Предлагаю вашему вниманию выдержки из старой, написанной в период Перестройки и насыщенной подобающими моменту антисталинскими выпадами работы.
Владимир Булдаков
Путь к Октябрю
<...>
К началу XX в. в России перспективы эволюционного прогресса уже не существовало. Во всяком случае, самодержавие, растущий бюрократический аппарат, придававшие российскому империализму «военно-феодальные» черты, не допускали появления такой возможности. Капитализм в России не только не создал целостности хозяйственной жизни и относительного культурного единства нации, как это было в странах «первого эшелона», но и привел к прогрессирующей замкнутости различных общественно-экономических укладов, растущей социальной напряженности во всех классах и слоях населения.
Сама по себе многоукладность не являлась ни уникальной особенностью России, ни тем более источником революции. Любая развивающаяся общественно-экономическая система многоукладна. Национально-своеобразный облик экономического и социального прогресса выражается в «органичности» сочетания традиционных укладов с наиболее передовыми. Для империалистической России, напротив, стал характерен углубляющийся разрыв между укладами. «Противоречие между сравнительно развитым капитализмом в промышленности и чудовищной отсталостью деревни становится вопиющим» (Полн. собр. соч. Т. 16. С. 301, 417), — отмечал Ленин. Это было сказано о стране, где к 1917 г. из 160 млн населения более 130 млн проживало в деревне.
Наиболее радикальной попыткой преодолеть это растущее противоречие могла стать столыпинская аграрная реформа. Суть ее состояла не просто в устранении аграрной напряженности, неизбежно принимавшей антипомещичью направленность. Путем выделения из общины крепких хозяев и пролетаризуемого слоя, ликвидации аграрного перенаселения в центре страны с помощью переселенческой политики, частично поступившись интересами помещиков, в принципе можно было сбалансировать развитие промышленности с эволюцией аграрного строя. Но итог получился обратным. Во-первых, выделение из общины кулаков встретило резкое сопротивление крестьян, привыкших психологически компенсировать рост своей нищеты иллюзией [Осмелюсь возразить против "психологической" интерпретации. Общинные процедуры, общинные механизмы и традиции взаимовыручки, вероятно, были рациональной реакцией на обнищание и общее ухудшение положения крестьянства. Это была стратегия выживания. Что не мешало крестьянам питать какие-то иллюзии - М.З. ] мирского «равенства». Как результат, повышалась привлекательность социальных утопий, усиливавших социальную замкнутость сельских обществ. Во-вторых, переселенческая политика привела к столкновению мигрантов с коренным населением окраин (Средняя Азия, Казахстан, Сибирь), представлявшим совсем иной уклад хозяйства и ничуть не менее нуждавшимся в земле. Аграрная напряженность, следовательно, из центра страны распространилась на окраины. В-третьих, из-за неудачно организованных переселений появились «обратные» мигранты — пауперизованная и крайне озлобленная крестьянская масса. В конечном счете хозяйственная замкнутость деревни не была преодолена, антипомещичьи настроения крестьянства усилились.
В апреле 1917 г. была образована так называемая межпартийная Лига аграрных реформ — неправительственная организация, взявшаяся выяснить перспективы сельского хозяйства, исходя из следующих принципов: основу будущего аграрного строя должно составить трудовое кооперативное крестьянское хозяйство; при передаче ему земли должны учитываться местные особенности; землеустройство должно быть связано с общими условиями развития экономики страны и мирового разделения труда. Эти принципы не вызывают возражения, но опубликованные самой Лигой статистические данные показали, что реформирование сельского хозяйства по общегосударственному плану «сверху» безнадежно запоздало. Выявилось следующее: по урожайности зерновых Россия резко отстает от всех европейских стран, США, Японии; разрыв между темпами роста населения и производительностью сельскохозяйственного труда все более увеличивается; возможности экстенсивного развития сельского хозяйства в центре страны исчерпаны; отставание зернового производства особенно ощутимо в промышленно развитых районах (за исключением Юга России); крестьянское движение в случае его усиления грозило парализовать центр страны и сомкнуться с движением промышленного пролетариата.
Развитие капитализма в городе влекло к еще более взрывоопасным последствиям. Российский капитализм практически не знал стадии свободной конкуренции. В отличие от стран первого эшелона активно развивался государственный капитализм, и лишь в тени его шла «естественная» монополизация. В ведении государства сосредоточились крупнейшие казенные предприятия, работавшие в основном на оборону. Они, в сущности, не знали прибыли, паразитировали на госзаказах. Отсюда — технологическое отставание, высокая концентрация рабочей силы. В 1915 г. 60 процентов всех рабочих крупной машинной индустрии в России были заняты на предприятиях с числом рабочих свыше 500. Подавляющая часть рабочего класса была сосредоточена в Петрограде, Центральном промышленном районе, на Юге и на Урале. В политических и административных центрах России неумолимо разрасталась та социальная среда, для которой, по данным современных специалистов, был характерен особый тип психологии — неприятие всего «общества» и его ценностей, склонность к коллективному противодействию ему. Этот фактор приобретал колоссальное значение для судеб страны.
Поясним это на примере 400-тысячного фабрично-заводского пролетариата Петрограда, составлявшего около 12 процентов всех промышленных рабочих России. В начале 1917 г. на 379 заводах, работавших в основном на оборону, насчитывалось 237 тыс. рабочих, или треть всех рабочих металлообрабатывающей промышленности России. На 14 столичных заводах-гигантах было сосредоточено 132 тыс. рабочих. Ничего подобного нигде в мире не наблюдалось. В годы войны часть рабочих была призвана в армию, затем возвращена в связи с нехваткой квалифицированной рабочей силы. Около половины нового пополнения рабочих были выходцы из деревни, другим его источником были непролетарские массы города, беженцы и эвакуированные. Почти 16 процентов столичного пролетариата составляли представители нерусских национальностей. Прослойка «рабочей аристократии» была ничтожной, жизненный уровень всей массы рабочих катастрофически падал.
В цехе Путиловского завода
В других регионах пролетариат также активно впитывал в себя быстрорастущие маргинальные (отколовшиеся от своей среды) элементы общества. Отражая развал его структуры, они явились вместе с тем катализатором социальной напряженности. Все это усиливало воздействие пролетариата на другие слои общества. Все общественные движения стали приобретать черты антигосударственной направленности: демократы выступали против царизма, либералы и крайние правые — против бюрократии.
<...>
Критическим стал 1916г. (рост эмиссии бумажных денег, падение покупательной способности рубля вдвое против довоенной, посевных площадей — на 26 процентов, продукции животноводства — на 30 процентов). За 1917 г. курс рубля упал в 7 раз в сравнении с довоенным. Надвигался голод. Обнищание масс, расщепление традиционных социальных структур, увеличение массы деклассированных элементов — все это не создавало предпосылок перехода к социализму, хотя социальный взрыв назревал.
Война необычайно усилила миграционные процессы. Под ружье было поставлено 15,5 млн человек наиболее активного населения, из них — до 13 млн крестьян. В городах концентрировались массы солдат: численность одного лишь столичного гарнизона составляла 180 тыс., а вместе с войсками ближайших пригородов Петрограда она достигала 300 тыс. Из прифронтовых губерний в Центральную Россию стремился поток беженцев, сюда же были перемещены квалифицированные рабочие из Польши и Прибалтики. Широко использовался труд военнопленных и чернорабочих из Китая. Общая численность занятого в народном хозяйстве контингента временного населения России в 1917 г. превысила 6 млн. Выбитые из привычной жизненной колеи, «маргинализованные» элементы выступали в роли детонатора революции. Они же обеспечивали некоторую взаимосвязь между питающими ее потоками. В то время как старое общество переживало распад системообразующих связей, силы разрушения складывались в некое антигосударственное единство.
<...>
В 1917 г. в России действовало около 50 партий. Как правило, они создавались не «снизу» на базе каких-либо сложившихся общностей, а как бы «сверху» — так называемой разночинной интеллигенцией. В России интеллигенция с ее естественным тяготением к функциям управления и лидерства не вписывалась в систему общественного разделения труда. Отсюда особая форма ее политизированности, противостоящая как деспотизму власти, так и народной привычке к произволу, собственному бесправию и духовному изоляционизму. Независимо от субъективных намерений интеллигенция все более расшатывала устои традиционного массового сознания и само здание российской государственности, начинала создавать несовместимый с ними тип политической культуры, тяготеющий к западному. В условиях массовых движений и упрощенных представлений о путях прогресса это создавало опасность межпартийного развала неокрепшей ткани буржуазного общества. Так и случилось в 1917 г.
Численность и состав партий в 1917 г. все еще не исследованы. Известные данные о численности большевиков и меньшевиков (350 тыс. и 200 тыс. к концу 1917 г., в 1907 г. соответственно 58 тыс. и 45 тыс.) следует оценивать с учетом того, что в 1917 г. существовали и объединенные организации. Руководство партий существенно изменилось. У меньшевиков на первый план выдвинулись практики соглашательства с буржуазией — лидеры Петроградского Совета Н. С. Чхеидзе, И. Г. Церетели (побывавший на посту министра почт и телеграфов во Временном правительстве), М. И. Скобелев (министр труда). Для меньшевиков стал характерен фракционный разброд; большевики, напротив, преодолев кризис, упрочили свое единство. Из «старых» большевиков в руководстве остался Ленин; выдвинулись «молодые» — Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, наконец, примкнувший к партии Л. Д. Троцкий. Именно эта четверка весьма несхожих между собой по образу мысли, темпераменту и воле идеологов большевизма и получила на выборах в ЦК на VI съезде партии наибольшее число голосов (соответственно 133, 132, 131 и 131 из 134). Что касается Сталина, то его фигура на фоне событий 1917 г. осталась почти незаметной.
В партии эсеров на начало 1907 г. состояло 63 тыс. человек, к ней тянулись соответствующие национальные партии. В составе этой «крестьянской» партии преобладали рабочие, но среди 39 членов руководства было всего 3 рабочих и крестьян. Данные о численности эсеров в 1917 г. сильно расходятся: от 400 тыс. до 800 тыс. В партию нахлынуло городское мещанство, она сделалась в значительной степени неуправляемой. Постепенно выделилось ее левое крыло, возглавляемое М. А. Спиридоновой. Признанным идеологом партии оставался В. М. Чернов. Но он, став министром земледелия во Временном правительстве и столкнувшись с противодействием кадетов, не показал себя дееспособным политиком.
Численность кадетов в 1905—1907 гг. достигала 50 тыс., в 1917 г. — 70 тыс. В руководстве партии преобладала профессура, юристы. Лидерство обычно удерживал П. Н. Милюков. Ближайшее его окружение составляли видные юристы Ф. Ф. Кокошкин (ключевая фигура в Юридическом совещании Временного правительства и Особом совещании по выработке закона о выборах в Учредительное собрание), В. Д. Набоков (управляющий делами Временного правительства) и М. М. Винавер. Это был своеобразный политический штаб российской буржуазии.
Партии правее кадетов в 1917г. сошли со сцены как организационное целое, но сведения о черносотенцах представляют интерес. В 1905—1907 гг. они насчитывали 410 тыс., их социальную базу составляли крестьянство и деклассированные элементы города. Осенью 1917 г. черносотенцы заметно оживились, подвергая Временное правительство нападкам справа.
Обратим внимание на территориальное размещение партий. По данным на 1905—1907 гг., организации РСДРП имелись в 494 населенных пунктах, из них в сельской местности — 144; эсеров соответственно в 508 и 277; кадетов — в 360 и 72; черносотенцев — в 487 и 222. Из этого следует, что поляризация общества углублялась; политическую жизнь страны определял город; между ним и деревней существовал разрыв в типе политической культуры; партийных функционеров и печати не хватало, чтобы нести новые идеи в сельскую местность. В 1917 г. эти тенденции приобрели необратимый характер. Формально правительственная власть по своему партийному составу все более «левела», однако отчуждение ее от народа неумолимо прогрессировало. Наибольшее недоверие масс вызывали кадеты.
Кадеты выдвигали идею длительной буржуазной эволюции страны по западному образцу на парламентарной основе. Но поскольку они выступали за продолжение империалистической войны, против всевластия Советов, безвозмездной передачи земли крестьянам и федерализации страны, идеалы демократии казались им несвоевременными. Отсюда — полное неприятие кадетами инициативы масс. Соседей слева, меньшевиков и эсеров, Милюков считал полезным политическим орудием, без которого «веревку из народа не совьешь». В августе 1917 г. в конфиденциальном письме членам ЦК своей партии Милюков писал, что «спасение России в возвращении к монархии... народ не способен воспринять свободу». Следовательно, буржуазия в 1917 г. выступила против демократической перспективы и потребовала «хирургической операции» над революцией.
Меньшевики и эсеры сохраняли надежды на демократию. Если первые оглядывались при этом на лидеров II Интернационала, то эсеры исповедовали идею «особого пути» России к социализму. Предполагалось, что крестьянская кооперация после перехода земли в общенародное достояние приведет к созданию саморазрастающихся очагов социализма в экономике. Но после Февраля эсеры молча признали меньшевистские аргументы в пользу передачи власти буржуазии. Те и другие упорно выступали за упрочение парламентаризма, социальное реформаторство, собирались «контролировать» буржуазию и заставить ее добиться от союзников начать переговоры о мире «без аннексий и контрибуций». Лидеры меньшевиков и эсеров словно задались целью не замечать, что российская буржуазия мечтает совсем о другом. Склонность соглашателей к самообману проявилась и в лозунгах «революционного оборончества», и в готовности терпеть оттягивание созыва Учредительного собрания, и в призывах к крестьянам воздержаться от захвата земли. Поведение меньшевиков и эсеров воплощало колебания средних слоев, вынуждая революцию топтаться на одном месте до тех пор, пока на смену демократии не пришла бы «диктатура сабли». Сложилась ситуация, когда партии, составлявшие два правящих Россией блока — «блок эсеров с меньшевиками и блок этого блока с кадетами», — не доверяя друг другу, не доверяя своим лидерам в правительстве, все беды революции стали списывать на «злокозненность» большевиков (Полн. собр. соч. Т. 32. С. 382—383). Правящие верхи, прикидываясь революционным конвентом, на деле возрождали старую централистскую традицию, не имея сил для ее проведения.
В правительственных сферах отсутствовал даже минимум единства, необходимый для создания эффективного механизма государственного управления. К тому же соглашатели обнаружили полную неспособность к конструктивной работе. Неудивительно, что кадетские правоведы успешно одурачивали их на почве буквы «закона» и «права». Это сказалось на незаметной работе Юридического совещания при Временном правительстве, блокировавшего слишком «радикальные» законодательные потуги новой власти с помощью ею же провозглашенного принципа «непредрешения» воли Учредительного собрания — этого фетиша демократии. Нечто подобное происходило и в Особом совещании по выработке закона о выборах в Учредительное собрание. Это совещание собралось лишь в мае 1917 г. (за такой срок иные революции уже успевали созвать свои аналогичные органы). Кадетские «государственники» легко увлекли соглашателей на нескончаемый путь выработки «самого совершенного» закона.
<...>
Проблему местного управления Временное правительство попыталось решить путем перемещения власти из рук губернаторов в руки председателей губернских земских управ, а затем губернских комиссаров, назначаемых «сверху», но «по согласованию» с органами самоуправления. Налицо было усиливающееся противоречие между бюрократическим аппаратом центра и народной инициативой мест.
Двоевластие приобрело на деле куда более сложную конфигурацию, чем принято считать. Обычно подразумевается, что на местах ситуация повторяла столичную: Советам противостояли «буржуазные» органы власти. В действительности и возникшие в марте исполнительные комитеты, и демократически избранные позднее органы самоуправления имели коалиционный характер — в них входили представители Советов. На местах, в силу фактической размытости функций управления и самоуправления, наложения представительной и «прямой» демократии, существовало не двоевластие, а своеобразное «двоецентрие» (в национальных районах — даже «троецентрие»): с развитием революции власть как бы перемещалась от городских дум и земств к Советам (или национальным организациям). Это проявило себя в феномене так называемых республик (Кронштадтская, Ташкентская), когда местные Советы, приобретая полноту власти в результате требований масс, выходили из повиновения правительству. Таким положением и объясняется тот факт, что после победы Октября в Петрограде началось триумфальное шествие Советской власти по всей стране, а гражданская война первоначально приобрела «мягкие» формы.
В то время как провинция сдвигалась влево, столицу сотрясали политические кризисы. Апрельский кризис разразился из-за «ноты Милюкова», обещавшего союзникам «войну до победы». Созданное в мае коалиционное правительство, тоже ставившее целью воевать за «мир без аннексий и контрибуций», в свою очередь, не избежало кризиса; характерно, что антивоенная июньская демонстрация была направлена и против оборонческих установок руководимого соглашателями Первого Всероссийского съезда Советов. Июльский кризис приобрел уже черты стихийного восстания против «министров-капиталистов». Корниловщину и ее разгром в конце августа можно рассматривать как самый острый политический кризис, вызванный непосредственной угрозой контрреволюционной диктатуры и предопределивший победу Октября.
Между событиями конца августа и конца октября лежала полоса своеобразного беспрерывного кризиса представительной демократии. Осознав, что всеобщая подача голосов уведет страну «влево», и буржуазия и соглашатели попытались свернуть непосредственное волеизъявление народа с помощью корпоративного представительства, созвав Демократическое совещание, а затем Предпарламент. Но эти суррогаты демократии лишь до конца обнажили неизбежное: существующий правопорядок обернется режимом диктатуры. Вопрос был лишь в том, какие формы она примет: торжества военщины или бутафорской фигуры Керенского?
Уже к августу 1917 г. даже среди людей, симпатизировавших в прошлом демократии, наблюдалось острое недовольство активизацией масс, отождествляемой с анархией. Так, в резолюции I съезда врачей отмечалось, что «связь между партийными доктринами и стремлениями народных масс» породила «острый психоз». Для «ускоренного выхода из аморфного беспомощного состояния государства» медики предлагали отказаться от созыва Учредительного собрания и ввести военное положение, то есть покончить с демократией с помощью контрреволюционной военщины. Страна не умела пользоваться парламентарной демократией; революция, со своей стороны, требовала концентрации власти, а не распыления ее. Традиционные формы демократии были обречены; недаром у Керенского в октябре почти не оказалось защитников. Народ стоял перед выбором: либо диктатура буржуазии, либо диктатура пролетариата. Но тогдашним представителям «революционной демократии», все еще завороженным мнимой полнотой политических свобод, так и не удалось это осознать. Не избежали колебаний и большевики.
<...>
В 1917 г. общенациональный кризис вызвал активизацию всех живых сил общественного организма, вынужденных решать проблему своего социального выживания. Политическое творчество крестьян привело к образованию уже к середине 1917 г. нескольких десятков тысяч различных организаций — прежде всего самодеятельных крестьянских комитетов, опиравшихся на традиционные сельские сходы. Крестьянство избрало формы самоорганизации, функционально однотипные с пролетарскими, но несущие в себе отпечаток общинной традиции. Вопреки стремлению эсеров «сверху» направить это движение на осуществление хлебной монополии и реформирование земельных отношений, сельские труженики самоорганизовывались с иными целями. Налицо было их стремление создавать свои крестьянские Советы. К октябрю ими было создано 67 губернских и 437 уездных Советов.
Высокая активность крестьянства определялась прежде всего остротой их борьбы против помещиков. Вторая же «социальная война» была направлена против кулачества; соотношение двух социальных войн вызывает споры, его еще предстоит изучать. Отметим другое. Накал классовой борьбы в деревне определялся и антинародной политикой Временного правительства. «Если министры не исполняют волю народа, — писал в Петроградский Совет один из крестьян, — то доверие к ним отнимается». Характерны признания антибольшевистской прессы о настроениях крестьянства. «“Большевик” и “Ленин” теперь ходячие термины по всей Руси, — писали “Русские ведомости” 23 июля 1917 г. — Эти слова, еще совсем недавно привычные лишь небольшой кучке интеллигентов, теперь бродят и по деревенским избам, и по деревенским поселкам».
К осени 1917г. крестьянское движение приобретало все более наступательный характер, попыток реформистской перестройки аграрных отношений практически не было. Крестьянство, используя «пролетарский» образ действий (на манер фабзавкомов) и дополняя его разгромами имений, руководствовалось при этом собственными целями. Это свидетельствовало о том, что крестьяне идут за активной частью общества, но вовсе не исключало того, что по мере достижения этих целей они вновь замкнутся в «идиотизме деревенской жизни». Так, в сущности, и произошло после победы Октября, когда пролетарская государственность натолкнулась на сопротивление крестьянской массы.
Солдатские массы — этот «маргинализованный» слепок российского общества — сыграли выдающуюся роль в революции. Они обнаружили поразительную организационную активность. После Февральской революции они численно превзошли рабочих в составе Петроградского Совета, а в уездных и заштатных городах выступали зачастую создателями Советов. Но первоначально в составе солдатских комитетов преобладали выходцы из городской интеллигенции. Лишь после разгрома корниловщины в настроениях солдатских масс произошел перелом: требование скорейшего прекращения войны стало господствующим. Довольно распространено мнение, что в 1917 г. именно армия, не желая подчиняться правительству, намеревавшемуся продолжать войну, решила судьбу Октября. Однако развитие революционного процесса не может быть понято на уровне столь элементарных причинно-следственных связей и простейших моделей поведения масс. Очевидно стремление солдат действовать вместе с рабочими, попытки «города» (главным образом через отпускников и дезертиров) воздействовать на «деревню». Но все же судьбу Октября решил пролетариат.
Обратим внимание еще на один момент. Несомненно, волна слепой жестокости и безудержного насилия шла прежде всего из армии, от солдатских масс. Акты кровавой расправы с офицерами в 1917 г. были весьма часты. Нет нужды оправдывать эту темную сторону революции. Но, оценивая такие явления с нравственной общечеловеческой точки зрения, надо прежде всего помнить о тех страданиях и ужасе безысходности, в пучину которых оказалась ввергнута наиболее активная часть населения страны. Насилие, особенно если оно приобретает характер общегосударственной практики, ведет к эскалации террора «снизу». Упорная антинародная политика продолжения империалистической войны, поддержка ее соглашателями привели к такому размыванию нравственных устоев, что самые принципы справедливости были осмыслены народом как необходимость найти конкретных виновников своих бед и избавиться от них.
Весьма непрост вопрос о характере и целях национально-освободительного движения нерусских народов России, составлявших 57 процентов ее населения. В прошлом идеология сталинского великодержавия склонна была делать упор на «сепаратизме» различного рода «буржуазных националистов». В настоящее время чаще подчеркивается антибольшевистская настроенность различного рода национальных организаций. На деле ситуация была более сложной. Необходимо признать: в той мере, в какой всякая революция сопряжена со стихией эмоций, она неизбежно приводит к «издержкам» национальных страстей и иллюзий. В 1917 г. трудящиеся массы нерусских народов, активно выступая против великодержавной контрреволюции, менее всего мечтали о привычном для буржуазных революций прошлого идеале национальной государственности. В их действиях, стремлении укрепить принципы равноправия и суверенитета народов прослеживается объективная общероссийская взаимосвязанность хода революционного процесса, хотя сознание трудящихся масс в результате социальной демагогии националистов получало утопический и социально-эгоистический ориентир. Конкретно: обещания скорейшего решения аграрного вопроса путем создания «национального» земельного фонда помогали националистам завоевать симпатии крестьянских масс. Своего рода демократическим компромиссом стало повсеместное распространение лозунга «федерализации» страны. Ленин вскоре поддержал его.
Опубликовано в: Октябрь 1917: Величайшее событие века или социальная катастрофа? Под ред. П.В. Волобуева - М.: Политиздат, 1991.
http://scepsis.net/library/id_...
****************************************
Т.е. речь-то идёт о процессах настолько сложных, многоплановых и стремительных, что даже и в наше время их описание по необходимости достаточно приблизительно.
И когда кто-то сегодня заявляет, что эти процессы были результатом заговора кучки всезнающих и всемогущих злодеев, остаётся только развести руками.
А когда кто-то заявляет, что народу в те годы можно было обманом навязать что-то такое, что народ не испытал на практике и не признал пригодным для жизни, остаётся только развести руками во второй раз.
Оценили 16 человек
28 кармы