1991, зима. Москва — Чехов — Москва
«Альфа» была создана по личному приказу Андропова № 0089/ОВ[3] от 29 июля 1974 года. Приказ был сверхсекретным и написан от руки.
Подразделение часто называли «Группой Андропова». Многие думают, что название Группы — «А» — это первая буква фамилии Юрия Владимировича. Может быть. В любом случае Группа — лучшее, что он создал.
У американцев и англичан антитеррористические группы появились ещё в сороковые-пятидесятые годы. Британская САС — «специальная авиадесантная служба» — была создана ещё в 1947 году. Американские «зелёные береты» — в 1952. Остальные западные страны также стали обзаводиться чем-то подобным.
Это неудивительно. Запад понимал силу террора. Демократические институты — такие как возможность свободно пересекать границы, приобретать оружие, общаться с прессой и т. п. — облегчали проведение терактов. Можно было приехать в США, разжиться автоматами и взрывчаткой, захватить заложников и потребовать, скажем, выпуска из тюрьмы нескольких особо опасных «соратников по борьбе». Потребовать через прессу, чтобы американское правительство не смогло замолчать требования. И потом раздавать интервью о своей борьбе с империализмом.
Советское руководство смотрело на всё это свысока. СССР был устроен как осаждённая крепость. Границы на семи замках. Оружие недоступно. Средства массовой информации не могут сказать и слова без разрешения властей. Недовольных мало и за каждым из них следят. Казалось, всё под контролем.
Андропов думал иначе. Во-первых, он понимал, что за всеми не уследишь. Во-вторых, ему было хорошо известно, сколько людей мечтают покинуть осаждённую крепость. Рано или поздно кому-то придёт в голову, что если советская власть не понимает по-хорошему, можно поговорить с ней и по-плохому. Тем более, такие попытки уже были, в том числе и успешные. 15 октября 1970 года отец и сын Бразинскасы угнали советский гражданский самолет АН-24 с 46 пассажирами на борту в Турцию, убив бортпроводницу и тяжело ранив трех членов экипажа. Турецкие власти Москве их не выдали. Можно было ожидать, что кто-нибудь захочет повторить историю успеха.
Последним предупреждением стал теракт на Мюнхенской Олимпиаде 1972 года, когда палестинцы из «Чёрного сентября» атаковали Олимпийскую деревню и взяли в заложники израильских спортсменов. Немцы хотели создать впечатление мирной и дружелюбной страны и пренебрегли требованиями безопасности. Террористам удалось захватить одиннадцать человек. Их пытались освободить полицейские. Выяснилось, что полиция не умеет работать с террористами. Заложники погибли — четыре тренера, двое судей и пятеро спортсменов.
Немцы сделали правильные выводы. Через два месяца после теракта они создали антитеррористическое подразделение GSG 9. В этом им помогли английские коллеги из SAS — предусмотрительные англичане имели антитеррористическую службу ещё со времён войны. Другие страны последовали немецкому примеру и стали создавать свои структуры. Советские руководители задумались.
3 июля 1973 года четверо, вооружённые охотничьими ружьями, захватили рейсовый самолет Як-40, летевший из Москвы в Брянск. Они потребовали вылета за рубеж. Террористы были неопытными, так что их удалось взять без жертв, а само происшествие замолчать. Но необходимость иметь свою антитеррористическую группу стала абсолютно очевидной.
Как должна работать такая группа, никто не знал. Не было возможности и воспользоваться чужим опытом. Англичане и американцы не стали бы помогать главному противнику. Кое-чему научили ребята из «братских стран» — например, рукопашку преподавали кубинцы. Но в целом приходилось действовать по обстановке и набирать опыт самим.
Первой базой Подразделения был спортзал на Новослободской. Потом «Альфу» приписали к «семёрке»[4], у которой была своя инфраструктура.
Впервые «Альфу» задействовали в 1976 году, в Цюрихе — там обменивали советского диссидента Буковского на генсека запрещённой чилийской компартии Луиса Корвалана. «Альфа» обеспечивала безопасность операции. Тем же группа занималась на Кубе в 1978 году, где проходил молодёжный фестиваль, и советские товарищи опасались провокаций.
Тем временем терроризм добрался и до Москвы. 28 марта 1979 года преступник проник в посольство США. Угрожая бомбой, он требовал самолёт для вылета за рубеж. «Альфовцам» повезло — террорист всё-таки взорвал бомбу, но та убила только его самого.
Потом начался Афган. Самая известная операция «Альфы» — штурм дворца Амина. Но этим её работа не ограничивалась. Например, «Альфа» обеспечивала безопасность первых лиц афганского государства.
К Олимпиаде численность сотрудников увеличили. База «Альфы» переехала в Олсуфьевский переулок. Здание и территория были скромными, условия — спартанскими. В этом месте «Альфа» квартировала следующие двадцать лет.
В 1981 СССР познакомился с «самолётным» терроризмом. Началось всё с сарапульского инцидента — два вооружённых дезертира захватили в заложники школьников и стали требовать вылета. Потом были Тбилиси, Уфа, Баку, Саратов… Одновременно с этим «Альфа» работала по захвату шпионов, обезвреживанию особо опасных преступников и ещё много чего.
Общественность узнала про «Альфу» после того, как её первый раз предали. Совершил это не кто иной, как первый и последний Президент СССР, бывший Генеральный Секретарь ЦК КПСС, экс-председатель Верховного Совета СССР Михаил Сергеевич Горбачёв.
К тому времени СССР уже дышал на ладан. Первой от него отделилась Литва. Горбачёв произнёс несколько длиннейших речей и попытался действовать мягко. Литве объявили энергетическую блокаду — перестали поставлять бензин. Литва почему-то не приползла на коленях обратно. Ей даже не стало сильно хуже. Остальные республики, видя, что литовцам всё сошло с рук, стали готовиться к независимости.
Тогда Горбачёв решил, что нужно что-то делать. Воспользовавшись повышением цен и недовольством населения — очень умеренным — Горбачёв заявил, что трудящиеся республики просят навести порядок. И ввёл в Вильнюс войска — в том числе и «Альфу». Её бросили на штурм местного телецентра. Штурм закончился гибелью людей — во всяком случае, так об этом заявили литовские власти. Разумеется, тогда все безоговорочно поверили литовцам и не хотели ничего слышать от советских властей. Горбачёв испугался свиста и крика общественности и заявил, что ничего не знал. Тем временем секретный отчет с именами офицеров «Альфы» был «слит» в центральную прессу.
Вот тогда-то вся страна и узнала о Группе «Альфа», и о том, как Горбачёва отказался от посланных им в Вильнюс людей. Дело представили чуть ли не как личную инициативу бойцов — сели на танки и поехали.[5]
Я был офицером КГБ, и не понимал, что происходит. И как это вообще может происходить. Предательство руководства, слив секретной информации — всё это не укладывалось у меня в голове. С другой стороны, я всё-таки мечтал попасть в Подразделение, и не мог не воспользоваться возможностью что-то узнать о нём. Я охотился за газетами, которые писали об «Альфе». Кстати, само это имя было придумано газетчиками — «Альфа» звучало красивее, чем просто «А».
Тем временем наше материальное положение ухудшалось. В стране исчезло вообще всё. В магазинах оставались только перец и лавровый лист. Потом исчезли и они. Когда же в магазинах стали продавать полки, стало понятно — надо искать пропитание помимо работы.
Однажды субботним вечером я притащил с друзьями домой груду деталей со швейной фабрики. Из них мы сумели собрать швейную машинку, и я довольно быстро её освоил. Днём я сидел под землёй, а ночью шил из джинсовки сыну комбинезон и кепку. И у меня здорово получилось. Когда сын натянул на себя обновку, жена была страшно довольна. Я понял, что могу хотя бы обшивать семью.
Возможно, я смог бы стать хорошим портным. Но судьба, видя это, поторопилась выдать мне ещё один билет.
8 декабря я, как обычно, спустился вниз, сел на стул и занялся тем же, чем занимался все эти годы. Тут в комнату вбежал — нет, ворвался — Петрович.
— СССР больше нет! — закричал он с порога и рассказал о Беловежских соглашениях.
Наверное, я должен был быть потрясён. Но у меня не хватило времени, потому что Рожков тут же продолжил:
— Нет страны, нет и обязательств! Твоя подписка о невыезде теперь — филькина грамота! Сечёшь?
Я просёк. И молча кивнул.
— Вали отсюда, — распорядился Рожков. — Чтобы я тебя здесь больше не видел.
Я послушался Петровича и свалил. Вышел на нужных людей, сдал в очередной раз нормативы (у меня это стало получаться всё лучше и лучше с каждым разом), прошёл всё, что полагается пройти, и был зачислен в ряды.
Тогда я ещё ничего толком не знал.
Алексей Филатов
Жить
Люди рождаются в боли.
Потом привыкают жить.
Жизнь — как чистое поле,
Где жаворонки во ржи.
Где все начинают с разного,
А дальше — как повезет:
Кому-то больше прекрасного,
Кому-то — труда и невзгод.
И я, начиная свои пути,
Учился делать шаги,
И мои первые трудности
Меня научили: не лги.
Не лги ни отцу, ни матери
И — важно — не лги себе:
У лжи золотые скатерти,
А правда всегда в борьбе.
Судьбу закаляет правда,
Как сталь закаляет вода.
Себе говорил: «Так надо», —
И прямо я шёл всегда.
Мне силы хватило и воли
Дорогу свою сложить…
Люди рождаются в боли.
Потом привыкают жить.
Алексей Филатов
Простой герой
Боевому товарищу, другу и командиру —
Торшину Юрию Николаевичу
В газетах напишут герой,
И выпьют стоя друзья.
И скажут: «Была прямой
Непростая его колея».
Что жил не всегда умело,
За правило — отдавать.
Говорил, что лучше стоя умереть за дело,
Чем без дела свое доживать.
Есть такие среди нас люди,
По-другому их сердца бьются,
Их дела никто и никогда не забудет,
Они в душах наших навсегда остаются.
Жизни качнется маятник,
Возвращая привычный быт.
Ему не поставят памятник,
Но вряд ли он будет забыт.
Ведь все одной нитью связаны,
На бегу замолкая, порой.
Те, что были жизнями ему обязаны,
Скажут: «Помним, простой герой».
Савельев
1992. Москва. База «Альфы»
— Филатов, к Савельеву подымись! — крикнул оперативный дежурный.
Я только что отслужил свой первый день в «А». Меня ждало ночное дежурство. Бойцы толпились в комнате для сна — слово «спальня» здесь было неуместно. Спали по семь человек, сменяясь на посту каждые три часа.
Я об этом не думал. Я сидел и смотрел на то, что мне выдали: два чемодана оружия и огромный мешок средств личной защиты. Я чувствовал себя как мальчишка, получивший огромный пломбир.
А теперь мне зачем-то нужно идти наверх, к Анатолию Николаевичу Савельеву, имевшему в Подразделении репутацию монстра.
Поднимаясь на третий этаж, я вспоминал всё, что успел услышать о полковнике за этот день.
По словам бойцов, он был абсолютно безжалостен. К себе и другим. На полигоне его бойцы стреляли боевыми, а в футбол играли в шестнадцатикилограммовых бронежилетах. Он сам принимал участие в игре — тоже в бронике. После футбола вёл людей на силовые тренировки: сотни подтягиваний, полсотни подъёмов штанги, отжимания. Разумеется, в броне и шлемах.
Однажды на учёбе — брали «дом с заложниками» — он приказал новичку выпрыгнуть со второго этажа в броне и с оружием. Парень повредил спину. Других заставлял бросаться под машины, прямо под колёса. На все претензии отвечал: «В бою целее будут».
При этом был не чужд высокой культуре. Иногда он спускался из кабинета в дежурку и читал бойцам поэтов Серебряного века — наизусть. Те поэзию не слишком ценили — им хотелось покемарить на дежурстве… Но все сходились на том, что полковник службу блюдёт. Хотя, конечно, и монстр.
Это я ещё многого не знал об Анатолии Николаевиче. Однако перед дверью его кабинета невольно замедлил шаг. И постучался с опаской. Услышал «войдите» и открыл дверь.
В кабинете было темно — горела только настольная лампа. За столом, обложенный раскрытыми книгами, сидел суровый на вид человек, с лицом как у разведчика из советского кино. Казалось, он не умеет улыбаться.
Рядом со столом на полу лежала гиря. На вид пудовая.
— А, Филатов. З-заходите, — сказал полковник. — Гирю видите?
Я не успел ничего сказать, как он продолжил:
— Б-берите и начинайте отжимать. П-посмотрим, на что Вы способны.
Взяв гирю, я понял, что ошибался насчёт веса. В ней было все два пуда. Но делать было нечего. Надо было показать себя. И я начал показывать.
После тридцати отжатий я почувствовал, что силы на исходе. Больше всего боялся, что гиря сорвётся с кисти и проломит пол. Но Савельев продолжал смотреть на меня спокойно и оценивающе. И я продолжал — уже на принципе.
— П-понятно, — наконец, сказал полковник. — С-садитесь.
Я плюхнулся на стул, пытаясь отдышаться и стараясь не показывать этого. Чтобы отвлечься от горящих лёгких и бухающего сердца, я стал рассматривать книги на столе. На глаза попались маленькие изящные томики Ахматовой и Цветаевой, повёрнутые обложкой ко мне.
Савельев дал мне пару секунд. Потом спросил: — Филатов. В Подразделение зачем п-пришли?
Я взял ещё одну секунду, чтобы вдохнуть-выдохнуть, и сказал:
— Мужчиной родился — мужчиной быть хочу.
— И что такое, по-Вашему, быть м-мужчиной?
— Заниматься настоящей мужской работой. Выкладываться на все сто. Прямо идти к цели. Не вилять по жизни.
Савельев усмехнулся.
— Д-допустим. Тогда расскажите, как м-медкомиссию проходили? У Вас что-то с давлением. Н-наверное, и сердце тоже не очень? С-скрыли, значит?
Мне поплохело.
Я действительно схитрил. Перед самой медкомиссией я избавился от медицинской карты. Пока служил в Чехове, врачи ставили мне проблемы с давлением. Я знал, что с таким диагнозом в «Альфу» не возьмут, поэтому я забрал в поликлинике карточку и «потерял» её. А Савельев об этом откуда-то узнал. Наверное, сделал контрольный звонок в поликлинику, и в регистратуре меня вспомнили. Что-нибудь ляпнули. И вот теперь я сижу тут и обливаюсь потом.
Да, это было наивно. Потом-то мне объяснили, насколько тщательно проверяют кандидатов. Но тогда я этого не знал. Ясно было одно — врать поздно и бесполезно.
— Да, — сказал я. — Карту больничную я уничтожил. В поликлинике сказал, что потерял. Прибор у них дурной. Все у меня в порядке и с давлением, и с сердцем, товарищ полковник.
Я ждал чего угодно. Но Савельев меня удивил — улыбнулся.
— З-знаете, — сказал он, — у меня тоже был т-такой случай. Я проходил медкомиссию в с-семьдесят четвёртом. Я з-заикаюсь. Меня могли не взять. Но у меня есть друг, которого я попросил п-пройти за меня м-медкомиссию. Он п-прошёл. То есть я п-прошёл.
— Вы были так похожи? — удивился я.
— Н-нет. Но это н-не важно. Тут главное — взять ситуацию под свой контроль, — Савельев провёл рукой по столу. Надо зайти и открыть документ прямо на фотографии. Смотреть д-дерзко и уверенно. Тогда никто даже с-сличать не будет. А если п-просто подать паспорт — кто-нибудь п-послюнявит и взглядом в тебя вцепится… Мозги, Филатов! В нашем деле без них ты п-покойник, — он резко перешёл на «ты».
После этого мы поговорили ещё минут десять, и я ушёл. Уже относительно спокойный за свою дальнейшую службу.
Нет, я не попал к Савельеву. Мы были в хороших отношениях, я многое узнал и многому научился у него. Но мне не пришлось служить под его началом.
Я до сих пор сожалею об этом.
1991, лето. Москва
Анатолий Николаевич Савельев был из первого состава Группы, из легендарной первой тридцатки.
Тогда никто толком не знал, к чему нужно готовить бойцов. Из сотен кандидатур отобрали тридцать. Ориентировались на три качества: физическую подготовку, интеллект, натренированный на решение практических задач в кратчайшие сроки, и готовность переносить всё, что угодно, ради выполнения задачи. В крайнем случае — ради этого умереть.
У Савельева всё это было. И особенно — готовность к любым испытаниям. Более того — он стремился к ним.
В Группе я повидал разных людей. Были те, кто просто скорее тянут лямку — ровно, без взбрыков. Были и такие бойцы, которые намеренно не успевали на боевой выезд — чтобы отсидеться, не попасть в самую мясорубку. Всегда можно «есть свой бутерброд» немного дольше обычного. И опоздать в заданное место к определенному времени. Но большинство стремились на передний край. И буквально плакали от злости и обиды, когда на дело шли не они.
Савельев из них был первым. Больше всего на свете он любил лезть в самое пекло — и выходить оттуда победителем. Именно так, в такой последовательности. У него в крови было то, что воспевал поэт-партизан Денис Давыдов: «Я люблю кровавый бой, я рождён для службы царской». Он рвался на самые опасные операции. Ради этого он мог бросить отпуск, выходной, убежать из дома. Точнее, с дачи — Анатолий Николаевич предпочитал жить за городом. Но если что-то случалось, он говорил домашним, что поехал за продуктами, и ехал на базу. Там, на базе, была его настоящая жизнь.
О его службе в Подразделении долгое время не знали даже домашние. С 1974 года и по начало девяностых Савельев каждый день уходил «на работу в НИИ». Мы все тогда работали в каких-нибудь «НИИ». У каждого сотрудника была «легенда» — кто-то трудился на заводе, кто-то на промышленном предприятии. «Работали» инженерами, проектировщиками, слесарями… В семьях не знали, чем на самом деле занимаются их родные. Это было строжайше запрещено.
Жена Савельева, Наталья Михайловна, догадывалась, что муж её обманывает. Нет, не с другой женщиной. Она знала, что он занят чем-то крайне важным. Но без подробностей.
В 1991 году, когда случился ГКЧП, Савельев тоже сбежал на работу. Даже не потрудившись сочинить что-то убедительное.
Тогда никто не понимал, что происходит и к чему идёт дело. Наталья Михайловна не находила себе места — где муж, что с ним?
В конце концов она сделала следующим образом: позвонила в подразделение дежурному, благо знала телефон, и сказала: «Это жена Савельева. Спросите у него, пожалуйста, ему привезти чистые рубашки?» — «Минуточку, сейчас узнаю».
Дежурный ушел осведомиться, а Наталья Михайловна положила трубку. На работе, поняла она. Но не в командировке, а в Москве.
— Тебе бы у нас служить, с твоей смекалкой, — уже дома сказал Анатолий Николаевич жене.
Он научился ценить смекалку очень давно. Ещё с первой своей операции. Там, в Афгане.
1979, зима. Кабул
Накануне новогодних праздников в кабульском аэропорту приземлился самолёт. На борту находилась спецгруппа КГБ «Гром» — двадцать четыре бойца «Альфы» под командованием замначальника Группы «А» Михаила Михайловича Романова. Среди них был и Савельев.
«Альфовцев» разместили в бараке на окраине города. Он считался казармой, но больше походил на хлев. Без окон, пол засыпан гравием. Холод стоял страшный. Щели в стенах и дверные проемы бойцы заткнули плащ-палатками. Спать пришлось на полу — мебели не было.
Бойцам сообщили план действий. Большая часть должна была заняться штурмом дворца Амина. Остальные были нужны для захвата генерального штаба афганской армии, узла связи, здания службы госбезопасности и МВД, радио, телевидения и других стратегически важных объектов. Всё вместе это получило кодовое название «Байкал-79». В советских газетах это называлось «интернациональная помощь братскому афганскому народу».
Афганистан никогда не был спокойным местом. Из-за своего географического расположения он часто становился объектом «интернациональной помощи». Особенно часто «помогали» англичане — целых три раза. Два раза успешно, на третий раз они сильно утомились на фронтах Первой мировой, и это помогло Афганистану в 1919 году получить самостоятельность. В стране установилась монархия, которая просуществовала до 1973 года, когда в стране случился переворот. Монархию упразднили, президент Мухаммед Дауд попытался провести прогрессивные реформы, но в 1978 году был свергнут местными коммунистами из офицерского корпуса. Главой государства стал писатель и журналист Нур Мухаммад Тараки, родившийся в 1917 году, правоверный марксист. Вторым человеком стал Хафизрулла Амин, председатель Реввоенсовета. Отношения Тараки с Амином напоминали отношения Ленина с Троцким. Однако в этой игре выиграл Амин-Троцкий, сумевший отстранить Тараки от власти, а потом убить его.
Советские товарищи Амину не доверяли. Он имел репутацию пуштунского националиста, ходили разговоры о его международных связях (в том числе и с ЦРУ — он учился в Америке, где и увлёкся марксизмом). Режим его был крайне непопулярен. В конце концов было принято решение заменить его на надёжного и проверенного товарища Бабрака Кармаля.
Вот эту-то самую замену и должны были осуществить бойцы «Альфы».
Операция по взятию дворца Амина получила название «Шторм-333». Соотношение сил можно было оценить, как один к четырем: на одного штурмующего — четыре бойца из охраны Амина. Бойцы были высококлассные, а сама территория дворца представляла собой укрепрайон с охраняемой крепостью. Рядом с дворцом с каждой стороны были вкопаны танки. В самом дворце, на последнем этаже, находилась казарма национальных гвардейцев. На штурм шли спецгруппа КГБ «Гром», спецгруппа «Зенит»[6] и «мусульманский батальон»[7] при поддержке роты десантников.
Савельева среди них не было. Ему и второму «альфовскому» офицеру, Виктору Блинову, вместе с группой десантников поручили захват штаба афганских ВВС. У обоих это был первый бой.
Естественно, им не спалось. К тому же вокруг было шумно — бойцы храпели, тесно прижавшись друг к другу. В отсыревшем бараке куртки не согревали.
— Во храпят. Вот и д-дед мой так же храпел, — тихо говорил Савельев. — Бабушка что только ни п-придумывала. И с-свистела, и капустой п-перед сном его к-кормила. Ничего не п-помогало. На утро дед хохотал, говорил: «Ра-адуйтесь, что ночью я не заблеял как к-козел, после к-капусты».
— Ты с бабкой и дедом жил? — спросил Блинов.
— Д-да, — ответил Савельев.
— А что, матери с отцом нет?
— М-мать есть.
— Ты ей не нужен?
— Мы в-видимся иногда… В общем, завтра надо б-брать б-быстро и решительно, — Савельев предпочел сменить тему.
— Согласен. Обезвредим охрану первого этажа и быстро на второй, где сидит руководство. У тебя ведь это тоже первый бой?
Наутро Анатолий Николаевич доложил план операции советскому представителю при штабе. Блинов кивал и делал уточнения. Оба гордились тем, как хорошо они всё рассчитали.
Представитель выслушал. Усмехнулся. И сказал, что их план — полная чушь.
— Вы что, фильмов насмотрелись? — спросил он. — Никаких «врываемся». Под видом гражданских служащих, группами по двое, проходим в здание, на оба этажа, и только тогда берем на первом — охрану, на втором — руководство.
Савельев не смутился и не обиделся. Он восхитился. План был прост, изящен и сулил успех без потерь личного состава.
В здании штаба ВВС Афганистана был обычный рабочий день. Играло радио, сновали посетители. С улицы пахло шашлыками — как и во всём Кабуле.
Первые два бойца, в гражданском, вошли в двери штаба. Охрана не отреагировала. Через небольшое время вошли ещё двое. Как по маслу. Так, парами, в здании оказалась вся группа, на обоих этажах.
— Начали! — рявкнул Савельев в рацию.
Бойцы на первом этаже бросились на внутреннюю охрану и в секунды разоружили ее. На втором — ворвались к руководству штаба и взяли под контроль.
— Вперед! — кричит по рации Савельев второй группе, расположенной на удалении от здания.
Группа за пару минут разоружила внешнюю охрану. Штаб ВВС был взят. Стояла тишина. Только со стороны дворца Амина были слышны выстрелы.
Савельев выбежал на улицу. Впервые в жизни его накрыла эйфория после успешной операции.[8]
Смеркалось, дул свежий ветер. Со стороны дворца Амина всё стихло. Стрельба переместилась в город.
Анатолий смотрел в темное небо. Эйфория немного отошла. Начались мысли о том, как там дела у ребят во дворце Амина. Или, может быть, вспоминал о жене, с которой даже не удалось проститься — улетали в Афганистан прямо с базы.
Раздался взрыв. Савельев упал на землю и пригнул голову. Снова наступила тишина. Приподнялся, осмотрелся.
Снаряд попал в БМД, которая подтянулась к штабу и стояла у входа. Возле неё лежал солдат. Анатолий Николаевич кинулся к нему. Из штаба выбежали десантники и тоже бросились на помощь.
— Держи голову, голову держи! — кричал Савельев.
Вдвоем с подоспевшим бойцом они тащили молодого мальчишку.
— Он мертвый. Кладем его, — сказал десантник, с которым тащили парня, и положил его плечи и голову на землю.
— Подожди, может, выживет, понесли, понесли! — не хотел сдаваться Савельев, держа паренька за ноги.
— Умер. Сердце не бьется, — сказал боец, склонившись над трупом.
Анатолий Николаевич медленно опустил ноги парня. Покойного накрыли курткой.
Савельев стоял и смотрел на тело. Взгляд упал на книжицу, что валялась рядом.
— Подожди, он что-то обронил, — сказал Савельев.
Нагнулся, поднял. Комсомольский билет. Открыл его. От крови нельзя было прочитать имя солдата. И только фотография осталась незапачканной. С нее смотрел белокурый мальчик и улыбался.
Первая смерть не забывается. Никогда.
1979, зима. Москва
31 декабря Анатолия Николаевича Савельева ждали дома к новогоднему столу. Когда раздался звонок, Наталья Михайловна побежала открывать дверь.
Но на пороге квартиры возникли незнакомые люди. — Здравствуйте. Старший лейтенант Савельев задерживается в командировке, — сказал один из них.
— Что это за командировка такая? К новогодней ночи не вернётся? — нервно спросила жена.
— К новогодней — нет. Вернётся в апреле, наверное, — ответили незнакомцы. — Вам от него письмо.
Писать из Афганистана запрещалось. Но накануне Нового года кто-то согласился отвезти в Москву короткую записку. Времени было пять минут, торопились на вылет. Савельев судорожно начал бегать в поисках клочка бумаги. Но какая там бумага — жили в голых бараках. Вдруг он вспомнил — в сумке есть новая рубашка, которую засунула жена, а значит — есть упаковочная картонка.
И сейчас Наталья Михайловна Савельева держала в руках исписанную мелким почерком картонку, которую принес незнакомый ей человек за несколько часов до боя курантов.
— Новогодняя открытка… — растерянно сказала она, дочитав послание мужа.
Анатолий Николаевич вернулся в Москву только летом 1980-го, перед самой Олимпиадой. За эту командировку Савельев был награжден первым орденом Красной Звезды.
В течении следующих лет через Афганистан прошел весь личный состав Группы «А».
1992. Москва. База «Альфы»
— Сегодня б-без обеда и п-пораньше.
Эта фраза для бойцов Савельева означала, что на этот раз тренировки будут проходить без перерыва на обед. Что касается «пораньше», то оно означало, что распустят раньше. Минут на десять. Или на пять. Такой обмен никак было нельзя назвать равноценным. Но бойцы гордились, что способны выносить такие нагрузки.
Савельев никому и никогда не давал ни малейшей поблажки. В том числе и себе.
Один раз в жизни я было подумал, что Савельев меня пожалел. Но конечно, я ошибался.
Осенью 1995-го мы совершали горный переход в Приэльбрусье. После теракта в Будённовске было решено начать подготовку бойцов по ликвидации главарей бандформирований в горной местности. Отобрали тех, кто проявил себя в Буденновске, и забросили на высоту. Савельев вёл нас как старший.
Мы шли рядом с Анатолием Николаевичем. Увидев меня, купающегося в собственном поту под тяжестью снаряжения и высоты, он внезапно скомандовал:
— Д-дайте мне свой п-пулемет.
Помимо стандартных тридцати кило боекомплекта, я тащил на себе пулемет Калашникова. Мы их только получили на вооружение. При вылете в Будённовск командир запретил брать тяжелое оружие. Командира можно было понять — до Будённовска при освобождении заложников мы обходились без пулемётов. С патронами нужного калибра тоже был дефицит.[9] Но после повторного запрета брать пулемет с собой, я упёрся и самовольно потащил его на борт. В результате в Будённовске, где мы попали в настоящую мясорубку, этот пулемет спас мне жизнь. С тех пор я никак не мог с ним расстаться и везде таскал за собой. Хотя пулемет, в довесок ко всему остальному, был страшно тяжелым.
Но всё-таки мне сложно было поверить, что Савельев решил дать мне поблажку.
— Что, Анатолий Николаевич? — переспросил я.
— Д-давай сюда свой п-пулемет, — повторил он.
Я не ожидал того, что произошло дальше.
— Саша! — скомандовал Савельев ближайшему бойцу. — Б-быстро бери пулемет и тащи к-километр. П-потом отдавай ближнему, тот с-следующему и так далее. Все п-поняли? А то идёте н-налегке.
Но поразило меня не только это. А то, что Савельев нёс пулемёт наряду с остальными. Нёс последним, когда силы у всех были уже на исходе.
Продолжение следует..
Оценили 3 человека
9 кармы