За что сражались и погибали каппели и дроздовские

Дѣти.

Съ тѣхъ поръ прошло три года, а эти двѣ фигуры и сейчасъ стоятъ предъ моими глазами. Я ихъ встрѣтилъ совершенно случайно, или, вѣрнѣе, не встрѣтилъ, а почти наступилъ на нихъ въ ихъ болѣе чѣмъ странномъ жилище.

Я жилъ тогда въ одномъ приморскомъ городѣ. Мнѣ нужно было лодку, чтобы прокатиться по морю. Была зима, но погода стояла такая чудная, луна такъ заманчиво разсыпала по волнамъ серебряныя блестки, что я какъ-то невольно съ набережной направился къ одной изъ пристаней, гдѣ обыкновенно стояли лодочники-персы съ своими лодками. Лодки были тутъ, но ни одного лодочника не было.

- Лодочникъ! — крикнулъ я и стукнулъ о край пристани палкой.'

Палка вырвалась у меня изъ рукъ и полетѣла подъ пристань, на откосъ берега. Палку мнѣ не хотѣлось терять, и я по берегу сталъ спускаться къ водѣ. Подъ пристанью было совершенно темно, я полѣзъ въ карманъ за спичками, а самъ осторожно подвигался впередъ. Какъ вдругъ подъ ногой я почувствовалъ что то мягкое — живое и въ то же время услышалъ молодой еще совсѣмъ мальчишескій голосъ:

-— Что ты на людей то лѣзешь!

Я зажегъ спичку и отступилъ на шагъ. Предо мной была куча тряпья, грязнаго, закопченаго, изъ котораго сверкали четыре глаза.

— Кого тебѣ? — проговорило тряпье.

— Какъ, кого?

— Ну, ее или меня нужно?

Я ничего не понималъ, но затѣмъ понялъ, — это были: дѣвочка и мальчикъ, занимающееся проституціей. Ему было тринадцать, ей двенадцать лѣтъ. Здѣсь они жили, здѣсь же и принимали своихъ посѣтителей, или гостей, какъ называли они ихъ.

— Мы думали ты къ намъ идешь, — разочарованно проговорилъ мальчикъ послѣ нѣкоторыхъ весьма откровенныхъ поясненій.

— Но какъ же вы тутъ живете? Вѣдь холодно.

— A гдѣ же намъ жить? — отвѣтилъ мальчикъ вопросомъ же.

— Развѣ у васъ нѣтъ никого родныхъ?

— Нѣтъ.

— И давно вы тутъ?

— Всегда.

— Какъ, всегда?

Такъ и всегда! — съ досадой повторилъ мальчикъ.

Дѣвочка все время молчала, хотя не спускала съ меня глазъ.

Тутъ наше мѣсто, — пояснилъ, минуту спустя, мой собесѣдникъ. -— Подъ другими пристанями другіе, а тутъ — мы съ Дунькой.

— А она тебѣ какъ приходится?

На это мальчикъ отвѣтилъ грубой сальностью, изъ которой можно было понять, что дѣвочка его любовница. Изъ дальнѣйшихъ разговоровъ съ ними я узналъ, что они жили на общій заработокъ, при чемъ кассой завѣдывалъ мальчикъ, онъ же производилъ и всѣ расходы.

— И много вы зарабатываете? — спросилъ я.

— Сколько придется.

— Вчера мнѣ одинъ баринъ полтинникъ далъ,— отозвалась дѣвочка. Она, повидимому, гордилась такимъ „большимъ" заработкомъ.

— А къ вамъ и господа ходятъ?

— А то нѣтъ! — обидчиво отозвалась дѣвочка.

Я не сталъ разспрашиваіь, что за господа пользуются этими несчастными; меня больше интересовали ихъ взаимныя отношенія; мнѣ хотѣлось узнать, какъ этотъ сынъ улицы относится къ своей подругѣ, какъ къ супругѣ и какъ къ товарищу по работѣ. Я желалъ поэтому продлить бесѣду, а, между тѣмъ, мнѣ было не по себѣ въ этомъ темномъ мѣстѣ, подъ настилкой пристани, гдѣ, можетъ быть, еще за часъ до этого совершалось надруганіе надъ дѣтскимъ тѣломъ.

— A вѣдь они, вѣроятно, голодны?—Кстати пришла мнѣ въ голову мысль, и я рѣшилъ пригласить ихъ куда-нибудь поужинать.

— A гдѣ вы ужинаете? спросилъ я ихъ.

Они сначала меня не поняли, повидимому, понятіе „ужинъ", какъ нѣчто обязательное, ежедневно повторяющееся, имъ было неизвѣстно. Они просто ѣли, когда къ тому была возможность, но совершенно не понимали возможности установленія времени для ѣды. Это было внѣ условій ихъ жизни.

Аппетитъ у нихъ былъ всегда, въ теченіе 24 хъ часовъ въ сутки, и если есть ѣда, то они ѣли во всякое время съ удовольствіемъ, хотя бы десять разъ въ сутки. Но дѣйствительность въ этомъ отношеніи ихъ не баловала и далеко не сообразовалась съ ихъ аппетитомъ: насыщаться имъ приходилась часто вдвое и даже втрое сутокъ разъ.

За то бывали дни, когда они ѣли по шести разъ и даже болѣе.

Вотъ почему мой вопросъ объ ужинѣ вызвалъ вмѣстѣ и улыбку и недоумѣніе на лицахъ моихъ собесѣдниковъ.

— Что смѣетесь? Я спрашиваю, гдѣ вы ѣдите?

— Гм! гдѣ мы ѣдимъ, Дунька! - насмѣшливо проговорилъ мальчикъ и толкнулъ свою подругу локтемъ.

Дунька хихикнула и уткнула свой носъ въ бывшее на ней тряпье.

— Ну, если бы вы сейчасъ захотѣли ѣсть, куда бы вы пошли?

Захотѣли!—иронически проговорилъ мальчикъ.

—Мы ужъ давно хотимъ, да вотъ тутъ-то пусто.

И онъ хлопнулъ себя по карману.

— Ну, а если бы у васъ были деньги?

— Откуда имъ быть?

— Да вотъ я вамъ сейчасъ дамъ денегъ, — куда вы пойдете?

- Смотря сколько дашь. Если пятакъ, то въ лавочку, купимъ хлѣба и поѣдимъ.

А если больше, если рубль?

— Ну, рубль то ты не дашь! — скептически протянулъ мальчикъ.

Я вынулъ рубль и бросилъ мальчику въ колѣни.

— Вотъ тебѣ рубль, пойдемте, покажите мнѣ, гдѣ вы ѣдите.

— Ты взаправду? — удивился мальчикъ, не дотрагиваясь до блестѣвшаго въ темнотѣ рубля.

— Конечно.

Но ему все еще не вѣрилось, что такъ, ни съ того, ни съ сего, ему даютъ рубль.

Дѣвочка толкнула его подъ бокъ и что-то шепнула ему на ухо. Онъ какъ то особенно взглянулъ на меня, взялъ рубль и, вставая на ноги, проговорилъ:

— Ну, пойдемъ.

— A мнѣ идти? — робко спросила дѣвочка, обращаясь ко мнѣ.

— Конечно, иди, вѣдь ты тоже хочешь ѣсть.

— Мало ли что? Можетъ быть, ты не хочешь, чтобы я была тамъ—всякіе вѣдь бываютъ!

— Нѣтъ, нѣтъ, непремѣнно пойдемъ!—поспѣшилъ я заявить, испугавшись перспективы явиться вдвоемъ съ мальчикомъ въ такое мѣсто, гдѣ его профессія, очевидно, всѣмъ и каждому была известна.

— Что-жъ, пойдемъ, Дунька, бываютъ вѣдь и такіе. Помнишь прошлогодняго капитана?

Для меня эти слова остались непонятными, но потомъ я понялъ ихъ значеніе.

Мы пошли по набережной, они шли впередъ, я за ними. Чрезъ десять минутъ они привели меня въ грязный трактиръ, въ полуподвальномъ этажѣ.

Въ трактирѣ было нѣсколько маленькихъ отдѣльныхъ клѣтушекъ, въ одну изъ которыхъ насъ и провелъ мальчикъ прислуживавшій гостямъ.

Въ общей залѣ трактира было нѣсколько посѣтителей, очевидно, завсѣгдатаевъ, они какъ-то особенно посмотрѣли на меня, когда я проходилъ со своими спутниками въ отдѣльный „кабинетъ".

А одинъ даже кивнулъ на меня головой и проговорилъ чтото'в ъ родѣ: „ого"!

— Ну, что же вы будете ѣсть?—спросилъ я.

— Все-равпо, что закажете,—отозвался мальчикъ.

Я велѣлъ подать двѣ порціи шашлыка.

Да ты смотри—порціи-то побольше! —крикнулъ мальчикъ вслѣдъ уходившему прислужнику.

A развѣ тутъ большія и маленькія порціи бываютъ?—спросилъ я.

— А то! Имъ смотри въ зубы-то, такъ они сейчасъ нагрѣютъ!

— Часто вы тутъ ѣдите?

— Больше все съ „гостями", а такъ, одни, не ходимъ.

— А когда въ послѣдній разъ ѣли?

— Вчера въ полдень.

Было уже около десяти часовъ вечера, значитъ дѣти не ѣли около 35 часовъ. Принявъ это въ соображеніе, я рѣшилъ, что двухъ пордій шашлыка имъ будетъ мало и велѣлъ сварить еще шесть яицъ и подать десятокъ раковъ.

— И пива подай!—дополнилъ мои распоряженія мальчикъ.

— Пива не надо,—сказалъ я.

— Ну вотъ, лучше раковъ не надо,—что въ нихъ!

— Но развѣ ты пьешь пиво?

— А-то!

— А она?

— Она-то? Она небось и водку пьетъ. Намъ нельзя не нить, у насъ работа такая. Не станешь пить, такъ тебя и не возьметъ никто.

— А давно вы занимаетесь этой работой?

— Дунька недавно, съ прошлаго года, а я уже третій годъ.

Я смотрѣлъ на нихъ и никакъ не могъ примириться съ дѣйствительностыо. Она и теперь была худенькая, слабенькая, изможденная, малорослая, — что же было годъ назадъ? — Задавалъ я себѣ вопросъ. И кто тотъ звѣрь, который посягнулъ на нее?

Но „звѣрь", оказывается, сидѣлъ предо мной,— это онъ, ея настоящій сожитель и товарищъ по ремеслу совратилъ ее и изъ дѣвочки-нищей превратилъ въ дѣвочку-проститутку.

Первый разъ они встрѣтились предыдущей зимой подъ той же пристанью, гдѣ нашелъ ихъ я.

Онъ уже жилъ тамъ и раньше, а она пришла туда за неимѣніемъ другого ночлега. Было холодно, и на нихъ были лохмотья лѣтняго платья, и они согрѣвались другъ около друга. Но не это было причиной паденія Дуньки; они еще были настолько молоды, что совмѣстный ночлегъ не возбуждалъ ихъ инстинктовъ. Даже и теперь, годъ спустя, она говоритъ о своей „работѣ", какъ о довольно чувствительномъ мученіи. А тогда она съ ужасомъ думала объ этомъ. Но обстоятельства были таковы, что пришлось покориться. Какъ разъ настали холодные дни, публики было мало на улицахъ, и Дунька возвращалась подъ пристань съ пустыми руками.

— Никто не подавалъ.

У Егорки—такъ звали мальчика,—тоже не было заработка, и дѣти голодали по три дня къ ряду.

А тутъ къ Дунькѣ одинъ лодочникъ сталъ приставать,—разсказывалъ Егоръ,—три рубля сулилъ.

Я говорю „соглашайся дура!" а она боится, какъ только увидитъ его, такъ бѣжать. Пробовалъ я ее и бить—ничего не помогаетъ: „лучше, говоритъ, убей!"

Чтобы уменьшить этотъ безотчетный страхъ предъ неизвѣстнымъ, Егорка при первомъ же заработкѣ напоилъ свою подругу водкой... На это подвинулъ его собственный опытъ...

Такова исторія паденія этихъ двухъ обездоленныхъ безпріютныхъ дѣтей. Все происходило чрезвычайно просто и вмѣстѣ съ тѣмъ производило ужасное впечатлѣніе. Кто-то, когда-то ихъ родилъ и чуть не послѣ рожденія выбросилъ на улицу.

— Моя мать въ больницѣ умерла, — говоритъ Дунька,—а тетка меня выгнала, сказала: „ступай въ пріютъ! Кормить, что ли я тебя буду".

Она и пошла, но пріюта, конечно, не нашла, такъ какъ ей тогда было лѣтъ 6—7. Улица приняла ее и кормила, а также и давала ей ночлегъ подъ пристанью, подъ брусьями, на лѣсныхъ пристаняхъ и вообще во всякомъ темномъ, защищенномъ отъ вѣтра углу.

— Подавали сначала хорошо, каждый день больше гривенника набиралось, впоминаетъ она.

И если бы она не выростала, а такъ и оставалась шестилѣтней крошкой, улица, вѣроятно, продолжала бы отпускать ей ежедневно по гривеннику. Но она по неумолимому закону природы росла, туго, но все-же росла, и это-то ее и погубило. Въ 11 лѣтъ улица нашла, что она уже можетъ зарабатывать свой хлѣбъ, и перестала отпускать гривенники. На ея судьбѣ, какъ въ зеркалѣ отразилось буржуазное міросозерцаніе, въ которомъ дѣтскій трудъ представляетъ изъ себя то Эльдорадо, къ которому стремится всякій владѣлецъ орудій труда.

— Дѣти должны работать, ихъ трудъ самый выгодный, а не работающая 11-ти лѣтняя дѣвочка является прямымъ убыткомъ для „общества".

Вотъ что молчаливо отвѣтила Дунькѣ улица, котда она протягивала руку за подаяніемъ. И вотъ она работаетъ! Теперь она не сидитъ на шеѣ общества, она живетъ своимъ „трудомъ"!

Исторія Егорки точная копія съ исторіи его подруги, съ тою только разницей, что онъ совсѣмъ не помнитъ своихъ родителей. Матерью его всегда была улица, поступила она съ нимъ такь-же, какъ и съ Дунькой, и къ тому и другому приложена была одна и та же мѣрка. До одиннадцати лѣтъ кое какъ кормился подаянігмъ, а на двѣнадцатомъ году принужденъ былъ согласиться на предложеніе „лодочника". Разница была еще въ томъ, что ею „лодочникъ" заплатилъ ему не три рубля, а всего рубль, хотя это былъ богатый человѣкъ, домовладѣлецъ, гласный думы. Этотъ господинъ, очевидно, лучше зналъ рыночную цѣну дѣтскаго тѣла, чѣмъ лодочникъ, о трехъ рубляхъ котораго дѣти сами говорятъ, какъ о суммѣ, далеко превышающей цѣнность оказанной услуги.

Три рубля для нихъ цѣлое богатство, они даже боялись, что ихъ ограбятъ и прятались отъ всѣхъ. Имъ казалось, что всѣ только и думаютъ объ ихъ „богатствѣ".

Егоркинъ первый „гость" въ качествѣ привычнаго цѣнителя труда, конечно, зналъ это и вознаградилъ его рублемъ. Но Егорка не обижается на него, онъ находитъ, что все это въ порядкѣ вещей.

Вѣдь онъ не одинъ занимается этой „работой" и всѣмъ такъ-же платятъ. Егорка боленъ, его заразили, но и на это онъ не обижается и это находитъ онъ въ порядкѣ вещей.

Его удивляетъ скорѣе обратное: человѣческое отношеніе къ нему посторонняго лица, безкорыстное желаніе помочь, войти въ его положеніе. Это ему непонятно, къ этому онъ не привыкъ и это не укладывается въ его головѣ. Такъ, онъ никакъ не могъ примириться съ тѣмъ, что ни онъ, ни Дунька не нужны мнѣ, и что все наше знакомство ограничится однимъ ужиномъ.

Напротивъ, онъ думалъ, что мнѣ нужны одновременно и онъ и его подруга,—иначе зачѣмъ я ихъ кормлю обоихъ, а не одного котораго нибудь.

Именно это онъ имѣлъ въ виду тамъ подъ пристанью, когда сказалъ:

— „Пойдемъ, Дунька, бываютъ вѣдь и такіе!"

„Помнишь прошлогодняго капитана?"

„Прошлогодній капитанъ" именнно надругался надъ ними обоими вмѣстѣ, при самой отвратительной обстановкѣ. И какъ я не увѣрялъ ихъ, что ничего подобнаго не желаю, они не вѣрили, это видно было по ихъ глазамъ, по ихъ переглядыванію между собой. Повѣрили и то съ трудомъ только, когда я распростился съ ними у дверей притона.

— Вы вправду уходите?

— Конечно, а ты все не вѣришь?

Нѣтъ, зачѣмъ не вѣрить... пойдемъ, Дунька, всякіе господа-то бываютъ!

И они скрылись въ темнотѣ. 

http://istmat.info/files/uploa...

______________

Но духовность-то цвела пышным цветом. А потом пришли большевики и всё порушили.