На военно-юридическом факультете нам дубиной вбивали – следователь должен быть невозмутим, вежлив, корректен, ни в коем случае не допускать с подследственными хоть малейшего панибратства, держать дистанцию и никогда не тыкать. Обращение только на «вы», тактично, но строго.
Плоды такого подхода видел на Дальнем Востоке. Был там очень эмоциональный помощник прокурора. Особенно его в неистовство приводило, когда обвиняемый или свидетель начинал нагло врать представителям военной прокуратуры. Тогда он наливался кровью и орал, что есть мочи:
- Не пи…ди… - но потом вспоминал о правилах поведения и добавлял: - те…
Это был очень вежливый помощник прокурора.
А вообще вопрос, как общаться с участниками уголовного процесса, далеко не праздный. Он сразу в полный рост встает перед только что получившим удостоверение следователем или оперативником.
В военной прокуратуре, где я начинал службу, в основном общаются с солдатами-срочниками – большинство и преступников, и потерпевших. Ну а в армии, несмотря на все уставы, как-то не принято выкать младшим по званию. А чаще принято на них гаркать и вопить матерно. Казалось, грешно нарушать такую славную офицерскую традицию. Но старшие товарищи сразу наставили и поправили, где надо:
- Постарайся не вестись на это. Говори допрашиваемым только «Вы». Психологический эффект будет гораздо больше. Возьми стандартного военного строителя. На него все орут и его все матюгают – командиры, сослуживцы. Для него это нормальная звуковая среда. А облаять его круче чем ротный ты всё равно не сумеешь – не на то нас учили. А если ты делаешь морду топором и говоришь ему вежливо «Вы», при этом голос не повышаешь, и ни слова матерного, то это его вгоняет в ступор. Он не тебя видит, а пугающего до трясучки демона правосудия, и понимает, что тут ему и настаёт трындец. И расколется гораздо быстрее, чем если ты его дубиной будешь колотить и по матушке костерить.
В общем-то, всегда старался следовать этому правилу. Не всегда получалось. Не всегда действовало. Но в целом приём полезный. Мягче к людям надо. Душевнее.
Был у меня один разбойник-дезертир, всю сознательную жизнь до службы в стройбате сидел в колонии, заработал авторитет. А по прибытии в часть, в возрасте двадцати пяти годочков, тут же дезертировал и занялся любимым делом – гоп-стопом. Повязали его в Москве на попытке грабежа у Трёх вокзалов. Там он ушел в полную несознанку.
Когда дело попало ко мне, я с ним так вежливо, по душам, за жизнь поговорил. Он берет постановление о привлечении в качестве обвиняемого и начинает пальцем по нему водить:
- Так, это доказано – признаю. Тут у вас ничего нет – отказываюсь. Тут еще посмотрю.
- А чего в милиции не признался сразу?
- Да там такая наглая баба следователь. Визжит, ругается. Ну, я и подумал – черта веревочного я тебе что скажу, зараза ты крашеная.
Позже я убедился, что реальность шире, не такая однозначная. Некоторые маргинальные элементы вежливого обращения просто в упор не видят. Когда ему говоришь «Вы», он начинает затравленно оглядываться и искать, кто ещё прячется в кабинете. А кроме русского матерного они вообще ничего не знают. И твоя вежливая речь для него пугающа, как заклинание шамана. И совсем не понятна.
Уголовники мелкого пошиба нередко трактуют корректное обращение как признак слабости и замешательства, сразу пытаются взгромоздиться на шею, а то еще и угрожать начинают. Ну и ответ не заставляет себя ждать - на «земле» это часто меры грубого физического воздействия, когда урке наглядно дают понять, что он никто и звать его никак.
В принципе, ничего особенного не вижу в том, чтобы для установления доброго психологического контакта уголовнику иногда и оплеуху залепили. Есть люди, которые воспринимают только физическое воздействие и которые ничего не поймут, пока тумаком им не покажешь, кто они, где находятся и в чьей власти. Хотя, конечно, никого не призываю так работать, потому что это совсем крайняя мера.
Вообще, следака, как и прокурора, преступный элемент больше воспринимает как такое высшее существо – воплощенного представителя закона. А оперативника чаще – как участника конкурирующей банды, у которой на данный момент все козыри на руках. Поэтому и ведут опера себя соответствующе. И говорят на блатном языке. И в рыло дать могут. При работе с преступниками часто требуется встать на их уровень риторики, говорить их языком и в рамках их понятий.
Урки помасштабнее по большей части пытаются соблюдать корректность и чаще говорят с нами на грамотном русском языке, а не на жаргоне. Понимают, что быкование ничем хорошим не кончается, да ещё, как было принято в старое времена, могут так ребра пересчитать, что на остаток жизни урока хватит.
Брали воровскую сходку. С шумом и чуть ли не стрельбой. Наваляли в итоге всем причастным к толковищу от души. И вот сидит такой авторитет, с видом князя в изгнании, смотрит на всех свысока. А потом объявляет:
- Гражданин оперуполномоченный. А вам не говорили, что бить задержанных нехорошо?
А я вижу – в этот момент матерому оперу из МУРа вроде как бы и стыдно стало. Но ненадолго, конечно.
Вообще, психологическое и физическое воздействие строжайше запрещено в уголовно-процессуальном законодательстве. Это нам вбивали с первых лекций. А потом один из преподавателей донес простую мысль – а любое действие следователя и есть давление.
Потом генерал милицейский нам лекцию читал. И намекнул, чтобы мы особо не витали в эмпириях. Да, бить никого нельзя на допросах. Ну а если человек заложил где-то бомбу, спрятал заложника, нужно спасти невинных людей? Тоже чистюлями будете? Любая оперативная и следственная работа есть прессинг. Мы, тогда процессуально-невинные курсанты, были ошарашены этими откровениями. А потом увидели, что реальная жизнь вещь сложная.
А вообще – общение с контингентом – одно из главных искусств опера и следака. В том же угрозыске всегда были и есть виртуозы, которые просто на базаре о понятиях и сути Вселенной вытаскивают из людей всё, что нужно – эпизоды преступной деятельности, места хранения похищенного.
Одного оперативника видел из ГУБОПа. Уникум. Десять часов подряд допрашивал киллера. Что-то ему втирал без остановки. А тот в ответ не сказал ни слова. Молчал – мол, мели Емеля, клещами из меня звука не вырвешь. А потом под напором слов – никакого насилия, вдруг сорвался и выдал расклад по пятнадцати убийствам. Вербально, простыми словами задавили гада.
Вообще, хорошо было изображать воплощенное правосудие во времена НКВД. Тогда твоя корректность и холодность могла вполне обернуться и смертным приговором допрашиваемому. Не было нужды орать, ругаться. И этот лёд обычно пробирал и клиентов. Сегодня последствия общения с органами сильно мягче, а порой, при определённой изворотливости, нахальстве и мешке денег, вообще сводятся к нулю.
В девяностые годы, чего уж теперь скрывать, колотить бандитов смертным боем в милиции и ФСБ начали из-за того, что законы просто перестали действовать. Это был единственный способ урезонить распоясавшийся криминал – пересчитать кости и по системе Павлова вызвать условный рефлекс – ты кого-то ограбил, тебе кости переломали. Власть орудовала больше не уголовным кодексом, а автоматом и резиновой дубинкой. В войну всех против всех иначе и быть не могло.
Сегодня многое меняется. На дворе уже совсем иные времена. Благословенные времена сутяг и адвокатов.
Раньше, пока уголовный процесс не подвергли либеральной вивисекции и ампутациям здоровых тканей, во время следствия следователь и подследственный фактически становились душевно-близкими людьми. Общались вдвоём постоянно, без адвокатов и прочей шелупони. Защитники допускались только с момента ознакомления с делом, за исключением особых случаев.
Теперь уже с момента задержания торчит в кабинете перевозбужденный защитник из юрконторы номер тринадцать и даёт стандартный на все случаи жизни совет:
- Ничего не говори! Мы берём пятьдесят первую!
То есть право на молчание. Такие советы часто выходят подследственным боком. Но только большинство адвокатов ничего другого не знает.
Да и для опера поколоть жулика уже не столь важно. Ведь всё, что тот наговорит без адвоката, не имеет никакой процессуальной ценности. И признательные показания, по большому счету, в отличие от идиотских представлений обывателя, считающего, что ежели признался – значит каюк, не стоят ничего. Всегда жестко колят злодея вовсе не для процессуального признания, а для того, чтобы установить соучастников, найти краденое или орудие преступления.
Ну а чего все же делать? Как общаться с контингентом?
А вот так и общаться. Стать истинным демоном правосудия. Настоящий профессионализм – это отключить все личные эмоции и мотивы. Убрать душевную вовлеченность в дело. И подстраиваться под конкретного человека и под конкретные обстоятельства. На свои чувства и эмоции ты права не имеешь. А делать должен только то, что необходимо для установления истины по делу. Кого-то можно и заморочить. Кого-то придавить на эмоциях и страхе. С кем-то чайку попить. Кто-то для тебя будет «ты, рыло свиное, колись, пока шкуру не ободрали». Кто-то «уважаемый, я понимаю, что мы находимся по разные стороны баррикад, но логика обстоятельств принуждает меня просить у вас чистосердечного раскаянья». Рациональность и результат – вот главное. Вор должен сидеть в тюрьме. Остальное всё от молодости, глупости и непонимания своей роли в этой жизни.
Один ушлый и опытный сотрудник ППС как-то сказал:
- Меня с утра до вечера грязью поливают, матерят, убить обещают. Главное, на это не реагировать. Есть соответствующая процедура, ей и надо следовать. Кто на эмоциях – тем в патруле не место.
К сожалению, такие спецы встречаются редко. Обычно начинается:
- Он меня легавой скотиной обозвал! Неси резиновую дубинку!
Так что надо жить по заветам Дзержинского: холодный ум, горячее сердце и чистые руки…
Оценили 24 человека
34 кармы