Кто бы ни повысил голос на крымский референдум, будет выглядеть в веках гнусной скотиной
Я познакомился с ним в Нью-Йорке. Проходя между часом дня и тремя по Мэдисон-авеню, там где её пересекает 55-я улица, я задрал голову и взглянул вверх — на немытые окна чёрного здания отеля «Винслоу». Полуголый Эдичка сидел на балконе на последнем, шестнадцатом этаже и жрал привезённой из России деревянной расписной ложкой щи с кислой капустой.
Шёл август 1991 года. Я сидел на балконе у себя дома в Севастополе и между радиорепортажами о путче ГКЧП читал роман «Это я — Эдичка», только что впервые изданный в Советском Союзе. Страна, в которой родились и выросли Лимонов, я и еще 294 миллиона человек, катилась в тартарары.
Заваренные тогда геополитические щи мы расхлебываем до сих пор — кто ложкой, кто лаптем, кто лофером, кто челси, кто калошей. Кстати, по иронии судьбы, у меня была тогда, в 1991 году, точно такая же расписная русофильская ложка, как у Лимонова. А ещё выяснилось, что мы оба с Харьковщины. И это, конечно, тоже осталось у меня в памяти с того первого знакомства с его творчеством.
Прошло три года. В 1994-м Лимонов приехал в оказавшийся по воле дикого несуразного случая под украинской юрисдикцией Севастополь, собрал митинг и заявил, что поможет городу русской славы вернуться в Россию. Писателя-политика арестовали и депортировали в Московию, навсегда запретив въезд в нэзалэжную дэржаву.
Однако Лимонов настаивал на своём.
24 августа 1999-го, в День независимости Украины, шестнадцать юных бойцов из лимоновских войск захватили Матросский клуб в Севастополе и вывесили на нём гигантский упрямый транспарант: «Севастополь — русский город!» Ребят арестовали и продержали в украинских застенках до января 2000 года, а затем вернули России.
В ночь с 26 на 27 февраля 2014 года здания парламента и правительства Крыма в Симферополе захватывали не лимоновские войска, но классик восторженно приветствовал это историческое событие.
Его взяла.
Лимонов быстро понял, что такое киевский майдан. Он знал Украину изнутри. Он там вырос. В декабре 2013 года мы снимали в Киеве документальный фильм «Обратная сторона майдана», а вечером после работы я читал Лимонова: «В Киеве продолжаются беспорядки. Это не революция сил Добра против сил Зла. Это также не революция сил Зла против сил Добра. Это обыкновенный разлом страны на её западную часть, готовую уйти под Европу, и её восточную часть, Левобережную Украину, которая чувствует себя не то чтобы пророссийской, но просто российской территорией. Это начало конца той единой Украины, которая оторвалась от СССР в Беловежской пуще в 1991 году».
Мы прорывались с камерами в захваченную бандеровцами, пропахшую самогоном и мочой киевскую городскую администрацию, вместе с Лимоновым недоумевая, почему власть не разгонит эту шайку: «Уже с момента захвата здания горсовета в Киеве Янукович имел право объявить чрезвычайное положение и даже отдать приказ стрелять. Но он строит свои бизнес-конструкции, глупый толстяк, не понимая, что тут конструкции из страсти и ненависти воздвигнуты».
«От их будущего никакой Европой не пахнет, — писал Лимонов. — Я чую, из украинского будущего исходит вонь гнилой капусты бандеровских схронов и запах заскорузлой от крови одежды… Из всего из этого родится большой кровавый бордель, расхлёбывать который придётся множеством жизней украинских и русских парней».
Также легко и быстро Лимонов понял роль Запада в украинских событиях. Запад он тоже знал изнутри, потому что прожил там лишь чуть меньше чем на Украине — 17 лет. «Я вот думаю, какого чёрта вся эта сволочь наехала в страну моего детства и там вопит?!» — написал однажды Лимонов обо всех этих Байденах, Нуландах и всяких прочих Тусках, красиво тусовавшихся на майдане.
Лимонов восторженно принял «Крымскую весну». Никак иначе и не мог. Он вообще был восторженным человеком. Циничным и одновременно восторженным — так случается.
«Что, крысы бандеровско-американские, скушали? Корчит вас? — вырывается у Лимонова. — Наступаем! Ведь с 1945 года не наступали, пора. Ветераны, наверное, радуются! Лишние годы проживут из-за Крыма, уверен».
Ну и, конечно, Лимонов знал Россию и российских либералов. Они для писателя — «конченые люди»: «В Москве прошли шествием от Пушкинской до проспекта Сахарова наши конченые люди — ультралибералы. Во главе колонны самые конченые, Немцов, как всегда (сочинский парубок, привычка), с огромным декольте и крашеными волосами, и Илюшенька Яшин, а рядом сестра Прохорова. Навальный и брат Навального не пришли по очевидным причинам. Шли под крики «Слава Украине», «Слава героям!» и «Бандера придёт — порядок наведёт!»… Скатились ниже плинтуса».
«Воссоединения Крыма с Россией потребовал народ Крыма. Весь, чуть ли не поголовно. И поддержал российский народ. Подавляющим большинством. Это следует видеть в огненных буквах и не свистеть, не лаять и не шипеть по этому поводу. Потому что перед волей народов вы все пигмеи. Интеллигентские либеральные сопли следует подтереть, это была народная воля, а не «путинская».
После смерти Лимонова немедленно принялись выдавать за пророка, которым он, конечно, не был. Многое в его прогнозах не сбывалось и не могло сбыться, но чего у Эдуарда Вениаминовича не отнять, так это искренности и последовательности — качеств, которые в страшном дефиците в большой политике. «В современном мире стало возможным трещать чёрт знает что, ни за что не отвечая. Вот я за свои убеждения воевал, сидел, товарищей хоронил», — заметил однажды Лимонов.
Говорят, на девятый день после смерти человек предстает перед Господом. Что ж, если там наверху, гораздо выше шестнадцатого этажа, вдруг действительно кто-то есть, Эдичке будет что ему сказать.
«Крым всегда был нашим», — скажет он. И будет прощен за всё свое хулиганство и богохульство. Ибо как это там в Апокалипсисе: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих».
Лимонов был горяч.
Очень горяч.
Оценили 29 человек
43 кармы