Источниковедение учит, что каждая летопись, безусловно, являющаяся историческим источником, тем не менее, пишется конкретными людьми, у которых есть свои пристрастия, а нередко – и социальный заказ.
В нашей культуре существует созданный Пушкиным миф, о летописце, который без гнева и пристрастья регистрирует происходящие события и сообщает нам истину. Миф прекрасен. Его единственная проблема в том, что таких летописцев никогда не было. Книги писали и пишут конкретные люди, у которых были свои цели, свои любимчики и свои представления о том, что происходило в мире и как это должно быть описано. Мера ангажированности летописца различна, и историография учит отделять труд нейтрального историка от попыток вовлеченного в ситуацию лица протащить в анналы заданную точку зрения на проблему.
Более того, в большинстве случаев совершенно противопоказано выкидывать из процесса летописания ещё одну ключевую фигуру – заказчика. Ведь до начала массового использования бумаги летопись есть сложный и относительно дорогостоящий проект, хотя бы из-за необходимости использовать дорогой материал — пергамент («самостоятельное» летописание в России в основном относится к 17 веку, когда цена на бумагу стала достаточно низкой). У заказчика тоже есть свои интересы: он даёт свои деньги не просто так. Обычно это правитель или влиятельный церковный деятель. Ему нужно, чтобы летопись представляла правильную, то есть его собственную позицию: оправдывала его политику, прославляла его и его предков. Например, высокий авторитет Владимира Мономаха во многом объясняется, что его образ в свое время был правильно «подан» в качестве князя, защищавшего общерусские интересы, летописцами работавшими по его собственному заказу и по заказу его сына Мстислава. Его же противник Олег Святославич подан в этих летописях как эгоистичный злодей, приводящий на русские земли жестоких половцев (хотя в действительности союзы с половцами периодически заключали оба князя).
Иной пример. Читая корейские «Исторические записи Трех Государств», надо помнить, что Ким Бу Сик, который возглавлял группу историографов, ее написавших, по основной специальности был чиновником, активным сторонником ориентации на Китай и конфуцианство, лично возглавлявшим подавление серьезного сепаратистского мятежа.
Это особенно касается ситуации, когда о политическом деятеле пишут недруги. К примеру, хроники, написанные жителями Трансильвании ХV в. и отражающие деятельность Влада Ш до нас не дошли. Но поскольку своей политикой, направленной на обретение независимости, он равно «достал» и венгров, и турок, а его вынужденный переход в католичество вызвал неодобрение со стороны православных (русских и византийских) авторов, то все, что мы знаем о Владе Цепеше, нам известно от его врагов и недоброжелателей, которые, естественно, сгущали краски, а возможно – и передергивали.
Кроме того, летописец не является человеком, обладающим абсолютной компетентностью, вполне может включить в свой текст непроверенные факты, свидетельства очевидцев или авторские комментарии или художественные преувеличения.
Заметим, что даже внутри одной и той же книги качество информации может быть разным. К примеру, есть некая гипотетическая книга о взятии Берлина, которую написал офицер-артиллерист. Книга большая, подробная, изобилует интересными деталями. Однако при использовании ее в качестве источника надо учитывать следующее.
Так как автор обстреливал город с большого расстояния и из крупного калибра, а не сражался на его улицах, об уличных боях и ситуации внутри города он судит с чужих слов и описывает не то, что видел сам.
Хорошо разбираясь в тактике и применении своего рода войск, остальные он знает хуже, и поэтому его рассуждения о том, что и как надо было делать, не всегда достаточно профессиональны.
Не будучи штабистом, посвященным в стратегические планы командования, он знает только свой участок фронта, а не видит картину полностью. Поэтому некоторые его выводы о том, как неправильно вело себя командование, связаны с этим. Так, демонстрационный удар, предпринятый с целью отвлечь противника от основного направления атаки, оказывается у него бездумной и самоубийственной атакой на вражеские позиции, совершенной без должной поддержки.
Из других источников нам известно, что у автора были сложные и неприязненные отношения со своим замполитом и довольно ершистый характер, который определял его отношения с руководством. Поэтому при описании целого ряда ситуаций он стремится обелить себя и выставляет своих недругов в неприглядном свете.
Свои мемуары он писал через 40 лет после описываемых событий и опирался как на личные воспоминания, которые сохранили в его памяти наиболее яркие моменты, так и на свои письма родным, не все из которых сохранились. Учтем и то, что все такие письма проверялись военной цензурой, и в них писалось «то, что надо». Остальные детали он восстанавливал по чужим книгам и журнальным статьям, а на дворе в то время уже была перестройка, и книга во многом отражает «дух времени».
Грамотный учет всех этих деталей и есть то, чему обучают историков на курсе «Источниковедение и историография». Это позволяет воспринимать данную книгу объемно, видя и понимая, где и когда на нее как на источник информации ссылаться можно, а где – нет.
Поэтому, анализируя тот или иной источник, будь то летопись Х века или мемуары ХХ-го, нам стоит всегда задавать себе следующие вопросы.
Даже в анонимном произведении можно почерпнуть об авторе достаточно много информации. Это могут быть:
- его социальный статус и перемены этого статуса (был боярин – ушел в монахи),
- социальная самоидентификация, политические симпатии, личные интересы,
- круг общения («а это мне поведал боярин такой-то, когда мы с ним …»),
- принадлежность к определённым специфическим социальным группам (например, выпускники элитарных образовательных учреждений часто обладают ярко выраженной солидарностью друг с другом),
- определённые детали судьбы, свидетельствующие о негативном или позитивном социальном опыте (участие в молодости в подавленной революции может повлиять на отношение к политическим силам, причастным к её подавлению; жертва репрессий вряд ли будет позитивно оценивать деятельность тех, кого она считает ответственными за свои страдания, а чиновник, делающий в это же время успешную карьеру, будет смотреть на то же самое совсем иначе).
Пределы информированности автора.
Что он на самом деле мог знать из того, о чём он пишет? Насколько вероятно, что он мог располагать такой информацией? Если он получил информацию из чужих рук, насколько вероятно, что эта информация мог быть у предыдущего звена цепочки и насколько вероятно, что он мог её передать?
Простой пример. В летописях часто встречаются армии огромной численности, формирование и снабжение которых было бы чрезвычайно сложной задачей для того уровня технологий. Можно ли доверять этим известиям? Для этого нужно задуматься, кто реально мог обладать такого рода информацией. Сразу становится понятно, что если информация о численности армии собиралась, то обладал ею только очень узкий круг лиц, приближенных к командованию этой армии. Всё остальное – слухи, домыслы, пропаганда, а то и сознательная дезинформация. Таким образом, если автор входил в этот высший круг или хотя бы контактировал с его представителями, то мы можем воспринимать его данные как возможно достоверные. Если нет – то большое число заменяем словами «очень-очень много» и успокаиваемся. Значит ли это, что мы должны отвергнуть всё летописное известие о сражении как недостоверное? Вовсе нет. Человек, не вхожий в круг высшего руководства, тем не менее может располагать информацией о самом факте сражения, его времени и месте и даже о результате. Если он находился в составе одной из армий, он может даже сообщить какие-нибудь тактические детали сражения.
Более сложный пример. Имеют место быть воспоминания некоего работника искусства, в которых он рассказывает о том, что когда-то Орджоникидзе рассказал ему, что Сталин, когда его навестила мать, отказался встречаться с этой женщиной и велел охране выставить её вон. Предположим, Сталин и вправду прогнал старушку, и даже допустим, что это видел Орджоникидзе, который и вправду входил в ближний круг общения Сталина и считал его своим другом. Но стал бы он общаться на эту тему с относительно чужим для него человеком, вынося грязное бельё друга и показывая его малознакомым людям? Нет, и потому от использования этой информации стоит воздержаться как, мягко говоря, недостоверной.
Зачем автор всё это написал?
Или, какие у него были явные, и, особенно желательно знать, скрытые мотивы. Используйте те знания об авторе, которые у вас уже есть. Если есть заказчик труда, то тот же самый анализ надо провести и в его отношении. Такой подход позволит вам вносить поправки на субъективности и пристрастность автора.
Что может дать такой анализ в отношении, скажем, летописца? Зная, какому князю он симпатизирует, мы можем предположить, что негативные для восприятия князя события он затушевывает или убирает вообще, позитивные – выпячивает и подчёркивает в ни роль этого князя. Противоположный принцип будет применён к правителю, к которому летописец относится негативно. Это, разумеется, ещё не всё. Если летописец происходит из боярской среды, то для него именно бояре будут «солью земли». Хороший князь будет советоваться с боярами во всём, дарить им дорогие подарки, жаловать земли. Успехи объясняются тем, что князю помогают бояре, а он их слушается. Если же что-то идёт не так, то самая вероятная причина – князь не послушался бояр. Если же летописец с самого начала своего жизненного пути выбрал церковную стезю, то для него, скорее всего, именно церковь будет самой важной и главной силой, правильно будет только то, что хорошо церкви, а отношение к тем или иным правителям будет диктоваться их взаимоотношениями с духовной властью.
Тот же метод имеет смысл применять и к другим источникам, например, мемуарам или даже документам. Вовсе не обязательно считать, что если у нас в руках документ, то мы имеем дело с истиной в последней инстанции. Автор документа тоже может быть необъективен. И даже способен сознательно вводить в заблуждение адресата.
Если это отчёт о некоей проверке, то надо делать скидку на то, что проверяющий стремится представить себя строгим и суровым, не упускающим никакой мелочи. Учтите и то, каков реальный уровень компетентности: при всём своём стремлении выявить каждое, пусть даже самое мелкое нарушение, он может упустить что-то важное. И потом, всегда ли «разборы полётов» и проверки были действительно объективными?
Допустим, проверяющий – человек со стороны. В этом случае у него нет прямой заинтересованности в происходящих событиях, и он вроде бы объективен. Но нет у него и точного знания ситуации, «вживлённости» в структуру, оценку работы которой он делает. Поэтому подход проверяющего может быть обусловлен формальными признаками — соответствием действий наставлениям и уставам. Но жизнь невозможно загнать в узкие рамки самых прекрасных уставов. Самое тщательное их исполнение вовсе не даёт гарантию победы, а нарушение их — вовсе не всегда ошибка, ведущая к поражению. Кроме того, такой проверяющий будет иметь однозначный настрой на выявление недостатков, а не достоинств. Ведь именно этого от него требует его руководство. Отсюда избирательность восприятия.
Другой вариант — отчёт создаётся внутри самой структуры. В этом случае автор лучше разбирается в разбираемых проблемах, располагает большим объёмом информации. Но зато он уже не объективен. Его задача — найти крайнего, назначить виновника неудач (естественно, не себя, и не своего начальника). Поэтому к их выводам тоже следует относиться с осторожностью.
Если этот документ – доклад подчинённого начальнику, то в нём можно встретить помимо таких естественных и ожидаемых элементов, как попытка преувеличения собственных заслуг и затушевывания ошибок, ещё и управление собственным начальником. Те, кто никогда не работал в структуре управления, порой могут не подозревать о том, что подчинённые – не автоматы по выполнению инструкций и составлению отчётов. Что у них есть свои цели, для достижения которых они будут препарировать и подавать информацию начальству в таком виде, чтобы побудить его принять некие решения. При этом возможны разные приёмы: прямая фальсификация данных, их эмоциональная подача, преувеличения, использование обтекаемых и нечётких формулировок и др.
Например, руководитель одного промышленного наркомата во время войны, получив данные о числе рабочих одного завода, больных дистрофией, в своём письме вышестоящей инстанции увеличил их число вдвое. Соответственно возросли и размеры запрошенной им продовольственной помощи. Кстати, вспомним народную бюрократическую мудрость: проси в два раза больше – получишь столько, сколько нужно. Очень часто документы составляются именно по такому принципу.
Свои особенности есть при работе с законодательными источниками. Например, необходимо, если есть возможность, прослеживать, как применялись законы на практике. Много даёт анализ того, в чьих интересах принимаются те или иные законы, какие слои общества они защищают.
Вообще, при анализе правоприменения законов бывают две стандартные крайности. Первая заключается в предположении, что после принятия закона он везде и всегда исполняется четко и точно, и положение де-факто тождественно положению де-юре. Вторая, наоборот, абсолютизирует погрешности, неизбежно возникающие на местах, или вообще делает вывод о том, что закон принимался для галочки и на деле никак не исполнялся. Истина же чаще лежит посередине, но знание контекста обычно позволяет более или менее точно определить, в какой степени исполнялся данный закон.
То же самое касается изучения так называемых источников личного происхождения (к этой категории относят мемуары, дневники и письма). С их помощью мы можем проникнуть во внутренний мир человека, увидеть мотивы его поступков, мысли о происходящем и т. д. Но большая часть этих источников не только субъективна, но и не достоверна даже в отражении этой субъективности. Авторы мемуаров задним числом вносят поправки и в действительность, и в свою оценку, чтобы казаться мудрее, прозорливее, лучше, чем на самом деле. Личные письма тоже не вполне отвечают критериям достоверности, ибо в большинстве случае ориентированы на то, чтобы произвести определённое впечатление на адресата. Точно так же и в нашей реальной жизни мы далеко не всегда говорим другу то, что думаем. Если некто написал в письме некую мысль, это вовсе не означает, что он её на самом деле разделяет.
Конечно, есть случаи, когда люди пишут сами для себя, т. е. ведут дневник. Проблема в том, что многие дневники перед публикацией подвергаются переработке самим автором, в результате чего приобретают те же недостатки, что и мемуары. Единственное «счастливое» исключение – преждевременная смерть автора, который в этом случае не успевает внести свои правки.
Какова вероятность того, что источник впоследствии подвергался правке или вообще является подделкой?
Понятно, что исторические источники иногда дописывают или подделывают, однако существуют методики определения подделок, которые достаточно широко известны историкам. Обычно подделки идентифицируют или по допущенным фактологическим ошибкам (к примеру, на приказе стоит подпись генерала, который в это время еще не командовал данной армией), по некорректному оформлению документации (написанные «от балды» входящие №№ или ситуация, когда ведомство издает инструкции, по предметам, не входящим в его сферу ответственности) или по стилю текста (в документ начала ХХ в. вставлены стилистические обороты и пропагандистские клише конца ХХ в.). Впрочем, о наиболее известных подделках можно, в частности, прочитать: «Козлов В.П. Обманутая, но торжествующая Клио. Подлоги письменных источников по российской истории в XX веке».
Более сложен вопрос о том, насколько источник мог дополняться и изменяться в процессе. Скажем, при переписывании летописи в нее могли быть внесены дополнительные фрагменты, соответствующие духу времени. Либо появляются истории, относящиеся к прошлым векам, наподобие вставленной истории о Евпатии Коловрате. Однако и тут критический анализ может помочь: так, одна из деталей, указавших на то, что история Евпатия – позднейшего происхождения, была связана с незнанием автором монгольской тактики: отряд отчего-то не был расстрелян.
Кстати: к историографии относится и такая важная вещь, как технологии атрибутики или верификации исторических материалов, позволяющие не только определить возраст предмета, но и способ его попадания в то или иное место. Условно говоря, факт обнаружения в старом доме в Англии китайской вазы Х в. абсолютно не означает, что в Х в. данное место посетили китайцы, хотя многие аргументы господина Мензиса, фантазирующего о том, как китайцы открыли Антарктиду, Северный морской путь и Гренландию, примерно из этого ряда.
Конечно, по прочтении этого текста легко впасть в уныние и решить, что поскольку источники не дают полной картины, полностью понять, что происходило в прошлом, в принципе невозможно. Это не так.
Во-первых, при перекрестной проверке источников, когда одна сторона говорит о том, о чем умалчивает другая, восстановить картину событий можно достаточно четко. И здесь аналогия со следователем, который расспрашивает различных свидетелей, чтобы выявить картину преступления, действительно оправданна.
Во-вторых, зная контекст или имея представление об уровне ангажированности источника, можно представить себе, о чем он мог умолчать или в какую сторону исказить информацию, даже если других столь же полных источников нет. Понятно, что 100%-ную гарантию истинности события это не дает, но такая корректировка позволяет судить более объективно.
В-третьих, восстановление событий на основании одного летописного источника может быть некорректным и нуждается в подтверждении или иными летописными источниками, или данным археологии.
Подытоживая: Критическое отношение к источникам вовсе не означает, что мы должны сходу отвергать всё, что в нём содержится. Речь идёт о таком подходе, при котором мы должны изучить достоверность источника через призму личности его создателя и с учетом контекста эпохи.
Константин Асмолов, кандидат ист. наук
Оценили 12 человек
27 кармы