Текста много, текст не беллетристический. Но, зато, тут звучит живое (пусть и не всегда печатное) мужицкое слово. Ольга Александровна убедительно показывает, что крестьянский идеал монарха изначально не соответствовал сущности монархии, а по мере углубления социально-экономического кризиса это несоответствие стало абсолютно очевидным.
Ну а королевич Гоша опоздал родиться.
Сухова Ольга АлександровнаДесять мифов крестьянского сознания: Очерки истории социальной психологии и менталитета русского крестьянства (конец XIX - начало XX в.) по материалам Среднего Поволжья
ГЛАВА III
ОСНОВНЫЕ МИФОЛОГЕМЫ КРЕСТЬЯНСКОГО СОЗНАНИЯ В ПЕРВЫЕ ДЕСЯТИЛЕТИЯ XX в.
§ 4. «Царь» в народном сознании начала XX в.: монархические представления и повседневная практика
Изучение монархических представлений русского крестьянства, наполняемости тех «образов», содержание которых имело равновеликие тенденции, как к определенной статичности, так и к динамичности своего развития в периоды социокультурных кризисов, позволяет реконструировать общую структуру родового (то есть первичного и в то же время продолжающего функционировать уровня) сознания российской общины.
304
В социальной памяти крестьянства нет ни одной крупной исторической фигуры, которая могла бы оспорить первостепенную значимость и недосягаемую этическую ценность «Царя-Батюшки». Образ «Царя» являлся центральным связующим звеном между множеством однотипных «миров», объединяющих крестьянство в его земной юдоли с «Царством Божием». Именно поэтому, как считает М.М. Громыко, идеал справедливого монарха, который сможет «привести порядки на земле в соответствие с божественной Правдой», выступал органической частью крестьянской социальной утопии1.
Сакрализация «царского» образа в контексте русской православной традиции привела к двоякому его прочтению. С одной стороны, после венчания и совершения таинства миропомазания восприятие царя как помазанника Божия становится одной из основ народного сознания в целом и монархизма, как одного из его проявлений, в частности1 2. С другой, - «реализм» религиозных чувств великороссов сублимировался в идеальном образе «Царя», которого русский народ почитал ни как «посредника» или «доверенное лицо», а как земное воплощение «Бога», как национальный вариант «Спасителя», проникнутого «любовью к нему и мыслью о его благе»3. В то же время не стоит забывать и тот факт, что преклонение перед мифическим монархом не создавало автоматической связи с представлением о необходимости уплаты налогов. В оценках родового сознания, государство должно было существовать за счет сказочной, неисчерпаемой казны («казна в воде не тонет, в огне не горит»). Это четко прослеживается в политике вождей крестьянских восстаний, которые, призывая крестьян под свои знамена, обещали не брать с крестьян налоги и вместе с тем платить деньги казакам4.
Последние два элемента в цепи упрощенно-схематизированных представлений о строении социального бытия: «мир» -«Царь» - «Бог» воспринимались в общественном сознании не-раздельно-взаимообразно. Идея параллелизма двух ликов власти:
_____________________
1 Громыко М.М. Мир русской деревни. М., 1991. С. 239.
2 См.: Буганов А.В. Отношение к русским царям в народном сознании XIX -начала XX веков // Куда идет Россия?.. Формальные институты и реальные практики. М., 2002. С. 254.
3 Мережковский Д. и др. Царь и революция. СПб.; М., 1999. С. 198.
4 Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды XVII-XIX вв. М., 1967. С. 159.
305
«монаршей» и «божественной» пришла на Русь из Византии. Однако понятие о мессианском предназначении русского монарха, появившееся в ходе распространения концепции «Москва — Третий Рим», кардинальным образом изменило ее содержание. Из обозначения должности верховного правителя слово «Царь» превратилось в имя собственное, которое стало трактоваться как «одно из божественных имен - наименование человека царем могло приобретать в этих условиях мистический смысл»1.
В народном сознании тем самым фиксировался мифологизированный образ власти, в котором Царь был представлен двояко: как «земной бог» и как глава большой патриархальной семьи. В крестьянском прочтении функционально-ролевого значения этого понятия угадывается проекция религиозных и социально-иерархических представлений. Присутствие патерналистских представлений в родовом сознании российского крестьянства легко объясняется устойчивостью патриархальных семейных градаций. На этот факт указывают знаковые образы многих фольклорных форм. В частности, в 1870-х гг. в с. Пичевка Нижнеломовского уезда Пензенской губ. имела хождение следующая пословица: «Что Царь в России, то старик в своем селе» . Народная «привязанность» к царю была основана на восприятии идеального образа в предельном его значении - как «воплощение Бога», «род русского Христа, отец и кормилец, весь проникнутый любовью к нему [народу] и мыслью о его благе»1 2 3. На этом покоилось и твердое убеждение крестьянства, что царь с изначальных времен даровал своему народу все, в чем тот нуждался: землю и волю. Возвращение же «золотого века» мыслилось главным предназначением идеала.
Обратимся к интерпретации важнейших характеристик народного представления о монархе и монаршей власти. Так, Г.В. Лобачева на основе анализа 175 пословичных изречений русского народа о монархии и государственности в числе важнейших параметров идеального образа выделяет высказывания о божественном происхождении царской власти, что указывает на её сущ-
__________________
1 Успенский Б.А., Живов В.М. Царь и Бог И Успенский Б.А. Избранные труды. Т. 1. Л., 1994. С. 117.
2 Православная жизнь русских крестьян XIX-XX веков: Итоги этнографических исследований. М., 2001. С. 843.
Гиппиус 3. Истинная сила царизма И Царь и революция. Сб. ст. М., 1999. С. 198.
306
ностные черты, и о справедливости монарха как о его важнейшем функциональном предназначении («Царь правду любит»)'.
Одной из функций монарха в оценках родового сознания выступала защита народа, как от внутренних, так и от внешних врагов. Так, в годы Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. в условиях всплеска патриотических настроений пензенские крестьяне, жертвуя «последний грош» тем, кого, по их словам, «турки как бессловесную скотину режут», объективно фиксировали совпадение идеального образа и реальной политики реального императора: «за коих вступился наш белый Царь»1 2.
Важным свидетельством в деле реконструкции содержания «Царского образа» может выступать анализ читательских пристрастий российского крестьянства. Так, в материалах, поступивших в этнографическое бюро из Пензенской губернии, отмечался повышенный интерес читателей к историческим романам, таким как: «Гибель Кучума, последнего Сибирского царя», «Избрание на царство Михаила Федоровича Романова и подвиг крестьянина Ивана Сусанина» и т.д. В литературных произведениях внимание крестьян привлекало описание жизни и быта царей, рассказы о войнах с участием великих полководцев, о битвах и сражениях. Но особое предпочтение отдавалось «войнам и подвигам», а также «лицам, приносившим себя в жертву»3. Монархические представления таким образом представляли собой прочный базис системы патерналистских ценностей, воплощая идеал, служение которому оправдывало все невзгоды и бедствия крестьянского бытия и воспринималось по аналогии с подвигами на поле боя.
Теократический смысл царского звания прослеживается и в одной из жанровых разновидностей русского народного легендарного эпоса. Речь идет о сказаниях, имеющих в своей основе сюжеты об избавителях (то есть о появлении силы, способной воплотить в жизнь идеалы крестьянской «Правды»), Как известно, «избавителем» в представлениях крестьян не мог стать обычный, рядовой человек или типичный герой (богатырь, стрелец и т.п.), в его образе должен был угадываться сакральный смысл, подчеркивающий его божественное происхождение и исключи-
______________________
1 Лобачева Г.В. Отражение монархических воззрений русского народа в па-ремиологических материалах второй половины XIX — начала XX в. // Проблемы политологии и политической истории. Саратов, 1994. С. 8-9.
2 ГАПО. Ф. 182. On. 1. Д. 2256. Л. 961.
3 Православная жизнь русских крестьян XIX - XX веков... С. 328.
307
тельность (то есть невозможность повторения, дублирования). Естественным образом подобные легенды порождали институт самозванчества1, а роль «избавителя» доставалась «царевичу» с «царскими знаками»1 2. Мотив обращения к сюжетам аналогичного характера может интерпретироваться двояко: как стремление к манипуляции крестьянским сознанием для достижения личных выгод, иди как потребность в согласовании массовых ощущений с целью оправдания своих действий или избежания ответственности («лозунг “хорошего царя” помогал мобилизовать силы»3). Но и в том, и в другом случае, можно вести речь о значимости царского образа, его «повсеместном» присутствии, растворении в структурах крестьянского сознания. Более того, определяя стихийность крестьянских движений XVII-XVIII вв. посредством категории веры в «хорошего царя»4, авторы косвенным образом свидетельствуют в пользу тезиса об укорененности монархических представлений в крестьянской «картине мира», вынося их за пределы рационального мышления.
По мнению К.В. Чистова, самые ранние из русских преданий о «возвратцающихся избавителях» относятся к концу XVI - началу XVII в., а завершают 250-летний период их существования легенды о Лжеконстантине, имевшие хождение, в том числе и в Среднем Поволжье в 1826-1863 гг.5 Так, летом 1827 г. крестьяне с. Романовки Балашовского уезда Саратовской губ. отказались работать на помещика и потребовали уничтожить конторские книги, в которых были записаны недоимки. На сходе они заявили исправнику: «Был Государь в Петербурге, а теперь в Романов
_____________________
1 По мнению С.А. Пионтковского и К.В. Сивкова, с конца XVIII в. можно говорить о постепенном изживании этого института, так как степень влияния новоявленных Петров III и пр. уже не могла сравниться с тем положением, которое занимал в крестьянском сознании Е.И. Пугачев. Измельчание же образа свидетельствовало о постепенной девальвации монархических ценностей. См., в частности: Пионтковский С.А. Крестьянские выступления 1775-1795 годов по данным Тайной экспедиции // Историк-марксист. 1935. № 10; Сивков К.В. Са-мозванчество в России в последней трети XVIII в. И Исторические записки. Т. 31. М., 1950.
2 Как отмечал С.М. Троицкий, при первых встречах с казаками Е.И. Пугачев демонстрировал белые пята на груди, которые в народе посчитались за «царские приметы». См.: Троицкий С.М. Самозванцы в России XVII -XVIII веков // Вопросы истории. 1969. №3. С. 143.
3 Там же.
4 Там же.
5 Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды XVII-XIX вв. М., 1967. С. 24, 219.
308
не»1. Социальные чаяния крестьянства обретали практическое звучание посредством мифологизированной формы. «Романовский Государь» был необходим для идентификации действий «бунтовщиков» на соответствие идеалу крестьянской Правды. Во многом в подобной форме мифотворчества угадывается, возможно, не всегда осознаваемое стремление крестьян использовать естественный в рамках православной духовной традиции аргумент оправдания собственных действий, обрести защиту от произвола помещиков и властей.
Нет оснований полагать, что легендарный образ вел. кн. Конcтантина Павловича, рожденный как следствие отражения в структурах традиционного сознания ситуации междуцарствия 1825 г. и получивший дополнительное обоснование после его скоропостижной смерти в июне 1831 г., являлся индикатором роста оппозиционных настроений. Архивные документы не позволяют установить прочной взаимосвязи между появлением слухов и массовыми выступлениями крестьянства. Да, и узнаем мы о наличии утопических представлений, как правило, по «изветам» (то есть доносам) тех же крепостных, кому и предназначалась подобная информация1 2. Вместе с тем факты появления и распространения подобных слухов свидетельствуют о сохранении в информационном поле крестьянской повседневности центрального сюжета социально-политической утопии — мифа о народном царе, волей которого сможет утвердиться на земле Правда, необходимо только дождаться его появления. Основные параметры содержания легендарных повествований воспроизводят традиционные суждения о функциональном предназначении и способе возвращения «избавителя», выработанные и закрепленные родовым сознанием в ходе многократного повторения однотипных реакций в процессе становления института самозванчества. Так, суммируя категории высказываний о Константине Павловиче, имевших хождение на территории Пензенской губ. в первой половине 1830-х гг., можно выделить элементы, являвшиеся ключевыми, знаковыми, позволявшие идентифицировать совпадение воображаемого образа и социального идеала. Прекращение состояния личной зависимости в суждениях крестьян напрямую зависело от появления «избавителя» и «объявления» им своей во-
______________________
1 Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды... С. 204.
2 ГАПО. Ф. 5. On. 1. Д. 2105. Л. 43.
309
ли1. Сакрализация образа достигалась воспроизводством сюжета о чудесном избавлении от смерти: «Вел. кн. Константин Павлович жив и ушел с польскими войсками за границу...» или «...жив и находится на Урале в казачьих местах. .». Спасение «избавителя», как мы можем видеть, связывалось с его бегством либо за пределы государства («за французскую границу»), либо в области, свободные в представлениях крестьянства от действия правительственных распоряжений («в казачьих местах»). Явно прослеживается и антидворянская сущность легендарного образа: «...(К.П.- ОС.) не любит русских дворян и идти в Россию боится»1 2.
«Свой избавитель» был и в Кандеевском восстании 1861 г. «Главный бунтовщик» Леонтий Егорцев, крестьянин с. Высокое Чембарского уезда Пензенской губ., принадлежавший к секте молокан, за короткое время приобрел огромную популярность среди жителей окрестных селений. В народе он стал известен под именем вел. кн. Константина Павловича и, как отмечал генерал-майор А.М. Дренякин, вследствие «его ложных толкований и присвоения себе особых прав вера в него была так сильна, что из разных деревень присылали за ним тройки с приглашением прибыть к ним для разъяснения им манифеста, водили его под руки, нося за ним скамейку, становили его на возвышение, с которого он по-своему возвещал всем волю»3. Столкновение с правительственными войсками было неизбежным. Крестьяне встретили карателей с возгласами: «Не повинуемся, ничего не хотим. Умрем за бога и царя»4.
Даже после подавления восстания Кандеевка долго воспринималась крестьянами соседних губерний как место, откуда «придет к ним благодать». Священный образ вышеупомянутого селения формировался в строгом соответствии с основными канонами легендарных повествований: посланник царя скоро возвестит о вечной воле. Так, среди крестьян Моршанского уезда Тамбовской губ. в конце апреля 1861 г. имели широкое хождение слухи о том, что «царский посол посадил в острог исправника за то, что тот стрелял в народ, собравшийся в Черногае, что он идет с войском расстреливать не крестьян, а помещиков» и в Кандеевке «будет раздавать
_______________________
1 ГАПО. Ф. 5. On. 1. Д. 1739. Л. 2.
2 Там же.
3 Крестьянское движение в России в 1857-1861 гг. Сб. док. М., 1963. С. 428.
4 Там же. С. 432.
310
билеты на вечную волю», всех помещиков же «и чиновников царь велел убивать и на том же месте зарывать в землю»1.
Восставшие крестьяне с. Бездна Спасского уезда Казанской губ., пн питаясь, тоже уповали на «царя-избавителя» и говорили карателям: «Мы одни за царя, будете стрелять в самого государя Александpa Николаевича»; «Царская кровь течет, в царя стреляли»1 2.
Идеализация образа происходила в тесной взаимосвязи с утопическими представлениями об «ожидаемом» монархе, противопоставляя его реально действующему человеку. По свидетельству А.В. Буганова, типологическими чертами «справедливого государя» в крестьянском историческом сознании XIX в. было надежно всего лишь два самодержца: Иван Грозный и Петр I. Крестьянство выстраивало собственную систему аргументации легендарных повествований — образ идеального монарха формировался путем окрестьянивания царской персоны. В народных преданиях, записанных в XIX в., праведность царя считалась производной от его «мужицкой» сущности и заключалась в богоизбранности правителя. Так, в ряде сказаний, имевших распространение, в том числе, и в Среднем Поволжье, Иван Грозный предстает истинно крестьянским царем, «выбранным из бедняков, по указанию свыше». В Самарской и Пензенской губерниях сохранились предания о простоте и трудолюбии Петра I3.
Объективно, в процессе реализации воплощения идеального образа должно было произойти самоуничтожение царя, ведь после утверждения «чистой» (абсолютной) воли существование монарха теряет всякий смысл, всякую целесообразность. Поэтому предназначение «мужицкого» царя в оценках родового сознания российского крестьянства прочитывалось как возвращение к «началу времен». Это был, как отмечает К.В. Чистов, идеал «государства без государства» или царства «с таким царем во главе, который по существу уже не царь». «Государство это мыслится как социальная структура без структуры, как общество равных мелких производителей... Это общество не должно развиваться. Оно статично в своих идеализированных социальных формах»4.
______________________
1 Крестьянское движение в России в 1857-1861 гг.... С. 549.
2 Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды XVII-XIX вв. М„ 1967. С. 214.
3 Буганов А.В. Русская история в памяти крестьян XIX в. и национальное самосознание. М., 1992. С. 82-92.
4 Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды XVII-XIX вв. М., 1967. С. 159-161, 329.
311
К.В. Чистов завершает легендарный период в истории социальной утопии в 60-х гг. XIX столетия. Имеет смысл говорить и о постепенном размывании монархического идеала, утрате изрядной толики его мистического ореола, определенной формализации представлений на протяжении XIX столетия. А как изменилась наполняемость идеального образа «Царя» в начале XX в. в представлениях российской деревни? Какой смысл, значение и положение в повседневной жизни русского крестьянина сохранил или приобрел вновь этот символ в условиях острейшего социально-политического кризиса и революционных потрясений?
«Разрушение общины», провозглашенное целью государственной экономической политики, военные испытания, выпавшие на долю России в начале XX в., в представлениях родового сознания оценивались как вызовы, идущие извне, и сопряженные со смертельной опасностью для общинного мироустройства. Проявления социокультурного кризиса оказывали деструктивное воздействие, угрожающее распадом иерархичности всех человеческих отношений в общине, что, по мнению С.В. Лурье, составляло одну из постоянных психологических установок крестьянской этики1. Не осталось неизменным и содержание монархических представлений большинства населения империи.
Вопрос о начале процесса десакрализации власти, размывания «харизмы» царского образа и по сей день остается открытым. Если следовать общей идее относительно параллелизма понятий «Царь» и «Бог», то в системе социально-иерархических ценностей массового сознания нравственная девальвация любого из этих элементов могла носить необратимый характер.
Многие исследователи справедливо полагают, что «момент истины» для массовых настроений наступил в эпоху Великих реформ, и был связан с появлением синдрома ожидания «царской милости» насчет земли. Говоря о феномене русского терроризма и причинах его возникновения во второй половине XIX в., О.В. Будницкий не случайно в числе прочих условий называет своеобразие политического устройства России («персонификация власти и сакральность фигуры царя»). Ввиду особой значимости данного образа в родовом сознании российского крестьянства и события 1 марта 1881 г. приобретают «антихаризматическую»
_________________
1 Лурье С.В. Как погибла русская обшина // Крестьянство и индустриальная цивилизация. М., 1993. С. 142.
312
окраску1. Двигатель «десакрализации» был запущен. «Царя можно убить» - этот тезис стал первотолчком разрушения мистического ореола вокруг личности императора. На уровне индивидуилыюго сознания это фиксируется уже в 1881 г.
Гак, узнав о гибели императора, крестьянин с. Кандеевка Пензенской губ. отставной рядовой Г.Г. Рыбаков поинтересовался, а не будет ли в связи с этим каких-либо милостей? Отрицательный ответ собеседников вызвал с его стороны следующее замечание: ....мало того, что Александра Николаевича убили, следовало убить и нового Государя и Наследника Его, тогда, быть может, скорее была бы милость какая-нибудь»1 2. Как знать, может реализованная попытка цареубийства и стала тем краеугольным камнем, изъятие которого вывело систему представлений из состояния стабильности и равновесия. Но, даже согласившись с этим положением, было бы слишком поспешным прогнозировать незамедлительные результаты. Называя ментальности «тюрьмами времени большой протяженности», Ф. Бродель подчеркивал в первую очередь особую статичность и неизменность на протяжении значительных периодов времени базовых установок общественного сознания. Поэтому коллективный образ, записанный в социальной памяти на уровне архетипического основания, не может подвергнуться сиюминутному разрушению. В основе изменений его знаковых характеристик лежит длительное воздействие негативного опыта, несоответствующего принципам функционирования родового сознания.
Следы подобной трансформации просматриваются в сокращении интереса к царскому образу, в утрате актуальности обращения к суждениям монархического порядка при построении целостного представления о мироздании. Так, по данным Г.В. Лобачевой, проанализировавшей до 15 сборников русских народных пословиц и поговорок, в начале XX в. количество употребляемых высказываний на эту тему уменьшается по сравнению с концом и серединой XIX столетия, что позволяет автору сделать вывод о размывании монархического идеала3.
____________________
1 Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология. М., 2000. С. 341.
2 ГАПО. Ф. 5. On. 1. Д. 5701. Л. 1-1 об.
3 Лобачева Г.В. Отражение монархических представлений русского народа в паремиологических материалах второй половины XIX - начала XX вв. // Проблемы политологии и политической истории. Саратов, 1994. С. 12.
313
С другой стороны, в процессе изучения знаковых образов социальной памяти в координатах национального самосознания А.В. Буганов акцентирует свое внимание на фигуре «Царя», продолжавшей сохранять центральные позиции в пантеоне исторических деятелей1. Анализ народных представлений о прошлом, паремиологических материалов, судебно-следственной документации позволили автору сделать вывод о том, что большинство россиян на рубеже XIX-XX вв. воспринимали носителя верховной власти позитивно, а государственное устройство однозначно мыслилось в форме монархии, причем монархии абсолютной1 2.
В целях конкретизации этого утверждения обратимся к материалам дознаний по делам об антиправительственной пропаганде. О прочности позиций образа «праведного» царя в информационном поле крестьянского социума в начале XX в., в том числе и в революционный период, будет свидетельствовать распространение легендарных повествований, воспроизводивших, пусть фрагментарно и поверхностно, архаичные сюжеты об избавителях. Следует отметить, что при более предметном знакомстве с архивными материалами фиксация элементов социальной утопии в обыденном сознании средневолжской деревни становится очевидным фактом. В частности, на подобном основании выстраивал систему аргументации «косник» Иван Семенов, распространявший слухи о грядущем «черном переделе» в Пензенском уезде в 1902 г. В с. Белокаменке некоторые крестьяне «уверовали пропаганде» и отказались брать «землю из доли» в местном имении. В ходе дознания, проведенного уездным исправником, выяснилось, что косник Иван Семенов (Аношкин) читал в селе неграмотным крестьянам «газетку», в которой якобы сообщалось (по показаниям крестьянина И. Синявина), что «приезжал Государь к ним в Курскую губернию и говорил с волостными старшинами и сельскими старостами о земле, что землю от помещиков можно отбирать не грабежом, как было в некоторых губерниях, а законом, и обещал крестьянам не оставить их своим попечением...»3. На самом деле слухи имели под собой реальную основу. В одном из своих выступлений перед старшинами и сельскими старостами, состоявшемся 1 сентября 1902 г. в Курске, Николай II обратился
________________________
1 См., например: Буганов А.В. Русская история в памяти крестьян XIX в и национальное самосознание. М., 1992.
2 Буганов А.В. Отношение к русским царям в народном сознании... С. 259.
3 ГАНО. Ф. 5. On. 1. Д. 7417. Л. 225.
314
к представителям российской деревни с призывом «не верить вздорным слухам»: «Помните, что богатеют не захватом чужого добра, а от честного труда, бережливости и жизни по заповедям божьим»1. Однако в интерпретации косника данный факт приобретает явно мифологизированную форму. По словам свидетеля Л. Поханова, И. Семенов рассказывал крестьянам, что в газете пишут, как «приезжал Государь с персидским шахом в Курск на маневры, как, не доезжая до Курска верст восемь, Государь и Шах персидский сошли с экипажей и шли пешком, по улицам города разстилали сукно, как курский Епископ встречал Государя и сколько было войск»". Царская воля, выраженная словами: «не богатство грабежом, а богатство законом», преломляясь в зеркале представлений родового сознания, самым естественным образом превращалась в обещание «черного передела».
Здесь, безусловно, присутствуют отголоски архаичных легендарных повествований об «избавителях», в виде наделения чертами идеального образа реально действующего императора, снизошедшего до общения с народом напрямую без посредников. Разрозненные элементы утопических представлений, уже утративших состояние целостности «образа», тем не менее помогли создать впечатление истинности распространяемой информации, подкрепляемое, впрочем, и традиционными средствами повседневной практики («косник побожился, что не врет»).
Любопытным сюжетом при рассмотрении вопроса, связанного с содержанием монархических представлений, является отношение крестьян к царским манифестам как вещному проявлению источника формального права. Содержание процессов слухообразования позволяет сулить о массовых правовых представлениях, поскольку слухи в традиционном социуме выполняют одну из важнейших социальных функций — коммуникативную. Так, в марте 1903 г. полицейскими властями Пензенской губ. было зафиксировано распространение слухов о грядущей земельной реформе. «Текст» лжеманифеста, якобы прочитанного крестьянам во время посещения ярмарки в г. Наровчате, позволяет проанализировать как идеальный вариант, субъективное восприятие крестьянами необходимых, по их мнению, экономических и полити-
___________________
1 Цит. но: Слепнев И.Н. Монарх, крестьянство и вопрос о земле в начале XX в. // Куда идет Россия?.. Формальные институты и реальные практики. М., 2002. С. 263.
2 ГАПО. Ф. 5. On. 1. Д. 7417. Л. 226.
315
ческих преобразований, так и усвоение определенных норм существовавшего формального права, а, кроме того отдельных элементов политической пропаганды, следовательно, фрагментарную трансформацию политической формы сознания. Можно вести речь и о представлении необходимости соответствия «закона» крестьянскому идеалу Правды. В этом случае «законным» будет признаваться лишь «манифест», совпадающий с крестьянским видением реформы, что опять-таки подчеркивает субъективизм крестьянского обычного права. Так, со слов крестьян, исправник записал следующее: «...уровнять землю так, чтобы в каждом поле было бы по 3 десятины на 1 душу, а если кому не хватит, то их переселять на Китайский клин, будут выдавать каждому переселившемуся семейству по 3000 рублей без процентов с возвратом таковых ежегодно по 10 рублей... Земских и других начальников отменят и их вовсе не будет, а также не будет и судов, народ будет управляться своим порядком».1 Доминанта потестарных ценностей в «политической» части народного проекта очевидна. Сохранен также и традиционный девиз русского обычного права («чтоб никому не было обидно»)* 2, выраженный в уравнительном принципе наделения землей и переселения: «по жеребью».3
Весьма показательно и то, что само понятие «закон» прочитывалось в контексте правовых обычаев крестьян как признак соответствия формальных узаконений нравственному идеалу. Распространение оппозиционных настроений, трансляция протестных по своему характеру суждений также вынуждена была рядиться в одежды, соответствующие уровню и особенностям развития крестьянского правосознания, в противном случае, степень воздействия резко снижалась. Так, в ноябре 1905 г. в поселке и на самой станции Арапово Пензенской губ. из уст в уста передавалось сообщение о том, что «из города Саратова через город Тамбов шла громадная партия крестьян числом более 1000 человек под предводительством какого-то человека, именовавшего себя “царем Захаром”, и другая партия оттуда же через г. Пензу под предводительством “царя Никиты”»; обе эти партии имели направление на ст. Арапово с целью разграбления по пути всех экономий4.
______________________
’ГАПО. Ф. 5. Оп. 1.Д. 7417.Л. 101.
2 Ефименко А. Исследования народной жизни. Вып. I. Обычное право. М., 1884. С. 174.
3ГАПО. Ф. 5. Оп. 1.Д. 7417. Л. 101.
4 Там же. Д. 7595. Л. 67.
316
Слухи о том, что всеми крестьянскими погромами руководит некий Захарий, именующий себя царем и окруженный свитой из «генералов» в мундирах и орденах, на протяжении длительного периода функционировали в г. Балашове Саратовской губернии. По данным «Саратовского листка», реальной основой появления слухов о новом самозванце послужил тот факт, что во время разг рома имения князя Прозоровского восставшие захватили древнюю княжескую одежду, в которую многие и облачились1.
Решение земельного вопроса в конце 1905 г., в контексте бытовавших здесь слухов, крестьяне Пензенского уезда связывали с появлением Великого князя Михаила, скрывающегося будто бы в Петровском уезде около Малой Сердобы".
В очерке, посвященном крестьянскому движению в Самарской губернии в 1905-1907 гг., Н.Н. Сперанский также подчеркивает устойчивость царского «образа», ничуть не пострадавшего от воздействия революционной агитации и пропаганды1 2 3. В подтверждение автор приводит высказывание помощника начальника Самарского ГЖУ по Бугурусланскому и Бугульминскому уездам о том, что к весне 1905 г. среди местного крестьянства получили широкое хождение, в том числе следующие слухи: «скоро будут бить студентов и всех вообще образованных людей, чтобы они не бунтовали против веры христианской и не шли против царя»4.
Природа появления и распространения слухов объясняется, как считают исследователи, совпадением двух главных условий. С одной стороны, подчеркивается необходимость заинтересованности массовой аудитории в определенной проблеме, высокая актуальность ее и связь с жизненными потребностями людей. С другой, — обязательно присутствие неудовлетворенности такого интереса5. Существование легенд об избавителях таким образом свидетельствует о востребованности монархического идеала в народном сознании и о серьезном расхождении наличного и потребного в содержании образа. Не следует сбрасывать со счетов и утилитарно-прагматическое предназначение крестьянского монархизма6. Де-
______________________________
1 Саратовский листок. 1905. № 218. 5 ноября. С. 3.
2 ГЛПО. Ф. 5. On. 1. Д. 7599. Л. 13 об.-14.
3 Сперанский Н.Н. Крестьянское движение в Самарской губернии... С. 468.
4 Там же. С. 380.
5 Ольшанский Д.В. Психология масс... С. 291.
6 Интересная трактовка мифа о царе и крестьянине представлена в известной работе Дэниэла Филда. См.: Филд Д. Повстанцы во имя царя (Реферат) // Отечественная история. 1996. № 4. С. 130-134.
317
монстрация наивной веры в то, что совершая неугодное писаным законам противоправное деяние, крестьяне действуют во имя царя или по его благословению, создавала, по всей вероятности, непроизвольное, вызванное не трезвым расчетом, а, скорее, вызревшем в недрах социальной утопии компенсационным психологическим механизмом, чувство уверенности в минимализации возможной ответственности. Сомневаться в искренности веры крестьян в «царя-избавителя» не приходится. Вряд ли сознательное манипулирование этой истиной рассматривалось крестьянами в качестве защитного приспособления, абсолютизация подобных утверждений недопустима по причине укорененности в крестьянском сознании и телеологичности монархических представлений. Ведь миф о царе - это не примитивный способ политической мимикрии, и в этом отношении его сложно сравнивать с революционной символикой первых послефевральских дней. Он был прочно вплетен в целостное восприятие мироздания, и, более того, тарантировал эту целостность, придавал целесообразность системе ценностных ориентаций.
В ряду источников, позволяющих документально засвидетельствовать определенную трансформацию монархического идеала в начале XX в., следует выделить две основные группы: это благодарственные адреса в приговоры, составляемые и направляемые сельскими и волостными сходами на имя Высочайшей особы по различным поводам (в связи с Русско-японской войной, манифестами 1905 г., террористическими актами и пр.), а также рапорты уездных исправников о совершаемых государственных преступлениях, связанных с нанесением оскорбления чести и достоинства царствующей династии1.
Анализ положительных высказываний в отношении «Царя-Батюшки», зафиксированных в коллективных обращениях, свидетельствует о сохранении в целом архаического содержания образа «Царя» в системе крестьянских представлений о социальной иерархии. В частности, 3 марта 1905 г. был составлен приговор волостного схода Макаровской волости Саранского уезда Пензенской туб., появление которого было вызвано убийством великого князя Сергея Александровича. В своем обращении крестьяне отмечали: «...во время войны, усугубляющейся еще и внутренни-
____________________
1 Анализ высказываний «монархического» характера в текстах крестьянских приговоров и наказов, поступивших в адрес I и II Государственной Думы, представлен в § 5.
318
ми врагами в нашей матушке Руси, добивающимися какой-то свободы и равноправия. Не по мысли и не по сердцу это нам, креcтьянам, привыкшим жить в захолустных селениях и деревнях мирно и спокойно, ибо мы довольны Твоим законом и порядком, неоднократно пользовались изливаемыми на нас от Тебя Кормилец Батюшка Наш Царь милостями в неурожайные годы и прочие...»1. Здесь мы находим отпечатки традиционного представления крестьян о сакральности происхождения царской воли («Правда божья, а суд царев», «Правда божья, а воля царская», «Воля царя — закон»"), что не позволяет усомниться в прочности позиций православного этического идеала в народном сознании. По-прежнему в выражении своих верноподданнических чувств крестьяне не были чуждыми патерналистским убеждениям, говоря о «беспредельной преданности и готовности на защиту Престола и Отечества жертвовать собой и своим имуществом»1 2 3.
О готовности жертвенного служения монарху, «...как во времена оные стояли Сусанин, Минин и Пожарский», заявили по случаю гибели великого князя крестьяне села Ивантеевка Николевского уезда Самарской губ., о чем составили соответствующий приговор 27 марта 1905 г. Текст документа содержал элементы православной концепции народного монархизма: в основе коллективных представлений лежала фанатичная убежденность крестьян в том, что ни Царь, являясь помазанником Божьим, ни народ не могут нарушить «закон Христов и Святую присягу»4.
В мирских приговорах использовались традиционные, идентифицированные как устойчивые речевые формы, имена-наречения Царствующей особы: «Государь Батюшка», «наш Банщика Царь», «наш Отец», «обожаемый монарх». Показательно взаимообразно согласованное существование понятий отечества и монарха: «матушка Русь» и «батюшка Царь», что указывает на прочность позиций «царского образа» в системе народного мировосприятия5.
Безусловно, не следует полностью принимать на веру содержание подобных документов, признавая адекватность написанного подлинным суждениям и представлениям крестьянства. Пово-
___________________
1 ГАПО. Ф. 5. Он. 1. Д. 7618. Л. 61.
2 Даль В.И. Пословицы русского народа: Сборник. В 2 т. М., 1984. Т. 1. ( 190.
’ ГАПО. Ф. 5. On. 1. Д. 7618. Л. 81.
4 ГАСамО. Ф. 3. Оп. 52. Д. 36. Л. 28.
' Там же. Л. 28, 33.
319
дом, внушающим сомнения и опасения в истинности сказанного, можно назвать возможность проявления своего рода социальной мимикрии (то есть воспроизведение ставших традиционными эпитетов и обращений к царствующей персоне, функционирующих в официальной культуре), или формальное признание необходимости подтверждения любви и благодарности (привычные образы, утратившие прежний смысл) и, наконец, непосредственное давление, оказанное со стороны земского начальника и иных представителей местной власти и т.д.
Однако отрицать сохранение силы воздействия знаковых образов, связанных с именем монарха, на массовое сознание не представляется возможным. Об этом свидетельствуют и архивные документы. Так, в феврале 1907 г. от «бывших» нижних чинов Маньчжурской армии из крестьян с. Атемар Саранского уезда Пензенской губ. в адрес Государя императора поступило обращение «с выражением верноподданнических чувств» и поднесением иконы. Адрес этот был возращен императором с собственноручно сделанной надписью: «От имени сына моего, приемника нижних чинов бывшей Маньчжурской армии, благодарю за присланную в благословение икону»'. Прибытие памятного документа в с. Атемар 18 февраля 1907 г. было обставлено местными властями с «возможной торжественностью». После окончания литургии в сельском храме было совершено молебствие о здравии и благоденствии императорской фамилии. Земский начальник поздравил собравшихся нижних чинов и произнес здравицы в честь всех присутствующих, а адрес, помешенный в рамочку, был вывешен в волостном правлении на видном месте. Поражают масштабы описываемого мероприятия. На площади перед храмом собралось более 2,5 тыс. зрителей. «Во всем был полный порядок и на население торжественное возвращение адреса произвело очень сильное впечатление» 2.
Сами крестьяне объясняли составление адресов и приговоров с выражением «верноподданнических чувств» приверженностью патриархальной культурной традиции. Так, летом 1907 г. по случаю избавления от опасности из-за поломки императорской яхты «Штандарт» сельское общество с. Питерки Новоузенского уезда Самарской губ. направило на Высочайшее имя соответствующую телеграмму. Телеграмма была возвращена в село со словами бла-
_____________________
1 ГАПО. Ф. 5. On. 1. Д. 7796. Л. 16.
2 Там же. Л. 17 об.
320
годарности и автографом императора. «Находя себя нравственно общинными (курсив автора)», крестьяне постановили: «...отпечатать золотыми крупного шрифта буквами, завести его зa стекло в раму и вывесить в помещении Питерского волостного управления, на память нам и детям нашим»1.
С позиций традиционных представлений о характере царской власти и роспуск Государственной Думы оценивался как богоугодное дело. Так, в своем приговоре от 16 июля 1906 г. крестьяне-старообрядцы с. Пузаниха Николаевского уезда Самарской губ. в числе 276 человек обратились к императору с просьбой не отдавать «Своей, Богом врученной власти, Самодержавной и Неограниченной». «Что в Думе придумывали, все казалось чудно, не по-христиански выходило, — сетовали крестьяне. - Как до Думы, так и после ея роспуска у нас много смутьянов-безбожников, но мы на сходе всем селом решили, таких смутьянов до села не допускать, окорачивать и начальству представлять. Крепко благодарим тебя Государь Батюшка, что распустил не полезную Думу»1.
Вместе с тем приговоры такого рода дают ценнейший материал о содержании массовых ожиданий в данный период времени. Если речь идет о «манифесте», то непременно о даровании «милостей» народу. Чувство благодарности присутствует в адресах не само по себе, а в качестве ответной реакции «за сложение долгов», «за Царские милости по выдаче продовольственной и семенной ссуды». Очень интересное высказывание содержится в приговоре крестьян Крыловского общества Чембарского уезда Пензенской губ., утвержденным общим собранием 21 августа 1905 г. в связи с обнародованием «Положения» об утверждении Думы: «Призыв выборных людей», по мнению общества, «должен повести к столь желанному единению Царя с народом»1 2 3.
Крестьяне с. Ломовки Николаевского уезда Самарской губ. в своем приговоре от 18 декабря 1905 г. также попытались воссоздать идеальный образ Думы как формы сближения царя с народом, душа и сердце которого безраздельно принадлежали «помазаннику Божию»: «Будем терпеливо ждать того благословенного времени, когда православные крестьяне представители наши явятся в Государственную Думу с заявлением нужд своих, а Ты,
_____________________
1 ГАСамО. Ф. 3. Оп. 54. Д. 3. Л. 114.
' Там же. Оп. 53. Д. .80. Л. 46.
3 ГАПО. Ф. 5. On. 1. Д. 7618. Л. 207.
321
Великий Государь наш и Отец с изъявлением милости своей к нам»1.
Оценочные суждения, фиксируемые в обращениях крестьян, полностью совпадают с результатами исследований в сфере паремиологических материалов. Г.В. Лобачева приводит данные о существовании, по меньшей мере, 20 пословиц и поговорок, повествующих о монархии, причем монархии абсолютной, как о наиболее целесообразной, целиком отвечающей интересам народа, форме государственного устройства («Лучше грозный царь, чем семибоярщина»; «Грозно, страшно, а без царя нельзя»)’.
В рамках сохранившегося в крестьянском массовом сознании идеала социального мироустройства по принципу патриархальной семьи, Монарх исполнял роль «большака», и, соответственно, в ответ на полное подчинение своей власти был обязан проявлять отеческую заботу о своих подданных. В июне 1906 г. крестьяне д. Марфиной Пензенской губ. обратились к депутату Государственной Думы Н.Ф. Езерскому с просьбой ходатайствовать перед императором об удовлетворении «назрелых нужд». В своем приговоре крестьяне подчеркивали, что надеются на «Его Императорское Величество» как «...на отца» и что «...он наш Батюшка Государь, совместно с вами Государственной Думой, все для нас устроит...»1 2 3. Это утверждение позволяет расшифровать и «ожидания» последних. На наш взгляд, здесь присутствует надежда на осуществление крестьянского идеала «Правды», то есть предельно-совершенного состояния рода человеческого в самом ближайшем будущем. Ведь народ вверял свою волю в руки воли Высшей, которая и наделяла властью монарха («Душой Божьи, телом государевы»). И вместе с тем, по мнению А.В. Буганова, ограничение «воли» было обоюдосторонним. Царь в представлениях народа отнюдь не был облечен властью абсолютной, он осуществлял государственное служение как послушание, «отрекаясь от личной воли»4. Это являлось одним из условий «сделки», «договора» между социумом и государством: крестьянское смирение и покорность власти рано или поздно должны были компенсироваться «дарованием» царской «милости» или «награды».
В крестьянских высказываниях защита их экономических интересов на государственном уровне прочитывалась прежде всего
1 ГАСамО. Ф. 3. Оп. 53. Д. 80. Л. 26.
2 Лобачева Г.В. Указ. соч. С. 9.
1 Приговоры и наказы крестьян Центральной России... С. 262.
4 Буганов А.В. Отношение к русским царям в народном сознании... С. 254.
322
как воплощение «божьей Правды», чуждой «писаным» законам. )|им объясняется и прошение крестьян вышеупомянутого с. Ло-мовки (Самарская губ.), направленное вскоре после составления приговора на имя Его Императорского Величества. Содержание крестьянской просьбы имело предельно конкретный характер: «...просили Вас Ваше Императорское Величество и Государственной Думы наделить нас и наших малолетних детей землею полным наделом по 15-ти десятин хозяйственной меры. Количеством на 1700 душ...»1.
Приговор старообрядцев с. Пузанихи защищал неограниченную власть Самодержца и, одновременно, выражал надежду на государственную помощь по случаю неурожая: «...мы надеемся, что Ты, Государь, поможешь нам, как и прежде и семенами и хлебом»2.
«Ожидания» крестьян, представления о Царской милости в целом соответствовали предельно-обобщенному выражению их жономических интересов. Сравним: «...самое главное и необходимое для нашего народа, прирезка земли и об убавлении за оные земли налогов» и «Просим Царя заочно, чтобы он освободил нас от рабства злодеев, которые угнетают нас налогами невыносимыми»3. Как следует из документа, в крестьянском сознании отсутствовала какая-либо связь между институтом монархической власти и системой политического управления в целом. Царь в мирском понимании существовал скорее не как верховный правитель государства, а как ниспосланный свыше народный заступник, защитник общества перед лицом этого Левиафана.
Общее представление о мотивах обращения крестьян к Царю существенно дополняет анализ обстоятельств составления приговоров, телеграмм или адресов и в более поздний период. Так, в 1912 г. в Самарской губ. «выражение верноподданнических чувств» сельского населения было опосредовано следующими событиями: открытие памятника Александру II (Степно-Шенталинский и Александртальский волостные сходы); «оказание милости в неурожайный 1911 г.» (с. Исаклы и Корнеевка, д. Акбашки и Тумутук); переход к отрубному землепользованию (слобода Покровская, Осиново-Гальское сельское общество). Однако самым массовым явлением в губернии стало приговорное
________________________
1 ГАСамО. Ф. 3. Оп. 53. Д. 80. Л. 19.
2 Там же. Л. 47.
3 Приговоры и наказы крестьян Центральной России... С. 262, 300.
323
движение по поводу 100-летнего юбилея Отечественной войны 1812г.1 Выяснение ситуационных условий обращения к царю позволяет выделить ряд реактивных зон общественного сознания в контексте взаимоотношений власти и общества. Весьма характерным для всего перечня событий, стимулирующих крестьянство на выражение верноподданнических чувств, является совпадение оценочных характеристик с представлением о «народном идеале царской власти».
Конечно, содержание монархических представлений не оставалось неизменным, постоянно подвергаясь определенной трансформации. Относительная устойчивость архаичных компонентов идеала находилась в тесной связи с нескончаемой чередой циклов воспроизводства аграрной обрядности и объяснялась этим. Но по мере роста информационного поля содержание стереотипов родового сознания претерпевало значительные изменения. Ритуал обращения к Царю, вера в его предназначение приобретала все более формализованный характер, что, впрочем, отражает общую тенденцию развития всех форм общественного сознания, связанную с процессом индивидуализации. С другой стороны, проявления массовой социальной агрессии в революционный период также способствовали радикализации настроений и размыванию архетипических представлений, так как переживание состояния фрустрации закладывает мощное психологическое основание для развенчания любого мифа.
К числу массовых источников в деле изучения данной проблематики относятся и рапорты уездных исправников по вопросам дознания о фактах оскорбления особы Его Императорского Величества. По словам Б.Г. Литвака, этот вид государственных преступлений, начиная с 1870-х гг., становится действительно крестьянским, а содержание высказываний свидетельствует о появлении пусть первоначальной, слабой, «эмбриональной» формы эрозии «пиетета царя в глазах крестьян»2.
Текстовая обработка «крепких» высказываний в адрес «Царя» и «Бога» при критическом рассмотрении сопутствующих обстоятельств по существу «дела» дает возможность выявления и анализа общих тенденций развития, прежде всего девиантного начала в структуре родового сознания. В условиях социокулыурного кризиса, принимая во внимание этнопсихологические особенности
___________________
1 ГАСамО. Ф. 3. Оп. 59. Д. 26.
2 Кабытов П.С. и др. Русское крестьянство... С. 37.
324
русского народа, можно прогнозировать определенную рокировку противоположных элементов равновесной системы, которую и представляла собой крестьянская община. Естественной защитной реакцией на вызовы, созданные модернизационными процессами и разрушающие состояние гомеостаза, в том числе и на уровне мотивации поведенческой практики, становится компенсация «нормы» на «аномалию»; то, что раньше имело характер единичного феномена, теперь становится явлением массового порядка. К тому же пребывание в «нетрезвом состоянии», когда чаще всего и совершались государственные преступления подобного рода, предполагает подавление сознательной личности и доминирование бессознательного, которое (по замечанию Г. Лебона) всегда коллективно. Это позволяет нам использовать данные тексты в качестве источников по реконструированию смыслосодержания массовых оценочных суждений по поводу «царствующей» династии. Последние получили широкое распространение не одномоментно с фиксируемыми высказываниями, но в периоды активизации процессов массообразования, когда под воздействием острого переживания предельной кризисности сложившейся ситуации, сильнейшего эмоционального состояния, граничащего с аффектом, человеку требуется физическое единение с другими людьми, испытывающими подобные ощущения. Именно эта психологическая потребность человека «в идентификации себя с большой общностью» для регуляции собственных эмоций, лежит, по мнению Д.В. Ольшанского, в основе возникновения массы1. Аффективность эмоционального восприятия окружающей действительности также стимулирует тиражирование в массовом сознании девиантных образцов поведения и мышления.
С другой стороны, в высказываниях и в поведении в целом наиболее радикально настроенных крестьян сублимировалось предельно-критическое отношение к миру, в том или ином масштабе присутствовавшие в сознании большинства населения сельской России. Нередко это не просто фраза, брошенная в состоянии аффекта деревенским пьяницей и дебоширом, а аргументированное суждение «мироеда-говоруна», человека состоятельного и пользующегося уважением и влиянием на сельских собраниях. Так, в апреле 1904 г. в с. Елизине Мокшанского уезда Пензенской губ. на общем сходе обсуждался вопрос о сборе пожерт-
______________________
1 Ольшанский Д.В. Указ, соч. С. 50.
325
вований «на усиление флота на Дальнем Востоке». Речь шла о выделении 100 руб. из мирского капитала и данное предложение, поступившее от волостного старшины, вызвало неоднозначную оценку необходимости оказания дополнительной помощи государству. Один из крестьян Петр Кузнецов (бывший сельский староста) заявил, что «он первый не желает жертвовать», говоря: «Пусть нас японец возьмет, у них господ нет и у нас уничтожит, распоряжение будет другое и земля будет наша вся». В ходе возникшей дискуссии на вопрос сообщественника Е. Власова: «Лучше ли будет нам, если японец заставит нас кланяться пенькам или истуканам?», Кузнецов отвечал: «... для нас все равно, кому бы не кланяться, лишь бы лучше жилось». «Государь», по мнению Кузнецова, «и так большие проценты берет за наши души: земли отдавал по 120 руб., а с нас берет 280 руб.»1. Показательно, что крестьяне «под впечатлением такого разговора» от подписания приговора отказались, что доказывает восприимчивость массового сознания к тем объяснительным моделям, которые содержали мифологемы родового нравственного идеала (отказ от приверженности этатистско-христианским ценностям в обмен на реализацию идеи всеобщего «поравнения»). Следует также обратить внимание на отсутствие сравнительных характеристик в словах П. Кузнецова относительно Александра II и действующего на тот момент времени императора («отдавал...», «берет...»): речь шла о «Государе» вообще, что можно интерпретировать как суждение об институциональном дисбалансе в определении власти в структуре родового сознания.
Примечательно, что носителями антимонархических идей выступают, как правило, крестьяне, обитающие на противоположных полюсах сельского мира. Это либо представители маргинальных слоев деревни: отходники, часто покидавшие деревню в поисках заработка; отставные солдаты; крестьяне, отбывавшие наказание за участие в аграрных беспорядках; разорившиеся крестьяне, сельские пауперы, либо «мироеды» и «говоруны». О генетической связи между эрозией веры в царя и процесса буржуазного классообразования в деревне говорил и Б.Г. Литвак, подчеркивая, что «...интерес к “политике”, ко всему, что выходит за рамки земледельческого труда, в первую очередь захватывает или тех, кто порывает с таким трудом, пусть даже временно и
____________________
1 ГАПО Ф 5 On. 1. Д. 7540. Л. 21
326
частично, или тех, кто становится кулаком»1. Так как на рубеже XIX-XX вв. происходит количественный рост именно этих двух категорий при размывании середнячества, можно прогнозировать и рост судебных дел по обвинению в оскорблении царя и царской фамилии, а, следовательно, — антимонархических настроений.
При всей разрозненности данных, сопоставление документов 1903-1904 гг. и 1913—1914 гг. позволяет выявить определенную тенденцию динамики настроений крестьянства, направление трансформации содержательного компонента негативных высказываний в адрес Царя. «Народный идеал власти» претерпевает значительные изменения: происходит постепенная десакрализация, то есть разрушение мистического содержания «образа», низведение «Богоносца» на более низкую и, абсолютно неадекватную родовым представлениям, ступень социальной иерархии — в ранг «начальствующего сословия». Это, в свою очередь, в представлениях крестьянства снимало чувство ответственности за нанесение оскорблений словом или действием. В качестве отправного момента воспользуемся следующими фразами, прозвучавшими из уст крестьян с. Высокое Чембарского уезда Пензенской губ. в июле 1902 г., когда во время прополки клубники в саду, арендованном псаломщиком Соборной церкви г. Чембара И.М. Рождественского, в ответ на угрозу применить огнестрельное оружие, если будут замечены случаи воровства ягод и фруктов из сада, резонно заметили «хозяину»: «Ай ты без судный, не нашего царя», «как же ничего не будет, ведь у нас закон и государь один»1. Комментируя данные высказывания, следует отметить указание на исключительность положения Особы Его Императорского Величества, а также наделение правотворческими и судебными функциями. В родовом сознании крестьянства «Царь» сам по себе уже является источником права, средоточием абсолютной «Правды» божественного, то есть априори праведного, священного происхождения.
Если опустить анализ сюжетов с использованием ненормативной лексики, весьма часто присутствующих в дознаниях, можно сравнить негативные образы «Царя», запечатленные на страницах архивных документов 1903-1904 гг. и 1912-1913 гг. (см. таблицу 8). Содержательная компонента высказываний свидетельствует о наличии в родовом сознании российского крестьянства в на-
1 Кабытов П.С. и др. Указ. соч. С. 41.
2 ГАПО. Ф. 5. On. 1. Д. 7365. Л. 37, 38.
327
чале XX в. представления о возможности уничтожения «Царя» из-за возмездия за неправедность, его нужно «повесить», «зарезать или застрелить», «голову сшибить» и т.д. Интересно отметить, что в первый предреволюционный период более характерным, чем десятилетие спустя, был мотив желания казни реально действующему императору, как неоправдавшему социальных надежд, впоследствии речь пойдет и о дискредитации самого института царской власти.
Таблица 8
Сопоставление негативных высказываний крестьянства Пензенской губ. в адрес «Особы Государя Императора» в 1903-1904 и 1912-1913 гг.
Источник. ГАПО. Ф. 5. On. 1. Д. 7422, 7540, 7949; Ф. 42. Оп. 5. Д. 332.
330
Отражение функционального предназначения «Царя» в коллективных представлениях практически не изменило свою смысловую наполняемость. Так, 9 мая 1913 г. в с. Кулдым Инсарского уезда Пензенской губернии проходил сбор пожертвований на развитие «Военного воздушного флота». Крестьянин С.В. Сураев категорически отказался от участия в данном мероприятии, несмотря на замечание сельского старосты о том, что сбор производится «со изволения Государя Императора». «...Разве Царь беден, что последнюю копейку с нас обирает, должен бы нам помогать и награждать, а не обирать»1. Для сравнения приведем высказывание, относящееся к началу века: «Солдатиков же гонят на войну кровь проливать и ничем за это не награждают»2.
Понятие «награды» или «милости», как уже отмечалось, включало в себя требование земельного передела, так как источник ухудшения своего социально-экономического положения крестьянство видело исключительно в несправедливом распределении земельной собственности. Стремление к уравнительному землепользованию сублимировалось в родовом сознании в утопический образ идеального государства, чертами которого в 1904 г. в условиях начавшейся войны была наделена, в частности, Япония: «У японцев нарезается земля каждому поровну»; «пусть нас японец возьмет, у них господ нет и у нас уничтожит, распоряжение будет другое и земля будет наша вся»; «Порт-Артур был наш, а теперь взял Японец, он ведь тоже православный, когда заберет нас всех в плен, лучше будет, будут другие порядки, а то наш Царь отобрал кабаки, и много людей осталось без куска хлеба» (Ф. Филин, сельский писарь); «зачем Царю делают содействие пожалованием на войну, совсем Япония не желала воевать, а пожелал этого наш Царь»1 2 3. «Родовое сознание», коллективная душа российского крестьянства проявлялась в каждом отдельном случае, закрепляя массовые формы и мышления и поведенческой практики. «Массы уважают только силу...»; «Всегда готовая восстать против слабой власти, толпа раболепно преклоняется перед сильной властью»4, - характеристики Г. Лебона можно уверенно
___________________
1 ГАПО. Ф. 5. On. 1. Д. 7949. Л. 203.
2 Там же. Д. 7540. Л. 26.
3 Там же; О росте пораженческих настроений среди крестьянства Саратовской губернии писал и И.И. Бабиков. См., в частности: Бабиков И.И. Крестьянское движение в Саратовской губернии накануне первой русской революции // Ученые записки Саратовского университета. Т. 55. Саратов, 1956. С. 209.
4 Г. Лебон. Указ. соч. С. 30-31.
331
применить и к истории социальных представлений российского крестьянства, носителя родового сознания. Так, в мае 1905 г. крестьянин с. Нового Кряжима Кузнецкого уезда Саратовской губ. П.Н. Канакин был подвергнут полицейскому надзору за ряд высказываний антимонархического характера, связанных с поражением России в войне с Японией. Назвав императора «подлецом и сукиным сыном», он неоднократно и публично заявил, что «Царь мошенник и картежник всю Россию проиграл и еще потому он — Канакин - не хочет быть за Самодержцем, а желает за Японией»1.
Подобные перевернутые представления, как оказалось, абсолютно не соотносились с сюжетами официальной пропаганды и расшатывали всю систему имперско-патерналистских ценностей родового сознания. «Японские мотивы» и пораженческие настроения в критических высказываниях крестьянства кроме прочего (прежде всего, идеализация противника в контексте крестьянской социальной утопии) фиксировали также определенные оценочные характеристики военного конфликта в целом, и роли в нем монаршей особы, а, следовательно, появление случаев идеализации противника выступают признаком начинающегося процесса девальвации прежних ценностей и идеалов. Ведь и пропагандистские лозунги, туманные геополитические перспективы и цели Русско-японской войны были совершенно чужды сознанию народа. Интерпретация последних в рассуждениях крестьян осуществлялась посредством актуализации самого острого вопроса их повседневной жизни: «... разговор с войны перешел на землю...»; «... вы запасные идете на войну, отбирать землю для Государя...»; «Его давно надо было застрелить-убить; у нас земли много, а он еще у японцев отбивает и то для дворян...»; «На черт нам Порт-Артур и нужен; только за него мы кровь проливаем, а Государь мать его ети, все куда-то лезет, все ему мало»". Случаи идеализации противника зафиксированы даже в документах крестьянского приговорного движения. Так, в наказе крестьян Синенькой вол. Саратовского уезда той же губернии «японская тема» присутствует довольно масштабно: «Они затеяли из-за своей же алчности кровопролитную войну с умным и честным народом. Обворовали там Красный Крест и армию; много солдат заморили 1 2
1 ГАСО. Ф. 53. On. 1. 1905 г. Д. 145. Л. 11.
2 ГАПО. Ф. 5. On. 1. Д. 7540. Л. 37, 40, 49; ГАСО. Ф. 53. On. 1. 1904 г. Д. 47. Л. 13.
332
голодом, многих подводили под японские пушки, а многих за золото продали неприятелю»1.
Снижение популярности военного конфликта с Японией отразилось и на динамике масштабов пожертвований на военные цели: поток благотворительной помощи сельского населения, направляемой на нужды армии и флота, весьма ограниченный в начале компании, к 1905 г. иссяк окончательно. Так, с сентября 1905 г. по 1906 г. Саратовское губернское правление вынуждено было возвращать из волостей и уездов в «Высочайше учрежденный комитет» квитанционные книжки «за неимением лиц, желающих пожертвовать»1.
Можно с уверенностью констатировать, что из «маленькой и победоносной» прогулочной компании, нацеленной на возрождение родовых традиций жертвенного «служения Государю», война, и в особенности оценка ее итогов, послужили самым непосредственным поводом для расшатывания основ крестьянского монархического идеала.
Рубежное значение в процессе трансформации подобных представлений имела, безусловно, революция 1905—1907 гг. Неоправдавшиеся надежды крестьян на «единение Царя с народом», на разрешение земельного вопроса Государственной Думой и, наконец, ее роспуск не могли не породить чувства недоверия к власти в целом, и сомнений относительно праведности Царственной особы, в частности. Так, 24 августа 1906 г. крестьянин с. Богородское Самарской губ. В. Смоляков в разговоре с односельчанами по поводу роспуска Государственной Думы заявил следующее: «...В нашем царе правды нет ни х... земли нам долго не дает»1 2 3. На собрании уполномоченных Старобуянской волости Самарской губ. 12 января 1907 г. крестьянин д. Малой Царевщины Н.И. Романов по требовал удаления урядника, заявив, что «полиция здесь не нужна» и, как свидетельствует из документов ГЖУ, некоторые крестьяне поддержали это требование. А после ухода урядника Романов обратился к присутствующим со словами «антиправительственного» содержания: «Теперь нам не надо существующего Правительства и в первую Думу явились люди, которые просили у Царя милости, но Царь ответил выстрелом и
_________________________
1 Революция 1905-1907 гг. в России. Второй период революции 1906-1907 годы. Часть вторая. Май-сентябрь 1906 г. Кн. вторая. М., 1962. С. 314.
2 Очерки истории Саратовского Поволжья. 1894-1917. Т. 2. Ч. 2. Саратов, 1999. С. 179.
3 ГАСамО. Ф. 3. Оп. 233. Д. 2179. Л. 15 об.
333
нагайками. Теперь нам предстоит выбрать людей смелых и отважных, которые бы не боялись ни выстрелов, ни нагаек». Выступление носило откровенно антимонархический характер и, как подтверждают источники, явно находило отклик у присутствующих1.
В документах Самарского окружного суда в 1908 г. было зафиксировано даже появление частушек антимонархического содержания: «Я Царя Никольку е... как свою Польку»; «охнем, охнем — Царя грохнем»2. Распространение подобного рода «шедевров» устного народного творчества радикально-критического содержания, с использованием элементов ненормативной лексики свидетельствовало прежде всего о значительных масштабах тиражирования антицаристских настроений. В период между революцией и мировой войной содержание и направленность негативных суждений несколько меняется. Расхождение смысловых характеристик в отношении соответствия идеальному образу наблюдалось, в частности, в том, что «...он не делает никакой пользы народу»; «...во всей России нет порядка»; «Царь делает плохие распоряжения...»; что он «дармоед» и т.д. Нарушение же «сделки», общественного договора между царем и народом, предательство идеала обоюдостороннего отречения от «воли» каралось в представлениях крестьян смертью («...его следует убить...»; «...перевешать вас всех с вашим Царем...» и пр.)3.
Увеличение случаев оскорбления царя уже после подавления революции 1905-1907 гг. зафиксировал В.В. Ниякий, исследовавший облик и настроения нижегородской деревни. По его мнению, это объясняется проведением в жизнь указа о выделении крестьян из общины в 1908-1909 гг. и принятием 14 июня 1910 г. закона «Об изменении и дополнении некоторых постановлений о крестьянском землевладении»4.
Следы важнейших качественных изменений, связанных со смысловым значением «царского образа», постепенно лишавшегося своего сакрального содержания мы встречаем и в материалах, относящихся к 1913 г. Теперь, в отличие от предреволюционного периода, негативизм суждений достигался путем подчеркнуто выраженной подмены понятий в предельно противопо-
____________________________
1 ГАСамО. Ф. 468. On. I. Д. 896. Л. 8-9.
2 Там же. Ф. 8. Оп. 5. Д. 163. Л. 2.
3 ГАСО. Ф. 53. On. 1. 1906-1910 гг.Д. 10259; 1913-1914 гг. Д. 9193.
4 Ниякий В.В. Нижегородская деревня. Облик и настроения классов в первой российской революции. Горький, 1981. С. 160.
334
ложных оценочных характеристиках. «Божественное» начало в монархических представлениях крестьянства приобретало «демонический» оттенок, что свидетельствовало о готовности к отвержению привычных идиом и, в возможной перспективе, подготавливало почву для этического оправдания антиправительственных действий. Допустимой крайностью среди присваиваемых личности монарха эпитетов становится слово «черт», логически завершающее собой общий ряд негативных высказываний: «дурак», «вор», «сволочь» и пр. В документах более раннего происхождения нам не удалось отыскать аналогичного суждения, что и позволяет предположить вышеизложенное. Кроме того, употребление слова «черт» в координатах обыденного сознания традиционно оценивалось отрицательно и считалось совершенно недопустимым. Так, в отчете о состоянии прихода за 1877 г., описывая особенности религиозных представлений, священник с. Терповки Пензенского уезда отмечал: «...ни во что считается у себя дома побить жену, детей, на то-де он муж, отец; ни во что считает у себя во дворе, в огороде убить чужую скотину, но горько кается, когда изругает другого черт, не потому, что он это сделал, по ожесточению образа, а просто только потому, что черт пришел ему на язык»1.
Инструментом десакрализации становится сравнение монарха с самыми нечистоплотными в представлениях крестьян животными (в силу чего сравнение считалось наиболее унизительным): «...Государь наш свинья, и свиньи не стоит»; «...Он дурак и свиное говно»1.
Меняется и оценка собственного участия в осуществлении идеала «Государства». Представления о «царской службе» как о важнейшей компоненте функционирования последнего подвергаются уничижительной критике: «чорту ты служил», «все вы сволочи и служили такому же сволочу» и т.д. Предстоящая военная служба мыслилась уже вне монархического идеала, и даже как противопоставление служения Царю. Жертвовать своей жизнью теперь следовало во имя новых идеалов, рожденных в годы революции 1905-1907 гг. Так, в 1908 г. крестьянин Новодемидовского поселка Самарского уезда Н. Савинов (21 год) был осужден самарским окружным судом к 6 месяцам ареста за высказывание, связанное с предстоящей военной службой и оскорбляющее честь
______________________________
1 ГАПО. Ф. 182. On. 1. Д. 2256. Л. 92.
2 ГАСамО. Ф. 3. Оп. 233. Д. 3382. Л. 14 об.
335
и достоинство Царственной особы. Призывник заявил, что пойдет служить «...за чернь и свободу, а не за Царя, обозвав его при этом подлецом и другими нецензурными словами»1.
Еще одним фактором, огрицательно повлиявшем на народный монархический идеал, становится растущая по мере обнищания основной массы крестьянства убежденность в несправедливом распределении собственности и доходов: «Царь-то, дурак, выдает вам [инвалидам Русско-японской войны] пособия, собирая с нас последние копейки»1 2. Негативные суждения относительно монарха и в 1913 г. сохраняли прямую связь с представлениями о необходимости вознаграждения народа за жертвы, понесенные в военный период. Так, 28 января 1913 г. крестьянин Н.С. Кочетков, проживающий в с. Кинзельки Бузулукского уезда Самарской губ., выразился «площадной бранью» в адрес Императора, называя его «мошенником» и подчеркивая, что «...он был на войне с японцами, ранен и ничего не получает»3. Как можно заметить, представление о том, что монарх не выполняет условия общественного договора, становилось все более осмысленным и приобретало форму стереотипного умозаключения, даже несмотря на то, что произносились подобные высказывания, как правило, в нетрезвом виде.
Более того, на фоне разрушающей общину экономической политики государства родовое сознание, по-видимому, начинает изживать представления и о востребованности самого института царской власти, произвольно подготавливая переход к иному типу социокультурной трансформации. Это объясняет появление высказываний такого рода: «... я лучше Государя Императора...», «... сам он состоит у нас на жаловании», «Я сам Царь и Бог»4. «Государь-батюшка, надежа-православный царь» также теряет изрядную толику сакральности своего образа, будучи низведенным на более низшую ступень социальной иерархии, в ранг «начальства», отношение к которому в крестьянской среде было неизменно-критическим.
Еще одним распространенным умозаключением становится суждение о «безволии» царя, о невозможности проводить самостоятельную политику. Монарх выступаег уже не как дирижер,
_____________________
1 ГАСамО. Ф. 8. Оп. 5. Д. 164. Л. 2.
2 Там же. Ф. 3. Оп. 233. Д. 3394. Л. 102.
3 Там же. Д. 3382. Л. 17.
4 ГАПО. Ф. 5. On. 1. Д. 7949.
336
нивелирующий общественные интересы и выступающий в роли надклассовой силы, а как послушное орудие в руках начальства: «...ведь Царь у нас служит как взнузданный жеребец, куда его направят, туда он и идет»; «Царь наш тоже мормон, но только он боится начальства»'. Представление об узурпации власти «начальством» становилось важным элементом в системе оппозиционных настроений крестьянства и оценивалось последним в качестве причины грядущего социально-политического кризиса.
Герой-избавитель уже не обладает прежней исключительностью и востребованность идеала в индивидуальном сознании сводится до минимума: «...я не признаю никаких богов, а также и Царя, так как Царь такой же человек, как и я, на х... он мне сдался...»1 2. В одном из рапортов исправника Бузулукского уезда Самарской губ. в августе 1913 г. отмечалось, что при аресте урядником крестьянина А.Г. Шабанова последний позволил себе дать совсем нелестную характеристику императору, выражаясь ненормативной лексикой: «...я е... Царя, веру и закон его»3. Как можно отметить, негативной оценке подвергались огульно все элементы существующей идеологической практики.
Ожидание «царской милости» в историческом контексте оказалось неоправданным, и в критических суждениях крестьянства все весомее начинают проявляться нотки разочарования. Особенно очевидным это становится в ситуации с Высочайшим манифестом по случаю 300-летия царствующей династии, утвержденным 21 февраля 1913 г. В период революции 1905-1907 гг. отношение крестьян к царским манифестам (напечатанным будто бы на красной бумаге и непременно декларирующим утверждение идеалов крестьянской Правды) было трепетным и почти священным. Теперь же, как следует из донесений начальника Самарского ГЖУ, представления о печатном Царском слове претерпевают девальвацию аналогичную изменениям содержания монархических представлений в целом. Так, 11 марта 1913 г., будучи недовольным решением суда, амнистировавшего подсудимого в связи с вышеупомянутым Манифестом, крестьянин с. Нового Казбулата Бугульминского уезда Г. Ефимов позволил себе высказывание следующего содержания: «...дурак Государь, что издал какой-то Манифест», а другой крестьянин, Н. Рябов добавил: «Государь
____________________
1 ГАСамО. Ф .3. Оп. 233. Д. 3382. Л. 18, 37.
2 Там же. Д. 3394. Л. 22.
3 Там же. Д. 3382. Л. 62. -
337
этот Манифест нашел в навозе и простил наказание осужденным...»1.
В рапорте Бугульминского уездного исправника от 15 марта 1913 г. был зафиксирован факт антиправительственной пропаганды крестьянина с. Кичуя И.М. Родичева. В базарный день, в присутствии «окружающей толпы народа» последний позволил себе крайне резкое высказывание относительно содержания Манифеста 21 февраля. По показаниям свидетелей И.М. Родичев заявил, что «...в Манифесте, прочитанным на сходе Варваринским волостным писарем нет ни какой льготы для мужиков по платежу недоимок, а что в нем говорится только про дом Царей Романовых. А чорт Их знает, сколько было их чертей, Романова поколенья»2. Процесс развенчания мифа о Царе-заступнике оказался весьма болезненным для родового сознания, может быть поэтому приговор, вынесенный Монарху народом был столь беспощадным: «Русский Царь - сукин сын, распутник, Его нужно разорвать на клочки и Его все-таки разорвут»3.
В конкретно-исторической ситуации монарх не выполнил своего статусно-ролевого предназначения, зафиксированного в архетипах крестьянской ментальности, и оказался чуждым элементом в системе имперских представлений. Однако несмотря на то что надежды деревни на царскую милость к 1917 г. были утрачены окончательно, современные исследователи отнюдь не склонны оценивать характер крестьянского политического идеала как республиканский4. В известной монографии В.П. Булдакова тезис о наносном, поверхностном характере увлеченности социальных низов революционными лозунгами носит также аксиоматичный характер. Гарантом реализации народной мечты о справедливости по-прежнему выступал «хороший царь», чем и объясняется широкое распространение идеи, совмещавшей в себе, казалось бы, совсем несовместимые понятия, идеи «революции с хорошим царем»5.
Таким образом, содержание наиболее существенных представлений «родового» сознания российского крестьянства находилось в прямой зависимости от факторов, оказывавших воздействие на основы повседневной действительности, и не являлось
________________________
1 ГАСамО. Д. 3394. Л. 94.
2 Там же. Л. 70.
3 Там же. Л. 28.
4 Безгин В.Б. Указ. соч. С. 299.
5 Булдаков В.П. Указ. соч. С. 124.
338
неизменно-статичным. Образ «монарха» претерпевал определенную трансформацию в условиях проявления объективных последствий крестьянской эмансипации (демографические процессы и повышение «удельного веса молодых поколений», распространение грамотности и расширение горизонтов «информационного поля», общая политизация населения в революционный период и пр.). Однако элементами, непосредственно ответственными за запуск процессов десакрализации и демонизации этого понятия, выступали измерения происходившего в координатах крестьянской этики, и не в последнюю очередь с позиций социальной утопии. В этом отношении, важнейшими деструктивными силами стали рассогласование наличного и потребного идеалов, несоответствие последнего социальным чаяниям и ожиданиям, особенно остро ощущаемое в периоды социокультурных кризисов, а также осознание слабости, «бессилия» и монарха, и государства в его лице. Вместе с тем тотальное разрушение базовых оснований ментальных конструкций невозможно без утраты чувства национальной идентичности, поэтому «миф о справедливом царе», как один из архетипов общественного сознания, в разных ипостасях, но тем не менее вновь и вновь будет находить пути своего возрождения и задавать правила игры в политической культуре еще не одного поколения россиян.
Оценили 3 человека
7 кармы