Б. Враской).

Прежняя поэтическая трактовка наполеоновской темы, таким образом, отошла в прошлое, новый же литературный канон (так называемая «наполеоновская легенда») к 1821 г. еще не сложился. Начало его формирования можно заметить в произведениях Байрона 1815—1816 гг., написанных после Ста дней и ссылки Наполеона на остров Св. Елены — «Прощание Наполеона» («Napoleon’s Farewell», 1815), «С французского» («From the French», 1816), «Ода с французского» («Ode from the French», 1816), «О Звезда Почетного легиона» («Оп the Star of „the Legion of Honour”», 1816), строфы XXXVI—XLII третьей песни «Паломничества Чайльд-Гарольда» («Childe Harold’s Pilgrimage»). Все эти произведения должны были быть знакомы Пушкину по французским прозаическим переводам. Вместе с более ранней «Одой Наполеону Бонапарту» («Ode to Napoleon Buonaparte», 1814) они вошли во второе (незавершенное) издание А. Пишо и Э. де Саля (см. о нем в примеч. к стихотворению «Погасло дневное светило...» — наст, т., с.  506). В байроновских стихотворениях 1815—1816 гг. начинается романтическая героизация образа Наполеона. См. в стихотворении «С французского»:

Idol of the soldier’s soûl!

First in fight, but mightiest now;

Many could a world control;

Thee alone no doom can bow.

<Кумир души солдата! Первый в бою, но более могущественный сейчас. Многие могли бы подчинить себе мир; но тебя одного не смог подчинить рок. — англ.> (The Works of Lord Byron. A new, revised and entlarged ed. / Ed. by E. H. Coleridge. London, 1904. Poetry. Vol. 3. P. 429). Cp. французский перевод (под заглавием: «Прощание поляка с Наполеоном» («Adieux d’un polonais à Napoléon»)): «Idole de tes guerriers! grand au milieu des batailles, tu es devenu plus grand encore dans ton malheur: comme toi, d’autres ont pu conquérir le monde; mais toi seul as supporté les coups du sort sans te laisser abattre» <Кумир своих солдат! великий в сражениях, ты стал еще более велик в своем несчастий: другие умели, как ты, завоевать мир, но ты один смог вынести удары судьбы, не склонившись перед ней. — фр.> (Œuvres complètes de lord Byron, traduites de l’anglais par A. E. de Chastopalli. 2-me éd., rev., corr. et augm. de plusieurs poëmes. Paris, 1820. T. 2. P. 320).

Для Пушкина французский император теперь тоже «великий человек» — «надменный герой», оценка которого не укладывается в рамки обычных человеческих критериев (см. многократные эпитеты «чудесный» и «дивный» — ст. 1: «чудесный жребий»; ст. 34: «чудный свой удел»; ст. 66: «дивный ум»; ст. 98: «зло воинственных чудес»). Тем не менее стихотворение сохраняет ощутимую связь с предшествующей традицией, отчасти проявившуюся в характерных антинаполеоновских эпитетах («тиран» в ст. 91 и 96; «губитель», неоднократно употребленное в черновых вариантах; см. раздел «Другие редакции и варианты» — наст, т., с. 255—257, 264), но даже в большей степени в самом ходе развития поэтической темы. Здесь Пушкин, может быть, непроизвольно, но достаточно очевидно ориентировался на послание В. А. Жуковского «Императору Александру» (1814) — произведение, впрочем, при всей его конвенциональности наиболее индивидуальное в русской военно-политической поэзии 1812—1815 гг. и Пушкиным высоко ценимое (см. его позднейший отзыв в письме к А. А. Бестужеву от конца мая—начала июня 1825 г.: «Прочти послание к А(лександру) (Жук(овского) 1815 году). Вот как русский поэт говорит русскому царю» — Акад. Т. 13. С. 179). 

...

В апреле 1818 г. в Париже вышло посмертное издание «Размышлений об основных событиях Французской революции» («Considérations sur les principaux événements de la Révolution Française») Жермены де Сталь (Staël; 1766—1817) — первое сочинение, содержащее исторический анализ революционной эпохи. В книге г-жи де Сталь доказывалась закономерность и неизбежность революции — одной из величайших эпох в истории общества, целью которой была борьба за законную (конституционную) свободу как единственную основу спокойствия и благоденствия любой нации. Наполеоновский режим, якобинская диктатура, абсолютизм Людовика XIV и Людовика XV, с точки зрения г-жи де Сталь, явления одного порядка — разные формы политического деспотизма, во все времена противостоявшего идеям свободы. «Независимо от того, будет ли Наполеон жив или погибнет, появится или нет он вновь на европейском континенте, у меня есть причина продолжать говорить о нем: это горячее желание, чтобы друзья свободы во Франции полностью отделили его дело от своего и чтобы они остерегались смешивать принципы революции с установлениями империи» (Staël С. de. Considérations sur les principaux événements de la Révolution Française. 3-me éd. Paris, 1820. T. 3. P. 150). Падение Наполеона не может, таким образом, перечеркнуть революцию, открывшую новую страницу в жизни общества, — «эпоху установления представительных правлений» (см.: Ibid. T. 1. Р. 14). «Необходимость свободного правления, иначе говоря, ограниченных монархий для больших государств и независимых республик для малых, столь очевидна, что трудно поверить, чтобы кто-то чистосердечно отказался признать эту истину...» (Ibid. T. 1. Р. 369). Пушкин, по всей вероятности, познакомился с сочинением г-жи де Сталь еще в 1818 г. в Петербурге. Летом—осенью 1818 г. «Размышления» читали и активно обсуждали в близком пушкинском окружении — H. М. Карамзин, П. А. Вяземский, А. И. и Н. И. Тургеневы, И. И. Пущин. Большим поклонником книги был, в частности, Н. И. Тургенев, оказывавший в те годы на Пушкина значительное идейное влияние (см., например, отзыв в письме Н. И. Тургенева к брату Сергею от 13 октября 1818 г.: «Я читаю теперь M-me Staël о революции. Пропасть ума и в особенности благородства, и по сему я думаю, что сия книга будет иметь свое действие...» — Декабрист Тургенев. С. 267; о книге г-жи де Сталь и восприятии ее в России см. также: Волъперт Л. И. 1) А. С. Пушкин и госпожа де Сталь : К вопросу о политических взглядах Пушкина до 1825 года II Французский ежегодник. 1972. М., 1974. С. 286—297; 2) Пушкинская Франция. СПб., 2007. С. 377—396). В стихотворении «Наполеон», казалось бы, в традиционную политическую схему Пушкиным было вложено принципиально новое понимание Французской революции, сформировавшееся, по-видимому, в значительной мере под воздействием идей г-жи де Сталь: «Когда, надеждой озаренный, / От рабства пробудился мир...»; «И день великий, неизбежный — / Свободы светлый день вставал...».

Прямо связанной с революционной темой оказывалась и последняя строфа пушкинской оды, о которой в письме к А. И. Тургеневу от 1 декабря 1821 г. сам Пушкин заметил: «Эта строфа ныне не имеет смысла, но она писана в начале 1821 года — впрочем, это мой последний либеральный бред...» (Акад. Т. 13. С. 79). Современные политические происшествия на деле свидетельствовали о невозможности восстановления старого порядка. «Возвращение Бурбонского дома на французский престол и соображения мои впоследствии о сем происшествии, — показывал П. И. Пестель на следствии, — могу я назвать эпохою в моих политических мнениях, понятиях и образе мыслей; ибо начал рассуждать, что большая часть коренных постановлений, введенных революциею, были при реставрации монархии сохранены и за благие вещи признаны, между тем как все восставали против революции и я сам всегда против нее восставал» (Восстание декабристов : Документы и материалы. М.; Л., 1927. Т. 4. С. 90; см. также: Парсамов В. С. Декабристы и Франция. С. 15—16). Реставрация абсолютистских режимов в Испании и итальянских государствах вызвала волну революций: в январе 1820 г. — в Испании, в июле — в Неаполе (см. подробнее в примеч. к стихотворениям «Генералу Пущину» и «(В. Л. Давыдову)» («Меж тем как генерал Орлов...») — наст, т., с. 669, 841—843), в марте 1821 г. — в Пьемонте. Если итальянские революции были уже в апреле 1821 г. подавлены австрийскими войсками, то в Испании в марте 1820 г. восстановлена конституция кортесов. В августе—сентябре 1820 г. начались волнения в Португалии, и в июле 1821 г. португальский король Жуан VI, вернувшийся из Бразилии, где королевская семья находилась с момента вторжения Наполеона в 1808 г., присягнул конституции. Около этого времени Пушкин записал в рабочей тетради одну из сентенций М. Ф. Орлова: «О... disoit en 1820: révolution en Espagne, révolution en Italie, révolution en Portugal, constitution par ci, constitution par là... Messieurs les souverains vous avez fait une sottise en détrônant Napoléon» (О... говорил в 1820: революция в Испании, революция в Италии, революция в Португалии, конституция здесь, конституция там... Господа государи, вы сделали глупость, свергнув Наполеона — фр.) (ПД 830, л. 40; Акад. Т. 12. С. 304, 486). Ср. также запись в дневнике П. И. Долгорукова от 27 мая 1822 г.: «За столом у наместника Пушкин (...) начал рассуждать о Наполеонове походе, о тогдашних политических переворотах в Европе, и, переходя от одного обстоятельства к другому, вдруг отпустил нам следующий силлогизм: „Прежде народы восставали один против другого, теперь король неаполитанский воюет с народом, прусский воюет с народом, гишпанский — тоже; нетрудно расчесть, чья сторона возьмет верх”» (П. в восп. T. 1. С. 360—361).

При этом, вопреки предостережениям г-жи де Сталь, фигура Наполеона начинала ассоциироваться в политическом сознании эпохи с идеями свободы, чему немало способствовали, с одной стороны, охранительная политика Священного союза, с другой — память о либеральной (если не прямо революционной) политической программе Ста дней (упразднение знати и отмена феодальных титулов, принятие конституции, свободные выборы, свобода прессы, возвращение к революционной символике — трехцветному знамени и национальной кокарде) (см.: Парсамов В. С. Декабристы и Франция. С. 37—40). «Когда он был побежден, низвержен, — писал Ф. Ф. Вигель, — цари и народы возрадовались, в нем одном видя корень зла, причину всех бедствий и потрясений в мире. Они забыли о революции, об оставшейся после него осиротевшей матери, которая хотя более других восставала на него, но не могла не питать к нему нежности и для которой остался он последним упованием при возвращении отчасти старого порядка» (Вигель. Ч. 6. С. 4). «Европа, среди тьмы, в которую ее повергло отсутствие славы и гения, все время устремляет взоры к Св. Елене, как к блистающему маяку», — писал А. Д. Улыбышев в своем «Разговоре Бонапарта с английским путешественником» (Модзалевский Б. Л. К истории «Зеленой лампы». С. 52). «Ода к Наполеону Бонапарту» Байрона 1814 г. еще содержала резкие инвективы в адрес властителя, пережившего свое падение и смирившегося с судьбой, а свобода мира представала свободой от наполеоновского владычества:

Or trace with thine all idle hand,

In loitering mood upon the sand

That Earth is now as free!

(Или в безделье черти своей праздной рукой на песке, что Земля теперь свободна! — англ.) (The Works of Lord Byron. Poetry. Vol. 3. P. 311). Во французском переводе («Ode à Napoléon»): «Ou bien, que ta main, devenue oisive, écrive négligemment sur le sable que la terre est aussi libre que la mer...» (Или пусть твоя рука, ныне праздная, небрежно пишет на песке, что земля теперь так же свободна, как море... — фр.) (Œuvres complètes de lord Byron. T. 2. P. 309—310). В байроновских стихотворениях 1815—1816 гг. тема получает уже иную трактовку: мир не обрел свободы, свергнув Наполеона, но именно в движении к свободе видит теперь Байрон исторический смысл наполеоновской эпохи. См. в «Прощании Наполеона»:

Farewell to thee, France! when thy diadem crowned me,

I made thee the gern and the wonder of earth, —

But thy weakness decrees I should leave as I found thee,

Decayed in thy glory, and sunk in thy worth.

< ..........................................................................>

Farewell to thee, France! — but when Liberty rallies

Once more in thy régions, remember me then...

(Прощай, Франция! когда я был увенчан твоей короной, я сделал тебя жемчужиной и чудом земли, — но твоя слабость все определила: я должен оставить тебя такой же, какой нашел: в твоей угасающей славе и твоем исчезающем достоинстве. (...) Прощай, Франция! — но когда Свобода возродится в твоих областях, вспомни обо мне тогда... — англ.) (The Works of Lord Byron. Poetry. Vol. 3. P. 428). Во французском переводе (под заглавием: «Прощание Наполеона с Францией» («Adieux de Napoléon à la France»)):

Adieu, France! pendant que ta couronne ornait mon front, je te fis

la perle et la merveille du monde! ta faiblesse l’ordonne: je t’abandonne

comme je t’ai trouvée, déchue de ta gloire et privée de tes vertus. (...)

Adieu, France! mais si la liberté renaît encore une fois sur ton sol...

(Прощай, Франция! в то время, когда твоя корона украшала мое чело, я сделал из тебя жемчужину и чудо мира! Твоя слабость все решила: я оставляю тебя такой же, какой нашел, — утратившей свою славу и забывшей свою доблесть. (...) Прощай, Франция! но если возродится еще раз свобода на твоей земле... — фр.) (Œuvres complètes de lord Byron. T. 2. P. 325—326; последняя фраза во французском переводе оборвана).

В стихотворении «О Звезде Почетного легиона»:

Star of the brave! thy ray is pale,

And darkness must again prevail!

But, oh thou Rainbow of the free!

Our tears and blood must flow for thee.

When thy bright promise fades away,

Our life is but a load of clay.

And Freedom hallows with her tread

The silent cities of the dead;

For beautiful in death are they

Who proudly fall in her array;

And soon, oh, Goddess! may we be

For evermore with them or thee!

(Звезда храбрых! твой луч бледен, и тьма должна снова восторжествовать! Но ты, о Радуга свободных! Наши слезы и кровь должны течь для тебя. Когда гаснет твой многообещающий свет, наша жизнь становится тяжким грузом. И свобода освящает своей поступью тихие города мертвых; потому что прекрасны в смерти те, кто гордо погибает в ее войске. О богиня, да будем мы скоро с ними или с тобой навеки! — англ.) (The Works of Lord Byron. Poetry. Vol. 3. P. 437—438). Во французском переводе (под заглавием: «Ода на Звезду Почетного легиона» («Ode sur l’Etoile de la Légion-d’Honneur»)):

Etoile des braves! tes rayons ont pâli, et les ténèbres vont couvrir l’univers! mais toi, arc-en-ciel de la liberté, viens faire couler encore notre sang et nos pleurs: notre vie n’est qu’un poids de fange, depuis que nous avons vu se dissiper les brillantes espérances que son apparition nous avais données.

Les pas de la liberté sanctifient les villes silencieuses des morts. Le trépas est glorieux pour les braves qui le reçoivent en combattant sous ses drapeaux! O Liberté, puissions-nous te revoir bientôt sur la terre, ou que nos ombres aillent s’unir aux ombres des guerriers qui ne sont plus!

(Звезда отважных! твои лучи померкли, и тьма покроет мир! но ты радуга свободы, мы прольем вновь за тебя кровь и слезы: наша жизнь тонет в грязи с тех пор, как развеялись блестящие надежды, поданные тобой. Шаги свободы освящают молчаливые города мертвых. Смерть славна для храбреца, встречающего ее со знаменем в руке! О Свобода, да увидим мы тебя вскоре вновь на земле, или пусть наши тени сойдут к теням ушедших бойцов! — фр.) (Œuvres complètes de lord Byron. T. 2. P. 315—316).

В «Оде с французского»:

Even in this low world of care

Freedom ne’er shall want an heir;

Millions breathe but to inherit

Her for ever bounding spirit —

When once more her hosts assemble,

Tyrants shall believe and tremble —

Smile they at this idle threat?

Crimson tears will folio w y et.

(Даже в этом низком мире забот свобода не останется без наследника; миллионы живут только для того, чтобы унаследовать ее неиссякающий дух. — Когда еще раз соберется сонм ее воинов, тираны поверят и задрожат. Улыбнутся ли они этой будто бы тщетной угрозе? Кровавые слезы все же прольются. — англ.) (The Works of Lord Byron. Poetry. Vol. 3. P. 435). Во французском переводе (под заглавием: «Ода» («Ode»)): «Même dans ce monde de soucis et de lâcheté, la liberté ne manquera jamais d’héritiers. Des milliers d’hommes ne respirent aujourd’hui que pour elle» (Даже в этом мире низости и забот вcегда найдутся наследники свободы. Миллионы людей дышат сегодня только ею. — фр. ) (Œuvres complètes de lord Byron. T. 2. P. 332; последние четыре стиха во французском тексте отсутствуют).

Состоянию посленаполеоновской Европы посвящена строфа XIX третьей песни «Паломничества Чайльд-Гарольда», вышедшей в 1816 г.:

Fit rétribution! Gaul may champ the bit

And foam in fetters; — but is Earth more free?

Did nations combat to make One submit?

Or league to teach all Kings true Sovereignty?

What! shall reviving Thraldom again be

The patched-up Idol of enlightened days?

Shall we, who struck the Lion down, shall we

Pay the Wolf homage? proffering lowly gaze

And servile knees to Thrones? No! prove before ye praise!

(Достойное возмездие! Пусть галл грызет удила и беснуется в путах, стала ли Земля от того более свободной? Разве народы бились для того, чтобы сломить одного? Или объединились, чтобы научить всех королей истинному единовластию? Как! неужели оживающее рабство снова станет подштопанным идолом нашего просвещенного века? Неужели мы, сразившие льва, воздадим почести волку? Предстанем перед тронами с потупленным взором, рабски склонив колени? Нет! испытай, прежде чем прославлять!) (The Works of Lord Byron. Poetry. Vol. 2. P. 228). Во французском переводе:

Quelle terrible justice! La France est domptée à son tour, et rugit en mordant le fer qui Г enchaîne. Mais la terre est-elle plus libre? les nations n’ont-elles combattu que pour vaincre un seul homme? Ne se sont-elles liguées que pour apprendre à tous les rois jusqu’où va leur puissance? Eh quoi! l’esclavage sera-t-il de nouveau l’idole de ces si­ ècles de lumière: irons-nous rendre des hommages aux loups après avoir terrassé le lion; irons-nous fléchir humblement le genou devant les trônes, et leur payer le tribut d’une basse admiration? Avant de prodiguer les louanges aux rois, laissons-les nous prouver qu’ils n’en sont pas indignes!

(Какой ужасный урок! Франция в свою очередь покорена и рычит, грызя сковавшие ее цепи. Но стала ли земля свободнее? Или нации сражались, чтобы победить одного человека? Не соединились ли они, чтобы показать всем царям границы их власти?

Куда там! И что же, рабство станет новым кумиром этих веков просвещения: повергнув льва, мы будем оказывать почтение волкам; униженно преклоним колени пред тронами и заплатим им дань низкого обожания? Прежде чем расточать похвалы царям, дадим им убедить нас, что они их достойны! — фр.) (Œuvres complètes de lord Byron. T. 3. P. 169). Именно на эти стихи Байрона ссылался П. А. Вяземский, размышляя в письме к А. И. Тургеневу от 21 ноября 1820 г. о неаполитанской революции: «Неужели Неаполю готовят участь Польши? Политический разбой! Как не вспомнить Байрона: „К чему праздновать кончину льва, когда пируют нами волки?”» (OA. Т. 2. С. 105). Некоторые из приведенных выше примеров см.: Кибалъник С. А. Тема изгнания в поэзии Пушкина II ПИМ. Л., 1991. Т. 14. С. 41.

В период работы над стихотворением «Наполеон» Пушкин был постоянным посетителем дома М. Ф. Орлова. «У нас беспрестанно идут шумные споры, — писала Е. Н. Орлова брату А. Н. Раевскому, — философские, политические, литературные и др.; мне слышно их из дальней комнаты. Они заняли бы тебя, потому что у нас немало оригиналов» (Гершензон М. О. История молодой России. С. 27). В письме к А. Н. Раевскому от 23 ноября 1821 г. она сообщала: «Мы очень часто видим Пушкина, который приходит спорить с мужем о всевозможных предметах. Его теперешний конек — вечный мир аббата Сен-Пьера. Он убежден, что правительства, совершенствуясь, постепенно водворят вечный и всеобщий мир и что тогда не будет проливаться иной крови, как только кровь людей с сильными характерами и страстями, с предприимчивым духом, которых мы теперь называем великими людьми, а тогда будут считать лишь нарушителями общественного спокойствия. Я хотела бы видеть, как бы ты сцепился с этими спорщиками» (Там же. С. 27—28). Речь идет об одном из наиболее ранних европейских проектов «вечного мира», содержащемся в трактате «Проект установления вечного мира в Европе» («Projet pour rendre la paix perpétuelle en Europe», 1713—1716) французского писателя раннего просвещения Шарля-Ирене Кастела де Сен-Пьера (Castel de Saint-Pierre; 1658—1743), но более известном по его краткому изложению Ж.-Ж. Руссо («Сокращение проекта вечного мира» («Extrait du projet de paix perpétuelle», 1756; издано в 1761 г.), a также о написанном по этому поводу трактате самого Руссо «Суждение относительно проекта о вечном мире» («Jugement sur la paix perpétuelle, de M. L'abbé de Saint-Pierre», 1756; впервые издано после смерти Руссо, в 1782 г.). Обсуждение обоих этих сочинений должно было быть прямо связано с дискуссиями о судьбах посленаполеоновской Европы. Священный союз вполне мог рассматриваться в свете изложенной Сен-Пьером идеи некоей международной организации, созданной на основе союза европейских держав и способной бескровно разрешать конфликты между государствами. Однако современные события актуализировали возражения Руссо: захватнические войны прямо связаны с деспотическим правлением; утопично полагать, что самодержавные правители и их министры будут когда-либо руководствоваться идеей «общего блага»; обеспечить действенную международную организацию может только «принуждение» государей, откуда вытекает оправдание революции как неизбежного средства будущего умиротворения народов (см. подробнее: Алексеев М. П. Пушкин и проблема «вечного мира» //Алексеев. Пушкин. С. 160—207). В бумагах Пушкина сохранилась конспективная французская запись, относящаяся к спорам о «вечном мире» (ПД 284; на листе, вырванном из той же тетради ПД 831, в которой Пушкин работал над черновиком «Наполеона»). Обозначив место для цитаты из Руссо, Пушкин заключает его мысль: «Очевидно, что эти ужасные средства, о которых он говорил, — революции. Вот они и настали» (Акад. Т. 12. С. 189, 480). Другой отмеченный Пушкиным пункт спора, достаточно точно изложенный Е. Н. Орловой («Что же до великих страстей и великих военных талантов, то на это всегда будет гильотина, так как обществу мало заботы до восхищения великими комбинациями победоносного генерала...». — Там же), мог иметь в виду как Наполеона, так и выраженные бонапартистские настроения пушкинского оппонента — М. Ф. Орлова (см.: Парсамов В. С. Декабристы и Франция. С. 266—271, 344—345).

Когда Пушкин осенью 1823 г. дорабатывал и переписывал в тетрадь ПД 833 «Наполеона», ему еще не было известно стихотворение Ламартина «Бонапарт» («Bonaparte»). Стихотворение вошло в состав сборника Ламартина «Новые поэтические размышления» («Nouvelle Méditations poétiques»), вышедшего в Париже в конце сентября 1823 г. (см.: Франц, элегия. С. 652, коммент. В. А. Мильчиной).

В Петербурге «Новые поэтические размышления» стали известны к началу ноября.

В письме к П. А. Вяземскому от 6 ноября 1823 г. А. И. Тургенев отозвался о «Бонапарте»: «Ода Мартина на кончину Наполеона превосходна некоторыми строфами и стихами» (OA. Т. 2. С. 365). 26 ноября 1823 г. было разрешено к печати петербургское стереотипное издание; в конце декабря в Париже сборник вышел вторым изданием. Пушкин познакомился со стихотворением Ламартина в декабре 1823 или в начале 1824 г. (вошедшее в «Новые поэтические размышления» стихотворение «Умирающий поэт» («Le poète mourant») цитируется Пушкиным в письме к брату от середины января—начала февраля 1824 г. — см.: Акад. Т. 13. С. 86). Оно отозвалось в написанных в сентябре 1824 г. строфах стихотворения «К морю», вошедших в переработанном виде во вторую редакцию «Наполеона» (см. ниже, примеч. к СТ. 101, 104—112).

V

1)

25. С. И. Тургеневу.

21 августа 1821 г. Кишинев.

Поздравляю вас, почтенный Сергей Иванович, с благополучным прибытием из Турции чуждой в Турцию родную. С радостию приехал бы я в Одессу побеседовать с вами и подышать чистым европейским воздухом, но я сам в карантине, и смотритель Инзов не выпускает меня, как зараженного какою-то либеральною чумою. Скоро ли увидите вы северный Стамбул? обнимите там за меня милого нашего муфти Александра Ивановича и мятежного драгомана брата его; его преосвященству писал я письмо, на которое ответа еще не имею. Дело шло об моем изгнании — но если есть надежда на войну, ради Христа, оставьте меня в Бессарабии. Пред вами я виноват, полученное от вас письмо я через два дни перечитываю — но до сих пор не отвечал — надеюсь на великодушное прощение и на скорое свидание.

Кланяюсь Чу, если Чу меня помнит — а Долгорукой меня забыл.

Пушкин.

21 авг.

Адрес: Сергею Ивановичу Тургеневу

c. 31-32

2)

Примечания.

Впервые напечатано И. С. Тургеневым в «Вестнике Европы» 1880 г., кн. 12, стр. 819 — 820; подлинник — в Библиотеке Академии Наук.

— Сергей Иванович Тургенев, — младший из братьев Тургеневых,— с 3 января 1820 г. состоял вторым советником при Русской миссии в Константинополе, откуда со всею миссиею приехал в Одессу в июле 1821 г. Порта, считая, что Россия благоприятствует Греческому восстанию, заняла войсками своими Молдавию и Валахию и ограничила для русскихкупцов свободу мореплавания; это было сделано вопрекиусловиям Бухарестского договора (1811), почему, после дипломатических переговоров. Русский посланник барон Г. А. Строганов выехал из Константинополя. Выезду его предшествовали гонения против христиан, при чем Греческий патриарх Григорий и много других духовных лиц были повешены и казнены; опасность грозила и самой Русской миссии, поэтому Пушкин и поздравлял Тургенева с благополучным возвращением из Турции; в Петербург Тургенев вернулся около 10 сентября («Русск. Арх.» 1867 г., ст. 663 — 666; ОстаФ. Арх.», т. II, стр. 196 — 208). Когда брат С. И. Тургенева—Николай Иванович (которого Пушкин называет «мятежным драгоманом» за его либерализм) был, за участие в деле декабристов, приговорен к смертной казни (хотя и находился тогда за границей), С. И. Тургенев заболел психическим расстройством и умер в Париже 1 июня 1827 г.; он был человек даровитый, нежно любимый братьями. Письмо Тургенева из Одессы, на которое отвечает Пушкин в Одессу же, не сохранилось.

— Инзов — начальник Пушкина (см. выше, стр. 209—210). Отвечая на запрос графа Каподистрии, Инзов 28 апреля 1821 г., из Кишинева, писал ему о Пушкине следующее; «Коллежский секретарь Пушкин, живя в одном со мной доме, ведет себя хорошо и при настоящих смутных обстоятельствах не оказывает никакого участия в сих делах. Я занял его переводом на российский язык составленных по-французски молдавских законов и тем, равно другими упражнениями по службе, отнимаю способы к праздности. Он, побуждаясь тем духом, коим исполнены все Парнасские жители, к ревностному подражанию некоторым писателям, в разговорах своих со мною обнаруживает иногда пиитические мысли. Но я уверен, что лета и время образумят его в сем случае и опытом заставят признать неосновательность умозаключений, посеянных чтением вредных сочинений и принятыми правилами нынешнего столетия» («Русск. Стар.» 1887 г., янв., стр. 244). В другом отзыве своем, от 1 декабря 1821 г., к кн. П. М. Волконскому, по поводу запроса о Кишиневской масонской ложе и об участии в ней Пушкина, Инзов писал: «Г. Пушкин, состоящий при мне, ведет себя изрядно. Я занимаю его письменною корреспонденциею на французском языке и переводами с русского на французский; ибо по малой опытности его в делах не могу доверять ему иных бумаг; относительно же занятия его по массонской ложе, то по неоткрытию таковой не может быть оным, хотя бы и желание его к тому было. Впрочем, обращение с людьми иных свойств, мыслей и правил, чем те, коими молодость руководствуется, нередко производит ту счастливую перемену, что, наконец, почувствуют необходимость себя переиначить. Когда бы благодатное сие чувствование возбудилось в г. Пушкине, то послужило бы ему в истинную пользу» («Русск. Стар.» 1883 г., т. XL, стр. 657). Подозрения же Инзова, что Пушкип «заражен либеральною чумою», подтверждаются и донесением Кишиневского полицейского агента, сообщавшего, что «Пушкин ругает публично и даже в кофейных домах не только военное начальство, но даже и правительство» (там же; ср. Н. К. Кульман, Из истории масонства в России. Кишиневская ложа, С.-Пб. 1907), и слухами, дошедшими в августе 1821 г., напр., до М. П. Погодина и Ф. И. Тютчева, о том, что Пушкин бежал к восставшим грекам («Нива» 1912 г., № 5, стр. 96):

 поэтому-то он и просил С. И. Тургенева оставить его в Бессарабии, «если есть надежда на войну», в которой он временами мечтал принять личное участие.

— Северный Стамбул — Петербург, который Пушкин называет так потому, что Тургенев приехал из Константинополя (Стамбула).

— Муфти (мусульманское духовное лицо) Александр Иванович, которого Пушкин называет далее «его преоспященством» — А. И. Тургенев, служивший по ведомству духовных дел. Письмо, о котором Пушкин упоминает, — письмо его от 7 мая 1821 г. (см. выше, стр. 18—19). Двадцать лет спустя, уже после смерти Пушкина, А. И. Тургенев в своей «Хронике Русского в Париже» писал: «Я все роюсь в своих старых бумагах и нахожу беспрестанно сокровища. Передо мною два письма наших первоклассных поэтов: Батюшкова из Неаполя от 10 Генваря 1820 г., и Пушкина из Бессарабии, от 21 Августа 1821 г. Письмо Пушкина не велико, но ноготок остер» («Современник» 1841 г., т. XXV, стр. 5).

- Чу — «арзамасское» прозвище Дмитрия Васильевича Дашкова (род. 1788, ум. 26 ноября 1839), служившего в 1818—1820 г. при Русском посольстве в Константинополе и бывшего впоследствии (1832 —1839) Министром Юстиции. Дашков, занимавшийся в молодые годы литературой, был, по отзыву А. П. Бутепева, «человек отменных дарований, античной высоты характера и обширной образованности» («Русск. Арх.» 1881 г., кн.ІН, стр. 74), а по словам гр. А. И. Рибопьера — «умнейший человек, человек гениальный, но ипохондрик, чуть не сумасшедший». Бар.М. А.КорФ так рисует его: «Человек с высоким образованием, литературным и ученым, с светлым и обширным умом, в котором было много иронического воззрения на жизнь, с прямодушием, обратившимся у нас в пословицу, с увлекательным даром слова, ставившим его, несмотря на заикание, в ряд истинных ораторов, наконец, с прекрасным пером, уступавшим разве только перу Сперанского,—Дашков соединял в себе все качества, чтобы быть полезным»; но он был очень ленив, высокомерен, заносчив и к тому же нелюдим» («Русск. Стар.» 1899 г., №12, стр. 27). Пушкин, по свидетельству П. И. Бартенева, называл Дашкова, за стойкость его нрава, «бронзою», в противоположность другому министру, которого звал «тестом» («Русск. Арх.» 1896 г., кн. I, стр. 333, 1905 г., кн. II, стр. 211 и 1907 г., кн. II, стр. 136). О Дашкове см. заметку М. А. Дмитриева в «Русск. Арх.» 1891 г., кн. I, стр. 331—333, а также Дневник Пушкина, под ред. Б. Л. Модзалевского, Пгр. 1923, стр. 245 — 246, и Московское издание Дневника, 1923, стр. 427 —428 (зам. М. Н. Сперанского).

— Долгорукой — князь Дмитрий Иванович Долгоруков (род. 10 августа 1797), сын известного поэта князя И. М. Долгорукова, состоявший, вместе с С. И. Тургеневым и Д. В. Дашковым, в числе чиновников Русского посольства в Константинополе (с 4 апреля 1820), вместе с ними подвергавшийся опасности при отъезде оттуда и вместе с ними же 1 июля 1821 г. прибывший в Одессу, а затем и в Петербург; затем он служил при посольствах в Риме, Мадриде, Лондоне, Гааге, Неаполе и снова в Константинополе (1843), был посланником в Тегеране (с 1846 г.), с 1854 г. сенатором; умер в Москве 19 октября 1867 г. Много писал стихотворений, которые впоследствии были изданы в двух отдельных сборниках. , Он был членом Зеленой Лампы, где читал свои стихи и где встречался с Пушкиным («Русск. Арх.» 1915 г., № 3, стр. 394). Его письма к отцу из Константинополя и других мест, с 1 июля 1820 г., напечатаны в «Русском Архиве» 1914 г., № 3 и след., и 1915, № 1 и след.

VI

1)

ГЕНЕРАЛУ ПУЩИНУ

В дыму, в крови, сквозь тучи стрел

    Теперь твоя дорога;

Но ты предвидишь свой удел,

    Грядущий наш Квирога!

И скоро, скоро смолкнет брань

    Средь рабского народа,

Ты молоток возьмешь во длань

    И воззовешь: свобода!

Хвалю тебя, о верный брат!

    О каменщик почтенный!

О Кишинев, о темный град!

    Ликуй, им просвещенный

c. 60

2)

Примечания.

Датируется предположительно концом ноября—декабрем 1821 г. (см. ниже).

Стихотворение обращено к Павлу Сергеевичу Пущину (1789—1865), участнику войны 1812 г. и заграничных походов, с мая 1818 г. — генерал-майору, командиру 2-й бригады 16-й дивизии (М. Ф. Орлова), члену Союза благоденствия, основателю и руководителю масонской ложи «Овидий» в Кишиневе. В «Биографическом известии об А. С. Пушкине до 1826 года» Л. С. Пушкин писал, что в Кишиневе «Пушкин коротко сошелся с генералами Орловым и Пущиным и проводил с ними большую часть времени» (П. в восп. T. 1. С. 62). П. С. Пущин упоминается в числе самых близких кишиневских знакомых поэта и другими мемуаристами. «Обязательное обращение Павла Сергеевича Пущина, — писал В. П. Горчаков, — его образованный ум и постоянная любезность в коротком обществе невольно сближали с ним многих (...). Пушкин, как знакомый, нередко навещал Павла Сергеевича...» (Там же. С. 261). См. также запись в дневнике П. И. Долгорукова, сделанную после отъезда Пущина из Кишинева: «Пушкин в бытность Орлова и Пущина почти вовсе не ходил к Инзову. Теперь редкий день у него не обедает» (Там же. С. 359).

И. П. Липранди, напротив, указывал, что Пушкин «не так был близок» с Пущиным и «неоднократно подсмеивался над ним» (Там же. С. 301). «4 мая был я принят в масоны», — записал Пушкин в своем кишиневском дневнике 1821 г. Этот акт был чистой условностью, так как ложа «Овидий» была официально организована только 7 июля 1821 г. (17 сентября занесена в списки петербургской верховной ложи «Астрея»). Ложа просуществовала недолго. Уже в ноябре правительство обратило внимание на ее деятельность (см. подробнее: Кульман Н. К. К истории масонства в России: Кишиневская ложа «Овидий» // ЖМНП. 1907. № 10. С. 343— 373; Фомичев С. А. Масоны И Быт пушкинского Петербурга : Опыт энциклопедического словаря. СПб., 2005. Т. 2: Л —Я. С. 38—46). 9 декабря Пущин закрыл ложу и решил воспользоваться предоставленным ему еще в феврале 1821 г. заграничным отпуском для лечения. Однако в это время началось следствие по делу о беспорядках в 16-й дивизии. 6 февраля 1822 г. был арестован В. Ф. Раевский, М. Ф. Орлов с февраля фактически отстранен от командования дивизией, а Пущин вместо отпуска 28 марта 1822 г. был уволен в отставку личным распоряжением Александра I. В последних числах мая или в июне того же года он переселился в Одессу, перед отъездом подарив вместе с H. С. Алексеевым Пушкину три тетради, предназначавшиеся для приходно-расходных записей ложи «Овидий» (рабочие тетради Пушкина ПД 834—836) (см.: Летопись 1999. T. 1. С. 284). О П. С. Пущине и о его позднейшем общении с Пушкиным см.: Бортневский В. Г. Декабрист П. С. Пущин и его дневник II Дневник Павла Пущина (1812—1814). Л., 1987. С. 5—25; Бортневский В. Г.у Анисимов В. Е. Новые материалы о П. С. Пущине II Врем. ПК. Л., 1989. Вып. 23. С. 157—161.

Стихотворение непосредственно связано с ожиданиями войны с Турцией и, по всей видимости, близко по времени написания к стихотворению «Война», в первом беловом автографе датированному 29 ноября 1821 г. (о датировке стихотворения «Война» см. также в примеч. к нему — наст, т., с. 660—666). Вряд ли оно могло быть написано позднее декабря 1821 г., когда П. С. Пущин подал просьбу об отпуске

...

Строфически послание ориентировано на «Певца во стане русских воинов» (1812) В. А. Жуковского: 12 строк, чередование четырех- и трехстопного ямба. Перифразой стихов «Певца...» является и первая строка послания. Ср. у Жуковского: «И мчит грозу ударов / Сквозь дым и огнь, по грудам тел, / В среду врагов Кайсаров» (Жуковский. ПСС. T. 1. С. 234).

С т . 4. Грядущий наш Квирога\ — Имеется в виду Антонио Кирога (Quiroga; 1784— 1841) — испанский генерал и политический деятель, участник национальной войны против Наполеона (1808—1813), один из главных деятелей испанской революции 1820—1823 гг. После реставрации абсолютистской монархии Фердинанда VII, в 1815 г., был арестован по делу о республиканском заговоре генерала Хуана Диаса Порлье (Рогlier; 1788—1815), предан суду военного трибунала, но оправдан.

Вновь арестован и заключен в монастырь в 1819 г. по подозрению в участии в конституционалистском заговоре офицеров экспедиционного корпуса в Кадисе. Из заключения продолжал руководить заговором. Когда 20 декабря 1819/1 января 1820 г. расквартированный в Лас-Кабесас-де-Сан-Хуан в провинции Севилья второй Астурийский батальон под командованием Рафаэля дель Риего (Riego у Nùnez; 1785— 1823) поднял вооруженное восстание и двинулся на Аркос, Кирога вышел из монастыря, возглавил предназначавшиеся ему войска и захватил Исла-де-Леон (Сан-Фернандо). Избранный восставшими офицерами командующим революционной армией, он обратился 24 декабря 1819 / 5 января 1820 г. с воззванием к солдатам и заявлением о создании временного правительства. Возмущение вышло за пределы Андалузии и быстро начало распространяться на другие области Испании.

Начавшиеся волнения в Мадриде побудили Фердинанда VII объявить 23 февраля / 6 марта о немедленном созыве кортесов, а 24 февраля / 7 марта восстановить конституцию 1812 г. Были освобождены политические заключенные; 28 февраля / 11 марта объявлена свобода прессы и запрещена инквизиция (о ходе испанской революции см. подробнее: LesurCh.-L. Annuaire historique universel pour 1820. Paris, 1821. P. 386—416). Кирога был избран депутатом кортесов, начавших работу с июля 1820 г. Впоследствии, в 1823 г., во время французского вторжения командовал батальоном, защищавшим Ла-Корунью. После поражения революции эмигрировал в Англию и вернулся в Испанию в 1833 г. по амнистии королевы Изабеллы.

С т . 7 . Ты молоток возьмешь во длань... — Деревянный молоток — предмет масонской обрядности, атрибут мастера ложи.

__________________________

Пушкин и духовность. 1813-1820 - https://cont.ws/@mzarezin1307/...

Пушкин о духовности. 1821. "Кавказский пленник" - https://cont.ws/@mzarezin1307/...

Пушкин о духовности. 1821 (1) - https://cont.ws/@mzarezin1307/...

Пушкин о духовности. 1821 (2) - https://cont.ws/@mzarezin1307/...

Пушкин о духовности. 1821 (3) - https://cont.ws/@mzarezin1307/...

Продолжение следует.