Обретение утраченного. Обряд принятия волчьей силы.

0 3270


Здравствуйте, дорогие друзья!

Продолжаю публиковать серию постов, посвящённых восприятию волчьей силы в казачьей среде.

Данные Льва Диакона  и «Слова о полку Игореве» не просто подтверждают друг друга, но и показывают, что оборотень, в том числе и лидер-оборотень становится таковым не в силу наказания за совершённые преступления, на что акцентируют внимание древнегерманские по происхождению источники и некоторые свидетельства восточнославянского же фольклора, и не нарушители самых страшных табу, о чём писал Платон. В воинской же среде лидер-оборотень считался наилучшим даже в очень позднее время, причём даже сохраняется древнее представление о необходимости санкции на оборотничество со стороны такого оборотня для того, чтобы стать таковым неправителю.

Кое в чём другом логика язычников – германцев и славян – напротив, слабо отличалась. Почитая волка и слабо отличая его от воина (а воина от волка), они, впрочем, как и арии, стремились и избавить от таковых существ мир людей. Отсюда и амбивалентное отношение к салаврикам, из-за которых порой и сам Индра воспринимался далеко не однозначно, и стремление отправить людей-волков в мир волков, или, говоря обще, в нечеловеческие миры. Действуя примерно в духе тех же представлений, древляне соответствующим образом поступили и с князем-волком – Игорем – в 946 г.

Однако, имеет смысл рассмотреть и социальный статус «смотревшего в глаза волку», и его смерть от своих, что уже само по себе поднимает массу интереснейших для историка, правоведа, этнографа и фольклориста вопросов.Подведём определённые итоги. У восточных славян, в противоположность аланам и германцам, нельзя говорить о существовании воинов-волков как особого мужского союза. Образ волка здесь амбивалентен и включает в себя множество различных черт – в противоположность, кстати сказать, собственно христианской, в частности, библейской традиции, где волк наделён изначально и бесспорно отрицательными чертами. С другой стороны, несмотря на то, что в фольклоре данной группы славянства имеется завязка сюжета о волколаке как о сыне женщины и волка, что практически полностью совпадает с завязкой текстов о змеевиче, продолжения у этого сюжета нет. Подобное, в целом, неудивительно: культ волка (и сам образ волка) у восточных славян всё же стоял на втором плане по сравнению с культом лютого медведя, лютого змея или лютого зверя, что особенно ярко видно по контрасту с германскими данными. Однако, вера в оборотничество и в то, что идеальный воин – оборотень, не чующий на себе ран, - широко известно и очень устойчиво в восточнославянской, особенно в воинской среде, что, впрочем, смотрится как нечто ординарное на индоевропейском фоне – на фоне германских, авестийских, древнеиндийских, аланских, балтских, иллирийских и греческих параллелей. Последнее неудивительно и потому, что люди-кони и люди-ослы, что обычно для «двоеверного» общества, но способно потрясти современного человека, приходили молиться в церкви Богу христиан, и памятники церковной письменности мирились с этим, «просто» понижая статус последних, заставляя их стоять среди женщин. В ранних русских письменных источниках о воинах-оборотнях речи нет, они «появляются» в поздних летописях, что, однако, легко можно объяснить тем, что накал борьбы с язычеством к тому времени спал, и потому книжники могли писать о подобном уже довольно спокойно, порой воспринимая последнее и как красивые литературные тропы. То, что некогда было совсем по-другому – более, чем серьёзно – сообщает нам Лев Диакон - автор, который единственный, прямо и ясно, писал о коллективном трансе (боевом безумии) росов, что резко отличается и от обычного поведения на поле боя, и от германских берсерков («медвежьих шкур»), которые входили, по всей видимости, в аналогичное состояние индивидуально.

Все остальные детали, связанные с отбором волка для обряда и с соответствующим обрядом, также оказались вполне на своём месте, несмотря на уникальность самого записанного у донских казаков ритуала. Так, мощь священного зверя-хищника в наибольшей степени должна была раскрыться именно в матёром волке – волке с наивысшим расцветом сил, подобным Илье Муромцу в эпосе, а вовсе у прибылого или переярка, и тогда, когда он не был связан, памятуя о мощнейшей сакральной отмеченности узла как такового у индоевропейцев, что получило, в частности, своё отражение и в истории языка. То, что этот волк не должен был бояться пламени, что, кстати сказать, слабо связано с реальными повадками зверя Canislupus, ибо все животные боятся пламени, то подобное также легко объяснимо, причём именно самыми древними воззрениями, возможно, даже более древними, чем индоевропейцы как таковые, ибо последние прослеживаются и у народов алтайской языковой семьи, и у финно-угров. Это верования об огненном чреве Земли, тождественном материнскому лону и о смерти как о перепекании-возрождении, и об огненном конце мира при завершении каждого из боль-ших временных циклов. Огненный характер нередко имеет и волк (или чудовищный каменный пёс, одомашненный волк) различных индоевропейцев. Потому матёрый волк, не боящийся огня – изначально - волк бездны, волк пламени, волк конца света. Обратиться к нему, к его мощи можно было только в самом страшном случае. Такое существо, в неразрывной связи с которым находился и посвящаемый, разумеется, сметёт со своего пути всех – как врагов из мира людей, так и из нечеловеческих миров, учитывая, что с последними отождествлялись и духи болезней, вызывающие эпидемии. Но в норме с таким существом и с его силой, воплощённой в ходе обряда в человеке, мягко говоря, лучше было не сталкиваться.

Казак в обряде должен был смотреть в глаза волку, что объясняется как наилучший обмен информацией и наилучший вариант приобщения друг к другу, что превосходит (если имеются в виду люди) совместную трапезу и даже разделение ложа. Примеров подобного рода – восточнославянских, болгарских, словацких, древнескандинавских и античных – так много, что сомневаться в подобном не приходится. Наконец, хранение именно головы волка у инициированного также легко «читается» на фоне индоевропейских верований и обрядов, в которых голова однозначно отождествляется с самим живым существом. Это сосредоточие истинной (в том числе и волшебной) сущности, что объясняет и жертвоприношения голов у древних латинян, балтов и западных славян, и «охоту за головами», и странные, на первый взгляд, манипуляции былинного Алёши Поповича с головой Тугарина, и, наконец, питьё ханом и его женой перед брачным ложем из черепа идеального, и по восточнославянским, и по тюркским понятиям, владыки – русского князя Святослава Игоревича. Над убитым Тугарином, как известно, был проведён страшный для современного человека обряд «восприятия силы», аналогичный тому, который был проведён болгарским ханом Крумом над черепом византийского императора Никифора I, а печенежским правителем Курёй – над «лбом» русского князя Святослава Игоревича. Куря, судя по относительно позднему, но вызывающему доверие свидетельству, стремился использовать свой страшный «трофей» для того, чтобы его дети были похожи на этого «живого бога», победителя хазарского кагана и византийского василевса. Святослав же Игоревич вёл себя как идеальный князь, будучи победителем другого «земного бога» - хазарского кагана, само появление которого на поле боя вынуждало племена Восточной Европы сдаваться, и едва не поставивший Византию на колени в период её наивысшего могущества. Он предпочёл умереть вместе со своими воями, вызвав удар на себя, тогда как отстранённый им от верховной власти Свенельд в критической ситуации предпочёл жизнь. Таким образом, действия хана – это показатель высшего благоговения перед идеальным владыкой и стремления принять у него силу, а вовсе не желание поглумиться над поверженным врагом.

Рассматривая общественный статус «смотревшего в глаза волку», подчеркнём следующее. Здесь мы видим в казачьих землях такую архаику, которая, пожалуй, является более древней, чем княжеская власть и жречество как таковое. «Смотревший волку в глаза» - это универсальный лидер древних славян, совмещающий в себе и «светское», и «жреческое», что, впрочем, не может вызывать удивление на фоне иных свидетельств традиционных обществ – славянских и неславянских, индоевропейских и неиндоевропейских. Иными словами, перед нами – лидер, воин и жрец-ведун в одном лице.

Волшебная мощь «смотревшего волку в глаза» могла поворачиваться к людям благодетельной стороной, причём и в дни мира. В таком случае он сам считался сильнейшим оберегом, что, на первый взгляд, вызывает удивление, поскольку даже в поверхностно христианизированной среде таковым воспринимался Святой Животворящий Крест и иные предметы христианского культа. Но тщательное рассмотрение народных верования и представлений неопровержимо показывает, что картина более сложна, и повсюду в хри-стианском мире, не только у славян, но, к примеру, и у греков, в оберегах смешивались собственно христианские и языческие по происхождению черты и предметы.

Кроме плюсов для общества, наличие в коше «смотревшего волку в глаза» имело, как считалось, и немало минусов. И здесь последний напоминает, в частности, героя-змеевича славянского эпоса и иных аналогичных персонажей фольклора. Так, последний очень быстро мужает, и его чудовищная, нечеловеческая сила может быть опасной, даже вне зависимости от его желания, и для своих (запомним последнее обстоятельство). Такие герои вызывали и страх, и почитание, как и все амбивалентные существа.

Подобно всем иным существам, имевшим отношение к сверхъестест-венным, нечеловеческим мирам, - например, жрецам и заменившим их в сознании народа служителям Бога христиан, а также чужеземцам, поклонявшимся иным богам и отождествлявшимся даже с чудовищами, «смотревший волку в глаза» не мог жить вместе с людьми. Ему строили особое жилище вне пределов селения. То же самое мы видим и относительно древних святилищ как жилищ богов, кладбищ как жилищ предков, и, пожалуй, даже более ясно, княжеских резиденций. Все они имели ярко выраженный экстерриториальный характер и были распространены по всей Руси, а не были какой-то особенной чертой того или иного региона, будь то Новгородская земля, Полоцк или Северо-Восточная Русь. Весьма распространённое мнение о том, что данное обстоятельство следует объяснять привнесённостью княжеской власти и существованием некогда докняжеской Руси, неверно. Перед нами – звено той же цепи, которая касается всех связанных с нечеловеческими мирами и нечеловеческими общностями существ, опасных для мира людей, ибо князья на поверку оказались сакральными владыками, скорее напоминаю-щими каганов хазар, а не средневековых королей Западной Европы или древнегреческих базилевсов.

Когда же тяжёлые для казаков времена заканчивались, от «смотревшего в глаза волку» рациональнее всего, как считалось, было избавиться, что весьма напоминает какие-то беспричинные, как можно понять, убийства славянами своих архонтов у Псевдо-Кесария, мимоходом писавшего о подобном в 540-е гг. в богословском трактате, посвящённом совсем иным вопросам. Казачьи обычаи позволяли самому кошу решить вопрос об убийстве такого человека, что может быть объяснено сохранением в данной среде древнейших традиций общинного самоуправления, некогда охватывавшего все стороны общественной жизни в дни войны и мира, в том числе и судебную сферу. Суды общин некогда ловили преступника (гонение или сочение следа, слидогонение) и имели право высшей юрисдикции (право жизни и смерти), что находится, разумеется, в вопиющем противоречии не только с христианскими обычаями, но и монополией государственной власти на подобные деяния. Особенностью ситуации, которая потрясла бы, похоже, и древнерусского судью, судившего ещё по Русской Правде, являлась сама ситуация убий-ства опасного для общества ведуна, которое сложно назвать казнью даже в средневековом понимании, ибо «смотревшего в глаза волку» убивали не потому, что он совершил какое бы то ни было преступление, а именно потому, что он спас от страшных бедствий общину, но ценой приобщения к нечеловеческим мирам, и потому ставшего слишком опасным для тех же самых людей.

Наконец, нельзя не сделать ещё один вывод. Казачья среда Дона, впрочем, как и Терек, и Полесье, и Черногория, и Русское Устье в устье р. Индигирки, и некоторые районы Карпат, оказывается регионом, где сохраняются чрезвычайно древние традиции, даже память о которых уже, похоже, давно стёрлась едва ли не везде. И здесь мы готовы говорить о таком своеобразном общественном явлении, как социальный гомеостазис – саморегулировку общества, при котором общество постоянно воспроизводит старые общественные отношения. И это будет происходить до тех пор, пока не изменяться общественные условия, заставляющие общество раз за разом «повторяться», разумеется, не всегда и не во всём. В интересующем нас случае мы имеем в виду, в первую очередь, существование в течение многих столетий серьёзнейшей военной угрозы, что заставляло казаков искать спасения в тех явлениях седой старины, которые, как считалось, могут спасти народ от жестоких и агрессивных внешних врагов.


Невоенный анализ-57. Десять поляков вышли погулять. 27 марта 2024

Традиционный дисклеймер: Я не военный, не анонимный телеграмщик, не Цицерон, тусовки от меня в истерике, не учу Генштаб воевать, генералов не увольняю, в «милитари порно» не снимаюсь, ...

Зеленский перешёл границы разумного: Паника американцев теперь стала абсолютно ясна
  • ATRcons
  • Вчера 20:03
  • В топе

Теракт в концертном зале "Крокус Сити Холл" расставил по местам всех игроков на политической арене вокруг России. И это связано с реакцией стран на инцидент, унесший жизни почти 150 чело...

Пётр Толстой: нам плевать на Макрона. Убьём…

Французы в шоке, таким жёстким журналисты его ещё не видели. Впрочем, им не привыкать, в том числе и к реакции своих зрителей. Из раза в раз приглашать в эфир ведущего канала BFMTV и бр...