Существуют очень интересные примеры смешения языческих и христи-анских черт в древнерусских апотропеях. «Г(оспод)и, помози рабу Своему Фоме», - такой чисто христианский текст читаем на кабаньем клыке, найденном во Вщиже в слоях уже XII в. Такое соседство поражает, ибо есть данные, согласно которым изначально кабан (свинья) – священное животное индоевропейцев, в том числе и славян. Его образ, в основном, связан с плодородием, а у балтийских славян – с морем, откуда, как предвестник несчастий Ретры, являлся вепрь, сверкающий белым клыком. Др.-исл. jọfurr - `вепрь`, но и `конунг`, и `бог`. Др.-ирл. torc - `вепрь`, но и `правитель` . Возвращаясь же к вщижскому апотропею, необходимо отметить, что подобное известно и в Греции, причём до недавних пор. Здесь в качестве последних применяют мешочки с крестиками, кусочками ладана, но и с камнями, частями растений, зёрнами, костями и головами змей . Известны и подвески-амулеты с апокрифическими текстами-заговорами от трясавиц и нежита в Северо-Восточной Болгарии X-XI вв.
Народ, таким образом, не видел большой разницы между служителями старых богов и нового Бога. В другой русской сказке, опубликованной в доафанасьевский период, церковь на небе построена из съестного, а служит там поп-оловянные глаза . В данном случае перед нами – кощунственный взгляд на священника как на зловещее потустороннее существо, ибо в восточнославянской традиции оловянные глаза являются атрибутом вредоносного покойника . Кроме того, в виде попа могла являться и холера .
Теперь постараемся подробнее рассмотреть основные черты картины мира восточных славян – язычников и «двоеверцев». Без подобного анализа невозможно сколько-нибудь адекватно изучить интересующие нас явления. Как носители архаического сознания представляли себе мир, человека вообще, общество, себя самого, наконец? Древние письменные тексты, фольклор и этнография позволяет, как мы видели, хотя бы в некоторой степени, ответить на эти вопросы. Идеалом было хорошее, изобильное житьё, та самая жира языка русских сказок, явно тождественная жиру «Слова о полку Игореве». Об Игоре здесь говорится, что он «погрузи жиръ во дне Каялы рекы Половецкϊя». Данный корень часто встречается и в именах простых людей Древней Руси . Рассмотрение традиционной культуры восточных славян показывает, что здесь не было отделения, по крайней мере, жёсткого, сакральной и обыденной (профанной) сфер жизни, что свидетельствует о её чрезвычайной архаичности. Обряд и труд здесь неразделимы, и одинаково связаны с космическими циклами. В культурах данного типа всё мифологично, рядом с мифом ещё нет, как правило, никакого «не-мифа» (в широком смысле данного термина, когда миф – далеко не только повествовательный текст). Данный тезис О.М. Фрейденберг, пусть и сформулированный, как писал Д.С. Раевский, «излишне максималистски» , во многом всё же применим к восточным славянам. Повседневные предметы здесь постоянно обнаруживали свою священную природу и волшебную, магическую сущность .
Мышление того времени следует определить как нерасчленённое, син-кретичное, следствием чего являлось и разнообразие «регистров» выражения одного и того же смысла . Поэтому различные предметы и явления нередко понимались как тождественные. Подобное неудивительно, ибо «мифотворче-ское сознание никак не могло сконструировать мира, который сколько-нибудь походил бы на окружавшую человека действительность» . Что же касается упомянутого выше тождества, то последнее только гораздо позже стало вос-приниматься как метафора, но изначально перед нами именно тождество, и никак иначе. Метафора поэтическая и метафора мифическая генетически связаны между собой, но суть первого и второго явления различна. Мифотворчество – это образо-творчество, а не поэзия, реальная история или аллегория на явления природы. Весьма и весьма сложно говорить о наличии тогда понятия о причинно-следственных связях, по крайней мере, в нашем понимании. Так, в древнегреческом языке и в латыни не было, строго говоря, слова, обозначавшее понятие `следствие`. У греков `причина` буквально определялась как `вина`, а у римлян - `повод` и `дело` . Кроме того, для архаической культуры характерно постоянное «дублирование одного и того же образа в нескольких разноморфных метафорах» . Мышление древнего человека было сугубо конкретным , причём подразделение на телесное и бестелесное для него не было существенным . Множество пар, которые воспринимаются человеком Нового времени как пары противопоставлений, вовсе не ощущались таковыми в архаических традициях. Иным, чем в Новое время, было и отношение к человеку как таковому. Теперь рассмотрим данный круг вопросов подробнее.
Сведения об обрядах и данные фольклора неопровержимо свидетель-ствуют о том, что в изучаемой культуре имела место слитность субъекта и объекта, что следует считать следствием синкретизма мышления, когда различные предметы и явления отождествлялись: «Так, в силу нерасчленённости субъекта и объекта, природа и люди кажутся зверьми, растениями, камнями; это зависит от того, чем коллектив занимается, что более всего находится в поле его зрения» . Во-первых, иногда вообще непонятно, что в обряде является «субъектом», а что «объектом». Так, использование ртути как оберега в Полесье и в Карпатах, что объясняется такими качествами последней, как подвижность и неуловимость, должно было передать оберегаемому данные качества . Возможно, некогда «субъектом», в нашем понимании, здесь воспринималась именно ртуть, которая своим «поведением» и должна была моделировать новые, благоприятные качества оберегаемого. В.Н. Топоров заметил, что в ритуале жертвоприношения у индоевропейцев, в том числе и у восточных славян, название обряда, его участников (жрецов) и самой жертвы кодируется одним и тем же элементом. Изначально это также, по нашему мнению, свидетельствует о сближении, а ещё раньше – об отождествлении жертвы и её пожирателя – жреца. В частности, съев плоть жертвы, последний, таким образом, становился ей самой. В древнескандинавской традиции жертвователь и жертва отождеств-лялись прямо. Так, в «Hávamál» читаем: Vęit ec at ec hecc / vindga meiði a / nętr allar nio, / geiri vndaþr / oc gefinn Oðni, / sialfr sialfom mer, / a þeim meiþi, / er mangi veit, / hvers hann ag rótom renn . (Ведаю, висел я / на ветру в ветвях /длинных девять ночей, / пробитый копьём, / отданный Одину, / сам себе же, / на древе том, / чьи корни скрыты / в безднах неизвестных).
Отождествление различных предметов и явлений – тоже обычный факт восточнославянской культуры. Ритуальная практика, если смотреть на неё гла-зами участников обрядов, т.е. смотреть «прагматически», во многом именно и строилась на данной особенности мировидения, обусловивший и симпатиче-скую магию. В святочной песне, к примеру, широк, высок месяц – шире и выше на поле копы, часты, густы звёзды – чаще того копы на земле . Контакт между участниками ритуала при их тождестве – не просто обмен информацией. Он обусловливал изменение их сути, что делало возможным получение нужного результата. Рассмотрим теперь конкретные примеры, подтверждающие данный тезис. Обряд, воспроизводящий прецедент, заключался в том, что действие, совершаемое субъектом, обращено им на самого себя. Описание подобного ритуала сохранилось, видимо, в ряде вариантов древнеиндийского мифа о появлении мира как порождении сущего самим собой, причём из себя. Та же логика, к тому же, пожалуй, ещё в более архаичных вариантах поведения, прослеживается и у других индоевропейцев – и у италиков, и у славян. Например, ряд черт подобного деятеля и объекта одновременно проявляются и в гении классической древности. По весьма вероятному предположению О.М. Фрейденберг, эти черты имели тотемистическую подоснову. «Тотем – это то животное, которое умерщвляется, - писала она, - и тотем – тот главарь-коллектив, который умерщвляет» . В земледельческом восточнославянском обществе ситуация по сути остаётся той же. А не вставай ты да, схожо солнышко, / На подломны-те резвы ноженьки… - причитает невеста в обряде, обращаясь к отцу с просьбой не выдавать её замуж. Но подломны резвы ноженьки – это обычное, хотя и логически противоречивое, как мы видим, определение ног самой невесты . Следовательно, участники обряда, в данном случае, свадебного, отождествляются между собой. Примером симпатической магии является обсыпание субъекта сосредоточием изобилия – зерном и хмелем, что должно было «возвратиться» как ещё большее изобилие – и в обряде жертвоприношения в классической древности, и в восточнославянском свадебном обряде .
Ещё более яркие примеры можно найти в русских сказках. В одной из них герой, подобно Одиссею, хитростью заливает расплавленным свинцом левый глаз антагониста (на правый глаз, связанный с миром людей, последний, как существо иного мира, и так видит плохо). Далее герой попадает к сестре этого существа, которая говорит следующую красноречивую фразу о своём ослеплённом брате: «Все мы теперь его не видим, и он не видит». В другом сказочном тексте царь поземного мира дарит герою, своему зятю, подзорную трубу, и говорит: «когда на тебя нападёт какой неприятель, то ты посмотри в один конец сей трубочки, тогда увидишь перед собою великое войско со всеми начальниками и предводителями, и они все тебе покорны будут, и хоть какую великую силу побить могут, а потом, когда тебе в них более нужды не будет, то посмотри в другой конец сей трубочки, тогда всё твоё войско вберётся опять в сию трубочку» . Ощущения здесь явно показаны как тождественные реальности, а субъект – объекту. Подобное мировидение сохранилось и в тех сказках, где дурак (священный безумец) не может пересчитать людей, ибо не считает себя.
Кроме того, на объект, как считалось, можно было воздействовать своим поведением, что вынуждало его как бы копировать участника ритуала. Однако, подобное объяснение не вполне верно. В истоках явления объект не просто копировал поведение субъекта, а был им самим. В частности, прекрасный урожай обеспечивало съедение им в поле на севе пасхального кулича . Так как обряд проводился ради обеспечения плодородия именно самого поля, а не человека, домохозяин в данном случае фактически отождествлён с полем. Насколько мужик смог подбросить вверх печёные яйца во время сева льна, настолько длинным у него должен был вырасти последний . В балтийско-балканском ареале известны игры-пантомимы про мак. При этом играющий жестами «исполняет» и «роль» самого мака, и того, кто его обрабатывает. Последнее не просто нейтрализует оппозицию природа/культура, как писали Т.М. Судник и Т.В. Цивьян, а отражает отсутствие разницы между субъектом и объектом действия . В Восточном Полесье при встрече с волком для спасения от него, как считалось, необходимо было «провести» со зверем диалог, говоря и за него, и за себя. Так можно было моделировать желательный для человека или коллектива результат и в других обрядах. Если молчишь сам или набрал в рот воды, опасность также должна онеметь. Во время особо важных действий, например, во время сева, если человек сеял, зажмурив глаза, это ослепляло и саму опасность. Карпатские пастухи, строго соблюдая пост или голодая, «заставляли», как считалось, поститься или голодать и опасных зверей. Можно также перенести собственное состояние испуга на других. Так, если человек сам испугался, приняв палку за змею, то палку, и по той же причине, должны были бояться мыши и птицы. Наконец, если мать прикусит себе язык, она тем самым прикусит и все злые языки на её ребёнка . Ритуальное молчание по время изготовления пожинальной бороды и последнего снопа, который также кое-где назывался «молчальным», имело схожий смысл и опиралось на аналогичную же логику. Этим снопом на день Покрова или Егорьев день кормили скот, чтобы он не ревел зимой от голода. Так через определённое поведение участников обряда «программировалось» будущее благополучие. У финно-угров в обряде первого выгона скота люди и животные также уподоблялись друг другу. Телята, которые должны были родиться в этом году, воспроизводили цвет одежды, в которую были облачены мужчины, совершавшие данный ритуал. В истоках же обрядовой практики хозяин отождествлялся со своим скотом, как некогда, надо думать, отождествлялись с выращиваемым растением участники того восточно- и южнославянского обряда, которые стремились прыгнуть как можно выше, чтобы обеспечить, к примеру, хороший рост льна . Чтобы лён был белым, по полям разбрасывали творог , а чем дольше прокатишься на Масленицу, тем длиннее он уродится . Примерно так же стремились «запрограммировать» нужный результат и в свадебном обряде. В Елабужском у. Вятской губ., подъехав к дому невесты, сваха ещё на бегу лошади спрыгивала с телеги и стремилась как можно быстрее добежать до него. В таком случае, как считалось, и родители невесты будут так же склонны быстро согласиться отдать дочь замуж .
Оценили 8 человек
17 кармы