Длинный путь от «слезинки младенца» до героизации Бандеры антисоветская реакция пробежала удивительно быстро. Первоначальная позиция «мы против всякого насилия» стремительно мутировала сперва в молчаливую признательность, а потом и восторженную апологетику «правильному» террору. Герои в связи с этим тоже поменялись: из лопоухих недотёп, чеховских интеллигентов они стали вдруг стали Бандерами и Шухевичами, Колчаками и Пиночетами. Вся «перестроечная» демагогия начиналась со старых песен о ценности человеческой жизни вообще. Мол, и моя жизнь ценна, и ваша ценна, и его тоже ценна, и любая человеческая жизнь – безмерная ценность. Но к 2020 году эти гимнопения абстрактному, дистиллированному гуманизму смолкли уже повсеместно…
Либерализм, который влили в абстрактный гуманизм, произвёл вполне предсказуемую химическую реакцию, превратившую кристально-прозрачную дистиллировку в мутный и токсичный яд.
Что случилось?
Я вам объясню.
Ценность человеческой жизни – это ОБОБЩЕНИЕ в рамках абстрактного мышления, которое свободно от конкретно-биологического носителя[1]. Это интересный феномен, из которого выросли религия, наука[2] и социализм – но я сейчас о другом.
Либерализм же опирается на индивидуализм. Если мы с вами берём идею «сверхценности человеческой жизни» и накладываем её на индивидуализм либерала, что что получится?
Вы и без меня уже поняли: получится, что сверхценностью обладает только жизнь данного конкретного либерала. И, чтобы эту жизнь защитить – не страшны любые жертвы в окружающем мире. Ведь человеческая жизнь – высшая из ценностей, абсолютная ценность! Ничто не может быть поставлено выше неё…
При смешивании с индивидуализмом либерала ОТСЮДА вытекает, что даже самый маленький каприз, крошечное желание «Я» — важнее, чем любые бедствия и страдания вне «Я».
Фокус нехитрый, в итоге мы получаем Чубайса, получаем приватизаторов, которые себе ни в чём не отказывают, а свои удобства в жизни считают такой сверхценностью, что вымирание «30-40 млн» людей – вполне допустимая цена за их право «не унижать себя стоянием в очередях» или «ожиданием квартиры по очереди». И такой подход – при котором «Я» на весах оценки обретает бесконечную весомость, а всё чужое – абсолютную невесомость – въелся им в плоть и кровь.
Принцип очевиден всем, ныне живущим: «раз нам нужно, то мы сделаем – чего бы это вам не стоило».
+++
Мутация абстрактного гуманизма в звериный эгоизм при таком подходе была совершенно неизбежна. Тем более, что абстрактный гуманизм имени «слезинки ребёнка» — носит характер оксюморона, и по сути своей (если задуматься) – мертворожденный.
Объясняю, почему.
Допустим, в некоем обществе вводится запрет убийств. Это автоматически предполагает убийство убийц, причём не как противоречие, а как необходимое основание заповеди «не убий». Она может запретить убийство только в том случае, если убийц будут убивать.
А иначе она вообще ничего не запрещает и равна нолю. Убийство запрещено, и убийство убийц тоже запрещено, а раз так – то каждый делает, чего хочет. Кто не хотел убивать – не убивает, а кто хотел – тот убивает. Спрашивается, и зачем вводить такой закон? И без него всё было точно так же…
Закон онтологических пар ещё в античности объяснил людям, что не бывает низа без верха, светлого без тёмного, левого без правого. Ничто не существует без собственной противоположности.
Это означает, что любовь не бывает без ненависти. Ненависть к врагам любви – это неотъемлемая часть самой любви. Тот, кто всем безобиден – всем и бесполезен. Ноль не имеет отрицательного знака по той же причине, по какой он не имеет и положительного: в нём нет содержания.
+++
Коллапс социального мышления (мышления широкими обобщениями) и формирование зоологического мышления (безоговорочный эгоцентризм), лишь декоративно, лишь в качестве орнамента украшенного пережитками человеческого прошлого своего носителя.
Особенность зоологического мышления в том, что человек делает себя мерой всех вещей во Вселенной. Он ни о чём неспособен думать абстрактно, он всё соотносит с собой. И Вселенная распадается в его мышлении на служебные, опасные и бесполезные явления, никак не связанные с пропорциями объективного мира.
Измерение в объективных единицах, свойственное научному мышлению – сменяется на измерение в перспективе приближения-удаления. То есть нет больше вещей, которые большие или малые сами по себе. Если они далеко от меня – то они очень маленькие (или их вообще нет, раз их не видно) – сколько бы они не весили в объективных единицах измерения.
Напротив, если они близко – то они очень большие, потому что при моём взгляде закрывают пол-горизонта.
Может ли быть яблоко больше многоэтажки? Конечно, может: любой художник скажет вам, что если рисовать яблоко вблизи, а многоэтажку вдали, то яблоко будет больше. Речь идёт о субъективных единицах измерения, никак не связанных с попытками объективного познания (познания вне и помимо себя).
Может ли быть рубль больше миллиона? Конечно, может: любой хищник-приватизатор скажет вам, что рубль в его кармане куда важнее миллиона в общественной собственности, до которой он не может дотянутся с хищениями. И если ему предложат выбрать между собственной копейкой и общественный рублём, он без колебаний выбирает копейку.
В целом же такое я-центричное маштабирование и называется «коллапсом социального мышления». Это когда нет никакого «нулевого меридиана», кроме той точки, на которой я сейчас стою.
+++
Есть два типа носителей зоологического мышления: эгоист и локалист. Эгоист отличается от локалиста тем, что он понимает собственный эгоизм, может мысленно сопоставить его с иным взглядом, сознательно делает выбор в пользу личной выгоды. Для локалиста я-центризм состояние естественное и органичное, он не осознаёт псевдомаштабирования, и никаких вариантов поведения не имеет.
Можно сказать и проще: эгоист – это животное, в котором ещё живёт подавленный человек. А локалист – это животное, в котором уже не осталось ничего, кроме животного.
+++
Цивилизованное мышление при дележе активов учитывает как священное право, исходящее из прошлого общества, так и ответственность за будущее общества. Получение актива не должно быть ни кощунственным по отношению к предкам, ни разрушительным для потомков.
Зоологическое мышление в схватке за ценный актив не интересуется (да и не может уже интересоваться) – как и откуда он возник. Нет у него и представлений о будущем времени: как его действия скажутся на будущем, на судьбе грядущих поколений.
Чтобы это понять, вообразите енота или барсука, которые почувствовали вкусные запахи с помойки. Понимает ли зверёк, кто, как и когда создал эту совокупность? Думает ли о дальнейшей её судьбе? Конечно же, нет. Влекомый инстинктом, зверь потрошит то, что нашёл или поймал. Точнее, то, что ему посчастливилось получить, потому что сам-то он ничего не создаёт, только рыскает в поисках готовых активов.
Если искать истоки ОГОЛТЕЛОСТИ приватизаторов – то она именно в этом. Приватизаторы – люди из ниоткуда, не предполагающие после себя ничего. Они существуют только в локации собственных хищений, и больше нигде. Линейной истории, преемственной цивилизации, даже просто связного мышления – для них не существует.
Их мир – это мир пожирателей, которые выпали из небытия, чтобы сожрать всё съедобное там, куда выпали, не понимая, да и не желая понимать последствия своих оргий. «Ну, иссякнет род людской – а нам какое дело?!».
После приватизаторов остаются руины и пепелища, но и это – не есть сознательный продукт их деятельности, о котором они бы думали и проектировали – просто побочный эффект хватательно-поглотительного инстинкта колонии паразитов.
Что касается катастрофы цивилизации – то для локалистов то она не только безразлична локалистам, но и вообще ими не воспринимаема. Их органы восприятия устроены так, что они не только оценить, но и даже просто осознать масштабную деградацию человечества не в состоянии.
Хищник никак не может осознать причинно-следственную связь между своим поведением – и глобальной катастрофой. Ведь он делает только то, что ему велит природа, велят инстинкты, в каком-то смысле у него даже и нет свободы выбора, он лишь орудие зоологических инстинктов и заложенных в них поведенческих алгоритмов.
Как можно втолковать бактерии, что она является причиной серьёзного заболевания и даже смерти какого-то неведомого гигантского существа, которое бактерия вообще не может увидеть, настолько она микроскопическая?
+++
Не нужно ничего выдумывать или усложнять: пост-советский кошмар и сгусток гнусных извращений под именем «либеральная глобализация» — лишь продукт погони хищников за активами, и ничего больше. Не стоит фантазировать о зловещих планах инопланетян или глобальных стратегиях злобных тайных обществ – даже если и те и другие имеются.
Потому что для масштабной деградации достаточно лишь одной причины (другие второстепенны): коллапс абстрактного мышления в среднем человеке массы. Как только мы переключим человека в режим зоопсихологии, всё, что мы видим – случится и без инопланетян, и без масонов, и без прочей мистики (притом, что я совсем не отрицаю мистику).
Когда существ, никого, кроме себя, не видящих и не принимающих – набирается критическая масса, то случается даже без прочих отягощающих – лютый п***ц.
Он проистекает из самой природы личного хапка, когда протянул руку и взял желаемое без оглядки на священные скрижали предков и чувство долга перед потомками. Как только таких существ становится много – они оказываются и в политиках и в избирателях, и в полиции, и в судах, и прессе и в ВУЗе. Кратко же говоря: это естественная диффузия зоопатов в социальные институты, происходящая всюду, где зоопатов много, а борьбы с ними не налажено, да и некому с ними бороться, если их стало слишком много.
Но если человек мысленно воображает себя волком (знаменитая английская поговорка «человек человеку волк» напрямую отсылает нас к явлению зоопатии[3]), то что он будет делать? Правильно, вести себя, как волк! И ладно, если в качестве рядового бандита, которого можно отловить. А если в качестве начальника, прокурора, депутата, и т.п.?
Вот вам и дурдом без врачей! Люди, внутренне воображающие себя волками – ведут себя не по-людски, а по-волчьи. Ведь исторический Наполеон отличается от Наполеона в психушке только тем, что у одного есть послушная армия, а у другого её нет. А если бы появилась? Как бы вёл себя «наполеон» из психиатрической палаты, если бы ему подчинялись бы сотни тысяч человек? Очевидно, повёл бы их туда, куда их первый Наполеон водил…
+++
Расчеловечивание современного человечества идёт двумя, неразрывно взаимосвязанными, как рукава одной реки, потоками.
1) Выхолащивание смысла понятий.
2) Отмена и шельмование самих понятий, как таковых.
Говоря более понятным языком – это проституирование созданных цивилизацией институтов и их отмена.
Проституирование сводит весь смысл института к вознаграждению его руководства. Изначально «человек разумный» создавал суд для правосудия, а не для комфортного существования судьи. И Академию Наук – для продвижения науки, а не для роскошной жизни руководства Академии. То есть вознаграждение, порой немалое – следовало за делом и по причине дела, а не само по себе.
Если мы говорим о психологии зоопата, отарка – то для него дело и награда – «мухи и котлеты». И он стремится отделить мух от котлет, зёрна от плевел. То есть выбросить из суда или академии, министерства или церкви всякую деятельность, кроме собственного вознаграждения.
Если отарк будет описывать, например, Сталина – то он не заметит (даже в упор) бессонных ночей и тяжкого, невыносимого простым смертным бремени, которое несёт ответственный руководитель. Отарк – в силу своей психологии будет говорить только о возможностях на высшем из постов – о бесценных винах и банкетах, о сладости расправится с личными врагами, о дачах и лимузинах, о женщинах и дворцовых палатах. Именно так подан Сталин у Ф.Искандера или в фильме 1989 года «Оно». Фильм интересен тем, что вообще не заметил Великой отечественной войны, заменив её большим пожаром, над которым стенают вдовы. Фильм хотел показать нам тирана и только тирана – а вместе с войной попала бы и роль полководца.
А она зоопатам, смакующим возможности «пожить», имеющиеся у начальства, совершенно неинтересная. Да и, честно говоря, попросту непонятна, если речь идёт о локалисте. Ведь в его мышлении человек стремится к власти для удовольствий, а не для индустриализации, смены сохи тракторами или победы в величайшей из войн.
И когда зоопаты захватывают власть – они воплощают именно эти свои заветные представления о властителях, даже не со зла или жадности, а просто потому, что иных представлений о роли начальника не имеют.
Начальник для отарка и зоопата – тот, который лучше всех жрёт, просторнее всех живёт, роскошнее всех кутит и меньше всех работает. А потому государство из системы жизнеобеспечения и организатора национальных трудов – превращается у них в паразита и рэкетира. Роль руководства сводится к вымогательству.
Награду, положенную за «труды» президенту или премьеру, академику или епископу, судье или главному редактору, директору или заведующему зоопат прекрасно понимает и заранее смакует. А вот труды, за которые, собственно, и выдавалась ранее награда – за пределами постижения зоопсихологии.
Цирковой медведь танцует за сахар. Он, конечно, хотел бы жрать сахар без дурацких, с его точки зрения, танцев. И если дрессировщик пропал, а ящик с сахаром открыт, то цирковой медведь нажрётся сахару до диабета, а о танцах забудет, как о кошмарном сне.
Точно так же зоопат – это дрессированное животное, которое сладость награды понимает туго, а вот нужность дела, за которое получало сладости – совсем не понимает.
И когда власть оказывается в руках хидиотов[4] — они сперва «удешевляют культ» (подобно протестантам, хидиотам католицизма), сводят служение к дешёвой симуляции (полегче и побыстрее отвязаться от службы и перейти к заветному банкету).
Ну, а вторым актом, когда культ удешевлён уже до ноля, и всем очевидна его никчёмность – он просто отменяется, выбрасывается из схемы, в которой остаётся одна только звериная алчность руководителей процесса.
+++
Хидиоту безразлично, что хвалить или осуждать, смысла вопросов он не понимает (про такое говорят: «виноваты ль попугаи в том, что матом говорят?»). Хидиот ориентируется на кусочек сахара в руках дрессировщика. Он, как цирковой зверёк, начинает выделывать те коленца, за которые дают сладость. Он приспосабливается под систему вознаграждений (равно как и под хлыст), и довольно тонко улавливает – чем дрессировщик доволен, а что его сердит.
Это никак не противоречит тому, что хидиот внутренне считает своих дрессировщиков дураками, внутренне презирает их и считает себя выше их, разумнее. Потому что дрессировщик, манипулируя сахарами, занимается, с точки зрения зверя, какой-то излишней и утомительной фигнёй, вместо того, чтобы сразу перейти к пожиранию сахара. Зверь завидует положению дрессировщиков – и в то же время насмехается над ними, считает их «неправильными людьми», придурками, которые, имея столько сахара, устраивают себе и другим какие-то проблемы на ровном месте.
И, естественно, с точки зрения общественного и научного прогресса простота зоопата – много хуже воровства. Ведь прогресс – идёт ли речь о прогрессе общества или сферы знаний – это всегда усложнение, неизбежная плата сложностями за рост и развитие.
Ведь что может быть проще и понятнее устройства зоологического сообщества? Однако же люди постоянно усложняют себе жизнь, изобретая табу и ограничители, какие-то институты и практики. Люди выдумали молодость тратить на упорную учёбу – тогда как зоологией молодость предоставлена для игр, забав и веселья.
А что, если употребить юность по природному назначению? Вырастет безграмотный, но весёлый и румяный придурок. Он сметёт все «пёстрые путы цивилизации», упрощая себе и другим жизнь до естественно-зоологических отношений. Мол, к чему все эти предрассудки – есть же здоровые практики, как жить, не напрягаясь и не морща лоб!
Умственно и духовно развитый человек видит в институтах цивилизации не только утомительную сложность, но и великий смысл, грандиозные перспективы. Он видит в усидчивом и дисциплинированном развитии разума расширяющиеся возможности человека-творца. Зоопат видит в институтах цивилизации только их тяжесть и их запреты.
Вообразите себе сверхценный, но тяжёлый прибор. Тот, кто знает, что это за прибор, несёт его бережно и осторожно. Но примитивный грузчик видит в приборе только груду металлолома, только нагрузку и тяготу. Он с удовольствием сбросит с себя это иго, как только представится такая возможность. Вес прибора примат ощущает на собственной шкуре, а возможности прибора – за пределами понимания примата.
+++
Оттого либерализм и фашизм — две стороны одной медали. Это освобождение зверя внутри цивилизации, слона в посудной лавке. Либерализм говорит: не хочу делать, чего положено, а хочу делать, чего хочу! Нет у меня чувства гражданского долга, никому я не задолжал, родившись, и если мне что неприятно – то и заниматься этим не стану!
А фашизм – это насилие по отношению к тем, кто мешает зверю своевольничать. Он говорит: ах, вы мне не даёте? Так я силой возьму! Мешаете пройти? Смету вас с дороги! Воле моей не препятствуй!
Всякое желание имеет позитивное содержание и оборонительные меры. То, что мы хотим построить – это позитивное содержание. А защита построенного от разрушителей – оборонительные меры.
Звериные желания зоопата – тоже содержат в себе предмет и оборону. Предмет либеральный: похоть без границ. Хочу, чтобы всё принадлежало мне, чтобы я никому за это не был ничего должен, чтобы я доминировал, другие только кланялись, и т.п. В сущности, либерализм – всего лишь калька с инстинкта, например, волка в стае.
Есть хватательно-поглотительный, есть территориальный (охотничий участок), есть доминационный (желание стать вожаком стаи), есть и инстинкт экономии действий: все действия имеют цель обеспечить ситуацию сытого сна, чтобы по итогам ничего не делать.
Желание всем владеть, доминировать – и желание сытого сна, малоподвижности удовлетворённых инстинктов, вступают в противоречие. Засыпающий зверь рискует потерять доминирование в стае и добычу, а гиперактивный зверь – никак не может обрести покоя, заветной тихой неподвижности, продиктованной инстинктом экономии сил и экономности действий.
Либерал – это волк, у которого ничего не отбирают. Отсюда его ленивое благодушие, сытый, рыгающий юмор, и оптимизм идиота по формуле – « у меня уже всё хорошо – будет и у вас хорошо когда-нибудь. Когда – не знаю».
Если у волка начинают отбирать что-то (или ему помстилось раскулачивание) – то он моментально преображается из либерала в фашиста, рычит и нападает в звериной ярости. Суть в позиции зверя: «будет всё, как я решил! К чёрту все эти согласования, нечего дипломатию разводить – кто не согласен, того загрызу».
Если мы имеем человека с таким внутренним миром (эгоистичным и агрессивным) то цивилизации со всей её цветущей сложность, понятное дело – «каюк».
+++
Здоровая экономическая мысль – это поиски возможностей для обеспечения людей при аксиоме необходимости этих людей.
То есть вначале ставиться необходимость их выживания – как условие задачи. А потом, в соответствии с условиями, начинаются поиски средств решения задачи.
Этим ещё Аристотель отличал экономику от «хрематистики», то есть простого и всеядного поискал личной выгоды.
Если убрать аксиому, что человек – нужен, то всякая экономическая мысль теряет смысл. При неизвестном количестве выживающих – качество выживания оставшихся может быть достигнуто, в принципе, любыми путями. Из 10 — 9 уморили, оставшемуся одному хорошо стало. А если из 100 99 уморить?
В 80-е годы нам рассказывали, что рынок лучше и комфортнее обеспечивает людей.
Теперь же произошла чудовищная подмена.
Теперь вопрос ставится так: кто-то как-то может хапнуть много. Кто (сколько) неизвестно, каким путём – неважно. У тебя есть шанс – беги и хватай. О каком-то общем росте обобщённого уровня жизни давно уже речь не идёт.
Это и есть главная примета вырождения и расчеловечивания экономической мысли в либерализме.
Свободу стали трактовать как возможность всё отнять у другого человека при условии, что он недостаточно силён для возражения. Если же достаточно силён – тогда свобода работает на него, а не на вас. У него вы ничего отнять не сможете – ищите тех, у кого можете.
Это – буквально и без кавычек – свобода зверя в лесу.
Неудивительно, что при таком понимании свободы, и в обилии «чёрных переделов», которые носят явно-криминальный характер, но при этом их некому судить, поскольку силы над процессом нет (все участники игры – вовлечены в процесс взаимной экспроприации, включая правоохранителей и судей) – законность стала меньше, чем условностью.
Вырождение правосознания заключается в том, что «закон» воспринимается не как священная, неизменная данность, а как произвол сильного, присвоившего себе звание «законодателя».
Следовательно – вопрос не в содержании бумаги, а в том, какой (чьей) печатью бумага заверена. Захватите нужную печать в свои руки – и можете выдавать любое своё действие без ограничений – как «законное»!
Вырождение правовой мысли превращает правоохранительные институты в нечто излишнее, «пятое колесо» в системе.
Если у меня отобрали кошелёк – то важен сам факт, а не то, грабитель на ночной дороге отобрал или судебный пристав с удостоверением.
+++
Безусловно, деградация экономической мысли и правосознания – взаимосвязанные процессы. Выродившаяся экономическая мысль сделала всеобщее выживание необязательным.
Она свела экономику к зоологической борьбе животных за жизнь. Раз всеобщее выживание уже неважно (а важен лишь личный хапок любой для окружающих ценой) – тогда законность теряет смысл – отменена она формально или не отменена.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
[1] Сознание цивилизованного человека значительно больше по объёмам, содержанию и значению конкретно взятого своего носителя. Большую часть наших мыслей составляют ЧУЖИЕ мысли, в том числе и мысли давно биологически-умерших предков. Например, если я знаю таблицу умножения, она находится в моей голове. Но не я же её придумал! Её сформулировал давно покойный Пифагор, после чего она стала частью ОБЩЕГО, КОЛЛЕКТИВНОГО МЫШЛЕНИЯ цивилизации, передаваемого в неделимом виде из поколения в поколение. Язык, на котором я говорю, алфавит, которым пишу – используемы мной, но не являются моими! Они возникли задолго до моего биологического рождения, и останутся в общем и целом неизменными после моего ухода.
[2] Наука невозможна без освобождения знаний от конкретно-биологического носителя и его, как биологической особи, эгоистических интересов. Вне абстрактного мышления, рассматривающего моё «Я» как чужого человека, никак не выделяемого из других людей – она не смогла бы ни возникнуть, ни развиваться, ни передаваться. Она предполагает Единую Истину, совершенно независимую от отдельно взятой биологической особи, она необходимо нуждается в признании ОБЪЕКТИВНОГО мира, независимого от нашей СУБЪЕКТИВНОСТИ. Нельзя стать учёным, если не научишься отделять субъективно-желаемого от объективно-действительного.
[3] Зоопатия — (zoopathia; Зоо- + греч. pathos страдание) бред наличия в теле больного какого-либо животного.
[4] ХИДИОТ – термин в социопатологии (хитрый + идиот), определение для имитаторов человеческих практик, подобных попугаям. Они заучивают некие тексты, которые произносят или пишут, ожидая общественного одобрения, но смысла воспроизводимых текстов или действий совершенно не понимают.
Николай ВЫХИН, специально для «ЭМ»; 27 января 2020
Оценили 12 человек
24 кармы