Неуловимый культурный код

Собрались отечественные мастера культуры на «Агоре» поговорить о содержании национального кода, и самым русским из них оказался давно живущий среди нас дирижер и пианист Фабио Мастранджело. Он единственный, кто не стеснялся прямо высказываться о любви к нашей культуре. Если бы не итальянец по крови заговорил об этом, его бы заклеймили дремучим националистом: «Возьмите любого классного певца из Италии, Франции и попросите его спеть на русском языке — ​результат будет так себе. А наши русские певцы поют на итальянском, французском, немецком языке. Видимо, это не просто культурный код — ​это другая ДНК. Видимо, русские более способны».

Однако не таковы модные российские художники — ​они, как призналась директор галереи «ГРАУНД Солянка», не любят быть русскими, поскольку это какая-то стигма, которая сразу куда-то нас отодвигает. А в понимании главы ВЦИОМ Валерия Федорова русская народная культура — ​это анекдоты, частушки, а с недавних пор радио «Шансон» и русский рэп.

Немудрено, что при таком уровне понимания родной цивилизации разговор о культурном коде не клеился и не мог закончиться чем-то содержательным. Было ощущение даже, что для некоторых присутствовавших в студии «Агоры» русский культурный код — ​нечто далекое и почти фантастическое. Русские? А где они? Те, кто слушает «шансон»? И никакой рефлексии, что «шансон» (под каковым у нас обычно скрывается «блатняк») или не менее отвратительный «русский рэп» — ​те самые сорняки, что проросли на пустыре из-за творческой импотенции нынешних «мастеров культуры». Как признался в предыдущей «Агоре» драматург «Гоголь-центра», причина плохих киносценариев в том, что в России «жизнь не интересная». Плохому танцору, оказывается, жизнь мешает.

Единственным, кто попытался сформулировать что-то содержательное, стал бывший замминистра культуры Владимир Аристархов, но это породило у «продвинутых» собеседников откровенный сарказм. В частности, абсолютное непонимание вызвало следующее утверждение: «Самое главное — ​то, что объединяет нас последнюю тысячу лет после принятия христианства, — ​это приоритет духовного над материальным». В качестве аргумента Аристархов напомнил, что в XX веке наш народ дважды разрушал собственное государство, потеряв веру в его справедливость. И сие действительно чисто русский парадокс, когда могущественная держава, по выражению Розанова, «слиняла в два дня».

Историк Вадим Кожинов объяснял это тем, что русское государство по своей сути идеократическое — ​оно зиждется не на финансовом или военном могуществе, а на идее. На вере народа в правду и справедливость. Именно вечный и неуемный поиск истины и проговаривание правды жизни есть та самая русская духовность, которая для нашего человека важнее бытового комфорта и материального богатства. Даже строительство империи является не самоцелью, а неким процессом, сопутствующим задаче поиска ответов — ​поиском того, что должно спасти душу и оправдать все старания и страдания. Спокойное сытое бюргерство или экспансия ради корысти не интересны русскому народу. Нас манит горизонт открытий — ​но не золотых приисков, а откровений, затерянного Китеж-града.

Соборность и чувство единения — ​другая важнейшая составляющая русского культурного кода. Нашему человеку недостаточно личного малого счастья, он ценит общее выше частного. Во всяком случае, так было заключено в традициях. «Ибо, — ​по словам Достоевского, — ​русскому скитальцу необходимо именно всемирное счастие, чтоб успокоиться: дешевле он не примирится». В русском мировоззрении заложено, что истина достигается только через единение. Отсюда и такие порывы, как народничество. Почти все главные достижения — ​результат максимального единения. Великая Победа и покорение космоса — ​тому самые яркие примеры. И беды русские переносят легче не поодиночке, а вместе. Соборность же в православном понимании — ​это соединение в единое целое при сохранении уникальной личности, а последняя раскрывается только через сотворчество и совместную молитву. Вот почему нынешняя атомизация убивает часть русского национального кода, лишает возможности проявления творческого потенциала.

Всего этого не было произнесено участниками телепрограммы. Вспомнили, правда, про всемирную отзывчивость из пушкинской речи Достоевского. Но всего лишь в понимании адаптивности и открытости, которая, мол, поможет народу легче перенести глобализацию. Меж тем Федор Михайлович подразумевал нечто куда более важное. А именно: «Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите… Ибо что такое сила духа русской народности как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности?».

Другими словами, русский мир как модель альтернативной глобализации, русский культурный код как универсальный для человечества, зашедшего в тупик по пути европейского «прогресса». Амбициозно? Предельно! Но, представьте, каков тут вызов для художников! Чтобы разобраться, выразить образно в творчестве, сказать свое слово в мировом искусстве, а не подражать эталонам и трендам западной индустрии. Но ведь даже близко нет понимания подобного потенциала. Даже слегка не повернулись в сторону такой постановки задачи… Напротив, под знаком «шансона» и рэпа властвует полная уверенность во вторичности всего русского и народного. И с подобной близорукостью еще берутся рассуждать о национальном культурном коде. Как говорится, смешно, если б не было так грустно.

Эдуард Биров, газета «Культура»