Папа еврошпионажа.

 Вальтер Николаи, шеф германской разведки - ещё один герой книги "Распутин-наш!" 

Ссылка на книгу: https://author.today/work/1597...

Исходники, на основании которого писался образ:

Генерал Людендорф: «...Подполковнику Николаи было поручено руководить средствами печати, следить за настроениями в армии, укрепляя боевой дух солдат. Кроме того, он должен был контролировать работу почты, телеграфа, телефонной сети, принимать меры против экономического шпионажа. Николаи справился со всеми поставленными задачами, послужив своему отечеству»

Объем полномочия отдела III-b был столь широк, что, как отмечал Николаи, включал «многое такое, что, собственно говоря, должно было бы являться функцией военного кабинета...» Он поясняет, что « III-b не представлял собой ограниченный закрытый отдел», а занимался разведывательной работой, контрразведкой, прессой и политической работой в армии. Ему же были поручены все связи с иностранными военными атташе, а также наблюдение за иностранными посольствами в Берлине. В рамках отдела было создано специальное бюро по сбору материалов об антимонархистской пропаганде. Контрразведчики из III-b занимались и перлюстрацией переписки немцев с заграницей.

Таким образом, отдел III-b возглавлял всю систему разведывательных органов в армии и стране.

В соответствии с этим в составе отдела находилось Военное ведомство печати. Его возглавлял сначала майор Дойтельмозер, а после того, как он был назначен руководителем отдела печати МИД, — майор Штоттен. Ведомство делилось на три департамента: по делам отечественной печати (руководитель Дойтельмозер), по делам иностранной печати (руководитель Герварт) и департамент цензуры (руководитель фон Ольберг).

НИКОЛАИ и революция

Русским отделом Третьего бюро руководил Бартенвефер. Он получил информацию, что военный потенциал России еще силен, но пораженческие настроения усиливаются... Людендорф понял, что настал подходящий момент подключить взрывную силу русских марксистов, под руководством Ленина, для развязывания гражданской войны в России.

В Лозанне Николаи вместе с офицерами Третьего бюро Нассе и Хагеном, специалистами по проблемам России встретился с группой революционеров. Финансировали операцию несколько американских банкиров, сотрудничавших с немцами. 

2 марта 1917 года «Рейхсбанк» направил представителям немецких банков в Швеции приказ под номером 7433. Вот он: «Настоящим удостоверяем, что запросы на получение денежных средств, предназначенных для пропаганды прекращения войны в России, поступят через Финляндию. В соответствие с нашей инструкцией №2754, открыты счета в филиалах немецких частных банков в Швеции, Норвегии и Швейцарии. Эти документы должны иметь две подписи — Дирхау и Милкенберга.».

В 1918 году Людендорф вспоминал: «Мы взяли на себя большую ответственность, доставив Ленина в Россию, но это нужно было сделать, чтобы Россия пала».

Руководитель политической разведки нацистской Германии группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции Вальтер Шелленберг в своих «Мемуарах» пишет:

«Полковник Николаи во время Первой мировой войны был начальником немецкой военной разведки. По его инициативе Людендорф согласился с планом проезда Ленина из Швейцарии в Россию в пломбированном вагоне. Имевшиеся в моем распоряжении документы позволили досконально изучить контакты, которые Николаи непрерывно поддерживал с Россией как при Ленине, так и при Сталине, вплоть до подписания германо-советского договора».

Николаи о России:

Россия распространила свое влияние далеко на Запад. Это результат участия России в победе. Но и ее ценность ограничена. Приобретенные в результате прорыва в Германию страны и народы как будто являются территориально и внешне приростом в силе. Однако испокон веков слабые, в течение долгого времени бросавшиеся в разные стороны, ослабленные еще больше из-за обеих мировых войн, они могут привести к опасности расчленения России, у которой они берут больше сил, чем укрепляют ее…

Если дело дойдет до Третьей мировой войны, то она будет проникнута (с обеих сторон) мыслями об уничтожении…

Орудия молчат. Борьба ведется другими средствами. Театром военных действий является не только Россия, не один только враг стоит против нее. Весь мир является театром борьбы».

«Независимо от всего, колоссальной проблемой будущего является то, что американские войска во второй раз вступили на европейскую почву, а совместно с английскими в первый раз — вопреки действительной до сих пор «доктрине Монро» — война привела их на восточно-азиатскую почву. Все получилось по старинному дипломатическому канону: «Постоянно думать об этом, никогда не говорить об этом!»

Под конец войны меня неоднократно спрашивали (также и американские офицеры): «Когда начнется Третья мировая война?» Я полагаю, что ее не хотят ни капиталистические страны, ни Россия. Господствует состояние, которого хотел в 1917 году Троцкий: «Ни войны, ни мира!» Это было тогда невозможно. Передышка в этой форме будет и теперь только до тех пор, пока нс станет ясно, возможна ли победа без войны. Первичным является революция. Сначала капиталистические страны попробуют стать господином революции силой оружия, которым владеют только они: деньгами. Война — вторична. Так было во всех крупных войнах, характеризующих эпоху. Так будет и в новой эпохе...

(Николаи 1945)

ЛИЧНОЕ

Из письма жене, Люксембург, 10 сентября 1914 года:

«С воскресенья на понедельник я переночевал в Реймсе, в отеле, возле прекрасного древнего собора. Отель кишел офицерами, отправлявшимися на фронт. На следующее утро в 5 часов я поехал дальше и в 11 часов был уже здесь. Во вторник я отправился в поездку по прекрасной местности Бифель в Кельн для переговоров с важным человеком (агент № 17 из Парижа1, к которому меня сопровождали Эрнст и майор Ранд из французского отделения. Как же все-таки отличается мирная лежащая передо мной Германия и опустошенная французская область, которую я за несколько дней до этого проезжал! Как же мы должны быть благодарны тому, и это благодаря нашим успехам, что мы ведем войну нс на нашей территории и, надо надеяться, что и на востоке враг скоро будет изгнан!

Места, по которым я проезжал во Франции, почти полностью безлюдны. Население покинуло местности, где шли бои и где частично сожжено все. Некоторые места еще горели, когда я ехал мимо. Совершенно мирные земли как вымерли, и только возле Парижа я встретил возвращенцев, которые бежали от нас, но были нами настигнуты, и они увидели, что немцы не такие жестокие варвары, как им говорили и от которых они спасались. Теперь они брели многие мили обратно туда, где они жили, с небольшим домашним скарбом и исковерканными сердцами. Маленьких детей, напоминающих нашу Марию Луизхен, и еще меньших матери и отцы несут на себе, а дети на все смотрят невинными удивленными глазами. Болес взрослые дети, как наша Эльза и Дитта, бредут пешком по этой долгой дороге, таща за собой гележки или ведя своих младших сестер и братьев.

Я несколько раз разговаривал с этими людьми, они жалуются на своих местных начальников, которые им дали плохой совет — бежать.

На города бегство жителей также подействовало буквально опустошительно. Там, где остались владельцы магазинов, наши солдаты покупают все, что им нужно, следуя установленному порядку, а вот там, где магазины закрыты и дома пусты, они все делают с помощью удара топора и, естественно, извлекают все, что им необходимо, путем, который будет восприниматься французами как грабеж. Ну в этом виноваты и сами французы. Местный французский унтер-офицер рассказал мне, что местные жители утверждали, что некоторые места были разграблены еще до прихода наших войск и там повсюду были видны невероятные картины опустошения!

Теперь несколько дней я буду находиться на месте, так как это необходимо по службе, и надеюсь, что стану писать тебе чаще».

Из письма жене, Главная штаб-квартира, 4 октября 1914 года:

«Моя деятельность постоянно расширяется. Теперь я благодаря публикациям все чаще встречаюсь с господами из министерства иностранных дел, недавно полчаса был один на один с рейхсканцлером, который, впрочем, теперь уже не является любимцем народа».

Дополнение, сделанное позднее:

«И вот когда я, уладив свои дела, хотел уже распроститься, Бетман спросил меня, не мог бы я уделить ему немного времени, еще разочек присесть и рассказать, как вообще выглядят дела в мире, он якобы «ничего об этом не знает». Я был потрясен самим по себе этим фактом, а также формой обращения ко мне. Канцлер, если дело обстояло так, должен был бы обратиться к Фалькенгайну с просьбой, которая являлась бы, по сути, приказом, чтобы тот дал распоряжение начальнику разведки ежедневно посылать ему, канцлеру.

доклад вместо того, чтобы безропотнсйшнм образом просить ему что-либо рассказать, да еще при условии, если у меня по случаю есть еще немного времени. Объективно к тому же я не мог многое сказать Бетману, так как чувствовал себя нс вправе передавать какие-либо сведения через голову моего шефа.

Вот то же самое происходило у меня и с кайзером, который всегда проявлял сильный интерес к моим задачам, но боялся побудить меня к превышению моих обязанностей. Все, что он узнавал, было только то, что он должен был узнать, и ответственность за это несли те, кто обязан был его информировать.

Моей собственной областью деятельности была истина. Немецкая служба разведки, без сомнения, была лучшей из всех разведок во время мировой войны. Однако ни одна служба разведки не знает истины в последней инстанции и не может утверждать, что то, что она сообщает, является действительно истиной. Последнее слово здесь принадлежит руководителю независимо от того, верит он или не верит службе разведки.

Истина большей частью бывает жестокой. Народные массы, взывающие к истине, не способны во многих случаях вынести эту истину. Даже во время войны к этому приспособлен не каждый руководитель. Злой рок кайзера заключался в том, что в этом отношении он был очень слаб, чтобы слышать настоящую истину, и его советники, знавшие об этом, сознательно оставляли его в неведении, даже его военные советники не составляли в этом деле исключения. Когда я по какому-то особому поводу предложил Фалькенгайну проинформировать также и Его Величество, то он просто отмахнулся, произнеся только: «А... », и сделал соответствующее движение рукой. Когда я поделился этим с Людсндор-фом, он прореагировал примерно так: «Ну нет, Николаи, кайзер сегодня наслышался уже столько плохого, что давайте, мой дорогой, возьмем это дело на нашу ответственность». Тот и другой действовали по различным мотивам, но с одной и той же конечной целью.

Дневник от 6 января 1915 года:

«Единственный сын Фалькенгайна, летчик-офицер, пропал без вести. Однако спустя какое-то время я сообщил Фаль-кенгайну, что сын его найден и хочет поговорить с ним через моего офицера разведки. Впервые в жизни я видел, как тяжело действует на руководителя горечь личной утраты. На 24 часа Фалькенгайн, хотя это невозможно было заметить, вышел из строя.

То же самое я наблюдал и тогда, когда шеф военного кабинета потерял двух своих сыновей. Я хотел, чтобы один из них избежал судьбы брата, и использовал его во фронтовой службе разведки. Но он все время рвался вперед. Я был свидетелем и гнетущего состояния генерала Мантейфеля из-за 1 ибели одного из его сыновей и других руководителей в подобном состоянии.

Мы сидели с Людендорфом в его кабинете за письменным столом в Берлине, когда начальник оперативного отдела полковник Ветцель пришел с сообщением о том, что лейтенант Пернет (это был приемный сын Людендорфа, собственных детей у него не было) не возвратился после налета на Англию. Людендорф побледнел, обхватил крышку стола руками и сказал: «О боже, моя бедная жена!» Он покинул нас, согнувшись, возвратился в Большой штаб, чтобы затем поехать к жене в Баден-Баден. Этого сына мы хоронили в Берлине, и я переживал вместе с Людендорфом это обстоятельство. Я присутствовал и при погребении его второго приемного сына во временной могиле в Авенснесе, погибшего в одном из боев. На это погребение по желанию Людендорфа пришли только генерал-фельдмаршал и начальники отделений. Людендорф появился последним. Он нс взглянул ни на фельдмаршала, ни на нас, прошел между двумя гробами, своего сына и погибшего вместе с ним летчика-пилота, после речи священника проследовал к могиле и отступил от нес весь в слезах. Фельдмаршал взял его руку в свои руки, Людендорф быстро пожал руки нам, повернулся к нам спиной и вернулся на службу. Через час он был уже в состоянии с нами разговаривать».

Запись в дневнике от 15 января 1915 года:

«Возвращение в Берлин. Мне сообщают, что контроль за связями княгини Плессен, особенно с американским консулом и американскими офицерами в отеле «Эспланада», проводится с трудом. Генерал-полковник фон Кессель, губернатор Берлина, побуждает князя Плессена, находящегося в кайзеровской свите, переселить княгиню в Партенкирхен.

Эти бросающиеся в глаза связи и обмен письмами политического содержания международными кругами в Германии и за рубежом привели к наблюдению и контролю за следующими личностями из придворных дворян и прежних немецких дипломатов: графиня Мюнстер, принц Гольштайн, принцесса Шенбург, граф Блюхер, Фрх. фон Эрвельфельд, фон Тресков, фон Эккерштайн, фон Кракер. Как и в случае с княгиней Плессен, по всем выводам, здесь далеко от сознательного предательства родины, наоборот, ее поведение вызывает желание ей помочь. Но контроль показывает полную неспособность ее к серьезным переменам.

Побудительными мотивами таких связей является тщеславие и потребность придать себе значимость. Из писем, которые они получают, и из разговоров, которые они ведут с иностранцами, совершенно ясно, что эти люди становятся распространителями сообщений и мнений, происхождение которых можно отнести к вражеской пропаганде, и этого следует опасаться, поскольку вражеская пропаганда использует эти личности как своего рода подходящий инструмент для реализации своих целей...

Серьезная ситуация возникла с графом Нсйхаузом из Кормона, ротмистром в отставке из 4-го полка кирасиров, который предложил в Швейцарии свои услуги французскому военному атташе. Даже военный атташе посчитал такое предложение невероятным и принял его за обманщика. Он передал его швейцарским учреждениям. Они в свою очередь направили дело немецкому военному атташе Бисмарку, который отправил его мне. НеЙхауз был арестован и осужден за намерение предать интересы страны. На суде он представил все так, что это было намеренной провокацией и следствием прогерманского влияния на французскую службу разведки. Во время революции его оправдали. Когда я сообщил о его аресте Фалькенгайну, то последний заметил: «Посмотри-ка, мой старый друг Нейхауз. Я всегда ему не доверял». Он хорошо разбирался в людях, и его это сообщение не удивило. А вот Людендорф был потрясен до глубины души...

Из дневника, 27 января 1916 года:

«В Плессе во время богослужения, которые кайзер посещал регулярно, он нашел в суперинтенданте Новаке того откровенного человека, который, если даже его в кайзеровском кругу встречали настороженно, всегда оставался непреклонной личностью. И вот когда мы вновь покидали Плесе, кайзер выразил намерение наградить его орденом королевского дома Гогенцоллернов. Окружение кайзера стало отговаривать его, мол, это слишком высокая награда такому лицу, этот орден не для суперинтенданта, достаточно в данном случае рыцарского креста. Но кайзер остался при своей воле, заметив при этом: «Господа, вы не знаете, что этот человек дал мне».

... Я часто принимал участие вместе с кайзером, Гиндсн-бургом и Людендорфом в богослужении, как и с Фалькенгайном. Вот этот последний избегал элегантным образом выносить какое-либо суждение.

А у первых трех я всегда наблюдал какую-то внутреннюю глубокую связь с этим делом, но, как мне казалось, у всех троих эта связь была различной. Я не могу исчерпывающе что-либо сказать о милости Божьей, в чем часто было отказано кайзеру, но полагаю, что понимаю, что человек, на долю которого выпало руководство такой высоты, возвышается над людьми, хотя в то же время может оказаться и внизу, так вот такое лицо выше себя ощущает только Бога. Иначе, мне казалось, дело обстояло с Гинденбургом. Для него богослужение—это нечто само собой разумеющееся, и внутренний Бог — это тоже нечто само собой данное. А вот Людендорф в этом отношении борец. Он настоящий богоискатель».

Дневниковая запись от 15 февраля 1916 года:

«Я наряду со спокойствием, которое Фалькенгайн проявлял во всех событиях, имел также возможность восхищаться его многосторонним дарованием. Когда мне было передано от него одно приказание и оно показалось мне очень тяжелым, я попросил времени у Фалькенгайна до следующего утра, чтобы мне позволили проделать эту работу. Он это время предоставил, но только до 7 часов утра, поскольку затем должна была уйти соответствующая телеграмма. Когда я, проведя всю ночь без сна, пришел к нему без четкого и ясного результата с проектом набросанной телеграммы, он се прочитал, затем обратился к какой-то папке бумаг на его письменном столе, покопался в них, вытащил какой-то листочек, сказал: «Я это дело представляю так» — и прочитал мне составленный им самим проект предполагаемой директивы. Он нашел решение, которое я как профессионал так и не смог найти. На этом проекте мы и остановились. Я был буквально потрясен своей неспособностью исполнить именно это дело, пошел к шефу центрального отделения полковнику Фабеку, который занимался кадровыми вопросами в Генеральном штабе, и все ему рассказал. В ответ я услышал: «Утешьтесь, дорогой Николаи, еще чаще это происходит с каждым вторым сотрудником Фалькенгайна».

Из письма жене от 22 мая 1917 года:

«С тех пор как я узнал, что Ганс был задействован на самом опасном участке Западного фронта и что на этом участке фронта было отбито несколько атак, я постоянно ощущаю волнение за него. К сожалению, оно оказалось оправданным. 11равда, у нас еще есть надежда, что он жив, и я постараюсь в ближайшие дни и недели рассеять эту неизвестность. Но гы понимаешь мое состояние, мои сердце и душа вместе с матерью. Она переживала за нас обоих даже тогда, когда была молодой, счастливой и веселой, а потом судьба отняла у нее моего отца и оставила вместо радости лишь один долг. Каким образом она справлялась со всем, знаю только я, и я благодарен ей за решимость. Она взяла на себя вошедшую в привычку заботу о Гансе, это стало для нее самым главным. Сейчас она переживает печальнейшие часы как мать и как человек, боясь лишиться того, что наполняло всю ее жизнь, будь рядом с ней, моя дорогая жена, постарайся утешить ее, по не обращайся только к словам разума. В сильной натуре моей матери живет доброе, мягкое сердце, как и у меня. Я благодарен тебе за все, что ты для меня делаешь. Я хочу вновь обрести мою прежнюю непоколебимую твердость в это тяжелое время».

Дневник, 6 марта 1918 года:

«Заключение мира с Россией требует реорганизации секретной разведслужбы на востоке. Выяснение военных вопросов отходит на последний план, на первый план выступает наблюдение за революционной волной из России.

Чем меньше в последнее время я мог и должен был заниматься руководством разведслужбой, тем больше у меня было возможности подумать о величайшей тайне, выяснение которой является насущной задачей главы разведки, о смысле и цели войны в целом. С самого начала военных действий мне указывали на это во время моих докладов Мольтке, Фалькснгайн, Людендорф, которые чувствовали необходимость этого для их работы, так как со стороны руководящих государственных деятелей ответа на такой вопрос не было.

Сознавая мои ограниченные возможности, я все-таки стремился приблизиться к «великой тайне» во время моих многочисленных поездок и бесед с компетентными лицами из числа представителей всех профессий и политических лагерей. Результатом явилось прочное, но не до конца ясное представление о том, что в революционное время требуют разрешения в международном масштабе территориальные и расовые противоречия, особенно с учетом технического развития, социальные отношения между различными сословиями, противоречия между трудом и капиталом, между теми, кто добывает сырье и кто его использует, между производством и потреблением. За это и идет борьба между нами, молодой силой будущего, и Антантой, защищающей старый мир.

В эти поиски вместе с большевизмом пришло нечто новое. Если мы, солдаты, до сих пор не думали о нем, то только потому, что ничего об этом не знали, но теперь кажется, что тут и заключен глубокий смысл эпохи и войны.

Я доложил об этом Людендорфу и высказал мнение о том, что если намерение Антанты сделать нас безвольными и слабыми исполнится, то дело может дойти до того, что Ленин станет Наполеоном этой эпохи. Устранит в Европе границы, свергнет троны, создаст новые границы не по расовым признакам, а затем создаст новые троны и займет их своими органами. Людендорф согласился с моими доводами. Он поблагодарил меня за то, что я думаю над такими вещами, для которых у него совсем нет времени. Он поддержал мои взгляды относительно революционной опасности с востока, iaметив, что поэтому Германии необходимо сильное внутриполитическое руководство»

«После окончания войны мои политические враги, в особенности руководитель ордена младогерманцев Мараун, напивали меня «пробольшевиком» и упрекали меня в том, чго я еще во время войны заявлял, что Ленин должен стать Наполеоном нашей эпохи. Этого я никогда нс желал. Если иы Ленин последовательно выполнял свои задачи, он не должен был бы связываться с нашими врагами и усиливать их, ослабляя нас в то же время. Напротив, он должен был бы поддерживать нас во всем, что могло бы продлить нашу борь-оу, чтобы западные державы и мы исчерпали свои силы.

Тогда, может быть, весной 1919 года наступила бы его победа, чего я и боялся.

Из более поздних бесед с Людендорфом я вынес впечатление, что он понимал эту угрожающую опасность и она пыла для него поводом сложить оружие, прежде чем в борь-ис будут исчерпаны последние силы армии. И он сложил оружие перед немецкой революцией, чтобы остатки действующей армии могли воспрепятствовать коммунистической революции в Германии. С исторической высоты я считаю el о решение о перемирии спасением от большевистской опасности в то время».

Дневниковая запись от 24 августа 1918 года:

«У меня создается впечатление, что Людендорф начинает бояться меня как начальника разведслужбы из-за того, что я ему в одной руке приношу жестокие факты утери воли против вражеских сил, а с другой — предостерегаю о надвигающейся революции внутри страны. Когда я вечером в 11 часов 30 минут попытался найти его, чтобы сделать доклад, я увидел его ходящим по комнате и серьезно озабоченного. Увидев меня, он как-то встрепенулся, оторвался от своих мыслей и спросил: «Это так спешно?» И я впервые понял, что он, кажется, начинает терять последние силы и что вся его воля разбивается о то, что война на два фронта — на западе и востоке, — к чему был готов генеральный штаб и Людендорф, стала борьбой на два фронта против внешнего и внутреннего врага. Людендорфу как военному руководителю с его чисто солдатским восприятием было непонятно, как это так, как народ может подняться против своего войска. В этот момент я ощущаю, что будет правильно, если я откажусь от доклада ему».

Запись 14 сентября 1918 года:

«Людендорф говорит: «Я боюсь революции больше, чем нашего военного поражения».

Из дневника, 31 октября 1918 года:

«Вечером кайзер обедает у нас. Его появление несколько задерживается. Фельдмаршал с каской и полевой повязкой ходит взад-вперед, ожидая высоких особ, причем ходит вне зала, и лишь раз он просовывает голову через большую стеклянную дверь в комнату, где мы ждем с Тренером, и говорит: «Я сам себе кажусь несущим службу флигель-адъютантом». Когда кайзер входит вместе с ним в комнату, я замечаю, что кайзер ведет себя тихо и заметно сдержанно. У меня в памяти прочно запечатлелось ощущение, что я вижу кайзера в последний раз.

Кайзер садится за стол между Гинденбургом и Тренером. Рядом с Гинденбургом Плессен, возле Плессена я, рядом со мной фон Хиршфельд. Круг старых сослуживцев Верховного командования ясен каждому.

Кайзер замкнут, но со мной приветлив, как всегда. Тренеру приказано сделать ему доклад о положении на фронте в половине десятого вечера, но не в служебном помещении, а в нашей столовой, находящейся рядом. Там расстилают карты и т. д. Тренер покрикивает, и это создаст какое-то беспокойство. Ровно в назначенное время появляется фельдмаршал и тихо говорит через плечо, что все готово к докладу. Кайзер, заметив беспокойство и не зная причины его, спрашивает: «Что случилось? Что, я мешаю?» Гинденбург успокаивает кайзера и просит привыкнуть к ситуации, царящей во время вечернего доклада, — всегда, мол, так. В столовой все стоят у стола, накрытого картой.

Кайзер разыгрывает предназначенную ему фельдмаршалом роль. Стоя между Гинденбургом и Тренером, он опирается своей правой, украшенной кольцом рукой на карту. Для меня это последнее волнующее и потрясающее впечатление.

Еще в Плессе кайзер в присутствии своей жены как-то сказал: «Я уже только тень».

Источники:

"Geheime Mächte"-  "Тайные силы" (Николаи 1923)

"Дневники и письма Вальтера Николаи" (2001)

"Первая мировая война в мемуарах участников" (2007)

http://militera.lib.ru/h/nicolai_w/pre.html