17 декабря 1830 года умер Симон Боливар – легендарный борец за свободу и независимость народов Южной Америки.
Национальный герой Венесуэлы, прозванный Либертадором – «Освободителем»
Современный человек относится к политике двумя способами: он либо презирает её как «дело грязное»… Иными словами, отказывается от своего права решать и тем самым передаёт его в руки других, плохо понятных ему людей.
Либо он руководствуется какими-то примитивными схемами вроде тех, что предлагают «оранжевые революции»:
«Каддафи плохой, свергнем Каддафи, и будет хорошо!» То есть становится игрушкой в руках внешних сил, понимающих, в отличие от него, как устроен мир на самом деле.
Надеюсь, еще не всеми забыт принцип «cui prodest» — кому выгодно?
Очевидно, что оба эти отношения к политике выгодны не рядовым гражданам, а тем из власть имущих, кто хочет манипулировать народом в своих интересах.
Эту догадку подтверждает история: многие революционеры сталкивались с навязанными обществу стереотипами, порабощающими народ и не дающими ему восстать. Немало благих людей и начинаний пали жертвой упрощенного понимания политики, которое играло на руку их противникам.
Симон Боливар, о котором пойдет речь сегодня, не был человеком безграмотным — напротив, он был передовым представителем элиты, тонким и хорошо образованным.
В части политической мысли и публицистики Боливар был одним из самых выдающихся деятелей своего времени. И все равно он раз за разом оказывался в плену элитных иллюзий, упрощенных картин, искаженного видения политической действительности.
Его «взлет» связан с тем, что он быстро учился на своих ошибках и сходил с ложных путей.
Его «падение» — с тем, что отбросил иллюзии он слишком поздно и не до конца.
Подобные, порой печальные примеры великих людей прошлого позволяют нам не только восхищаться и вдохновляться их человеческой силой, но и что-то понять в устройстве мира.
Национально-освободительная борьба в Латинской Америке показывает нам, с одной стороны, сколь большое значение в истории имеет решительность и упорство одного человека.
Но с другой — сколь недостаточен любой военный и политический гений, если опорой ему не служит самый простой, самый обездоленный человек.
Боливар до самого конца был в плену представлений о «просвещённых правителях», которые необходимы для блага и процветания нации — и лишь с большим трудом приходил к мысли, что опираться нужно не на «хорошую» аристократию или буржуазию, а на простой народ. Но обо всем по порядку…
Железное испанское господство
Симон Боливар появился на свет в 1783 году в Каракасе, столице тогдашнего генерал-капитанства Венесуэлы, в семье чрезвычайно богатых и весьма влиятельных креолов — испанцев, родившихся на территории южно-американских колоний.
В то время господство испанской метрополии простиралось от территорий современных южных штатов США (Луизианы) и до Аргентины. Под ее контролем находились современные Мексика, Эквадор, Венесуэла, Колумбия, Панама, Боливия и земли других нынешних государств.
Господствовали испанцы холодно, жестоко и эффективно.
Для них не существовало понятия «гуманизм» — по крайней мере, применительно к народам, оказавшимся под их пятой.
Их методы «управления» были отработаны веками, и даже воцарившийся в метрополии к началу XIX века хаос и разврат не давал американцам ни единого послабления.
Средневековые зверства и зловещая хитрость испанцев, продемонстрированные ими в подавлении воли колониальных народов, поражает даже сейчас, когда всему миру стали известны ужасы фашизма.
Но именно они обеспечивали единство самых разных слоев американского общества в его движении за освобождение.
Испанцы твердо усвоили правило «разделяй и властвуй».
Американское общество четко разделялось на касты (само это слово — из испанского языка) собственно испанцев, креолов, метисов, мулатов, самбо, индейцев и негров.
Метисы и мулаты были свободными людьми, родившихся от связей белых с индейцами и неграми, соответственно.
Самбо — также свободные потомки негров и индейцев.
Первоначально вся тяжесть подневольного труда ложилась на плечи индейцев — они миллионами умирали от голода и истощения, а также иноземных болезней, завезенных испанцами.
Поскольку состояние их только ухудшалось, а прибыль с колоний испанцам нужно было увеличивать, в «помощь» им массово завозились рабы из Африки. Особенно работорговля процветала на территориях богатых плантациями кофе, какао и индиго Венесуэлы и Новой Гранады (включавшая Колумбию, Панаму, Эквадор).
К началу революции в колониальной Америке жило порядка 17 миллионов человек, из которых испанцев было 150 тысяч, креолов — 3 миллиона.
Испанцы делали все, чтобы стравить касты между собой. Они понимали, что один из столпов рабства — невозможность объединиться, договориться, поставить общие интересы выше своих собственных.
В карательные походы против «диких» (тех, что спасались от испанской власти в лесах) и беглых индейцев отправляли негров. И наоборот: против негров использовали индейские отряды. Пойманным беглецам грозила как минимум кастрация.
Креолы традиционно выступали в роли аристократов-помещиков и вполне оправданно воспринимались «низшими» кастами как мироеды и поработители.
Но и сами креолы не были едины. В их среде выделялись мантуанцы — «большие какао», крупные помещики и плантаторы — 658 семейств, к которым принадлежали и Боливары.
Несмотря на то, что креолы были потомками испанцев, «аутентичные» жители метрополии считали их «низшей расой», про отношение испанских господ к остальным кастам нечего и говорить. Впрочем, поскольку Испания уже переживала не лучшие времена, даже у богатых метисов и мулатов была возможность купить в метрополии сертификат, заверяющий его «чистокровное» испанское происхождение. Хотя фактически это мало что меняло.
Все иные, «не негативные» контакты каст между собой пресекались. Жили они отдельно друг от друга, в специальных районах. У каждой касты был собственный род занятий, своя одежда и нормы поведения.
Колонии не имели связи (даже торговой) ни между собой, ни, тем более, с внешним миром. Каждая колония и каждая каста должна была представлять собой замкнутый мирок, враждебно относящийся к своему окружению.
Естественно, что Испания руководила экономической жизнью колоний, как хотела.
Американцы не имели права производить такие продукты, как ткани, посуду, оружие, вино, оливковое масло — все это ввозилось из метрополии и продавалось по максимально возможной цене. Товары колоний же испанцы скупали за бесценок.
Сверх того, каждый чих в Америке облагался налогом.
Были налоги светские и церковные, на грузоперевозки, на окна, на двери, на праздники, на танцы, на рождение и на смерть…
Иными словами, богатели в колониях только те, кто был угоден испанцам — остальные были обречены на предельно нищенское существование.
Зловещее значение всей этой системы ярко проявилось с началом освободительной борьбы.
Так, вторая республика (а всего при Боливаре их было три) пала из-за разногласий между самыми низшими кастами (индейцами и неграми) и высшими. Боливар тогда еще верил в то, что наличия «очевидного» общего врага — испанцев — достаточно, чтобы скрепить все разнородное американское общество.
Испанцы в то время поддержали самый мракобесный и темный «народный» элемент — Бовеса, выходца из так называемых «льянеро» — кочевников-пастухов, жителей южноамериканских саванн.
Первоначально он воевал в рядах патриотов (борцов за освобождение), но, оказавшись в тюрьме, был перевербован испанскими властями. Используя справедливый гнев негров и индейцев против всяческого угнетения, он направил его против креолов и вообще «белых» жителей Америки, одновременно не чураясь прямого союза с испанцами.
Бовес не был радетелем за судьбы простого народа — он был психопатом, находившим необъяснимое удовольствие в пытках, насилии и убийстве.
Зверства, учиненные им и его бандой находятся в одном ряду с расправами бандеровцев и нацистского СС.
Люди предпочитали покончить жизнь самоубийством, чем попасть к нему в лапы. Бовес не был обременен моралью — он мог поклясться перед алтарем, а затем пытать и убить всех, сдавшихся на его милость.
Он казнил своих же сторонников, если они проявляли малейшую жалость или сомнение при расправах, а всех «выдающихся» карателей щедро награждал. Бовес буквально вырезал целые поселения, встречавшиеся на его пути.
Для испанцев он оказался настоящим сокровищем — через него канализовалась вся самая черная ненависть «низших» слоев, сам он не испытывал ни малейшей симпатии к патриотам.
Бовес был просто машиной разрушения всего и вся, запущенной на подконтрольной освобожденной республике территории. На тот момент патриоты явно одерживали верх над испанцами, однако огромная и устрашающая сила, появившаяся в их тылах, переломила ход войны.
Командир Боливара, испанец чистых кровей Кампо Элиас, утверждавший, что «проклятая испанская раса должна исчезнуть… я бы всю ее уничтожил, а потом сам зарезал себя», сумел разбить войско Бовеса. Но оно быстро собралось снова.
Даже сам Боливар в тот момент поднимал на флаг не социальные лозунги, а призыв бороться с иностранными угнетателями. Патриоты не понимали, что для простого человека разница между испанцем и богатым помещиком-креолом (тоже, по сути, испанцем) была не так велика.
Они недооценивали ненависть, веками насаждавшуюся испанскими господами среди негров и индейцев. Патриоты не вели пропаганды в отдаленных районах, саваннах, откуда приходили сторонники Бовеса — и даже психопат, при минимальной поддержке испанских агентов, мог оседлать гнев тамошних «низов».
Более того, даже в рядах борцов за освобождение царила разобщенность и насаждаемая теми же испанцами «местечковость». Когда Бовес атаковал одного из командиров, остальные обычно стояли в стороне и следили за исходом битвы, надеясь, что война до них не дойдет, а их «конкурента» — ослабит.
Призывы Боливара к объединению сил воспринимались как его попытка перехватить власть над движением сопротивления; его отказ от «первой роли» — как игра на публику и лицемерие.
В итоге, Бовесу и испанцам удалось разбить основные силы патриотов.
Оставшиеся же командиры только тогда поняли, что победа выскользнула из их рук. Желание сопротивляться было подорвано ужасом перед геноцидом и жестокостями, устроенными войсками Бовеса.
Сам Боливар, оказавшись между войсками льянеро с одной стороны и испанскими карателями — с другой, был вынужден полностью эвакуировать двадцатитысячную столицу Венесуэлы — Каракас, спасая его жителей от неминуемых расправ.
«Было бы идеально, если бы нам удалось перебить всех американцев. Будь у нас Бовесы и в других местах Америки, мы бы легко этого добились,» — рапортовал испанский генерал Фьерро.
К счастью, Бовес был убит в одной из битв с остатками патриотических войск — на его место сразу нашлись «достойные» претенденты, однако ко времени следующего восстания Боливар учел допущенные ошибки и вырвал народные массы из рук мракобесов и психопатов.
Впрочем, испанцы вершили жестокости не только чужими руками. Испанский диктатор Доминго Монтеверде, положивший конец первой республике, также любил устраивать на публике изощренные пытки и казни пленных патриотов.
Изощренными казнями пытался напугать осажденный город «Кровавый шакал» Антонио Суасола.
Испанцы сдирали с пленников кожу, заставляли танцевать на битом стекле, сшивали живых людей между собой, отрезали части тела и украшали ими свою одежду и городские стены.
Испанские суды приговаривали лидеров патриотов к расстрелу, повешению, четвертованию и публичному надругательству.
Наместник нынешней столицы Колумбии — Боготы — первым же своим распоряжением возвел виселицы и места казни на главной площади города и в центральном парке.
Песня о Поликарпе Салаварпете — жене, расстрелянной в Боготе вместе с мужем-патриотом, — стала военным гимном борцов за свободу Южной Америки.
Особую жестокость испанцы проявляли к «грамотеям» — креольской интеллигенции, которую в полном составе обвиняли в разжигании революционных настроений.
Всех, умеющих читать и писать, вне зависимости от пола и возраста, ждал арест и казнь: «Испания не нуждается в мудрецах».
Их произведения массово сжигались. Королю Испании Фердинанду VII докладывали: «Я очистил вице-королевство Новой Гранады от докторов, которые всегда являются зачинщиками смуты». Взамен местной интеллигенции испанцы выдвигали католических теологов и инквизиторов.
С одной стороны, испанское господство успешно внедряло в головы угнетаемых страх и рабское мышление.
С другой стороны, рано или поздно могущество Испании должно было пошатнуться, а копившийся веками протест всей Америки против вопиющей жестокости и несправедливости — вырваться наружу. Оба эти фактора сошлись как раз во времена Боливара.
Революционные настроения
Боливар происходил не просто из семьи мантуанцев — его родители были одними из самых богатых людей Южной Америки. Его далекий предок — также звавшийся Симоном Боливаром — был казначеем при генерал-капитане Каракаса и, пользуясь положением, приобрел много богатств.
Другой представитель рода приобрел большие медные рудники. Дед нашего Боливара купил в метрополии титулы маркиза и виконта, подтверждать которые, впрочем, пришлось уже самому Симону.
Отец его, дон Хуан Висенте, долгое время жил в Мадриде, где познакомился с передовой европейской культурой — и домой уехал уже с томиками гуманистов и просветителей: Эразма, Вольтера и Руссо. Он был восхищен идеями воспитания благодетельного человека, совершенного государственного устройства и просвещенной власти. Но еще больше его поразила жестокость испанцев, которую он наблюдал у себя на родине: в 1749 году поднялось восстание креолов против притеснения их баскским торговым домом, которому сначала даже пошли на уступки. Но как только возмущение улеглось, испанские власти разыскали главарей восставших и казнили их. Хуан не участвовал в восстании, но сочувствовал ему.
В это же время шла борьба будущих Соединенных Штатов с английской метрополией. Освободительное движение колоний поддержали испанские войска, в которых особо выделялся креол Франсиско де Миранда, также родом из Венесуэлы. Группа мантуанцев, в которую вошел и дон Хуан, предложила Миранде начать антииспанскую борьбу у себя на Родине — но тогда будущий революционер отказался от начала открытой войны за независимость.
Когда Боливару было три года, Хуан Висенте умер — завещав сыну стать освободителем Южной Америки. Через шесть лет от туберкулеза скончалась и мать будущего Освободителя.
Заботилась о Боливаре негритянка Иполита. Ближайшим же родственником его оказался дядя, Карлос Паласиос. Он и нашел Боливару наставника, окончательно определившим судьбу революционера — Симона Родригеса (Карреньо — от фамилии он отказался из-за разногласий с братом-католиком), которому было тогда всего лишь двадцать лет.
Несмотря на возраст, Родригес уже посетил Испанию, Францию и Германию. Он также находился под влиянием европейских энциклопедистов.
Родригес посвятил свою жизнь продвижению новейших методик обучения и воспитания: он предлагал правителям Каракаса ввести совместное обучение мальчиков и девочек, креолов, негров и мулатов.
Он настаивал на преподавании всем ремесел, умения жить в обществе благочестиво и справедливо.
Из Боливара он хотел сделать «Эмиля» — идеального человека, описанного в книге Жан-Жака Руссо. Учитель и ученик вели спартанский образ жизни, занимались охотой и верховой ездой, много общались с рабами и льянеро.
Настольной книгой их был «Робинзон Крузо». Самого Родригеса в дальнейшем будут звать Робинзоном.
Учитель рассказывал Боливару о народных восстаниях, борющихся с тиранией. Симон узнал о том, что его соотечественник Миранда стал видным полководцем французской революции.
Боливар читал «Декларацию прав человека и гражданина», изданную в Боготе еще одним южноамериканским революционером.
Революционные настроения охватывали как элиту, так и простой народ Америки. Ходили слухи, что испанский король отменил рабство, но колониальные власти не послушались его приказа. Дети богатых помещиков перешептывались с рабами о скорых переменах, которые должны провозгласить равенство всех людей, независимо от касты и цвета кожи.
Разговоры переходили восстания. Еще в 1780 году в Перу Тупак Амару II возглавил восстание индейцев, к которым примкнули бедняки Новой Гранады.
Восставшие называли себя «комунеро» — защитниками общего дела.
В 1795 году в венесуэльском городе Коро вспыхнул бунт рабов и свободных крестьян всех рас, подавленный испанцами совместно с местными креолами.
В 1804 На Гаити рабы провозгласили республику.
Народные волнения бушевали и в самой Испании. В 1797 году в Венесуэлу был сослан один из испанских революционеров — Пикорнель, побег которого из тюрьмы организовали креолы, желавшие начать войну за освобождение в Южной Америке.
Их заговор был раскрыт, и его сторонники были вынуждены бежать за границу, среди них оказался Родригес.
Учителем Боливара стал другой заговорщик — Андрес Бельо, секретарь генерал-капитана Венесуэлы, знаток классической литературы — Гомера, Вергилия, Данте, Кеведо и Сервантеса.
После 1799 года Боливар отправился в Европу — он играл в мяч с будущим королем Испании Фердинандом VII, общался с деятелями революционной Франции, встречается с Родригесом в Италии.
Там, на священном холме Монте-Сакро, учитель и ученик принесли клятву:
«Клянусь честью и жизнью, что рука моя не устанет разить врагов и душа моя не обретет покоя до тех пор, пока я не разорву цепи, которыми Испания опутала мою родину».
Затем Симон побывал в США (об этой поездке мало что известно) и, наконец, вернулся на Родину. Заграничные связи Боливара еще не раз сыграют свою роль.
Во время его отсутствия, в 1806 году, все в том же Коро высадился Миранда, попытавшийся начать войну за независимость. Его попытка провалилась, однако ходили слухи, что лидер восставших уже собирает волонтеров для новой экспедиции.
Всё благоволило новой попытке: Испания увязла в войне с Наполеоном, в Аргентине уже поднялось удачное восстание, отбившее даже попытку английского флота захватить бунтующие колонии конкурента. Начало войны за независимость было делом времени.
«Глупая» республика
Боливар три раза почти что с нуля начинал полномасштабную войну за независимость. Было на его счету еще и несколько мелких, быстро провалившихся попыток.
Каждый раз восставшие упускали победу из-за собственных ошибок, раз за разом революционные генералы бездействовали, когда ситуацию еще можно было спасти, и опускали руки после краха очередной республики.
Каждый новый «заход» начинался с того, что Боливару не доверяли, затем его поднимали на знамя и возводили его чуть ли не в ранг диктатора, перекладывая на него всю ответственность.
А когда, не послушавшись его указаний, снова теряли завоеванные позиции, — проклинали Освободителя и клеймили его всеми смертными грехами.
Только лишь затем, чтобы через год-другой снова клясться ему в верности и прикрываться его именем перед народными массами.
Кажется, что рок Боливара в том и состоял, что он сам делал выводы из каждого поражения — и всеми силами гнал волну вперед, в то время как всё его непосредственное окружение было полно неуверенности, косности, руководствовалось местечковыми интересами.
Как уже говорилось, вторая республика пала под ударами простого люда, гнев которого оседлали не борцы за освобождение, а испанские наймиты.
История первой, «доверчивой» или «глупой» — как прозвали ее в народе — была ещё более характерна.
Видя поражения Испании в борьбе с Наполеоном, мантуанцы во главе с маркизом дель Торо решили начать восстание. План заключался в том, что генерал-капитана Венесуэлы нужно убедить создать независимую хунту.
Решительности испанского наместника оказалось достаточно, чтобы отказаться от такого странного предложения. Но ее не хватило на то, чтобы наказать «изменников» — даже при том, что мантуанцы, испугавшись отказа, сразу же выдали всех заговорщиков.
Слишком уж шатким было положение метрополии: генерал-капитан хотел перестраховаться на случай, если колонии всё же получат независимость.
Только когда поражение Испании стало совсем очевидным, Боливар вместе со своим братом Хуаном Висенте поднял население Каракаса и сверг испанское управление.
Они собрали вокруг себя радикальных революционеров, составивших «Патриотическое общество». К нему примкнул и прибывший в Венесуэлу Миранда.
Боливар с трудом убеждал креолов, вроде бы сочувствующих восставшим, перестать сомневаться и перейти к реальным действиям.
Большинство «восставших» боялось, «как бы чего не вышло», и — не спешило объявлять независимость Венесуэлы.
Только благодаря угрозам «Патриотического общества» и его немногочисленных сторонников, окруживших здание, где заседал «революционный» конгресс, депутатами была провозглашена независимость и принята новая конституция, преобразующая страну в республику.
Тем не менее, революция остановилась.
Тут и там испанцы устраивали бунты, к границам независимых территорий стягивались военные силы. В это время на территориях, занятых патриотами, произошло колоссальной силы землетрясение — Каракас был разрушен до основания.
Это сразу же взяли на вооружение католические священники и монахи, свободно проповедовавшие в городах патриотов: начались разговоры о «Божественной каре», постигшей «изменников», скинувших «благую власть» испанского короля.
«Если природа против нас, мы заставим ее подчиниться,» — говорил тогда Боливар. Однако не от природы исходила главная опасность.
Правительство республики растерялось. Власть была передана более опытному Миранде, провозглашенному диктатором и генералиссимусом. Боливар стал полковником и комендантом крепости в Пуэрто-Кабельо, тюрьмы для испанцев.
Республиканская власть застыла в ожидании чего-то невнятного.
Она не занималась пропагандой — креолы вообще опасались контактировать с простым народом и не спешили «сдавать» свои привилегии.
Отсутствовала дисциплина, коммуникации, решительность. Единственное, почему республика существовала — это за счет нерешительности испанцев, тут и там входивших в боевые столкновения, но боявшихся пойти в полноценное наступление против многотысячной патриотической армии, особенно с учетом завоевания метрополии Францией.
Однако, наконец, лед тронулся.
Испанский капитан Монтеверде, раздраженный тянущимся ожиданием, вместе со 100−200 солдатами, нарушая приказ командования «выжидать», ринулся в атаку. Его небольшой отряд, плохо вооруженный и не поддержанный основными силами испанцев, вызвал в рядах патриотов панику.
Многотысячные войска восставших расступались перед ним, командиры сдавались, солдаты не решались вступить в бой.
Монтеверде, отряд которого к тому моменту насчитывал уже 300 солдат, вскоре достиг Каракаса, где во главе огромной армии сидел Миранда.
Появление испанцев повергло прославленного командующего в отчаяние, и он вступить с противником в переговоры. Монтеверде потребовал от Миранды капитуляции, обещая пощадить всех добровольно сдавшихся.
Революционер, напуганный и растерянный, не нашел ничего лучше, как согласиться на выдвинутые условия.
Воодушевлённые успехами своих войск, подняли восстание заключенные в Пуэрто-Кабельо. Боливар, потерявший всякие ориентиры в связи с позорной капитуляцией республиканцев, был вынужден бежать. Так пришла к своему концу «глупая» республика.
Миранда был взят под стражу, а затем выслан в Испанию, где умер в тюрьме.
Остальные попавшие в плен участники восстания подверглись публичным пыткам и были казнены — Монтеверде не собирался держать слова. Он стал кровавым диктатором Венесуэлы.
Боливар покинул страну — не без ведома испанцев — здесь сыграло его высокое положение и иностранные связи. Он прибыл на остров Кюрасао, где английские власти обобрали его до нитки как заклятого врага английской короны.
Британцы считали, что борьба за освобождение испанских колоний потерпела окончательный крах — и больше не церемонились с её участниками. Постепенно к Боливару присоединяются другие революционеры, которым удалось спастись.
В Новой Гранаде, где большинство населения составляли «белые», восстание прошло более успешно. Даже несмотря на то, что борцы за независимость сразу же распались на несколько групп, державших под контролем разные части страны, они всё еще держались за счет всё той же испанской нерешительности.
В Гранаде Боливара встретили не слишком радушно — его обвиняли в падении первой республики, считали неумелым генералом и трусом.
Однако глава правительства в Картахене Мануэль Торрисес поверил Боливару — так же, как он поверит ему и после падения второй республики — и убедил французского офицера Лябатюта, стоявшего во главе гранадских войск, выделить прибывшему креолу войска.
Боливар оказался во главе мизерного, почти не существующего отряда в глухой деревушке Барранке, неподалеку от венесуэльской границы. В его распоряжении был небольшой контингент необученных войне сельских жителей.
Перед ним — река Магдалена, на берегах которой располагались укрепленные гарнизоны противника. Несмотря на то, что командование настроено было «выжидать», а на минимальную подготовку гарнизона в Барранке требовались недели, Боливар поставил своей целью начать наступление уже через два-три дня.
Всё это время жители деревни строили плоты и лодки, экстренно обучаясь военному делу под командованием Симона.
Боливар усвоил два урока на примере Монтеверде: то, что маленькая группа уверенно действующих людей зачастую может сделать больше, чем огромная, но плохо организованная и малоподвижная система.
А также то, что иногда нужно брать риск на себя и выходить за обычные для всех пределы.
История повторилась с пугающей точностью: отряд Симона брал гарнизон за гарнизоном, разживаясь испанским оружием и новыми добровольцами.
Испанцы показали себя не лучше, чем восставшие венесуэльские патриоты.
Получив от Торрисеса разрешение, Боливар перешел границу с Венесуэлой и, подобно Монтеверде, дошел до Каракаса.
Освободитель выдвинул местному гарнизону те же требования, что раньше предлагали Миранде, но испанские командиры тайно покинули город.
Каракас был взят без боя.
Всего Симон за три месяца прошел 1200 километров по занятой испанскими войсками территории, пересек два горных хребта, выиграл все крупные и мелкие сражения, коих насчитывались десятки, захватил сотни пленных и десятки тяжелых орудий.
Так смелостью Боливара была создана вторая республика.
Новые власти Каракаса провозгласят Симона «Освободителем» — Либертадором.
Понимая, что подобное внимание к его персоне вызовет зависть его соратников, Боливар не спешил принимать громкий титул.
Наконец, он постановил учредить орден «Освободителей Венесуэлы» и разослал его всем командирам освободительной армии. Эта идея пришлась кстати, но царящую в рядах борцов за независимость проблему эгоизма, естественно, не решила.
В то же время Симон издал свой знаменитый декрет о «Войне насмерть»:
«Испанцы и канарцы!
Вас ждет смерть, даже если вы будете нейтральными. Вы можете спастись, только активно способствуя свободе Америки.
Американцы!
Рассчитывайте на жизнь, даже если будете виновны».
Пока что это было сильным преувеличением: Боливар до сих пор всегда старался свести убийства к минимуму, щадил сдавшихся, верил на слово, проявлял излишнюю доверчивость и мягкость.
Перейти к жестким действиям вынудил креола Бовес. Помня горький опыт первой республики, Симон был вынужден казнить пленных испанцев, когда его теснили войска происпанских льянеро.
Вторая республика падет, титул Боливара на короткое время станет посмешищем.
Но Симон уже видел за зверствами Бовеса ключ к окончательной победе над испанским господством.
Настало время перевести довольно расплывчатую патриотическую борьбу в полноценную революцию.
Революция низов
Месяцы прошли после падения второй республики.
Наполеон был побежден, в Испании давно уже воцарился Фердинанд VII. Новые войска были отправлены в Южную Америку. Остатки патриотов оказывали им героическое сопротивление.
Будь то генерал Хуан Арисменди, делавший вид, что принял власть испанцев — и отдавший в залог верности свою беременную жену Луизу Касерес.
Но втайне — поджигавший испанский флот, поднимавший тут и там восстания; в конечном итоге — поспособствовавший триумфальному возвращению Боливара.
Или же защитники крепости Картахена, осажденной с суши и с моря, умиравшие на своих постах от голода. В льяносах появились силы, недовольные сговором испанцев и креолов. Но все это было упорством, необходимым, но недостаточным для победы.
Пока другие заламывали руки и предавались отчаянию, Боливар продумывал план, учитывающий все предыдущие ошибки.
Он был готов еще раз подтвердить как свой титул «Освободителя», так и лозунг «войны насмерть».
Испанская армия сама по себе не так страшна. Испания хочет поработить полмира, но с трудом держит под контролем даже собственную территорию.
Испанцы смогли одолеть вторую республику, только опершись в колониях на простой народ и натравив его на креолов и «белых».
Но в этом вопросе позиции патриотов могут быть более сильными: необходимо отменить рабство, раздать людям землю, дать им гражданские права и образование.
Необходимо соединить патриотическую борьбу с социальной революцией!
Боливар и раньше выступал за объединение усилий, старался не выпячивать фигуры отдельных командиров. Но теперь надо идти дальше.
Необходима не просто независимость, но и объединение освобожденных республик в единое государство.
Во-первых, иначе начнет процветать насаждаемая испанцами «местечковость» ‑ и всех революционеров разобьют поодиночке, раньше или позже.
Во-вторых, Боливар грезил значительно большим, чем просто освобождение своей родины, — он мечтал о мировой революции.
Симон видел, как Южная Америка становится передовой линией борьбы за освобождение угнетенных во всем мире.
Страны Европы и Северной Америки будут стараться снова закабалить эти земли. Однако южноамериканские войска не будут вести завоевательных войн, стараясь захватить чужие территории — они будут опираться на революционные движения в западных странах, помогать созданию местных республик.
В-третьих, необходимо заручиться интернациональной поддержкой.
Соратники Боливара в Европе будут рекрутировать французов, англичан, ирландцев, русских — опытных вояк всех национальностей, готовых послужить делу революции — за деньги или без.
Новую кампанию Симон начал с Гаити, где всё еще держалась республика, учрежденная неграми-рабами.
Вторгнувшись в Венесуэлу, Боливар первым же делом объявил об освобождении рабов. Ему потребовалось две попытки, чтобы закрепиться на территории.
Заручившись поддержкой негров и индейцев, Боливар отправился в льяносы — к новому лидеру льянеро Паэсу, еще во время первой республики воевавшему на стороне патриотов.
Всего этого было недостаточно: борцы за освобождение хорошо держали оборону, но неудачно наступали.
Внутренние раздоры снова загнали сопротивление в угол.
Боливар был вынужден перейти к жестким мерам. Собрав конгресс депутатов освобожденных территорий и объяснив им все опасности диктатуры, он изложил перед собравшимися новый план республиканского устройства.
Боливар не хотел повторять опыт США, превратившихся в хищную державу, поддерживающую рабовладельческую систему и нацеленную на захват его родины. Но он хотел пойти и дальше французской революции.
Помимо разделения властей на законодательную и исполнительную, Боливар настаивал на запрете рабства, раздаче льянеро земли, отмене сословных привилегий, обеспечении всеобщих гражданских свобод.
Нововведением была так называемая «моральная власть», которая бы наблюдала за воспитанием молодежи и боролась с разложением нравов и несознательностью граждан.
Поскольку необходимо было как-то пресечь разногласия, царящие в патриотических рядах, он предложил наделить президента неограниченными полномочиями.
Наконец, Боливар призвал к объединению Новой Гранады и Венесуэлы в единую республику Колумбию.
Конгресс отклонил идею о «моральной власти» и пожизненном сенате, но утвердил Боливара в качестве президента, избранного на четырехлетний срок.
Теперь Симон был не самозванцем, а избранным правителем республики, что позволяло ему переходить к более решительным действиям.
Про военные подвиги революционеров говорить можно долго.
Боливар несколько раз переходил Анды, причем выбирая самые непроходимые маршруты, чтобы не попасться испанцам. Его голодная и оборванная армия побеждала в сражении за сражением превосходящие силы опытных испанских подразделений.
Боливар начал полномасштабную мобилизацию.
Он заставлял вступать в ряды армии всех мужчин начиная с 14 лет — и жестоко карал за дезертирство.
Командиры освободительной армии давно уже не могли выплачивать волонтерам полное жалование, им приходилось забирать у мирного населения последние припасы, просто чтобы прокормить солдат. Вся церковная и народная утварь шла на пули и холодное оружие. Отряды ходили в обносках, зачастую на всю армию была одна пара целых сапог. Американцы боролись буквально из последних сил.
Тем не менее Боливар с соратниками побеждали, несмотря ни на что.
Освободив Венесуэлу и учредив Колумбию, Симон настоял на продолжении национально-освободительной борьбы в Эквадоре и Перу.
Он понимал, что независимость находится под угрозой, пока на южноамериканской земле остаются испанские войска.
Навстречу ему шел Хосе де Сан-Мартин — аргентинский герой, планировавший вступить в бой с основными испанскими силами, располагавшимися в Перу, пройдя через Чили.
Сан-Мартин не только жаждал свержения иноземного гнета, но еще и бежал со своей родины. В Аргентине борьба за независимость увенчалась успехом, и теперь там начались внутренние распри — каждая из провинций провозгласила самостоятельность и старалась «перетянуть одеяло на себя».
Сан-Мартин также проводил на завоеванных территориях реформы, отменявшие рабство и принудительный труд, запрещавшие телесные наказания, но сохранявшие дворянство и позиции нарождающейся буржуазии.
В какой-то момент встал вопрос, кто возглавит освободительное движение в Перу, а вместе с ним — и во всей Америке?
Сан-Мартин не хотел быть на вторых ролях, но понимал, что конфликт с Боливаром приведет к победе испанцев.
В итоге, он сложил с себя все полномочия, передав их Боливару, — и отошел от политики, уехав через год во Францию. Народ оценил и запомнил его готовность поступиться эгоистическими интересами ради блага общего дела.
Крах надежд
Боливар и его соратники освободили Южную Америку.
В войне погибла 1/6 населения Колумбии — более полумиллиона человек. Общие потери всех сторон составили более миллиона, что сравнимо с последствиями наполеоновских кампаний. Материальный ущерб не поддается оценке.
«Мавр сделал свое дело — мавр может уходить».
Боливар быстро вышел из моды: его сторонники быстро занялись обустройством собственных карьер, единое южноамериканское государство мешало им, что уж говорить про мировую революцию!
Сначала бывшие товарищи, а ныне — конкуренты, использовали Симона как символ — давали ему титулы, должности, ценные подарки. Затем — отбросили его, как помеху, стали распускать порочащие слухи.
Ему даже запретили въезд в Венесуэлу. Колумбия распалась на независимые государства.
Немецкий ученый Александр Гумбольдт, посетивший Каракас еще в 1799 году, писал про настроения в среде креолов:
«Здесь мы часто видим людей, действия которых опровергают их философские воззрения. В одной руке у них Рейналь, а другой они наказывают своих рабов. Они требуют свободы от испанского владычества, но это не мешает им торговать новорожденными».
Может показаться, что окончательное падение Боливара — это следствие все того же эгоизма и дезорганизации его соратников.
На самом деле, за этим стояло нечто большее: классовые интересы.
Их-то и не смог учесть Боливар, верящий в просвещение и всенародный патриотизм.
Во всех государствах Южной Америки к власти пришла буржуазия или же аристократы, становящиеся буржуазией. Даже Паэс уже давно не был простым крестьянином-льянеро: «плох тот солдат, который не мечтаем стать генералом», так же и «плох тот крестьянин, который не мечтает стать помещиком».
Буржуазные правительства не могли принять конституцию Симона, предполагающую значительные социальные преобразования: отмену рабства, раздачу земли, всеобщее образование.
Свобод объявили ровно столько, сколько требовалось новому правящему классу.
Задумка с ваучерами на землю провалилась так же, как это произойдет через два века в нашей стране: бумаги с правом на собственность оказались так или иначе изъяты у населения еще до конца военной кампании.
«К стыду моему, я должен признаться, что независимость — единственное достижение, которого мы добились за счет всех остальных благ», — так отзывался о происходящем Боливар.
Характерно, что новые правители не потерпели на своих землях даже школ нового образца или ученых-просветителей: педагоги и идеологи, на которых Боливар возложил воспитание нового поколения, были объявлены еретиками и изгнаны.
Бывшие борцы за независимость, перейдя к укреплению собственной власти, снова оперлись на церковь.
Боливар победил в войне за освобождение, опершись на массы. Но он не оперся на них во время мира.
Правительства, от которых он добивался принятия прогрессивных конституций, изначально не действовали в интересах народа. У Боливара не было даже партии, чтобы политически пойти против них.
Сам он, подобно другим передовым революционерам своего времени, пришел к мысли о чем-то вроде мирового социализма — но опирался на класс, который укреплял позиции буржуазии, а не устанавливал народовластие.
Боливар вышел на уровень общечеловеческих интересов.
Но система, состоящая из креолов, с неизбежностью производила на свет не новых революционеров, а консерваторов. Симон быстро растерял немногочисленных сторонников — и остался совсем один.
Народ любил его, но во что политически оформить эту любовь? — советы, коммуны, партия, — Боливар не знал.
Книжки просветителей также не содержали четкого ответа — и Максимилиан Робеспьер, лидер французской революции, ранее попал примерно в ту же ловушку.
Симон пережил момент глубочайшего разочарования, когда он чуть ли не поверил в увещевания католических священников о роли церкви в управлении государством.
Умер он в нищете — все его имущество забрала война за независимость.
Не исповедавшись — по разным воспоминаниям, он был атеистом или деистом. Сжимая томик «Общественного договора» Руссо, который всегда носил с собой.
Его не стало 17 декабря 1830 года, в тот же день, когда была образована республика Великой Колумбии.
В последние дни рядом с ним был сын Миранды, врач и проверенный помощник О’Лири, из иностранных добровольцев. В доме не нашлось чистой рубашки для умершего — ее пришлось просить у соседей.
Смерть его была встречена на родине злобной эпитафией.
Пройдет время, и имя Боливара — несмотря на всю клевету, остававшегося народным любимцем — будут поминать всуе «спичрайтеры» Паэса и диктаторы, пользующиеся популистской риторикой. Симону будут приписывать чуть ли не монархические взгляды.
В 1842 году тело Боливара вернут на родину.
Его положили в пантеоне героев борьбы за независимость. Рядом с ним стояла приоткрытая гробница Франсиско де Миранды, прах которого все еще не найден.
В 2013 году Уго Чавес переместил Боливара в отдельный мавзолей, внешне напоминающий парус. На гроб самого Чавеса возложили копию шпаги Симона.
Боливар вдохновил последующие революции: среди его последователей числится, например, легендарный Че Гевара, землю которого Боливар в свое время не успел освободить.
Симона Боливара до сих пор величают Освободителем.
Перед смертью врач читал Боливару французскую газету. В ней была песня революционеров 1830 года:
СВЯТОЙ ОГОНЬ РЕСПУБЛИК
ОЗАРЯЕТ БОЛИВАРА,
И СКАЛЫ ДВУХ АМЕРИК
ОХРАНЯЮТ НАРОДЫ.
«Народы сами должны писать анналы своей истории и судить о своих великих вождях».
Симон Боливар
Оценили 2 человека
9 кармы