В «Повести временных лет» (ПВЛ) по Лаврентьевскому списку под 983 г. читаем: «Идее Володимеръ на Ятвяги, и победи Явтяги, и взя землю их, и иде Киеву, и творяше потребу кумиром с людми своими. И реша старци и бояре: «Мечемъ жребии на отрока и девицю, на негоже падеть, того зарежемъ богомъ». Аналогичный текст мы видим и в других древнейших летописях – Ипатьевской, Радзивиловской и Новгородской I летописи (НПЛ) младшего извода. Частично можно доказать наличие аналогичного чтения и в Троицкой летописи. Интересующий нас текст, хотя и в несколько ином виде, впрочем, не влияющем на смысл, читался, по мнению А.А. Шахматова, ещё в Древнейшем своде, предшествовавшем сохранившимся спискам ПВЛ .
Насколько органичны были человеческие жертвоприношения для восточных славян? Данный вопрос уместен потому, что ряд исследователей считают эти события результатом иноземного (скандинавского или же балтийско-славянского) влияния, что в историографии обычно соединяется с представлениями о языческой реакции. Л.Н. Гумилёв даже считал данный фактор серьёзным аргументом при принятии христианства, настолько жертвы людей вызывали ужас в киевлянах, боявшихся подобной смерти для себя .
С.М. Соловьёв и В.С. Иконников полагали, что человеческие жертвоприношения богам были свойственны и скандинавам, и славянам, представляя собой, как писал первый из них, явление, свойственное различным народам на определённом этапе развития . Кроме того, С.М. Соловьёв видел в жертве богам 983 г. стремление поднять бедное и бесцветное восточнославянское язычество до уровня других религий, подавляющих своим величием. По мысли последнего, таким образом, данное событие невозможно понять без учёта борьбы двух вер. В том же русле рассуждал и М.К. Любавский. Н.И. Костомаров вообще полагал, что перед нами – скорее не жертвоприношение, а месть христианам. Ещё более решительно данную мысль проводил М.С. Грушевский.
Б.А. Рыбаков видел в данных действиях антиваряжскую направленность. Наконец, Н.А. Полевой и Н.И. Костомаров писали об этом акте как об отражении личного деспотизма Владимира, развившегося, возможно, под хазарским влиянием, как считал последний . Кто же прав? Под 980 г. в летописи читаем сообщение о человеческих жертвах как о явлении обычном: «И нача княжити Володимеръ въ Киеве единъ, и постави кумиры на холму вне двора теремнаго… и жряху имъ, наричюще я богы, и привожаху сыны своя и дъщери, и жряху бесомъ, и ωскверняху землю теребами своими, и ωсквернися кровьми земля Руска и холмо-тъ». Однако, данное свидетельство принимали, пожалуй, только Н.С. Арцыбашев, И.Д. Беляев и М.К. Любавский. Иные авторы определили, что перед нами – почти дословное воспроизведение одного из мест «Речи Философа», восходящее к тексту 105-го псалма. В истинности данного летописного сообщения именно как сообщения о человеческих жертвоприношениях сомневался и А.Н. Афанасьев . Н.И. Костомаров в данных сообщениях видел и влияние литературного штампа: если женолюбие Владимира – своего рода «отражение» женолюбия Соломона, то описание устрашающих человеческих жертвоприношений – «отражение» деяний нечестивых царей израильских. В том же русле, что и последний, рассуждал и И.П. Ерёмин .
Итак, что же нам достоверно известно? Разумеется, нельзя автоматически выводить истинность человеческих жертвоприношений у восточных славян из бесспорного существования последних у славян балтийских, обнаруживающих весьма значительную специфику в делах культа . Так, в Арконе обнаружены многочисленные кости людей и животных, например, каменную вымостку, буквально стоящую на человеческих черепах . В иных индоевропейских традициях человеческие жертвы хорошо известны , но ссылки на последние также не позволяют решить этот вопрос положительно. Что же касается собственно восточных славян, то бесспорно сообщение Льва Диакона относительно жертв младенцев. Н.И. Костомаров пытался объяснить его просто как убийства пленных, что на Руси, отличавшейся варварскими обычаями, известно и через полтора века (1153 г.). Тогда Изяслав Мстиславич «види многое множество колодникъ, Галичанъ вязячи, и тако повеле сечи, а лутшии мужи со собою поя ... бяхуть бысть плачь ве-ликъ по всеи земли Галичьстеи». Но для того, чтобы отклонить свидетельство Льва, нужны гораздо более серьёзные основания. То же самое следует сказать и о сообщении Ибн Ростэ о человеческих жертвах, производимых жрецами русов. То же свидетельство мы видим и у ал-Гардизи. М.С. Грушевский полагал, что перед нами – механическое перенесение на русов обычаев волжских булгар, о которых писал Ахмед Ибн-Фадлан . В последнем случае сообщение о человеческих жертвах у русов, таким образом, - плод творчества позднейших переписчиков, ибо Ибн-Фадлан совершил своё путешествие позже, чем были написаны «Дорогие ценности». Ясно, однако, что подобная точка зрения весьма и весьма уязвима. О человеческих жертвах водному божеству пишет Густинская летопись: «Отъ сихъ единому некоему богу на жертву людей топяху, ему же и доныне по некоихъ странахъ безумныи память творятъ: во день пресветлого Воскресения Христова, собравшееся юнии и играюще, вметаютъ человека въ воду, и бываетъ иногда действомъ тыхъ боговъ, си есть бесовъ, яко вометаемыи во воду, или о древо, или о камень, въ воде разбиваются и умираютъ, или утопаютъ; по иныхъ же странехъ не вкидываютъ въ воду, но токмо водою обливаютъ, но единаче тому же бесу жертву сотворяютъ». М.В. Ломоносов, правда, с колебаниями, признавал данное свидетельство, но Н.И. Костомаров полагал, что летописец в данном случае не понял смысла древнего народного обычая игр с обливанием водой, который под именем волочиньня сохранялся на Западной Украине и в XIX в. Но он, разумеется, не включал в себя жертвование человека водному духу. Обращение же к позднейшему этнографическому материалу выявляет факты, пусть и пережиточные, которые повышают доверие к сообщению данной летописи. Самому св. Николаю Угоднику, по многих случаях кощунственно заменившего, в сознании «двоеверцев», водяного, 6 декабря ст. ст. приносили в жертву «заместителя» человека – соломенное чучело в портах и рубахе, подобно тому, как в некоторых русских сказках вместо людей убивали животных (щенят, козлов). Глухие отзвуки подобных ритуалов можно также уловить и в обрядности пчеловодческих братчин. Мы имеем в виду изготовление братских свеч в виде человека в ряде мест Смоленской и Калужской губ. Сказочный дурак (в истоках образа - священный безумец) сближает свинину с мясом попа, желая людям разговеться им в светлый престольный праздник. Учитывая, что в фольклоре он на самом деле всегда изрекает истинный смысл вещей, ясно, что некогда во время языческих праздников убивали и съедали жреца, кощунственно заменённого в данном тексте православным священником. Но все сомнения устраняет обращение к археологическим материалам языческих святилищ. Так, в капище Богит найдены кости младенцев, принесённых в жертву, а в Звенигородском капище - два скорченных костяка людей. Человеческие жертвы язычники из восточных славян приносили и после Крещения Руси. В частности, при раскопках святилища у с. Зелёная Липа Черновицкой обл. рядом с идолом был найден мужской костяк головой к идолу.
Большинство авторов полагают, что в жертву богам не только балтийские, но и восточные славяне приносили пленников-чужеземцев, в том числе и иноверцев. Жертва богам – умилостивительная жертва. Учитывая же господствующие представления о «суде богов», побеждённый воспринимался как вызвавший гнев богов . Частично данные представления справедливы. В частности, следует, видимо, согласиться с предположением И.Я. Фроянова, писавшего о том, что массовые истребления ромеев антами, о которых писал Прокопий Кесарийский, частично объясняются именно как жертвоприношения богам и своим погибшим. «Καίτοι τά πρότερα ούδεμιάς ήλικίας έφείσαντ, - читаем в источнике, - άλλα ' αΰτοί τε καί ή συμμορία ή έτέρα, έξ őτου δή τη ̀Ρωμαίων έπέσκηψαν χώρα, τούς παραπίπτοντας ήβηδόν άπαντας έκτεινον. ώστε γήν άπασαν, ήπερ Ίλλυριών τε καί Θρακόν έστι. νεκρών έμπλεων έπί πλεϊστον άτάφων γενέσται». («Надо отметить, что вначале они не жалели никакого возраста, и сами, и другой отряд уби-вали всех поголовно, кто попадался, с того времени, как они пришли в Ромейскую страну, поэтому вся земля Иллирика и Фракии наполнилась телами, в основном, непохороненными»). Что же касается принесения в жертву своих, что явно подразумевалось в 983 г., то подобное положение дел в исторической науке порой воспринималось как нечто ненормальное. Но открывающаяся перед нами картина более сложна. У индоевропейцев существовало два принципа выбора претендентов на роль жертвы богам – пленников (=грешников, разумеется, в языческом смысле) и своих. Оба они одинаково древние, но именно принесение в жертву пленника или преступника сохранялось дольше. С другой стороны, если на роль жертвы выбирался человек из числа своих, то жертва в таком случае не была социально приниженной, более того, обожествлялась и была добровольной. Обожествлённых посланцев община отправлялась в горние сферы. Перед нами – амбивалентное отношение ко всем, относящимся к иному миру. Это или безусловно отрицательное существо, гибель которого умилостивит богов, или же наилучший член собственного коллектива. В архаических же культурах дети имеют сакральное превосходство над взрослыми . Потому в 983 г. язычники метали жребий на отрока и девицу, а в фольклоре змею в жертву давали молодого парубка и дивчину . Если же к крестьянской среде умирал ребёнок, считали, что невинное дитя угодно Богу . В позднейших верованиях вещи, принадлежавшие младенцам, равно как и связанные с обрядами перехода, - свадебным и похоронным, т.е имеющими отношение к иному миру – миру ужаса и неземного благоденствия, считались сильными отгонными оберегами . Подобные, по своему происхождению языческие, верования отразились и в известной в средневековом русском переводе византийской легенде, где некий «благочестивый» муж, чтобы исцелить больного, зарезал своего ребёнка и помазал последнего его кровью. После этого младенец ожил. Нет сомнений, что в византийско-ближневосточном культурном ареале в подобное втайне продолжали верить. Так, в 717 г. в Пергаме была убита беременная женщина, чтобы её кровь дала непобедимость воинам. В сирийской версии романа об Александре, перевод которой был опубликован Н.В. Пигулёвской, аналогичное действие представлено как страшное чародейство гуннов, отождествлённых здесь с Гогом и Магогом. Однако, также нет сомнений, что данный сюжет встретил понимание и в собственно русской среде. Но перед нами, подчеркнём, – не заимствование. Данное верование, похоже, было свойственно самым разным народам, в том числе неиндоевропейским. Так, в абхазской сказке, примыкающей к нартовскому циклу, для того, чтобы оживить своего друга, сына Собаки, герой по совету мудреца сварил своего сына в котле живьём. После чудесного оживления друга ожил и сам младенец. В Пруссии за отпадение от древних богов последние могли быть умилостивлены, как считалось, только тогда, когда матери с соответствующими обрядами принесут в жертву собственных детей.
Кто непосредственно должен был приносить людей в жертву в 983 г., из приведённого выше летописного текста со всей определённостью сказать нельзя. Митр. Макарий признавал, что Владимир участвовал в умерщвлении варягов-мучеников. С ним следует согласиться, не ограничиваясь указанием, что жертвоприношение было проведено просто «не без ведома Владимира», как писал И.П. Ерёмин. По всей видимости, летописец опустил, что непосредственно приносить жертвы, в первую очередь, наиболее важные – человеческие, подобно хану Круму и конунгу Древней Швеции, должен был именно князь. В целом это понятно: образ будущего Крестителя Руси, в таком случае, приобретает слишком отталкивающий оттенок, хотя в самой языческой традиции, разумеется, чёткое выполнение князем своих обязанностей перед богами более, чем похвально, и благодарные боги должны были покровительствовать такому правителю и, самое главное, его народу, в частности, в военной сфере, даруя новые победы над жестокими и сильными врагами. Дар (жертва) богам, как и в Древней Индии, обязательно предполагал отдарок. Следует, по всей видимости, согласиться с М.К. Любавским и Б. Влодарским, которые считали, что в 983 г. русы имели достаточно серьёзный успех на войне с ятвягами. Обращаясь, в частности, к более поздним временам, следует, по всей видимости, согласиться с А.М. Андрияшевым, отмечавшим, что многие перипетии борьбы Руси с этими западнобалтийскими племенами не отразились в источниках, и сама эта борьба была более серьёзной, чем можно подумать, читая сохранившиеся летописи. Археологические источники подтверждают данное мнение учёного. Во второй половине XI в. ятвяги берут штурмом Городно, что было их наивысшим, но, надо полагать, не единственным успехом.
Какую же роль в данных событиях играл народ и жрецы? Л.Т. Мирончиков прав, что инициатива провести обряд принадлежала старцам, как мы видим это, кстати говоря, и у ранов. Однако, едва ли возможно согласиться с И. Малиновским, который писал о том, что в 983 г. народ только молча согласился со знатью, в данном случае фактически лишь ради проформы собравшей вече. Не можем мы присоединиться и к А.В. Карташёвым, писавшем об умелом манипулировании социальной верхушкой поведением толпы. Обращаясь непосредственно к источникам, нельзя не заметить активнейшую роль народа в проведении страшного ритуала, что уже отмечалось в историографии. Эта деталь, по нашему мнению, является ещё одним аргументом в пользу существования у восточных славян человеческих жертвоприношений. Будь перед нами заимствованное явление, едва ли можно было предполагать такое живое участие вооружённого народа. Тогда «они же, вземъше оружье, поидоша на нь, и разъяша дворъ около его. Онъ же стояше на сенехъ съ сыномъ своимъ… И кликнуша, и секоша сени подъ ними, и тако побиша я». Подобное не удивительно. В архаических обществах, в частности, у монголов, участие в жертвоприношениях было важнейшим правом-обязанностью для каждого члена рода. Отлучение от последних здесь было равнозначно отлучение от рода, изгнанию. Так и в Афинах неучастие в празднествах, посвящённых богам, означало лишение гражданских прав. Аналогичное установление имело место и в Риме. У восточных славян прямо об этом не говорится нигде, что, впрочем, вполне закономерно, учитывая отношение книжников-христиан к языческим празднествам и «требам», особенно человеческим. Однако, пир (кормление людей) и жертвоприношение (кормление богов и духов) – две грани одного и того же явления. Отлучить же от стола - прогнать, перестать считать членом семьи или какой-либо иной общности, что известно, кстати говоря, не только у славян, но и у скандинавов. Следовательно, не будет слишком большой смелостью предположить, что нечто подобное применимо и к обрядам принесения жертв. Итак, нет оснований сомневаться в истинности летописной трактовки событий 983 г., как нет оснований не видеть очевидное: князь, совершающий человеческие жертвы, выступает в качестве верховного жреца, и потому его роль гораздо важнее, чем у всех иных жрецов.
Всё вышесказанное позволяет сделать следующие выводы. Особый статус князей во многом объясняется именно их восприятием как «живых богов», явно подавлявших волхвов своим сакральным авторитетом. Так, именно князь в качестве верховного жреца мог совершать наиболее важные для того времени жертвоприношения – человеческие. Последние же не являлись чем-то заимствованным или случайным в истории восточной группы славянства. Если в жертву приносили своего, то его статус был наивысшим. Это посланец общины к богам, причём дети и подростки в данном отношении имели преимущество по сравнению со взрослыми.
Оценили 8 человек
17 кармы