Славяно-арийское взаимодействие: внешность князя

Дорогие друзья, весьма рад и приятно удивлён, что тема славяно-арийского взаимодействия и общего для ариев и славян культурного общеиндоевропейского наследия так заинтересовала вас.

В связи с этим, как мне представляется, интересным будет и нынешняя тема – внешность славянского (не только восточнославянского!) князя языческой поры.

Интересно, что данная тема оказывается непонятной без обращения к широким индоевропейским параллелям.

Итак, правитель должен отличаться по внешнему облику - эта логика, судя по всему, прослеживается у восточных славян-язычников. У них князь резко отличался по внешнему облику от всех других людей. Начнём, однако, с другого. Своеобразным «потомком» обряда посвящения (инициации) князей были древнерусские княжеские постриги, проводившиеся в три или четыре года и сопровождавшиеся пиром (Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. I. М., 1962. Стб. 409, 411). В христианские времена данный обряд проводился с благословения духовенства, даже епископом, но имел древнюю подоснову, о чём писали ещё И.Н. Болтин и Д.И. Иловайский (Болтин И. Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка: В 2-х томах. Т. I. СПб., 1788. С. 179-180; Макарий (Булгаков). История русской Церкви. Кн. II. М., 1995. С. 403; Иловайский Д.И. История России. Становление Руси. (Периоды Киевский и Владимирский). М., 1996. С. 457-458; Долгов В.В. 1). Древняя Русь: мозаика эпохи. Очерки социальной антропологии общественных отношений XI-XVI вв. Ижевск, 2004. С. 115; 2). Быт и нравы Древней Руси. М., 2007. С. 52).

Видимо, семантически он был связан с посажением на коня. Последний обряд, упомянутый под 1192 г. относительно юного Всеволода Юрьевича, слишком «отдавал» язычеством, потому, по всей видимости, и был упомянут летописью единственный раз (ПСРЛ. Т. I. Стб. 411; Долгов В.В. 1). Древняя Русь: мозаика эпохи. С. 116; Быт и нравы Древней Руси. С. 53), хотя, как писал В.Н. Татищев, подобное ещё имело место между знатными людьми даже в его время (Татищев В.Н. Собр. соч.: В 8-ми томах. Т. IV. М., 1995. С. 455. Примеч. 410; Т. II-III. М., 1995. Т. III. С. 254. Примеч. 553).

Сопоставление с южнославянским обрядом плетиво, стрижбу, индийским обрядом чудакараны (букв. `делание причёски`), праздником цœуœггаг у осетин и постригами в Литве показывает, что перед нами - древний языческий обычай, возможно, восходящий ещё к праиндоевропейским временам. В летописной традиции и в Осетии отношение к постригам как инициации частично смазано, но обращение к индийским источникам показывает необходимость и чрезвычайную важность чудакараны для каждого дваждырождённого. У осетин в три года мальчикам полностью меняли одежду и, устроив кувд (священный пир), в первый раз брили им головы. Везде данный обряд так или иначе соединён с христианскими представлениями. Так, плетиво совершал крестный отец мальчика, обычно в 5-7 лет (Халанский М.Г. Южнославянские сказания о кралевиче Марке в связи с произведениями русского былевого эпоса: В 7-ми томах. Т. I. Варшава, 1893. С. 61; Смирнов Ю.И. Славянские эпические традиции. М., 1974. С. 241. Примеч. 102; Пандей Р.Б. Древнеиндийские домашние обряды (обычаи). М., 1990. С. 99-105; Багаев А.Б. Возрастные классы традиционного осетинского общества// Ритмы истории: Сборник научных трудов. Вып. 2.2/ Под ред. Ф.Х. Гутнова. Владикавказ, 2004. С. 95; Костомаров Н.И. Русские инородцы. М., 1996. С. 235.). Восточнославянская этнография при рассмотрении вместе с данными этнографии осетинской также даёт немало для доказательства того, что постриги князей Древней Руси действительно являлись возрастной инициацией. В одних регионах восточнославянской территории постриги позднее проводились в Великий Четверг, причём и над малыми детьми, и над скотом и птицей, что имело уже просто охранительное значение: к скотине, помеченной в этот день, не посмеют прикоснуться ни гад, ни зверь (Максимов С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб., 1994. С. 323-324). В старообрядческой среде гуменца на макушке уже переосмыслены в христианском духе, как символ бессмертия (Бернштам Т.А. Молодёжь в обрядовой жизни русской общины XIX – начала XX в. Половозрастной аспект традиционной культуры. Л., 1988. С. 68, 113. Примеч. 322). Здесь уже забыли о языческой составляющей данного обряда. В украинской традиции, судя по документам XV-XVII вв., сохранились сведения о том, что постриги связывались с посажением на коня, которое приурочивалось к 1 сентября, т.е. к началу Нового года. Связь начала года и новой жизни человека является архаичной чертой обряда. В Белоруссии в свадебном приговоре постриги связываются с переходом из детства в «мужскую славу» (Там же. С. 54-57; Балушок В.Г. Исцеление Ильи Муромца: древнерусский ритуал в былине// Советская этнография (СЭ). 1991. № 5. С. 23-24). Та же схема в обобщённом виде отражена и в таусене: Кто скоро дарит, / Тот парня родит: / На коня посадит, / В чисто поле проводит (Поэзия крестьянских праздников/ Вступ. ст., составление, подг. текста и примечания И.И. Земцовского. Общ. ред. В.Г. Базанова. Л., 1970. № 74). «Мужские» черты обряд сохранил и у осетин. Без его совершения никто не мог здесь стать полноправным членом общины (Багаев А.Б. Указ. соч. С. 95). Интересным отзвуком тех же представлений являлся и ритуал, отмеченный в Саратовской губ. В один из нетяжёлых дней на стол ставили хлеб-соль и сажали на него ребёнка. После этого мать трижды кланялась ему и, что вызывает наибольший интерес, прощалась с ним (Бернштам Т.А. Указ. соч. С. 57). Таким образом, он как бы уходил в мужской мир из её мира.

Обряд же постригов в Древней Руси как-то связан с причёской князей языческой эпохи, оставлявших длинные усы и чуб, но не бороду, как, в частности, следует из описания Святослава Игоревича Львом Диаконом. Чуб, как на то указывал данный византийский автор, был признаком знатности рода. Для самого Льва данный обычай должен был представляться поразительным, ибо в империи обрезали волосы на голове (или сжигали их) только в качестве серьёзного наказания. Таким образом, добавим попутно, наружность русского князя резко отличается и от внешности скандинавов, зато весьма напоминала внешность представителей некоторых индийских родов (Leo IX, 11; Хлебников Н.И. Общество и государство в домонгольский период русской истории. СПб., 1872. С. 75; Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1956. С. 287. Положение дел в Византии см.: Лебедев А.П. Очерки внутренней истории Византийско-восточной церкви в IX, X и XI веках: От конца иконоборческих споров 842 г. до начала крестовых походов – 1096 г. СПб., 2003. С. 11). Изначальная безбородость древних князей доказывается и изображениями Владимира Святого на золотых и серебряных монетах (Свердлов М.Б. Владимир Святославич Святой – князь и человек// Культура славян и Русь/ Сост. Т.Б. Князевская. М., 1998. С. 72).

Отпускать же длинные бороды древнерусские князья, видимо, стали позднее (Грушевський М. Iсторiя Украϊни-Руси. Т. I. Киϊв, 1913. С. 309-310), может быть, даже в первой половине XII в. «Моложьшему сѧ не поклоню, - говорил Юрию Вячеслав Владимирович в 1151 г. - Да се ѧзъ тебе старѣи есмь не маломъ, но многомъ: азъ оуже бородатъ, а ты сѧ еси родилъ». Такой довод, судя по всему, считался в те времена серьёзным аргументом при доказательстве прав на Киев, потому интересен и вывод, который далее делает престарелый князь перед войной с братом: «Пакы ли хощеши на мое старишиньство поѣхати, ѧко то еси поѣхалъ, да Богъ за всимь» (ПСРЛ. Т. II. М., 1962. Стб. 430). У обычных же людей, вопреки мнению М.В. Левченко, в том числе и у славян-язычников, борода в различных индоевропейских традициях – сосредоточие мужской силы, в том числе и магической (Даркевич В.П. «Градские люди» Древней Руси: XI-XIII вв.// Культура славян и Русь. С. 95; Маковский М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов. М., 1996. С. 52-53. Ср.: Левченко М.В. Указ. соч. С. 287). «Борода – признак мужества», - говорили уже во времена В.И. Даля (Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. Т. 1. М., 2008. С. 357). Согласно Абу-Гамиду аль-Гарнати, народ, живший в лесах и бреющий бороду, отличался от русских. Видимо, данный автор имел в виду некий финно-угорский этнос, может быть, предков современной мордвы. Печенеги, согласно данным Ахмеда Ибн-Фадлана и аш-Шарифа ал-Идриси, также порой не отпускали бороду (Путешествие Абу Хамида ал-Гарнати в Восточную и Центральную Европу (1131-1153 гг.)/ Публикация О.Г. Большакова и А.Л. Монгайта. М., 1971. С. 119, 37; Ахмед Ибн-Фадлан. Рисалэ// Ковалевский А.П. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 921-922 гг. Харьков, 1956. 201б 30; Коновалова И.Г. Ал-Идриси о странах и народах Восточной Европы: текст, перевод, комментарий. М., 2006. С. 107).

Судя же по описанию Ярославской битвы 1245 г., тогда «долгие бороды» были едва ли не этническим признаком руссичей, по крайней мере, в глазах поляков, на что обратил внимание ещё М.С. Грушевский: «Ляхомъ же лающимъ, рекоущимъ: «Поженемь на великыи бороды!» (ПСРЛ. Т. II. Стб. 804; Грушевський М. Iсторiя Украϊни-Руси. Т. I. С. 309). На фоне подобных свидетельств ясно, что борода в Восточной Европе порой имела значение элемента этнической идентификации. Вспомним вызывавшего единодушное возмущение единственным бритым ольвиополитом у Диона Хризостома, который отказался от гомеровской бороды, чтобы подольститься к римлянам (Браунд Д. Сообщение об Ольвии Диона Хрисостома литературная традиция и философские представления// Древнейшие государства Восточной Европы. 1996-1997 гг. Северное Причерноморье в античности: Вопросы источниковедения/ Отв. ред. А.В. Подосинов. М., 1999. С. 279-280). Судя по псковской календарной песне, борода являлась объектом настоящего любования даже для священного животного язычников – козла (Поэзия крестьянских праздников. № 730). Вырывание бороды Яном Вышатичем у волхвов воспринималось, несомненно, как весьма и весьма позорное для последних деяние (Шинаков Е.А. Менталитет и право в Древней Руси: к интерпретации событий 1071 года// Вестник Брянского государственного университета. 2016. № 1. С. 153).

Покушение на бороду посла являлось поводом к войне, причём как в Древней Руси, так и в Древнем Израиле (ПСРЛ. Т. II. Стб. 573; 2 Цар. 10:4-19; 1 Пар. 19:1-19; Загоскин Н. Очерки организации и происхождения служилого сословия в допетровской Руси. Казань, 1875. С. 55; Соколов А. Первый собиратель великой Руси. Святой благоверный Андрей Юрьевич Боголюбский великий князь Владимирский. Его военные и духовно-просветительские труды по объединению русских княжеств. Н. Новгород, 2009. С. 297). В поздней традиции барин в наказание, в частности, мог остричь крепостному полголовы и полбороды (Фольклор Саратовской области. Кн. 1/ Сост. Т.М. Акимовой, под ред. А.П. Скафтымова (ФСО). Саратов, 1946. № 374). Таким образом, ветхозаветная традиция здесь не противоречила древнерусской. В исторических песнях особо подчёркивается, что ради исполнения военной хитрости Платов был вынужден обрить бороду, что считалось, судя по контексту, немалой жертвой с его стороны (Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.: В 3-х томах. Т. I. М., 1904. № 12 (48)).

Покушение на бороду свободного человека строго каралось ст. 8 Краткой Правды (КП) и ст. 67 Пространной Правды (ПП). То же мы видим и в сборниках норм церковного права. В более же ранний период истории не меньше ценился и ус. Но если в КП за покушение на бороду и ус назначалась равная продажа в 12 гривен, то ПП говорит уже только о бороде (Правда Русская (ПР). Т. I. Тексты/ Под ред. Б.Д. Грекова. М.; Л., 1940. С. 70, 79; 128; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов/ Под ред. и с предисловием А.Н. Насонова (НПЛ). М., Л., 1950. С. 176, 494; Памятники русского права (ПРП). Вып. 1/ Сост. А.А. Зимин. М., 1952. С. 115; Церковный устав великого князя Ярослава// Макарий (Булгаков). История русской Церкви. Кн. II. С. 577; Лихачёв Д.С. Комментарии// Повесть временных лет. Ч. 2. Приложение/ Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950. С. 404; Щапов Я.Н. Церковь в Древней Руси. (До конца XIII в.)// Русское православие: вехи истории/ Науч. ред. А.И. Клибанов. М., 1989. С. 36). Подобные наблюдения, видимо, отражают не ошибку писца, как полагал М.Д. Присёлков (Присёлков М.Д. Задачи и пути дальнейшего изучения «Русской Правды»// Исторические записки (ИЗ). Т. 16. М., 1945. С. 247), а определённую эволюцию воззрений восточных славян. В более ранний период усы явно имели большую статусную ценность. В данном случае представления последних имеют интересную типологическую параллель в абхазском обычном праве, где за воровство человеку обривали один или даже два уса, что считалось более тяжким наказанием, чем штраф (Свечникова Л.Г., Фоминская М.Д., Дзидзоев А.Д. Адат, шариат и российское законодательство в праве народов Северного Кавказа (конец XVIII – первая треть XX в.). Ставрополь, 2009. С. 293).

Но почему же восточнославянские князья отличались от всех остальных руссичей, и почему они явно напоминают представителей высших кшатрийских каст даже в современной Бенгалии? Дело в том, что князья не были «обычными» людьми в традиционной политико-правовой культуре восточных славян, поэтому и должны были резко отличаться них. Отсюда, по нашему мнению, и безбородость, и чуб древнерусских князей ранней поры при сохранении особо отмеченных в КП усов. Это типологически подобно отсутствию кос у тюркских каганов VII в., тогда как косы у простых тюрок статусно были близки бороде у восточных славян (Петрухин В.Я. Начало этнокультурной истории Руси IX-XI веков. М.; Смоленск, 1995. С. 184). Как существа, имеющие контакт с представителями иного мира, так же резко должны были отличаться от «обычных» руян и жрецы Арконского святилища Святовита, наоборот, вопреки общей традиции, носившие бороды и длинные волосы (Херрман Й. Славяне и норманны в ранней истории Балтийского региона// Славяне и скандинавы/ Общ. ред. Е.А. Мельниковой. М., 1986. С. 350-351). Поморские жрецы, также вопреки общей традиции, носили длинные одеяния (Herb. II, 23; III, 2; Ebbo II, 13; III, 8). Наконец, на всех трёх сохранившихся портретах магупата - верховного зороастрийского священнослужителя - Картира последний изображён как безбородый старец (Луконин В.Г. Иран в III веке. Новые материалы и опыт исторической реконструкции. М., 1979. С. 20), что, по нашему мнению, имеет примерно то же значение.

Для решения интересующих нас вопросов нельзя обойтись без рассмотрения ещё одного вида инициации, связанной в осетинском нартовском эпосе с именем младенца с золотым хохолком – Арахцау, приёмного сына Бедзенага. Его рождение было волшебным: будущего героя зачали младенцы, родившиеся в одну ночь – мальчик из Нижних Нартов, т.е., по всей видимости, из Бората, и девочка их Верхних Нартов – из Ахсартаггата: «Дæллаг нартæн лæппу райгуырди, Уæллæгтæн – чызг. Дыууæ дæр иу æхсæвыл. Лæппу-иу йæ авдæнæй сбырыди æмæ-иу ноггуырд чызгмæ схъуызыди æмæ-иу æхсæв-бонм æ уыимæ фæци. Уыйадыл гыццыл чызгыл йæ авдæнбæттæнтæ нал æххæссыдысты». Ребёнка, родившегося с золотым хохолком, пустили по воде (Нарты. Осетинский героический эпос в 3-х книгах. Кн. 1/ Отв. ред. У.Б. Далгат. М., 1990. № 122. С. 377), как обычно делали с необычными детьми, фактически - детьми духов, в том числе и в славянской, и в хеттской традиции (ср. сказание о 30 братьях-близнецах у хеттов) (Клейн Л.С. Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества. СПб., 2004. С. 297-300; Луна, упавшая с неба. Древняя литература Малой Азии/ Пер. с древнемалоазиатских языков, вступит. статья и коммент. Вяч.Вс. Иванов. М., 1977. С. 31). Бедзенаг, причём именно по золотому хохолку на макушке, узнал о нартовском происхождении ребёнка (Нарты. Осетинский героический эпос. Кн. 1. № 122. С. 377).

Взятый сам по себе, данный текст непонятен, но на славяно-арийском культурном фоне многое становится на свои места. Начнем с того, что будущий герой был прославлен впоследствии воинскими подвигами. Следовательно, он воспринимается как представитель рода Ахсартаггата, принадлежа одновременно, как сын представителя рода Бората, к роду-«предсословию» непосредственных производителей. Однако, вспомним элементы материнского права у древних сарматов (Her. IV, 110-117). Следовательно, мы находим доказательство в пользу того, что принадлежность ко всем трём родам нартов изначально мыслилась именно по женской линии, а происхождение отца значения не имело.

Однако, едва ли чуб древнерусских князей-язычников – сарматское заимствование, или же заимствование тюркское.

В «Великой хронике» сохранилось свидетельство о том, что некогда аналогичный чуб имел древний король Помпилиуш, получивший вследствие этого прозвище Хотышко: «Iste Pompilius pessimus cognominabatur Choszysko ex eo, quia paucos pilos et oblongos in capite habebat. Chossisco enim diminutivum quasi scopula parva fuerat appellatus» (Boguph. Posn. Ch. I, 6).

Перевод: «Мерзостный Помпилиуш был прозван «Хотышко», ибо на главе у него имелось небольшое количество длинных волос. «Хотышко» же значит «метёлка», отсюда и уменьшительное обозначение «метёлочка».

Таким образом, некогда чуб был знаком князей и у лехитов, где влияние ариев было гораздо меньше, чем у восточных славян. С другой стороны, нет смысла отрицать, что этот обычай постоянно «подпитывался» очень долгими и многогранными контактами предков восточных славян и арийских народов, о чём свидетельствуют самые различные источники (Седов В.В. 1). Славяне и иранцы в древности// История, культура, этнография и фольклор славянских народов. VIII Международный съезд славистов. Загреб – Любляна, сентябрь 1978 г. Доклады советской делегации/ Отв. ред. И.И. Костюшко. М., 1978. С. 227-240; 2). Анты// Этносоциальная и политическая структура раннефеодальных славянских государств и народностей/ Отв. ред. Г.Г. Литаврин. М., 1987. С. 16-22). Тюркские же аналоги, в противоположность славянским, явно восходят к аланскому субстрату в истории и культуре тюрок.

Значение подобного обряда раскрывается индийскими письменными источниками следующим образом: чуб прикрывает самое уязвимое место человека, повреждение которого якобы вызывает немедленную смерть (Пандей Р.Б. Указ. соч. С. 104-105). Возможно, это позднее переосмысление древнего мотива, встречающегося в верованиях различных народов, согласно которому последний локон – прибежище души человека, которая как бы «преследуется» ножницами во время стрижки (Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1986. С. 250; Вигасин А.А. Комментарии// Пандей Р.Б. Указ. соч. С. 246). Типологически ситуацию можно также сравнить с положением дел не только у тюрок, но и у франков. Тогда как все остальные свободные люди, достигнув зрелого возраста, коротко стриглись, франкские короли ходили с длинными волосами. Видимо, в них и находилась, в понятиях того времени, сверхъестественная мощь этих сакральных владык (Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии. М., 1998. С. 132-133). С принятием христианства представления об особом значении чуба и усов исчезло, ибо это касалось, в первую очередь, языческих воззрений, связанных со статусом князей. К этому духовенство, надо думать, было особенно нетерпимо. Относительно же бороды, «важной для всех», как верно писал Н.И. Хлебников, Церковь сделала уступку народным верованиям, «освятив» последнюю. К тому же, брадобритие стало восприниматься как одна из черт, характеризующих «латынскую ересь»: «Иже постригают бороды своя бритвою, иже есть отсочено от Моисеева закона и от Евангельска» (Хлебников Н.И. Указ. соч. С. 169; Бернштам Т.А. Указ. соч. С. 68. «Стязание с латиною» митрополита Георгия// Макарий (Булгаков). История русской Церкви. Кн. II. С. 558; Толочко А.П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. М.; Киев, 2005. С. 351). Здесь русская традиция шла за византийской (Успенский Ф.И. История Византийской империи. В 5 т. Т. 3. М., 2002. С. 770), а последняя, в свою очередь, - за древнегреческой (ср. бритого ольвиополита). Что же касается Древней Руси, то постепенно бороду здесь стали отпускать и князья, что вошло в повсеместный обычай. Пожалуй, только св. Владимир Василькович Волынский, и то по западному образцу, «бородоу стригыи», а может быть, как полагал В.С. Иконников, и брил её (ПСРЛ. Т. II. Стб. 921; Иконников В.С. Опыт русской историографии. Т. II. Кн. 1. Киев, 1908. С. 562).

Итак, особенность, «изъятость из общих правил» славянского князя воплощалась и в особенностях его внешнего облика. Иными словами, он не должен был выглядеть, как обычный человек. Потому, в отличие от полноправного, но обыкновенного мужчины, даже представителя высшей элиты, восточнославянские князья брили бороду и волосы на голове, оставляя усы и оселедец на голове, тогда как у всех остальных борода считалась сосредоточием мужской волшебной силы. Наличие же древнелехитской параллели не позволяет нам свести данный обычай лишь к арийскому влиянию, несмотря на то, что многообразные связи с арийскими этническими группами, в первую очередь, с аланами в течение ряда веков подпитывали последний. Кроме того, в данном случае восточнославянская потестарно-политическая традиция резко отличатся от северогерманской, где именно борода всегда была и предметом мужской гордости, и сосредоточием мужской волшебной силы. Наличие же бороды у восточнославянского князя-язычника явно было бы равнозначно его профанации как правителя-бога, впрочем, как и наличие кос у хазарского кагана, священного владыки Хазарии.

Однако, остался нерассмотренным вопрос: почему русский князь Святослав Игоревич выглядел примерно так же, как и высшие по статусу кшатрии современной Бенгалии? Но этот вопрос выводит на целый комплекс новых вопросов, в конечном итоге сводящихся к проблеме: было ли у славян кастовое общество и в чём они сходны - или отличны! – здесь с ариями – индийцами, иранцами-зороастрийцами, туранцами?

Об этом – в следующих постах.