Продолжение...
Смольный. Подполковник-инженер докладывает Жданову:
— Каждый день летаем над озером. Почти на всей южной части лед есть, а на этом участке ну никак не замерзает.
Жданов:
— Ну обойдите или здесь проложите, или здесь. Чтобы трасса была, а то все под трибунал пойдете.
Павлов и Ильиным красноречиво переглядываются. Подполковник, страдая от одышки добегает до «иван-виллиса», садится в него и кричит «Гони»! Напротив Смольного расчет зенитки кушает кашу. Никоненко с капитанскими шпалами сообщает, что ночью, как будут бомбить, непременно и сразу одного собьет.
— Это откуда такая уверенность, товарищ лейтенант,— спрашивает боец.
— А увидите, злой я сегодня — отвечает Никоненко, поблескивая демаскирующии расчет пуговицами...
Ночь. Близ Петергофа едут на дело немецкие летчики. Блондинчик, в котором мы узнаем остриженного Грушницкого требит племянника и рассказывает ему, что все будет хорошо.
Кирилл Лавров начинает рассказывать про бои на западном направлении фронта. Цветкова провожает певичку в эвакуацию. Та переживает, что из-за какого-то паршивого кольца милиционерка поругалась с Сорвиной. Певичка отдает Цветковой ключ от шкатулки с драгоценностями, топа чтобы они их продавали и питались, а ей будет с этого спокойно за них. Затем следуют слезливые объятия, сопровождаемые каким-то истеричным словесным поносом.
А в небе в это время летят самолеты. Грушницкий по-прежнему излучает оптимизм. Цветкова, утирая сопли, бредет несколько шагов и натыкается на родной автобус. Из автобуса выскакивает милиционерка и начинает базлать на нее, а потом с помощью шофера запихивает в транспортное средство. Оказывается, так увозят на задание...
Мальчик Юра расказывает Сорвине, что странно, что все уезжают, а она остается. Юрина мама разрешает топить печку книгами и жить в оставляемой квартире. Лавров объявляет воздушную тревогу. Немцы бомбят. Ильин в машине, едущей на аэродром орет: «Гони, опоздаем». Видимо, он понимает, что если до конца налета они не успеют, то самолеты с аэродрома подняться не смогут. Злорадно ухмыляющийся Грушницкий, бормоча «шайсе» расстреливает полуторку с детьми, а Никоненко отхотится за самолетом, покрикивая на наводчика что-то вроде «Веди-его-Вася-давай-давай»! Самолет Грушницкого, по ходу завис над тремя квадратными метрами декораций и стреляет по детишкам. Потом он устало снимает очки и говорит племяннику:
— Вальтер, я отбомбился. Теперь твоя очередь. Тока не тяни резину.
— Я не тяну, я ищу цель, говорит Вальтер — и присматривает прожектор, на который ему лучше было бы спикировать, поскольку ничего кроме лучей от прожекторов на картинке с самолетами не нарисовано.
— Сказал, я этого мессера достану,— орет Никоненко и сгоняет наводчика с его рабочего места.
— Вижу цель — говорит племянник, направляется прямо в луч прожектора и попадает под выстрел Никоненко, который говорит: «Достал».
А Лавров взял, да и помер.
И некому объявить отбой воздушной тревоги. На самом деле, главный диктор Ленинградского радиокомитета Михаил Мукасей, хотя и дошел от голода, но остался жив.
Утро. Ефремов и Ильин «бычат» друг на друга, выясняя, кто виноват в прошлом провале прогулки в Петергоф. Интересно смотреть как старший лейтенант РКМ хватает за грудки майора ГУГБ. Диалог, в силу художественной малоценности, опускаю.
Петергоф. Улицы патрулируют солдаты Полицейской дивизии СС. Стычкин с разбитой харей показывает девицам дом Краузе. Препирающиеся между собой девицы идут к цели. Немцы заняты разгрузкой машины, внимания на них не обращают, зато парни из тех, от которых фанатеют теперь некоторые наши националисты, вместо того, чтобы таскать ящики, стоят злобной кучкой и что-то подозревают.
Тем временем, три грации доходят до дома.
В доме полный разгром. По ходу, Краузе тово, увели.
Полицай говорит соратнику:
— Обед отменяется, беги за нашими,— и с двумя лбами идет по следам девиц.
У девиц начинается легкая истерика и тут Голубкина чует вонь. Воняет от рыбы.
— Девки,— говорит Голубкина,— а ведь эта рыба, которую ему Стычкин передал. От Тойво (Это полный абзац, товарищи! Про тойвину рыбу знают даже лениградские ППС-ницы!!!). Протухла уже (черт знает, сколько Тойво ее у себя держал, потом ее съела певичка, а потом с ней еще полтора месяца воландались чекисты с ментами). Так старик и не попробовал). И бросает рыбу обратно, на письменный стол, где ей и место. Барышни выходят, но тут до Цветковой доходит, что в доме есть и кухня. Девушки бегут обратно. Действительно, на бумаге изображен план!
Стычкин видит, что дело принимает дурной оборот. Обратите внимание на плакатик. Интересно, зачем немцы увеличили листовку и наклеили е на стену дома в оккупированном ими населенном пункте?
Перестрелка. Цветкова бежит, прочих убивают. Как Цветкова добирается до Ленинграда нам не показывают, хотя, будь я на месте немцев, пустил бы по ее следу дрессированных котов или вьетнамцев.
Воодушевленный Жданов приказывает срочно сформировать три группы по 12 человек.
— Две много — говорит инженерный подполковник Толкунов.
— Три группы по 12 человек, все в распоряжении майора Толкунова. Незамедлительно начать прохождения озера по косе, как его там, Краузе.
При этом Ждановский палец намечает контуры трассы:
аккурат по Шлиссельбургской губе, напротив немецких позиций, как раз там, где трасса отродясь не проходила, ибо задачей ее было не пройти по косе кого-то там, а связать между собой вполне определенные точки на советских участках побережья Ладоги. Для сравнения посмотрите на реальную схему
amyat.narod.ru/memo/golubev_vf/s01.gif
и представьте примерно где бороздит просторы ждановский палец. Судя по положению обозначения Ладожской флотилии, схема, взятая для фильма, относится явно не к осени-зиме 1941–42 гг.
Толкунову: — Я тебе даю сутки.
Толкунов: — Мало. не дойдем, товарищ Жданов.
— Три группы. Кто-то дойдет.
Мент-блондин собирается отвести уставшую и в старомодном сером шушуне Цветкову домой, но Ефремов требует их возвращения.
— А мне чо, типа увольнительная не положена? – Возмущается Цветкова, «я должна принят ванну. Выпить чашечку кофе...»
Ефремов приказывает блондину организовать баню прямо в отделении.
Сорвина рассказывает мальчику Юре, что он сегодня полетит на самолете, в это время Юрина мама берет и помирает во сне.
Ефремов раздевает, пребывающую в состоянии прострации Цветкову для помывки. Вот-вот нам покажут кадры художественно-эротического содержания, но тут в помещение врывается блондин с охапкой дров. Ефремов его изгоняет, обнимает Цветкову и рассказывает, что от нее несет рыбой. Тут раздается музыка и по направлению к Ростральным колоннам единовременно начинает движение толпа граждан с саночками, к которым привязаны трупы и гробы.
Толпа двигается плотно, как герои «Земли мертвецов», а вокруг все завалено трупами, как после хорошего боя. Я так и представляю себе. Вот перед съемкой выставили статистов. Режиссер с вышки орет в мегафон: «С саночками. Пошли»!!! И машет клетчатым флагом.
Берег озера. Павлов и Ильин приезжают на берег, ручкаются с Тойво. Майор с подполковничьими петлицами обращается к лыжникам:
— Ну. что, ребята! Дорога нехоженая! У берега, вы сами это видите, лед есть! Дальше, что будет — не знает никто! Вы все — хорошие лыжники! Некоторые из вас, как я слыхал,— рекордсмены! Еще раз повторять, что от нас зависит, не буду! Вы все — ленинградцы! Сами все знаете! Пошли!
И группы идут. Ильин Павлов и Тойво смотрят на сие действо.
Павлов: — Ты ему доверяешь?
Ильин: — Кому?
Павлов: — Краузе. Думаешь дойдут?
Тойво: — Тепперь дойдут.
А в Ленинграде, несмотря на работающтий водопровод, люди идут за водой на каналы.
Из двора Ленинградской правды выходит немного покоцанный Сидихин. Он случайно узнает Сорвину и следует за нею, окликая ее.
— Кэтрин, «Дэйли Телеграф»? Вы погибли в октябре.
— Вы тоже погибли.
— Нет, меня ранило.
Сидихин тащит Сорвину в машину и говорит ей. что вывезет ее в Москву. Та отказывается ехать, говорит, что у нее дети и обзывает Сидихина глюком. Он клянется забрать ее и уезжает, а Сорвина остается.
Ладога. Ночь. По льду идут лыжники. Сзади, наверное, для того, чтобы им было веселее идти, едет машина с плакатом «Слава Сталину».
Шофер машины: — Хороший ледок, товаищ майор, крепкий. Я его задницей чувствую.
Цветкова вбивает вешку, но тут ее коллеги начинают орать, что грузовик провалился. Лижники дружно начинают вытаскивать его из полыньи.
Кремль, кабинет Абдулова. Сидихин сдает весь расклад по Сорвине, и заявляет о готовности снова лететь в Ленинград, но Абдулов его отсылает.
Ночь. Сорвина зачем-то ждет Сидихина, но к ней подходит совсем другой персонаж и на «толчке» крадет у нее карточки.
Сорвина с дитями лежит в койке. Мальчик Юра вяло пытается играть в шахматы сам с собой, а сорвина рассказывает детям, что она виновата, ибо дала Сидихину не тот адрес. В это время Абдулов и Ильин ломятся в певичкину квартиру и понимают, что их отправили не туда. Расстроенный Абдулов уходит.
В это время Сорвина радует детей, известием, что у нее украли карточки. Тут в подъезде появляется малек уставшая Цветкова.
День толпы лиц, желающих эвакуироваться, лезут к Смольному.
Часовые сообщают, что пройти могут только бойцы и семьи Ладожского отряда (ЧТО ЭТО???)
Павлов докладывает Жданову:
— Пойдут десять грузовиков. Первые пять повезут снаряды, СДЕЛАННЫЕ НА КИРОВСКОМ ЗАВОДЕ, остальные тех, кого необходимо эвакуировать, ну и семьи Ладожского отряда. Это мы им в качестве благодарности.
— Жданов: — Сколько их?
— Майор Толкунов погиб, из 36 человек осталось восемь. Будут сопровождать свои семьи, потом обратно с продовольствием.
Разметка зимней трассы в реальности прошла без жертв и заняла сутки. Началась она в 8 утра 17 ноября. Из района Коккорево до Кобоны прошел лыжный отряд 88 отдельного мостостроительного батальона под командованием воентехника второго ранга Соколова. Разведчиков сопровождали отчаянно тупившие и чуть не заблудившиеся рыбаки Потемкин и (СЮЮРПРИИИИИЗЗЗЗ!!!) Краузе. Видимо, реальный Краузе НКВД не боялся… Отряд отмечал вешками уже разведанный до этого гидрографами путь. Через сутки они пришли на противоположный берег, отдохнули и вернулись назад. На обратном пути они встретили командира 64-го дорожно-эксплуатационного полка Мажаева. Он скакал на коне.
У Смольного светит яркое солнышко, а у Центрального телеграфа — метель.
Цветкова идет туда, звонит Сидихину и сообщает, что Сорвина приедет с колонной из Ленинграда. Сорвина с детьми собирается в дорогу, а Цветкова уже в залитом солнцем дворе Смольного. Ей кричат, чтобы она шла на построение, она отвечает, что своих забрать надо. Каких своих? Щас Жданов выступать будет!!! Ага. конечно... Я так и представляю себе, как выходит Жданов перед обезумевшей толпой и выдает речь. На самом деле, большинство эвакуируемых своим ходом топало до Финляндского вокзала.
Там люди садились на поезд и ехало до станции Ладожское озеро.
Первые пассажиры (три воинских состава) были переправлены на восточный берег 26 ноября. 27–29 ноября из Питера ушли три эшелона слушателей Военно-Медицинской академии. 30 ноября и первые числа декабря на Ладоге была оттепель и шторм, поэтому все вывозимые из Ленинграда граждане, в осн. рабочие заводов и их семьи, ученики ремеслух, жда ли своей очереди на эвакопунктах. 6 декабря там была зафиксирована первая смерть — полуторагодовалая Наташа Федорова. С 8 декабря эвакуация прекратилась и до середины января не возобновлялась.
Сорвина таскает Юру по комнате и кричит, что они пойдут сами
Сидихин сообщает Берну, который собирается уезжать из России, что, ему позвонили из Ленинграда, в котором «ЗАВТРА ОТКРЫВАЮТ ДОРОГУ ЖИЗНИ ДЛЯ ТРАНСПОРТА» и ему лучше бы быть там и сует ему в руку записочку,
а потом уходит. В трейлере Сидихина сбивает машина. кстати, а тут-таки нет.
Тут Юра говорит Сорвине, чтобы она брала девочку и шла, а его поближе к печке положила.
Ефремов, даже плоское изображение которого воняет перегаром,
просит Цветкову взять его дочку, заодно, сообщает, что жена его померла. И самой говорит, чтобы не возвращалась. Тут и Сорвина с девочкой подходит.
Типа ледовая дорога. Практически финиш.
Ее встречает «Иван-Воллис», за рулем (!!!) которого сидит спящий Берн. Трогательная встреча с Сорвиной.
Обратно в машины загружают бочки и ящики с англоязычными надписями.
Воображение авторов вдохновлялось явно этой фотографией.
Вот только сделана она 8 апреля 1943 года.
Сорвина говорит Цветковой — типа буду ждать тебя тут с Юрой. Цветкова ей отвечает, что второй раз она уже не приедет и чтобы позаботилась о девочке (про дочку Ефремова как-то, в сумятице, позабыли). Сорвина отдает свои записочки, завернутые чуть ли не в тойвину бумажку, Берну, а сама бежит к возвращающейся колонне автомобилей, садится в грузовк и едет в Питер к Юре. Создатели фильма понимают, что они нахуевертили что-то совсем не то и решаются прибегнуть к спасению — сделать «монтаж».
Типа 60-е годы. Оркестр играет «Ландыши»
Старенький Берн идет в сопровождении подросшей Симы. которая рассказывает ему, что ее эвакуировали в Пермь, это в СИБИРИ, где она и осталась. Тут подбегает Башаров в очках годов 80-х и сказывается Юрой.
Потом Берн оказывается перед стеной, видимо, на Пискаревском кладбище. Из табличек можно почерпнуть массу интересной информации. Например, что и Сорвина, и Цветкова, погибли в 1943 году. Как и отчего — неизвестно. НО главное — оказывается им обеим на момент гибели было по 28 лет. Не знаю, сколько лет артистке, которая играла Цветкову, но вот Сорвине, по данным imdb.com, было от 37 до 39 лет....
Выводы.
Я даже не знаю, что говорить об этом фильме. Даже самая грязная матершина никак не передает ощущений. Смачный плевок в лицо всем — зрителям, блокадникам, к тому же. носящий на себе следы безудержного попила бюджетов и на долгие годы обгадивший святую для многих тему.
Кадры из фильма и иллюстрации предоставлены автором.
Г.Пернавский
Оценили 2 человека
5 кармы