• РЕГИСТРАЦИЯ

Данькино детство

18 11798
Столетию Великой Октябрьской социалистической революции посвящается.

Предисловие

Герой моего повествования - наш с вами современник советский ученый-физик, Данила Андреевич Ветров. Это человек могучего телосложения, открытой русской души и незаурядной судьбы. Будучи другом отца, он часто бывал у нас в доме, поэтому я его хорошо знаю еще с раннего детства. Он - рассказчик от бога, которого можно слушать часами, раскрыв рот и не замечая времени. Думаю, вы и сами сейчас в этом быстро убедитесь.

В рассказе «Про великую битву Мясника и Пашки Стоп-кран» я уже упоминал его как непосредственного участника и свидетеля массовых драк между курсантами и студентам, которые происходили в начале 70-х годов прошлого века в Новосибирске. Теперь настало время рассказать об этом интересном человеке более подробно. А еще лучше, пусть он сам вам сейчас расскажет о себе, а я, как в старые добрые времена моего далекого детства, усядусь поудобней и буду, затаив дыхание, слушать его мужественный баритон, боясь пропустить хоть единое слово.

Короткая предыстория

Анжеро-Судженск, Электрический переулок

На свет я появился поздним вечером 22 апреля 1953 года в небольшом шахтерском городке на Кузбассе, Анжеро-Судженске. Я стал вторым и последним ребенком в семье; моей старшей сестре к моменту моего появления на свет исполнилось уже целых пять лет.

А всего через год после этого радостного и долгожданного для него события умирает от туберкулеза мой отец…

Своего отца я совершенно не помню, но ничуть не сомневаюсь, что я бы им страшно гордился, и, будь он жив, состояние счастливого детства, которое некоторое время обитало в моей душе, не закончилось бы столь рано. В течение жизни мне не раз приходилось слышать, что отец мой пользовался большим уважением среди тех, кому доводилось сталкиваться с ним по работе и личным делам. Он был участником советско-финской войны, где сильно подорвал свое здоровье; а еще до этого он с отличием закончил знаменитую академию имени Жуковского, но не смог сделать большую карьеру, хотя, как говорят, обладал выдающимися инженерными способностями. После академии по распределению он отправился трудиться в город Загорск (бывший Сергиев Посад) в тамошний НИИ прикладной химии. Когда в стране началась «ежовщина», и черные «воронки» почти каждую ночь одного за одним стали увозить в тюрьму его друзей и знакомых, отец решил не дожидаться своей очереди и сумел перевестись работать в Анжеро-Судженск. В Анжерке он до самой своей смерти проработал технологом на шахте. Здесь же он познакомился со своей будущей женой, моей матерью, учителем математики в местной школе.

Мать моя была дочерью терских казаков и кроме редкой красоты обладала еще и твердым характером. Во время войны она курировала детские дома на Кузбассе, а после нашей окончательной победы была избрана областным депутатом и один раз даже съездила в далекую Москву на партийный съезд, где видела самого Сталина. После смерти отца ей неоднократно предлагали снова выйти замуж, но она всем отказывала. Горе утраты и тяжелая болезнь вскоре подкосили ее, и через пять лет после смерти отца ее тоже не стало.

После смерти матери мы вдвоем с сестрой остались на руках у бабушки, которой пришлось переселиться из своего частного дома в нашу маленькую и тесную квартирку на втором этаже двухэтажного деревянно-щитового дома. Отопление было печным, общий туалет располагался на улице, а за водой приходилось с коромыслом ходить к колодцу. Единственным нашим доходом служила крошечная пенсия, которую получала бабушка. Конечно же ее ни на что не хватало, но мы как-то выкручивались. Одежду нам с сестрой давали знакомые, чьим детям она уже не подходила по возрасту, а сама бабушка, сколько я ее помню, всегда ходила в одном и том же. Питались мы скромно, а иногда вовсе ничего не видели кроме одной репы. Очень выручало то, что бабушка держала козу. Наверное, только благодаря ее необычайно жирному молоку мы с сестрой, несмотря на скудное питание, росли все же здоровыми и крепкими детьми.

Я, однако, не помню, чтобы наша бедность доставляла мне какие-то большие неудобства. Мои знакомые и друзья жили не многим лучше нас, поэтому жаловаться на жизнь даже не приходило в голову. А об уровне нашей тогдашней жизни хорошо можно судить, например, по тому, что сестра моя на свой выпускной школьный бал явилась в белом платье из марли, которое ей сшила бабушка; а ее старенькие изношенные двумя поколениями туфли по такому торжественному случаю были обклеены рыбьей чешуей. Выглядело все это, конечно, не фонтан, но кто тогда на это сильно смотрел.

Лишенный с ранних лет родительского внимания и тепла, я и сам по отношению к другим не мог проявлять ничего кроме агрессии и насмешек. А как иначе? Невозможно давать другим то, чего в тебе самом практически нет. Разве будет светить шахтерский фонарик, если не зарядить его аккумулятор. Мой тяжелый характер сопровождался еще одним немаловажным обстоятельством: с самых малых лет я был необычайно физически развит; все мои сверстники были ниже меня на голову, а размер моих кулаков вызывал у них тихую зависть. Поэтому во всех делах я чувствовал за собой право сильного и не стеснялся пользоваться этим на полную катушку. Я страстно желал быть в центре всеобщего внимания и чувствовать на себе всеобщее восхищение. Среди детей шахтеров и рабочих этого можно было добиться только с помощью постоянного и строжайшего контроля над своим поведением и, в меньшей степени, своих кулаков, на корню пресекая малейшие попытки поставить под сомнение свой авторитет.

Должен признаться, что моя беда состояла еще и в том, что мои детские амбиции простирались гораздо дальше, чем, безобидное в сущности, желание стать вожаком всей местной шпаны. Нет, этого мне было мало. Я непременно хотел достичь всесоюзной и даже мировой славы. Сейчас-то я хорошо понимаю, что это была не более чем неосознанная компенсация, возникшая во мне из-за недостатка родительского внимания. С тех пор это желание никуда не делось; с возрастом я лишь научился строго контролировать и направлять его в нужное русло. Но в то время от кипевших и зашкаливающих во мне амбиций у меня по-настоящему мутился разум. Мои товарищи, как все нормальные шахтерские дети, резались в карты, хулиганили, играли в футбол, учились затягивать косяки, прогуливали уроки и дрались, я же, помимо всего этого, непрестанно ломал свою голову еще и над тем, как бы мне поскорей стать знаменитостью. Мысленно я вовсю развешивал свои портреты на стенах родной школы по соседству с вождями мирового пролетариата и нашими партийными бонзами. Еще мне нравилось представлять, что все вокруг только и делают, что обо мне говорят; я воображал себе, что всесоюзные газеты, вроде «Пионерской правды», отводят моей нескромной персоне первые полосы, а местные и столичные журналисты выстраиваются в длинную очередь, чтобы взять у меня интервью.

Представлять в уме, как я направо и налево раздаю свои интервью, – стало даже для меня своего рода неотвязной манией, которая часто помимо воли навязчиво преследовала меня повсюду, особенно во время школьных уроков. Мне на полном серьезе казалось, что всем окружающим невероятно важно узнать мое авторитетное мнение по любому вопросу, и я считал своим долгом важно вещать о вещах, которые выглядели для меня очевидными, но которые кроме меня почему-то никто в мире не знал. Выглядело это все в моем горячем воображении примерно так:

- Товарищ Ветров, что Вы думаете о резком падении успеваемости в нашем районе? Какие по Вашему следует принять решительные меры, чтобы это поправить? – спрашивает, прыгая вокруг меня подобно кузнечику, и записывая за мной каждое слово очкастый корреспондент местной газетки.

На секунду задумавшись и многозначительно наморщив лоб, я выдаю ему свои выстраданные за все нелегкие годы школьного об-мучения соображения на сей счет:

- Я, товарищ, журналист, как сознательный советский пионер, через Вашу уважаемую газету хотел бы донести до министерства образования и лично до генерального секретаря КПСС товарища Брежнева свою позицию по этому поводу. А именно я считаю, что оценки в школах нужно отменить вовсе, поскольку это унизительный и порочный пережиток царского прошлого. Если взрослым сильно хочется, пусть ставят оценки друг-другу, а мы, дети, если и нуждаемся в каких-то оценках, то только положительных.

- Товарищ, Ветров, - тянется ко мне с своим блокнотиком, еще одна представительница древней как мир журналистской профессии, - наших постоянных читателей интересует Ваше мнение как заядлого футболиста и болельщика. Когда же, наконец, футболисты советской сборной станут играть на таком же уровне, как и наши хоккеисты. Что по Вашему следует предпринять, чтобы в Советском Союзе появился свой Пеле?

- Спасибо, товарищ женщина, за такой важный и больной для меня вопрос, - говорю я с воодушевлением. – Действительно, футбол я обожаю и все свободное время провожу на стадионе; даже с уроков туда частенько сбегаю, но только Вы об этом, пожалуйста, не пишите в своей газете. Как болельщик, я конечно же всей душой всегда горячо болею за нашу сборную и желаю ей всяческих успехов. Но как человек, привыкший смотреть на вещи спокойно и трезво, понимаю, что при текущем раскладе, шансов выиграть грядущий чемпионат мира у нас никаких нет и, боюсь, никогда не будет, если только мы срочно не разбомбим Бразилию… ну и все остальные страны тоже. Поэтому мое мнение таково, что единственным спасением из этой безвыходной ситуации будет радикальное изменение футбольных правил. Для этого нужно пригрозить всему человечеству страшной термоядерной войной, если оно сейчас же не одумается и не изменит футбольные правила так, чтобы выигравшим считался тот, кто пропустит больше соперника. Пусть наши футболисты будут делать то, что действительно любят и умеют лучше всего – играть в поддавки. И я уверен, что, вот, при таком раскладе равных им на всей нашей планете и даже во всем ближнем и дальнем космосе просто не сыщется. Точно Вам говорю.

- Товарищ Ветров, можно задать Вам последний вопрос, - тянет руку журналист газеты «Известия». К нам в редакцию регулярно приходят письма с жалобами на несколько двусмысленно звучащие прогнозы погоды, с которыми на ночь глядя выступает шикарная блондинка с вызывающим бюстом в конце популярной программы «Время», а так же на полную невозможность верно угадать правильную комбинацию шаров в телевизионном выпуске лотереи «Спортлото». Можете ли Вы что-то посоветовать нашим читателям по данному поводу?

- Вопрос, конечно, сложный, - говорю я. – но специально для ваших читателей я могу предложить хороший выход: пусть перестанут смотреть телевизор, и проблема исчезнет сама собой. Лично у меня его нет вовсе, и я еще ни разу за четырнадцать лет своей долгой жизни об этом не пожалел. Если же сильно хочется сделать какой-то прогноз – пусть кидают монетку. Ровно в половине случаев прогноз будет верным. Точно Вам говорю. Должен только сразу честно предупредить, что это не касается прогнозов на игру нашей футбольной сборной. Здесь даже законы статистики почему-то не работают. Просто удивительный, абсолютно анормальный случай…

Про Давида Ойстраха и высокое искусство пускать солнечные зайчики

Насколько себя помню, в наш городской Дворец культуры регулярно приезжали какие-то артисты. Меня лично это всегда мало интересовало в отличие от бабушки, которая никогда не пропускала ни одного такого события. Она, как могла, и меня старалась приобщить к тому, чтобы я начал интересоваться искусством, потому что видела, что улица поглотила меня с головой и боялась, что ни к чему хорошему это не приведет. Но у нее ничего не получалось. Изредка, конечно, мне и самому было любопытно пойти посмотреть на какой-нибудь известный спектакль, но я отлично знал, что в моей среде к подобного рода интеллигентским развлечениям относятся с крайним презрением. Если кто-нибудь, не дай бог, увидит, что я иду с бабушкой смотреть, допустим, чеховский «Вишневый сад», мне проходу потом не будет от насмешек:

- Привет, Ветер, ты, говорят был в театре? Ничего, что я с тобой все еще на ты?

Или:

- Ветер, ты после приобщения к высокому искусству стал такой интеллигентный. Теперь тебя просто не узнать. А скажи, там и вправду надо как в детском садике одновременно всем вместе в ладошки хлопать? Ой, как же это все интересно…

В общем, надеюсь, вы меня поняли. Я бы не дал своей заботливой бабушке ни единого шанса заманить меня в это злачное место. Но, как известно, никогда не говори никогда.

Однажды на афише нашего ДК некий принципиально не подписывающий свою мазню художник нарисовал, как умел, довольно плотного мужчину в пиджаке и при галстуке, который прижимал к своей широкой щеке нечто отдаленно похожее на балалайку. А внизу большими и явно не очень трезвыми буквами красовалось имя артиста – Давид Ойстрах. Я бы и внимание на это никогда не обратил. На этой афише все время что-нибудь малюют. Не будешь же каждый раз на это смотреть. Но тут случай был особый…

Бабушка по своей привычке стала меня уговаривать пойти с ней на концерт столичного гастролера. Я как всегда на это только брезгливо морщился. Но в тот раз, сама того не осознавая, она сделала единственно верный ход, чтобы, наконец-таки, добиться своей вожделенной цели:

- Данюшка, это же мировая знаменитость. В наш город никогда еще такие люди не приезжали. Вырастешь, потом жалеть будешь, что такую редкую возможность упустил.

Я, как обычно, равнодушно пропускал все ее речи мимо ушей. Но слова «мировая знаменитость» заставили меня вздрогнуть. Достичь мировой славы было тогда пределом всех моих мечтаний. А тут такой случай – у нас в городе появится живое воплощение всех моих самых страстных и тайных желаний. Я должен был это увидеть.

- Ладно, - говорю, - так и быть, схожу посмотрю на это чудо. Только у меня будут такие условия… - и объявил ей свой план.

Я сказал, что она должна будет прийти на концерт раньше меня и занять два места в углу последнего ряда. Я же подойду туда чуть позже. И еще сказал, чтобы она взяла с собой газету, потому что я намерен ее читать, пока не выключат свет. Я надеялся, что смешавшись с толпой зрителей и потом прикрывшись от любопытных глаз развернутой газетой, никем не буду узнан и смогу таким образом скрыть этот свой жалкий позор в полной тайне от приличного общества.

В последнюю ночь перед концертом я долго не мог заснуть: все старался придумать себе достойное оправдание на тот случай, если вдруг кто-то из знакомых-таки застукает меня в толпе зрителей возле ДК. А под самое утро мне приснился настоящий кошмар:

Мне приснилось, что я шел на концерт с бабушкой, держа ее за руку и потупив голову, а вокруг меня толпа пацанов улюлюкала и свистела, указывая на меня пальцами. И еще на пути мне попался Костя Варламов, самый авторитетный хулиган в Анжерке. Он не свистел и не улюлюкал, а стоял, засунув руки в карманы, и, ухмыляясь, молча глядел на меня, презрительно сплевывая через выбитый передний зуб. Но это было еще не самое ужасное, потому что чуть дальше я увидел Оксану из 8-го «Б». И вот здесь мне захотелось провалиться сквозь землю. Эта была моя тайная и безнадежная любовь; самая красивая девчонка в нашем городе; мечта всех парней. Так вот она, глядя на меня, просто ухахатывалась. При этом ее челка все время сдвигалась ей на лоб, и она ее очень мило поправляла… В общем, под утро я проснулся весь измученный. Я знаю, что тем, кому не приходилось с потом и кровью в драках с самыми оторванными сорвиголовами завоевывать себе авторитет, никогда меня не понять.

К моему несказанному удивлению к началу концерта перед входом собралась внушительная толпа. Это был несомненный аншлаг. Меня охватил благоговейный трепет – вот что значит быть мировой знаменитостью! Мне стало немного любопытно, что этот человек будет нам играть, поэтому я спросил первого попавшегося мужика более менее интеллигентного вида в давно не знавшем утюга и изрядно поношенном костюме:

- Скажите, что сейчас будет исполняться?

- Меня не инте-гхе-сует, что он будет и-гх-ать, - страшно картавя ответил этот гражданин. – Я п-гх-ишел на Давида Ойст-гха-ха.

Такие речи меня только еще больше подогрели. Как и я, все эти люди пришли посмотреть на живую знаменитость. Действительно, какая кому разница, что он там будет играть.

Никем не замеченный в толпе зрителей я пробрался к своему месту в углу последнего ряда. Бабушка была уже там. Я сразу же потребовал у нее газету, раскрыл ее на весь разворот, уткнулся в нее носом и с нетерпением стал ожидать, когда наконец, выключат свет и начнется концерт.

Через некоторое время бабушка удивленно меня спросила:

- Данюша, что ты делаешь?

- Читаю газету. Ты разве сама не видишь, - прошипел я.

- Но ты же ее держишь вверх ногами…

Я невольно про себя крепко выругался и уже хотел объяснить ей, что это совсем не ее дело, однако не успел, потому что тут на сцену вышел приезжий гастролер. Зал встал и бешено ему захлопал. Держался, надо признать, он по-королевски. С достоинством покланялся зрителям и начал что-то пиликать. Сначала мне было даже смешно все это слушать, но потом от этих дурацких звуков у меня сильно разболелась голова, и я какое-то время сидел с закрытыми глазами, с нетерпением ожидая, когда, закончится весь этот кошмар, пока потом не придумал кое что получше: я скатал из газеты шарики, намочил их слюной и заткнул ими себе оба уха. Это сработало - отвратительные тошнотворные визги, исходившие из под смычка музыканта с мировым именем, наконец почти перестали до меня доноситься.

От нечего делать я стал рассматривать зрительный зал, который с моего места был виден как на ладони. Мне хотелось наверняка убедиться, что никого из моих приятелей и знакомых здесь нет. Вдруг меня ослепило яркая вспышка. От неожиданности я чуть было громко на весь зал не выругался матом. Сдержался только потому, что рядом сидела моя бабушка. Она этого очень не любила. Скоро я обнаружил источник этой световой атаки. Им оказался безымянный палец на правой руке маэстро, в которой он держал смычок. Потом уже из разговоров после концерта я узнал, что на этом пальце у него был надет перстень с брильянтом. Но в тот момент я терялся в догадках о происхождении этого сияния. Сцена была освещена лучами рамп, и их яркий свет, отражаясь от руки артиста, время от времени веселой стайкой беззаботных солнечных зайчиков носился по всему залу. Я сам на школьных уроках часто развлекался тем, что осколком зеркала в ясную погоду пускал носиться солнечные зайчики по всему классу. Но чтобы тем же самым занимался со сцены в переполненном зале Дворца культуры всемирно известный музыкант – это было для меня что-то новенькое. «Во, мужик, дает» - восхищенно думал я, наблюдая за полетом искрометных брызг, которые весело разлетались во все стороны по велению воли великого музыканта. Я с большим удовольствием наблюдал, как то один, то другой зритель смешно корчит уморительные рожицы, подобно мне ослепленный неожиданной вспышкой яркого света.

Вечер перестал быть томным, и оставшаяся часть концерта пролетела для меня весело и почти незаметно. Потом были оглушительные овации, крики браво, цветы, ну и все такое. Мы с бабушкой не стали все это слушать, а пошли поскорее в гардероб забирать свои вещи, чтобы потом не томиться в длинной очереди. И лишь только на улице я вспомнил, что у меня заложены уши. Я вытащил слюнявый газетный комочек из правого уха и услышал, что бабушка интересуется как мне понравилось выступление.

- Шикарный концерт, – без тени иронии сказал я, и принялся выковыривать из левого уха вторую затычку.

Прием, который наши горожане устроили приезжему музыканту, поразил мое детское воображение. Я тоже мечтал как и этот скрипач быть в центре всеобщего внимания, ничего особо выдающегося при этом не вытворяя и, вдобавок, развлекаясь пусканием солнечных зайчиков.

Еще целую неделю после концерта лавры Давида Ойстраха не давали мне покоя. Я рисовал в своем воображении как стану мировой знаменитостью и, овеянный уже мировой славой, тоже заеду однажды в наш город и дам свой сольный концерт в том же самом Дворце культуры. «Все мои дружки точно придут на меня поглазеть - мечтал я. - Хорошо бы еще и Оксана из 8-го «Б» тоже бы заявилась. После моего триумфального выступления она бы громче всех кричала мне «Браво!»; и я бы обязательно у нее спросил, когда она, с большим трудом пробившись сквозь осадившую меня со всех сторон толпу поклонников, вручала бы мне огромный букет:

- Ну что, девочка, как тебе мой концерт?

И, не дожидаясь ответа, обнял бы ее и поцеловал взасос, прямо на глазах ее парняги, Коляна Богодурова. Он бы мне и слова не сказал. Еще бы и гордился потом…».

Через неделю я решился и пошел в нашу музыкальную школу, чтобы начать учиться играть на скрипке. Ага, как же, так меня там и ждали. Ихняя директриса сказала мне:

– Мальчик, где тебя раньше-то носило?. Чтобы научиться играть на скрипке, тебе нужно было к нам сюда еще в первом классе прийти. А теперь тебя с твоим медвежьим слухом можно разве что на барабане научить играть. Да и то не факт…

Короче, отшила меня самым беспардонным образом. Ну и зол же я был на нее! Этой же ночью я не поленился пойти и выбить у них в школе все стекла. С последним выбитым стеклом злость моя прошла. И желание стать великим скрипачом тоже куда-то испарилось. По большому счету я был только рад, что меня туда не взяли. Визжащий звук, который издают струны, когда по ним взад вперед елозят смычком, на мой вкус, ничуть не лучше, чем зубодробительный скрежет, который исходит от стекла, если со всей силой водить по нему острым гвоздем. Думаю, если бы я стал знаменитым музыкантом, мне всегда бы приходилось играть с затычками в ушах и вынимать их только в самом конце концерта, когда обычно раздаются аплодисменты и крики браво. Не пропускать же их мимо ушей, в самом деле. А ради же чего еще, скажите, выделываются на сцене все эти артисты?

Великий гипнотизер Вольф Мессинг или никакой чертовщины – все строго научно

После всего пережитого я зарекся еще хоть когда-либо в здравом уме переступать порог нашего Дворца культуры. То, что искусство несет людям свет, я уже хорошо убедился на собственной шкуре, и дальше продолжать пялиться на всякие штучки, которые выделывают перед зрителями заезжие гастролеры, мне было не особенно интересно, потому что при большом желании я и сам так могу. Да и с чего ради спрашивается я должен протирать штаны и бороться с зевотой на всяких скучных концертиках, рискую в одночасье растратить весь свой с таким трудом завоеванный авторитет среди суровых дворовых пацанов, которые на дух не переносят подобную душещипательную развлекуху, где пасутся в основном одни сопливые интеллигентные очкарики, которых даже бить иной раз не хочется, потому что руки об них боишься испачкать. Знали бы вы, как они все меня бесят!

Однако уже очень скоро у меня появился повод лишний раз убедиться в правоте народной мудрости, которая гласит, что «от сумы до тюрьмы не зарекайся» – ибо дело это совершенно пустое, и судьба тут же не преминет, словно бы в насмешку, сделать с тобой именно то, от чего ты еще накануне имел твердое и решительное намерение навсегда отказаться. Если не верите, попробуйте, например, дать себе слово с завтрашнего дня окончательно бросить курить. На следующий же день каждый второй встречный, вместо того чтобы как обычно подходить и нагло выпрашивать у вас дать ему докурить только что найденный вами на дороге крошечный окурок, без всякого спросу сам начнет угощать вас куревом, так что к вечеру на этом аукционе неслыханной щедрости вы где-нибудь обязательно да сорветесь и, решив, что ничего страшного не случится, выкурите подаренную искусительницей-судьбой желанную папироску, мысленно себя при этом убеждая, что «ну, вот эта-то уже точно будет последняя в моей жизни… По крайней мере на сегодня».

Если хотите знать, со мной именно так все и произошло. Не прошло и двух месяцев после того, как я поклялся, что ноги моей больше не будет в этом злачном месте, как все тот же, судя по авторской манере, неизвестный художник на афише нашего ДК намалевал новое объявление о предстоящем концерте. На этот раз никакими скрипками, к счастью, там даже и не пахло – публику звали посетить представление самого знаменитого в СССР гипнотизера. У этого гастролера было не менее звучное имя, чем у Давида Ойстраха, но в отличие от последнего, это, действительно, был талантище. Можете мне поверить. Звали его Вольф Мессинг. И вот из за этого человека в самом скором времени я чуть было не схлопотал «строгача» и не поехал мотать длинный срок на зону для малолеток… Но обо всем по порядку.

На этот концерт меня снова уговорила идти бабушка. Она сказала, что там будут какие-то научные опыты с цирковыми элементами и ничего более. Поэтому, когда настал день представления, я пошел на него вместе с бабушкой, ни от кого особо не скрываясь. За свою репутацию я был совершенно спокоен. Ведь я шел посмотреть обычное цирковое выступление, а не слушать какую-то там дурацкую классическую музыку, где на самом деле никому ничего не понятно, но все стараются друг друга в самом конце перехлопать, чтобы показать какие они все из себя тонкие ценители. Выразить не могу, до чего мне все это противно.

На этот раз мы с бабушкой сели недалеко от сцены у самого прохода поближе к выходу, чтобы первыми успеть в гардероб, когда все закончится.

Зал снова был набит битком. Я с нарастающим нетерпением ждал, когда выключат свет и раскроется занавес. Наконец это произошло, и на сцене появился знаменитый артист. Я сразу обратил внимание, что выглядел Мессинг не менее солидно, чем Давид Ойстрах. Только он вместо галстука носил бабочку. И еще шевелюра у него была что надо.

Сначала он начал говорить что-то про научный коммунизм и безграничные возможности человека. Но я ничего из этого не запомнил, потому что даже не слушал. Я всегда пропускаю такие вещи мимо ушей. Единственное, что я уяснил из этой его вступительной речи, что в его фокусах не будет никакой мистики, а все будет строго научно. И что каждый человек, сидящий, в этом зале, мог бы при большом желании повторить все тоже самое, что сейчас покажет он. На самом деле зря Мессинг это сказал… Но об этом потом.

После этой своей преамбулы Мессинг нам объявил, что ему для научных опытов потребуются помощники. Сразу вызвалось много желающих, которых он пригласил подняться на сцену. Честно говоря, я бы тоже вышел, если бы не боялся уронить свой авторитет. Все же в моем положении нельзя вот так вот просто взять и побежать по зову первого встречного. Да и вообще, признаться, много чего нельзя себе позволить, если хочешь выглядеть в глазах пацанов крутым парнягой. Поэтому я и остался сидеть.

Мессинг выбрал себе троих помощников, а остальные добровольцы вернулись на свои места; и сразу после этого, без всякого преувеличения начались настоящие чудеса. Ничего не имею против научного коммунизма, но на мой дилетантский взгляд тут им даже и не пахло.

Началось все с того, что артист потребовал завязать себе глаза, чтобы все кругом убедились, что он точно ничего не увидит, и с его стороны все будет по-честному. Потом он попросил помощников передать в зал книгу и обычную швейную иголку. Помощники так и сделали – передали книгу случайному человеку в середине зала; тот открыл ее на первой попавшейся странице, а еще один из зрителей с соседнего ряда ткнул на ней иголкой в случайное слово. Один из помощников все это записал у себя на бумажке: номер выбранной страницы, слово и продырявленную букву. Потом книгу и иголку пустили по залу с той целью, чтобы разные люди их незаметно у себя спрятали. После всех этих приготовлений Мессинг, который все это время молча стоял на сцене со скрещенными руками и с повязкой на глазах, взял одного из своих помощников за руку и велел ему мысленно отдавать ему команды, куда нужно идти, чтобы отыскать книгу и иголку.

В зале поднялся страшны гул. Все друг с другом начали спорить – найдет или не найдет. Некоторые даже начали делать денежные ставки. Другие наоборот стали громко возмущаться, что помощники на самом деле подсадные, и все происходящее – это форменное надувательство, и они сразу же после концерта пойдут к администратору требовать вернуть им деньги за билет.

Видно было, что Мессингу весь этот шум страшно мешает. Лицо у него стало совершенно красное. Но все-таки он нашел и книгу, и иголку. Ну и ткнул ей куда надо, даже не снимая с глаз повязки. Лично я ни на секунду не сомневался, что он действительно читает мысли и не мухлюет, потому что по лицу видно было, что человек изо всех сил напрягается…

Потом он начал показывать фокусы с гипнозом. И тут уже даже комар бы носу не подточил. Очевидно было, что происходит нечто невообразимое.

Сначала Мессинг завязал повязку на глаза одному своему помощнику и загипнотизировал его, чтобы тот стоял и не двигался. Потом он прямо на сцене вскипятил в кастрюле воду на примусе так, что этот помощник ничего при всем желании не мог видеть. Когда вода у всех на глазах вскипела, он подвел помощника к кастрюле, велел ему сунуть туда руки и сполоснуть их в этой якобы прохладной воде. Помощник так и сделал – окунул руки в кипяток и при этом даже не поморщился, да еще и громко подтвердил, что, действительно, вода ему кажется прохладной. Потом Мессинг вывел его из транса и попросил осторожно попробовать пальцем воду, честно предупредив, что она только что кипела. Тот осторожно сунул в котелок кончик пальца и тот час же отдернул руку, потому что обжегся…

Потом наступила очередь второго помощника, с которым Мессинг тоже сыграл в темную, только на этот раз для контраста он устроил все с точностью наоборот. Когда этот помощник уже стоял качественно загипнотизированным и с завязанными глазами, он достал из своего кармана обычный советский пятак и молча показал его нам, а помощнику громко и четко сказал, что сейчас прикоснется к его руке раскалённым до бела железом. После этих слов он взял его руку и придавил ему пятак прямо сверху на кисть. Помощник громко вскрикнул «Ай!» и резко ее отдернул. Мессинг подошел к нему, взял за «обожженную» руку и эффектно вздел ее вверх. И тут мы все увидели, что на том самом месте, куда он только что касался монетой, был отчетливый красный след какой бывает на коже сразу же после сильного ожога…

Но, конечно, самым эффектным был номер с одной хрупкой и молоденькой девушкой, которую он отобрал из новой партии добровольцев.

Тут надо вставить пару слов про то, как Мессинг отбирал себе помощников из числа желающих принять участие в его очередном номере. По словам артиста для опытов с гипнозом подходит далеко не каждый. Оказывается, для того, чтобы гипноз подействовал на человека, тот должен обладать хорошей внушаемостью. Так вот эту самую внушаемость Мессинг определял в два счета. Сначала он строил всех добровольцев в один ряд, затем подходил поочередно к каждому и медленно проводил двумя ладонями перед лицом стоящего перед ним человека. Сразу после такой манипуляции он уже точно знал, подходит этот человек для гипноза или нет. По его словам легче всего работать с молоденькими незамужними девушками, потому что они наиболее легко поддаются внушению и сразу впадают в гипнотический транс от одного только пристального взгляда еще даже до того, как успеешь им хоть слово сказать и сделать руками первый гипнотизирующий пасс.

Перед тем как начать демонстрировать новый номер, Мессинг попросил принести на сцену два обычных стула и поставить их спинками друг к другу на расстоянии человеческого роста. Когда это было сделано, он подошел к робко улыбающейся девушке и всего лишь одним коротким взглядом качественно ее загипнотизировал, так что всем сразу стало понятно, что она точно ни разу незамужняя. После этого он попросил двух своих помощников взять ее на руки и аккуратно водрузить на спинки стула так, чтобы голова затылком лежала на одной спинке, а пятки на другой. Это казалось невероятным, но девушка, после того, как с ней все это проделали, лежала в таком неудобном для себя положении прямая и ровная как бревно. А дальше все было еще круче. У нее на животе расстелили небольшую тряпку, и один из помощников со стремянки осторожно встал на нее обеими ногами. Представьте себе, она и тут ничуть не прогнулась под такой тяжестью, а ведь этот помощник на вид весил раза в три больше чем она. Тут уже все захлопали, в том числе и самые скептически настроенные зрители. Но и это оказалось еще не все.

Мессингу принесли два здоровенных кинжала. Чтобы показать, какие они острые, он поднял их перед собой держа за кончики рукояток до уровня плеч и затем одновременно отпустил. Кинжалы полетели вниз и с глухим стуком воткнулись довольно глубоко в деревянный пол сцены, так что ему пришлось приложить усилие, чтобы их из нее вытащить. После этого он стал с ними подниматься по стремянке. Его помощник тем временем подошел к девушке и задрал вверх до самой груди ее рубаху так, что обнажился голый живот. В зале в этот момент повисла мертвая тишина – все уже поняли к чему все идет. Тут Мессинг по театральному высоко воздел оба кинжала на вытянутых руках прямо над лежащей перед ним девушкой и, сделав небольшую драматическую паузу, одновременно разжал обе кисти. В воздухе в лучах рамп тотчас ослепительно сверкнула сталь летящих вниз лезвий, несущих неминуемую и лютую смерть любому, кто попадется им на пути… По всем рядам пронесся вздох ужаса. Но вместо того, чтобы на сцену из пронзенного насквозь тела пролилось целое море кровищи, произошло нечто совершенно невероятное: острые как жало змеи лезвия не смогли пробить нежную кожу и отскочили от тела девушки так, точно она вся была сделана из непробиваемой стали… Тут уже все повыскакивали со своих мест, начали неистово хлопать в ладоши, свистеть и орать как сумасшедшие в полном восторге от только что на их глазах произошедшего великого чуда, которое даже самым упертым неопровержимо и строго научно доказывало безграничные возможности организма простого советского человека.

А в самом конце представления, когда уже никто не сомневался, что это все не дешевые трюки с подсадными утками, Мессинг проделал еще такую штуку: он достал из кармана чистый носовой платок и стал ходить с ним по проходам предлагая всем желающим загадать какой-нибудь особо любимый запах. После этого он прикладывал платок к носу загадавшего запах зрителя, и тот подтверждал, что да, дескать, он его хорошо чувствует. Желающих проверить на себе этот трюк оказалось предостаточно. Мессинг никому не отказывал, подходил ко всем желающим, и никто после этого не жаловался, что у него не получилось почувствовать тот аромат, который он себе заказал. Женщины при этом в основном заказывали духи фабрики «Новая заря», а мужики в «Тройной одеколон», водку или армянский коньяк. Наконец он сказал, что уже довольно и пошел обратно на сцену. Когда он проходил мимо меня, я не выдержал задрал руку как на уроке, когда вызываешься ответить на вопрос учителя, и сказал, что тоже хочу что-нибудь понюхать. Мессинг остановился возле меня и спросил:

- Ну давай, парень, какой аромат ты хочешь почувствовать?

И тут я замялся, потому что совершенно не представлял, чего я хочу.

Мессинг заметил мое волнение и решил мне помочь.

- Хочешь говорит понюхать одеколон? Ты должен хорошо знать этот запах. Из взрослых мужчин в семье кто-то обязательно должен им пользоваться после бритья.

А я сказал, что я единственный и самый главный мужчина в семье, но одеколоном мне пользоваться пока рано, поэтому я его не держу.

Тут уже сам Мессинг не знал что сказать и кажется даже немного смутился. Но потом он предложил мне представить резкий запах какого-нибудь хорошо знакомого мне фрукта, лучше всего – апельсина, лимона или мандарина.

А я на это ответил, что ни апельсинов, ни мандаринов, ни лимонов в жизни не пробовал, да и в глаза даже не видел, потому что телевизора у нас дома нет, а в нашем гастрономе их почему-то никогда не продают.

Тут уже Мессинг совсем растерялся. А в зале начали активно за меня болеть и с разных сторон предлагать свои варианты: арбуз, дыня, бананы…

А я только головой мотал, ничего такого я никогда не пробовал. У меня, Конечно, были варианты, которые я мог назвать: мы с пацанами, например, нередко нюхали бензин. Кроме того, я хорошо знал запах беломора и косяков из конопли. Еще был клей БФ, который мы ведрами воровали со строительного склада, чтобы после несложной очистки добывать из него сногсшибательный коктейль, который мы между собой называли «Борис Федорович»; к этому джентельменскому набору можно было бы прибавить и ядовитый запах нитроэмали, которую нужно было налить в целлофановый пакетик и потом нюхать, плотно прижав его к лицу, пока не начнутся галлюцинации. У нас это называлось «пыхать». Однако ж не будешь все это выкладывать уважаемому столичному артисту… И тут услышал, что кто-то сзади меня произнес слово «ананас». И я тут же радостно закричал:

- Ананас! Я знаю про ананас.

- Ну, наконец-то, облегченно вздохнул Мессинг и приложи свой платочек к моему носу. Но я ничего не почувствовал. Разочарование было у меня на лице написано.

- Ты когда-нибудь ел ананасы? – спросил меня Мессинг.

Я на это лишь отрицательно помотал головой.

- Так чего ж ты кричал, что знаешь этот фрукт? – удивился он.

- Ну как же, его же все знают; это же Маяковский… – И я громко на весь зал процитировал стихи великого пролетарского поэта:

Ешь ананасы, рябчиков жуй,

день твой последний приходит, буржуй.

Зал так и грохнул. Кто-то даже зааплодировал. Тут меня тихонько ткнули локтем в бок. Это была бабушка.

- Молоко – тихо подсказала она.

Я хлопнул себя по лбу. Точно! как же я сразу про него не подумал.

- Хочу почувствовать запах парного козьего молока, - сказал я уверенно.

Мессинг снова прижал свой платок к моему носу, и я тут же утонул в густом запахе парного молока Даринки, как бабушка ласково когда-то называла нашу единственную козу, молоко которой в моем раннем детстве было нашей постоянной пищей, которая никогда не надоедала. Как же я его любил пить из большой кружки, закусывая теплым ломтем бабушкиной лепешки, которую она нам с сестрой часто жарила на сковородке. Я уже чувствовал этот домашний, не передаваемый никакими словами аромат у себя во рту. И еще у меня перед глазами стояло мягкое вымя Даринки с торчащими из него нежными розовыми сосочками. Я видел их так ясно, что мне захотелось взять один из них губами и крепко присосаться к нему как груди матери…

Вероятно на лице моем было написано настоящее блаженство, потому что до меня донеслись выкрики из зала:

- Он почувствовал!

- Смотрите! Он его почувствовал!

Тут вдруг рука Мессинга начала теребить мои волосы и я услышал его шепот прямо над своим ухом:

- Данька, ты станешь великим ученым. Твое открытия изменять этот мир так, что все дети в нем будут счастливы…

Я сразу очнулся и посмотрел ему в глаза. Взгляд Мессинга был серьезный, а губы не шевелились. Я так и не понял даже, сказал он это вслух или тоже внушил.

Потом Мессинг зашел на сцену и оттуда на прощание отдал всем поклон. Хлопали ему хорошо, но, признаться, гораздо меньше, чем Давиду Ойстраху. Все-таки он не был мировой знаменитостью как тот. И потом в зале сидело много коммунистов из рабочих и всяких местных начальников. Хоть Мессинг и говорил, что все, что он делает, полностью соответствуют науке и каждый при должном усердии сможет так же, но, глядя на те фокусы, которые он выделывал, в эти его слова очень слабо верилось. Уже на выходе из зала я услышал как какой-то идущий впереди нас мужик сердито буркнул:

- Дурят нашего брата…

Смертельный номер

Домой после представления я возвращался притихший и ошеломленный. Трюки, которые проделывал на сцене нашего ДК Вольф Мессниг, никак не выходили у меня из головы. Я был уверен, что, обладай я подобными талантами, я бы распорядился ими куда с большей пользой, чем этот артист, и уж точно не стал бы выступать на потеху любопытным зевакам. С другой стороны, он же открытым текстом сказал, что, мол, «каждый так может». Видно, что человек он пожилой и заслуженный; какой смысл, спрашивается, ему врать? Я подумал, что стоило бы попробовать повторить его фокусы – вдруг и я так же смогу. В любом случае, при неудаче от меня ничего не убудет, зато, если все хорошо получится, то моя пешка сразу же выскочит в дамки….

Самым первым делом я бы, конечно, качественно и надолго загипнотизировал всех своих школьных учителей, чтобы они вспоминали о моем существовании лишь в самом конце учебного года, когда приходила бы пора ставить мне высшие баллы за экзамены по всем предметам и переводить в следующий класс. А освободившееся от посещения школы время я бы с пользой потратил на то, чтобы завоевать сердце Оксаны из 8-го «Б». Конечно, я запросто мог бы заставить ее без ума в меня влюбиться с помощью гипноза. Но что-то во мне яростно протестовало против подобных методов. С помощью обмана и насилия над чужой психикой я бы, конечно, быстро добился вожделенной цели, но никогда после этого я уже не смог бы чувствовать себя безоговорочно счастливым, потому что точно бы знал, что вся ее любовь ко мне – не настоящая.

Я знаю, есть немало любителей носить фальшивые драгоценности, чтобы казаться богатыми, но лично я предпочитаю обладать подлинным сокровищем, а не его дешевой подделкой. Всей своей израненной душой лишенного с ранних лет родительской ласки подростка я мечтал, чтобы меня любили бескорыстно, искренне, всем сердцем, со всеми моими прибабахами, недостатками и достоинствами – таким, какой я есть на самом деле. А разве можно достичь всего этого с помощью каких-то там гипнотических трюков?

Оксана… Пожалуй, она была в ту пору единственным человеком среди всех моих сверстников, перед которым я не на шутку робел, потому что по уши был в нее влюблен. Но свою пылкую и нежную любовь я тщательно скрывал от окружающих и от нее самой. У меня не хватало духу открыть ей свои истинные чувства, потому что я боялся показаться смешным и уронить свой авторитет в глазах пацанов. Я принимал за непростительную слабость то, что на самом деле делало меня благородней и лучше, чем я был до этого. Ну и дурак же я тогда был.

Клокотавшие во мне страсти, которые я ото всех тщательно скрывал, довели меня однажды до того, что я полночи потратил на то, чтобы написать свое признание в любви в нескладных стихах, которые я написал на чистом листке вырванном из школьной тетради. И это были мои первые и последние в жизни стихи. Вы даже и представить себе не можете, что все это значило для человека, который до этого открыто высмеивал и презирал всех, кто разводит подобные сопли перед девчонками. Разумеется я этот листок тут же порвал на мелкие кусочки, а стихи постарался поскорее стереть из своей памяти. Но последнее оказалось для меня непосильным делом. Давно миновала моя юность, а я до сих пор отчетливо помню эти неумелые, но полные подростковой искренности строфы так хорошо, как будто-то бы я написал их только вчера:

Я сплю и думаю о Вас,

Но не прошу Вас о свиданье.

Не выясняю цвета глаз

И не иду дальше мечтанья.

Я не кричу на всех углах

О той, чье имя милым стало.

Лишь только в сердце боль и страх.

Оксана, милая Оксана…

Без Вас глазам моим темно,

И на душе скребутся кошки.

Я каждый вечер как кино

Гляжу на свет в Вашем окошке.

Для Вас одной хочу я жить,

Чтоб сделать Вашу жизнь счастливой.

Вас повстречав, мне не забыть

Такой девчоночки красивой.

Впрочем, я ни на секунду не сомневался, что даже и без всякого гипноза рано или поздно смогу добиться сердца этой веселой и своенравной девчонки. После этого я увезу ее отдыхать куда-нибудь в теплые края, где много фруктов, всегда светит жаркое солнце и можно хоть целый день купаться в море и загорать на песке. А по вечерам мы будем ходить с ней в кино и на танцплощадки, где будем до самого утра танцевать под живую музыку эстрадных оркестров. Главное только, чтобы там не было никаких скрипок.

Конечно все это стоит денег, больших денег… И вот тут-то как раз мне и пригодятся мои гипнотизерские таланты. Благодаря гипнозу мне даже делать ничего особо не придется – деньги сами потекут ко мне в руки. В своих радужных мечтах я рисовал себе, например, как иду грабить Сберегательную кассу: ни от кого не таясь, при свете дня, я решительно направляюсь к совсем молоденькой и робкой кассирше и сразу с порога качественно гипнотизирую ее одним своим пристальным взглядом.

- Гражданочка, - говорю я ей, – будьте так любезны, выдайте мне, да побыстрее, сто тысяч советских рублей, – и протягиваю ей вместо сберегательной книжки свой школьный дневник.

Она, конечно, в трансе от такой суммы; смотрит круглыми от удивления глазами на мои круглые пятерки по всем предметам, но думает, что это настоящая сберегательная книжка, и на счету у меня и вправду куча деньжищ. Короче, без всяких задних мыслей вываливает мне тут же из сейфа целую гору пачек с новенькими хрустящими сторублевыми банкнотами. Я сгребаю их в авоську, целую ей на прощанье ручку и спокойно с достоинством возвращаюсь по улице к себе домой. А по дороге мне попадается Костя Варламов со всей своей шайкой и говорит:

- Ветер, тормози, ты уже приехал…

И требует, чтобы я отдал ему авоську с деньгами. А я в ответ на это только смеюсь, показываю ему фигу и говорю:

- Накуси-выкуси.

Тогда он делает знак своим бандитам, и они всем скопом бросаются на меня; а я легко и непринуждённо их всех расшвыриваю в разные стороны и иду себе дальше, никуда не торопясь, своей дорогой, да еще и весело насвистываю. А они тогда все достают из карманов свои ножики и разом кидают их в меня. И тут их ждет большое разочарование: все их ножички отскакивают от меня в разные стороны, не причинив мне никакого вреда, – как будто бы я железный…

Вечером следующего дня после выступления Мессинга я тусовался со своими пацанами во дворе неподалеку от нашей школы. Мы сидели в детской беседке, и я, не жалея красок, передавал им увиденное. И тут мое внимание привлек проходящий неподалеку мой одноклассник, у которого была кликуха «Зеленый». Это был отличник и всеми затюканный мальчик. У него было еще и другое имя, но он, кажется, на него уже и не откликался – настолько привык, что все обращаются к нему исключительно по этой его кличке.

В моей голове тут же созрел план на его счет. Я хорошо запомнил, что Мессинг, объясняя нам выбор своих помощников, говорил, что для гипнотических опытов подойдут только те, у кого есть повышенная внушаемость; только таких людей можно качественно загипнотизировать и делать потом с ними все, что душа пожелает. Думаю, меня и моих пацанов он бы точно не взял к себе в ассистенты, потому что в школе нам с первого класса постоянно внушают и внушают, как себя надо правильно вести, что надо хорошо учиться и во всем слушаться взрослых. А результат, надо сказать, прямо противоположный. А вот Зеленый – совершенно другое дело. Он всю жизнь привык делать, что ему другие велят; просто бесценный человек для научных экспериментов с гипнозом.

- Приведите мне Зеленого, - говорю я пацанам. – и я покажу вам настоящий гипнотический сеанс.

Двое за ним тут же помчались. Он, как это увидел, сразу же, не будь дурак, попытался дать деру. Да куда ему бегать, если он и ходить-то нормально не может; ногами все время шоркает, как будто бы ему уже сто лет. Противно просто. Сколько раз ему за это уже по башке давали, но ничего не помогает.

Скоро Зеленого, держа его под руки, подвели ко мне.

- Привет, - говорю, - Зеленый. Сбежать от меня хотел? За книжками нужно меньше сидеть, если хочешь хорошо бегать. Но ты не бойся. Настроение у меня сегодня мирное, поэтому расслабься. Популярно объясняю тебе в чем дело. Я хочу для своих пацанов провести гипнотический сеанс. Никакой чертовщины, все строго научно. Ты будешь моим ассистентом. Дело это добровольное, поэтому, если будешь меня во всем слушаться, то бить, так уж и быть, в этот раз не буду.

Зеленый стоял, покорно опустив голову, и даже не пытался мне возражать. Я подошел к нему поближе и стал в точности копировать все те движения, которые делал Мессинг, когда вводил кого-нибудь в гипнотический транс. Велев Зеленому закрыть глаза и не дергаться, я начал медленно водить перед его лицом обеими ладонями и еще – чисто на всякий случай – ровным и спокойным голосом постарался как можно более простыми и доступными словами крепко внушить ему, что он теперь полностью находится под моей властью и должен беспрекословно выполнять любые мои команды, если, конечно, не хочет тут же получить от меня по башке.

Довольно быстро я вошел во вкус и начал уже себя чувствовать этаким заправским гипнотизером не хуже самого Мессинга. Полностью отрешенное лицо, тихое дыхание и закрытые глаза Зеленого только подкрепляли мою уверенность в своих силах. Наконец, мне показалось, что уже довольно, и у меня все получилось. Чтобы это проверить, я несколько раз сильно щелкнул пальцами над самым ухом Зеленого – и ноль реакции. «Отлично! - подумал я, - теперь можно смело браться за дело. Старик Мессинг-таки оказался прав, что его фокусы могут быть доступны каждому; тут, ведь, как и в любом сложном деле, главное – поверить в себя и не бояться хоть с чего-то начать».

Мне не терпелось тот час же повторить этот его зрелищный трюк с кинжалами, но я не стал торопить события, а сначала приказал Зеленому несколько раз присесть и встать, потом расставить руки и медленно покружиться. Он сделал все в точности так, как я велел. Внутренне я ликовал – в действительности все оказалось не так уж и сложно…

- Теперь, Зеленый – говорю я грозным голосом, - ты находишься дома возле своей постельки. Раздевайся до трусов, ложись на спинку и – баиньки.

Зеленый к моему восторгу, не открывая глаз, стал делать все в точности так, как я ему велел. Он разулся, снял штаны, куртку, свитер, майку и, наконец, остался в одних семейных трусах. Аккуратно сложив всю свою одежду на скамейку, он покорно улегся лицом вверх на полу беседки прямо у моих ног.

Пацаны смотрели на меня с нескрываемым восхищением.

- Надо же, все делает, что ему Ветер велит, - сказал один.

- Ну ясен пень, - сказал другой, - Ветер же его загипнотизировал. Под гипнозом человек, как робот, все делает, что ему прикажут, а сам в это время как бы спит.

Я слушал эти речи с гордостью за себя. Теперь настало самое время повторить коронный номер с кинжалами. Стульев, к сожалению, не было, поэтому я и велел Зеленому лечь прямо на пол. Я подумал, что, в принципе, какая разница на чем он лежит. Кинжалов у меня тоже не было, но, зато, был отличный нож. Мне сделал его еще давным-давно один бывший зек за то, что я спер для него в нашей школьной столовой полкило черной заварки. Она ему нужна была, чтобы делать из нее чифир, без которого он уже жить не мог. Ножик был непростой, со стреляющим лезвием. А само лезвие было сделано из толстой и прочнейшей стали строительного мастерка. Я им очень гордился. Так вот, достаю я этот ножик и, подражая Мессингу, продемонстрировал всем какой он у меня острый – поднял над головой и отпустил в свободное падение. Рукоятка у него была тяжелая, а лезвие острое как бритва, поэтому он глубоко вошел в деревянный пол беседки, где мы сидели.

- А теперь, - говорю, - я покажу вам смертельный номер.

И высоко на вытянутой руке поднимаю перед собой нож за кончик рукоятки с таким прицелом, чтобы он летел острием вниз прямо на живот Зеленого.

Пацаны сразу поняли, что я сейчас хочу повторить им тот самый трюк Мессинга с кинжалами, про который я им уже успел рассказать. Все сразу повыскакивали со своих мест и сгрудились вокруг нас, чтобы получше видеть происходящее и ничего не пропустить.

И только я начал разжимать руку, чтобы выпустить нож, как меня вбок с силой толкает один мой хороший кореш. От неожиданности я чуть не падаю, а нож мой впивается в пол в миллиметре от тела Зеленого.

- Ты чего? – возмущаюсь я.

- Ветер, - говорит кореш. – Зеленый не в трансе: я заметил, как он один глаз прищурил, чтобы подглядывать…

Я подошел к Зеленому и ору на него:

- А ну, падлюка, вставай! Хватит уже притворяться.

Зеленый медленно встает и открывает глаза.

- Ты, - спрашиваю, - все значит слышал и видел?

Тот к моему огромному негодованию молча кивает своей тупой башкой.

- И видел, что нож я на тебя буду бросать?

Он снова кивает.

Тут моему удивлению просто нет границ.

- А чего ж ты лежал, как бревно, если видел, что тебя сейчас убьют?

- Я, - отвечает этот чудак на букву «М», не двигался, потому что ты сказал, что бить будешь…

У нас, конечно, ни у кого на это слов даже не нашлось. Это ж надо, видит, что его убивают, а сам покорно лежит и ждет, потому что боится, что его бить будут…

- Зеленый, - очень серьезно говорю я ему, - бери свои шмотки в охапку и быстро тикай отсюда, потому что я за себя уже не ручаюсь. Считаю до трех, если после этого ты еще будешь здесь торчать, я тебя точно сначала убью, а потом еще и отдубашу. Ну или наоборот, я еще точно не решил.

Зеленый не заставил себя долго ждать, схватил свои манатки и драпанул с максимальной скоростью, которую только могли развить его вечно заплетающиеся ноги.

Надо ли вам объяснять, почему мое настроение в этот вечер было безнадежно испорчено. Всегда ведь больно и тяжело расставаться со своими красивыми иллюзиями. Я надолго умолк и не стал принимать участие в общей беседе. А беседа на самом деле была очень даже интересной. Пацаны разговорились о девчонках. Разгорелся нешуточный спор о том, грудь какой величины лучше – большая или маленькая. Поскольку я считался непререкаемым авторитетом по всем вопросам, в том числе и по женской части, то в конце концов, чтобы поставить точку в этом споре обратились ко мне, как к главному арбитру, за которым всегда остается последнее и решающее слово:

- Ветер, а тебе лично какие титьки больше нравятся, большие или маленькие? – спросил меня один из пацанов.

Я сделал вид, что глубоко задумался над этим серьезным вопросом и, выдержав для солидности приличествующую моменту паузу, изрек:

- Раньше, - говорю, - мне нравились большие титьки, потом одно время я стал западать на маленькие, но теперь я все больше предпочитаю средние.

Все уважительно закивали и на некоторое время замолчали, каждый по-своему осмысливая сказанные мной слова. Я точно знаю, что никто даже и на секунду не засомневался в том, что у меня имелся богатый жизненный опыт в этом деле…

- Ну да, - в конце затянувшейся паузы подал свой голос один шкет из нашей тусовки, - с возрастом вкусы сильно меняются… Вот мне, например, батино пиво раньше горьким и противным казалось, а теперь наоборот. Мамка говорит, что это все потому, что в детстве вкусовые рецепторы одни, а когда человек взрослеет, они становятся совсем другими...

Варфоломей Акиндинович

Больше всего в школе я не любил физику. И причиной тому была училка, которая у нас ее вела – злобная истеричная тетка с неудавшейся личной жизнью. По-моему, у нее вообще никого не было – ни мужа, ни детей, ни одного близкого человека. Поэтому ей больше и не на кого было изливать свою желчь, кроме как на нас, своих учеников, чем она регулярно и пользовалась. Мы, конечно, платили ей той же монетой. Можете себе представить, какая у нее на уроках царила атмосфера. Если бы мне тогда кто-нибудь сказал, что во взрослой жизни я стану физиком, я бы плюнул ему в лицо и, вероятно, как следует еще бы и отдубасил, чтобы впредь неповадно было так издеваться над чужим несчастьем.

А вот в параллельном классе физику вел молодой, совсем недавно появившийся в нашей школе учитель, которого звали Варфоломей Акиндинович. И все, кто у него учился, отзывались о нем не иначе как с большим уважением. Только вот мне, конечно, от этого было ни холодно ни жарко; такой чужой удаче оставалось лишь молча завидовать.

Так вот слушайте, этот Варфоломей Акиндинович во внеклассное время вел физический кружок, куда можно было ходить всем желающим. Конечно меня туда никто силком бы не затащил. Чтобы по собственной воле ходить в школу после всех уроков – нашли дурака. Но как-то краем уха я случайно услышал, что он приносит с собой из дома изумительно вкусное песочное печенье и перед началом занятия приглашает всех попить с ним чай. У нас дома сладкого я почти никогда не видел, потому что бабушка на свою мизерную пенсию не могла себе позволить покупать нам с сестрой ничего лишнего. Поэтому я решил, что будет глупо с моей стороны, если я откажу себе в удовольствии задарма отведать вкусной домашней стряпни.

Дождавшись очередного раза, когда должен был проходить этот кружок, я отправился туда на разведку. Не то чтобы я так уж сильно рвался туда пойти, я лишь следовал своему железобетонному жизненному принципу – немедленно дергать за любую ниточку, самый кончик которой тебе ненавязчиво подсовывает Его Величество Случай, потому что никогда ведь заранее не известно, что вытянешь на ее конце, если только не зазеваешься и успеешь вовремя за нее ухватиться... И, надо сказать, впоследствии я еще не раз буду благодарить судьбу за этот ниспосланный мне свыше шанс, потому что это оказался как раз тот самый редкий случай, когда действительность многократно превосходит все твои даже, казалось бы, самые смелые ожидания…

Перед началом занятия Варфоломей Акиндинович занес в класс самовар, топившийся дровами, который он заранее вскипятил на нашем школьном дворе, и пригласил всех собравшихся к длинному лабораторному столу. Обычно во время уроков он был весь уставлен целой кучей совершенно бесполезных с моей точки зрения приборов, но в этот раз они все были сдвинуты в кучу ближе к краю, а на освободившемся месте расположились принадлежности для незатейливой чайной церемонии – бело-синий заварничек из расписного гжельского фарфора, железные кружки и то, ради чего я, собственно, сюда пришел, - пара больших тарелок со свежайшим песочным печеньем, источавшим столь дивный аромат, что мой рот тотчас наполнился обильной слюной.

Кроме меня в классе было еще человек восемь, в основном девчонки. Видно было, что ребята сюда пришли не в первый раз и хорошо друг друга знают, потому что все они между собой оживленно болтали. Я же нарочито держался независимо, потому что в душе презирал их всех как заучек. Кроме того, я сразу же набил свой рот печеньем, а с набитым ртом, как легко догадаться, много не поболтаешь.

Как только закончили пить чай, я хотел сразу потихоньку смыться, но не тут то было: Варфоломей Акиндинович уже встал подле доски и начал что-то рассказывать на тему занятия. Если бы я в этот момент встал и вышел, то, сами понимаете, это выглядело бы не очень красиво. Поэтому я остался сидеть за партой, но ничего при этом не слушал, думал о чем-то своем и тупо смотрел в стремительно темнеющее из-за наступающего раннего зимнего сумрака окно. Совсем скоро я уже мог в нем, как в зеркале, хорошо различать собственное отражение, которое с явным выражением досады взирало на мое вынужденное заточение в этой школьной темнице знаний. От нечего делать я принялся корчить ему различные умные рожи. Я то многозначительно морщил лоб, то выпучивал глаза, изображая из себя прилежного и старательного заучку. Но получалось у меня, как видно, не очень-то правдоподобно, потому что мое отражение явно прилагало недюжинные усилия, чтобы, глядя на мои ужимки, громко не прыснуть со смеху…

Примерно минут через сорок Варфоломей Акиндинович, наконец, объявил что сейчас будет небольшой перерыв, а после него начнется практическое занятие. Я, разумеется, оставаться на него не стал и чрезвычайно довольный собой отправился к себе во двор, где кипела совсем другая насыщенная интересными событиями жизнь, и где меня давно ждали в свой круг мои пацаны. Я, однако, про себя решил, что про печенье хвастать никому не буду: глупо себе же во вред разбрасываться такими тайными знаниями. Если начнут интересоваться, какого лешего я стал вдруг ходить на физический кружок, то в свое оправдание скажу, что клею на спор одну из тех ненормальных девчонок, которые вечно только там и тусуются, где обычному человеку со здоровой психикой и пяти минут не выдержать, чтобы не заснуть.

Итак, начиная с этого времени, я стал регулярно посещать занятия физического кружка по началу лишь с той единственной целью, чтобы попить там чай с вкусным печеньем и как можно быстрее после этого, соблюдя все необходимые приличия, смотать оттуда удочки. Последний пункт из этого списка удавалось осуществить далеко не всегда, поэтому волей-неволей приходилось вполуха слушать то, что увлеченно рассказывал, стоя у доски, Варфоломей Акиндинович. И – удивительное дело – скоро я начал получать удовольствие от этого процесса. По большому счету чихать я тогда хотел на все те знания, которыми он щедро с нами делился, но мне нравилось слышать звук его спокойного мягкого голоса и пребывать в той доброжелательной и уважительной атмосфере, которую он вокруг себя создавал.

Честно говоря, все это время я пребывал в полной уверенности, что этот праздник живота скоро для меня позорно закончится. «Несомненно, - думал я, - учитель рано или поздно укажет мне на дверь, либо предложит принять активное участие в занятиях кружка». Но к моему большому удивлению ничего такого не происходило. Варфоломей Акиндинович меня не трогал и даже, по-моему, ни разу не посмотрел в мою сторону. Да и все остальные старательно делали вид, что в упор меня не замечают, точно я для них – пустое место...

В конце концов такое мое унизительное положение стало меня сильно угнетать. Вы, может быть, на это скажете: «В чем, вообще, проблема, парень? Надоело выглядеть идиотом – отчаливай, да и дело с концом. Тебе за это потом только спасибо скажут…».

Если вы, действительно, так думаете, то вы еще не знаете моего второго железобетонного жизненного принципа, который гласит: «Если хочешь уходить, то делай это красиво; так, чтобы тебе потом самому не было за себя стыдно».

Весь вопрос стоял лишь в том, каким образом все это удачно провернуть на практике. Вот это, скажу я вам, была задачка. Это вам не банальные школьные задачки решать, где, в конце концов, правильный ответ можно тупо списать у соседа; а здесь списать не получится – нужно самому своей собственно головой думать. Поразмыслив над всем этим какое-то время, я нашел, наконец, отличное решение, которое меня полностью устраивало и ни перед кем не роняло мой авторитет. В моем воображении нарисовался примерно такой сценарий:

Задает, допустим, нам Варфоломей Акиндинович на практической части задачку, которая на самом деле не решаема, но он про это никому не говорит. Он страшно любил это делать, чтобы люди учились думать не по шаблону. Такие задачки он великолепно придумывал сам и заодно рассказывал нам захватывающие истории про великих ученых прошлого; многие из таких историй вполне себе тянули на захватывающий остросюжетный детектив. Когда я слушал очередную такую историю, то даже для меня физика переставала быть скучной и сухой наукой, а превращалась в настоящее поле боя, на котором непрерывно происходили захватывающие дух героические сражения, бессмертные подвиги и кровавые человеческие драмы… Наибольший интерес у всех вызывали задачи из серии «Вечный двигатель», где приводились модели «самодвижущихся» механизмов, придуманные в разные века, и нам нужно было разобраться, где в них нарушены известные нам законы физики. Учитывая то, что эти модели, порой, создавались выдающимися учеными и инженерами, найти ошибку в их рассуждениях было совсем не просто, да и, откровенно говоря, не очень то и хотелось…

Ну так вот, задает как будто бы Варфоломей Акиндинович нам одну из таких хитрых задач, и все сидят битый час без толку ломают над ней голову. К концу занятия все уже поднимают кверху лапки и говорят, что сдаются; и только один я продолжаю биться над решением и пишу что-то у себя в тетради. Варфоломею Акиндиновичу надоедает меня одного ждать, и тогда он подходит ко мне и говорит:

- Ну что, Данила-мастер, не выходит у тебя каменный цветок?

А у самого при этом рот до ушей.

А я на это ему говорю:

- Почему это не выходит? – и показываю тетрадку со своим уже почти готовым решением.

Ну, тут у него глаза, конечно, на лоб. Он смотрит на мои каракули и начинает искать, где я, значит, ошибся. Потом показывает мне на одно уравнение и говорит:

- А где же тут, дорогуша, в твоей системе третий закон Ньютона?

- А я, - говорю, - товарищ учитель, не нуждаюсь в этой гипотезе.

Он, конечно, возмущен до глубины души.

- Ты, - говорит, - кто такой, чтобы законы великого Ньютона опровергать. Они тысячу раз доказаны и теоретически и практически. Это, - говорит, - аксиома. И, кроме того, с какой это стати масса у тебя здесь получается отрицательная? – и он тыкает пальцем в выведенную только что лично мной математическую формулу.

А мне только того и надо, чтобы он так глупо попался в мою ловушку. Я тут же расправляю крылья и ставлю ему детский мат в три хода:

- А как же, - говорю, - насчет термодинамики, силы Лоренца и неинерциальных систем отсчета, где этот ваш пресловутый третий закон совершенно не работает. Что это у вас, физиков, за законы такие, которые тут действуют, тут не действуют. Между прочим, еще Дмитрий Иванович Менделеев писал, что законы природы исключений не терпят. А у вас что? Исключение на исключении. Как комсомолец, я ответственно заявляю, что такой подход является сугубо антинаучным и империалистическим, поскольку опирается на утверждения, сделанные буржуазными клерикальными учеными с единственной целью – затуманить мозги трудящимся. А масса у меня отрицательной получается из моей строгой математической формулы, которая полностью укладывается в марксистко-ленинское понимание диалектического учения о единстве и борьбе противоположностей. И это свое великое открытие я посвящаю родной школе. Пользуйтесь на здоровье и бесплатно. Мне для мировой науки ничего не жалко.

Все, конечно, смотрят на меня разинув рот. А с большим достоинством поднимаюсь со своего места и направляюсь к двери; а тетрадку с расчетами специально на парте им оставляю. Мол, изучайте на досуге, а я пока пошел. Скучно мне тут с вами…

Выразить не могу, как мне эта идея понравилась, чтобы всем этим заучкам нос утереть. Они, ведь, все там думают, что я на то только и способен, что чай с печеньем пить. А я однажды вдруг – бац! – и выдам что-нибудь этакое, до чего они сами в жизни не додумаются. Вот бы тогда на их лица посмотреть. И такой на меня азарт напал, что я дни и ночи стал за учебниками и задачниками проводить. Но только я про это никому не говорил, чтобы свою репутацию среди пацанов не испортить.

На кружке я теперь до конца стал сидеть и старался все записывать, чтобы дома потом еще раз проработать пройденный накануне материал. В классея я садился всегда позади всех, чтобы никто, не дай бог, не подумал, что я делом занимаюсь, а не ваньку валяю как обычно. Если же вдруг кто-то стоял возле меня, то я демонстративно рисовал всяких чертиков. Так что все пребывали в полной уверенности, что я прихожу только ради того, чтобы попить чаю с печеньем и потом до самого конца занятия не понятно ради чего тихо дрыхнуть или пинать балду на задней парте.

Всего за каких-то пару месяцев я уже так поднатаскался, что уверенно чувствовал себя на общем со всеми уровне. Оставалось лишь дождаться момента, чтобы эффектно появиться на сцене, ну и заодно сразу красиво отчалить. И вот такой долгожданный момент скоро настал. В один прекрасный день, когда мы, по нашему обыкновению, перед началом занятия пили душистый травяной чай с неизменным песочным печеньем, Варфоломей Акиндинович вдруг поднимается и делает объявление:

- Сегодня, ребята, у нас будет самостоятельная контрольная работа. Через месяц начнется районная олимпиада по физике. Тот или та из вас, кто лучше всех справится с заданием, поедет на олимпиаду. А за оставшееся до нее время я буду с этим человеком дополнительно еще заниматься.

Мы расселись по отдельным партам, и Варфоломей Акиндинович стал раздавать всем листочки с заданием. Когда очередь дошла до меня, некоторые заулыбались. Наверное думали, что я опять чертиков буду рисовать. Но злорадствовать времени не было, поэтому я сразу уткнулся в выданный мне листок, на котором было пятнадцать заданий. Некоторые задачки требовали исключительно хорошего владения школьной программой, а некоторые были позаковыристей и требовали не столько знания теории, сколько хорошего воображения и смекалки. Вместо того, чтобы сразу накинуться на них и решать все подряд, я сначала выработал для себя стратегию: отсортировал все задания по возрастанию уровня сложности и рассчитал примерное время, которое я могу себе позволить на решение каждой задачи. Начал я с тех, которые мне казались самыми простыми. После того, как они были мной решены, оказалось, что справился я с ними куда быстрее, чем рассчитывал. Появившийся у меня запас времени я снова распределил между оставшимися задачами. Когда осталось решить лишь самые сложные задания, я быстро подсчитал, что в положенное время со всеми ними никак не управлюсь. Поэтому, скрепя сердце, я вычеркнул для себя несколько самых сложных заданий и выделенное на них время поровну распределил на оставшиеся задачи. Еще до того, как прозвенел контрольный звонок на будильнике Варфоломея Акиндиновича, я доделал последнее из намеченных для себя задач, поднялся с места и первым положил свои подписанные листки с решениями на преподавательский стол. Теперь можно было вволю и позлорадствовать...

На прощание Варфоломей Акиндинович пообещал следующее собрание кружка целиком посвятить разбору каждой работы и подведению окончательных итогов, ну то есть назвать победителя, который поедет на районную олимпиаду. Я с нетерпением стал ждать этого дня. На первое место я особо не рассчитывал, поскольку не успел решить несколько сложных заданий, но надеялся, что окажусь где-нибудь в первой пятерке. Не зря же я столько времени и сил потратил на самостоятельные занятия предметом, который по началу не внушал мне ничего, кроме дикого отвращения.

И вот настал этот долгожданный день, который раз и навсегда изменил мою прежнюю жизнь. Стоял февраль. На улице трещал лютый мороз. После уроков я успел еще сбегать домой. Нужно было натаскать запас угля для нашей армейской чугунной буржуйки и воды из колодца. Колодец был не близко, поэтому ведра с водой приходилось носить на коромысле. Таскать воду на коромысле приходилось с раннего детства каждый день, и в жару и в самый лютый холод. Возможно благодаря именно этому у нас с сестрой на всю жизнь сохранилась прекрасная, можно сказать, королевская осанка…

Покончив с домашними делами и едва перекусив на скорую руку, я помчался назад в школу. Состояние у меня было взбудораженное. Трудно остаться равнодушным, когда наступает час, к которому ты упорно и напряженно готовился долгие месяцы. Нужно было еще продумать, как себя вести в тот момент, когда Варфоломей Акиндинович огласит итоги самостоятельной работы. Когда он на весь класс скажет, что я, Данила Ветров, правильно решил большинство задач, лица у всех, конечно, вытянутся и все головы тот час повернутся в мою сторону. А я демонстративно зевну и изображу на лице своем полнейшее равнодушие, мол, че там решать-то, было бы хоть, действительно, что-то сложное… Но как только началось занятие, я тут же напрочь забыл обо всех этих заготовленных мизансценах. Все-таки, в отличии от Нерона, артист из меня никудышный.

После обязательного чаепития Варфоломей Акиндинович приступил к разбору полетов; он по очереди брал листки с решениями каждого ученика и подробно разъяснял, где и какие ошибки были им допущены, а в каких случаях можно было бы сделать все проще и быстрее. Оказалось, что одна из девочек умудрилась правильно решить все те самые сложные творческие задания, которые я для себя сразу вычеркнул, чтобы не потратить на них целиком все оставшееся в моем распоряжении время. Варфоломей Акиндинович похвалил эту девочку, но сказал, что в целом результат его не устраивает, т.к. она из пятнадцати задач успела выполнить только эти три, и тот факт, что они были самыми сложными, на итоговую оценку кардинально повлиять не может, поскольку оценивается не только сложность задач, но и скорость, с которой ученик может справляться со всеми предложенными заданиями. Таким образом Варфоломей Акиндинович разбирал наши работы одну за одной, но до моей очередь дошла лишь в самом конце. Думаю, он специально так сделал.

- А вот, ребята, - сказал он, взяв, наконец, в руки подписанные мной листки, - работа вашего скромного и незаметного товарища, Данилы Ветрова, который показал наилучший результат – двенадцать правильно выполненных заданий из пятнадцати. И у меня нет ни одной существенной претензии к его решениям. Думаю, теперь именно ему надо настраиваться к предстоящей олимпиаде. Ты готов к бою, Данила?

Все ребята тотчас стали смотреть на меня. На их лицах читалось искреннее изумление и большая обида: «Где же это на белом свете справедливость, и как такое вообще возможно, чтобы этот оболтус, который почти целый год гонял лодыря вместо того, чтобы подобно нам, прилежным заучкам, дни и ночи напролет засыпать от скуки над умными книжками, сумел лучше всех справиться с такими сложными заданиями?».

Тут, конечно, был самый момент, чтобы насладиться на полную катушку всеобщим удивлением, изобразить из себя скучающего гения и красиво небрежной походкой покинуть сцену. Но ничего такого мне даже в голову не пришло. Момент, ради которого я жил все эти месяцы, был бездарно упущен. Я оказался не готов к такому повороту событий и совершенно растерялся. Еще бы тут не растеряться! Сделанное мне Варфоломеем Акиндиновичем невероятное предложение поехать от всей нашей школы на олимпиаду по физике застигло меня врасплох. «Неужели Вольф Мессинг был все-таки прав, и у меня действительно есть хорошо скрытые даже от меня самого способности к тому, чтобы совершить великое открытие и однажды проснуться всемирно известным ученым», - пронеслось в тот момент у меня в голове.

- Почему бы не попробовать, - только и смог в ответ на это предложение выдавить я из себя и – не бывалое дело – почувствовал, что краснею.

С этого дня, а если быть по-научному точным, с этого морозного зимнего вечера, началась моя новая жизнь. Кстати, я заметил, что все важные для меня события в жизни чаще всего происходят именно по вечерам, в этом коротком промежутке между днем и ночью. Может быть, это лишь случайное совпадение, я точно не знаю. Просто я привык замечать и не пропускать из виду малейшие детали по-настоящему важных событий, которые имеют непосредственное отношение к моей дальнейшей судьбе.

Самое интересное, что чисто внешне тот полный переворот, который случился в моем сознании никак себя не проявил. Для всех своих родных, друзей и знакомых я остался прежним Данькой с дворовой кличкой «Ветер», хулиганом, двоечником и сорвиголовой, за котором при всех его недостатках не страшно полезть в огонь и в воду. Впрочем, я какое-то время и сам толком не осознавал, что навсегда уже сошел с привычных рельсов и стремительно покатился по совсем новой для себя дороге.

Я знаю, что довольно сложно залезть в душу другого человека и понять, что там происходит. Все друг друга мерят на свой собственный аршин, исходя из собственного житейского опыта. И с этим ничего нельзя поделать. И вот если я скажу, что всю мою жизнь и восприятие мной всего окружающего изменила всего-то на всего доброта и тепло, которые исходили от моего нового школьного учителя, сможете ли вы мне поверить?

Еще с начала знакомства Варфоломей Акиндинович производил на меня очень хорошее впечатление, поскольку ни разу не покусился на мои внутренние границы. Это, впрочем, не ослабило моей привычной настороженности по отношению к нему как и всем прочим взрослым, которые в подавляющем большинстве своем меня лишь непрерывно шпеняли и пытались не мытьем, так катанием – извиняюсь за крепкое, но в данном случае единственно подходящее для описания всей сути происходящего определение – поставить раком на праведный путь. Но все мое недоверие окончательно испарилось, когда я начал приходить к нему домой, где мы с ним занимались подготовкой к предстоящей олимпиаде.

Варфоломей Акиндинович жил со своей семьей в одном из тех частных домовладений, которых было полным-полно в черте нашего города. Снаружи это был ничем не примечательный одноэтажный домик с небольшим участком и палисадом. Я не раз бывал в таких, когда заходил в гости к своим приятелям. Запах алкоголя, усталость, серость и душная атмосфера ничем не выветриваемой мещанской бытовухи – вот что там всегда было. По правде сказать, я этого всего и не замечал, пока не узнал, что есть, оказывается, и другая жизнь.

Когда я в первый раз морозным зимним вечером, голодный и продрогший, зашел в хорошо натопленный дом своего учителя, услышал веселые визги двух его маленьких дочурок, окутался ароматами свежей выпечки, идущими из кухни, я сразу почувствовал, что попал в настоящий домашний рай.

Супруга Варфоломея Акиндиновича оказалась добрейшей женщиной, настоящим ангелом. Она меня сразу позвала на кухню и поставила перед моим носом полную миску густого свежего борща с огромной мясистой костью в середине. Рядом стояла банка со сметаной, откуда можно было брать сколько хочешь. И еще были крупно нарезанные – не так как у нас дома или в школьной столовке – куски ароматного ржаного хлеба. Без лишних слов я схватил деревянную ложку и принялся за обе щеки уплетать борщ, вкуснее которого я до этого никогда в жизни еще не пробовал.

Арина Матвеевна, так звали хозяйку, все это время пыталась меня о чем-то расспрашивать, но я не особо слушал и отвечал невпопад, потому что все мое внимание было поглощено этим чудесным борщом. Потом была еще и большая добавка. Я так в результате наелся, что с трудом удерживался, чтобы не заснуть, потому что ведь нужно было еще заниматься подготовкой к олимпиаде с Варфоломеем Акиндиновичем. Занимались мы с ним почти два часа. Потом меня снова позвали на кухню попить чайку на дорожку. И тут уже Арина Матвеевна полностью завладела моим вниманием. Она спрашивала меня обо всем – о моих успехах в школе, семье, друзьях, планах на будущее. Сначала я подумал, что это она все делает просто по привычке как все женщины, которые любят много поговорить. Но потом я понял, что ей действительно все это интересно. Надо сказать, такое ее внимание мне было страшно приятно. Ее забота и интерес ко мне были искренними и шли от всего сердца. Стоит ли говорить, что я совершенно растаял от всего этого тепла и вскоре полюбил эту добрую женщину как свою родную мать.

Атмосфера любви и заботы, которая царила в доме Варфоломея Акиндиновича, самым лучшим образом сказалась на моих успехах. Конечно, далеко не все сразу у меня стало хорошо получаться, но – и это самое главное – у меня проснулся огромный интерес к предмету и спортивный азарт. Еще в душе я очень хотел не подвести своего учителя, который относился ко мне с настоящей отеческой заботой, которой мне, круглому сироте, всегда так не хватало.

Удивительное дело, у себя в доме Варфоломей Акиндинович говорил меньше всех, но при всем при этом сразу чувствовалось, что здесь он главный и наполняет собой все пространство. Особенно это бросалось в глаза, когда ему приходилось ненадолго куда-нибудь отлучиться. Тогда во всем доме сразу же становилось как-то тише и скучнее, даже запахи из кухни уже не так будоражили, а его веселых и неугомонных дочурок вдруг становилось не слышно и не видно; и даже вездесущий котенок Васька уединялся на высоком платяном шкафу, где его никто не мог достать. А потом, когда Варфоломей Акиндинович появлялся снова, все немедленно возвращалось на круги своя – Васька спрыгивал со шкафа и начинал носиться как угорелый по всем комнатам, притихшие было малявки опять начинали беситься, а Арина Матвеевна греметь своими многочисленными кастрюлями и посудой на кухне.

С Ариной Матвеевной мы вскоре стали настоящими приятелями. Я обожал те минуты, когда мы с ней сидели на кухне и болтали обо всем на свете. Она была отличным рассказчиком и знала много самых разных историй. Я тоже всегда был большой любитель почесать языком, так что мы с ней, можно сказать, нашли друг друга. От нее, я например, узнал, почему они обеих своих дочерей назвали одинаковым именем – Тамара. История прямо-таки удивительная. Думаю, она заслуживает того, чтобы вам ее пересказать.

Председатель сельсовета

Варфоломей Акиндинович был родом из колхоза «Красный партизан» в Кемеровской области. После окончания физико-математического факультета Кемеровского педагогического института он вернулся на свою малую родину и устроился в местную школу учителем физики.

Приехал он не один, а со своей молодой супругой, на которой лишь совсем недавно женился. Супругу, как нетрудно догадаться, звали Арина, она была родом с нашей Анжерки и училась в одной группе с Варфоломеем Акиндиновичем. К моменту своего появления в колхозе она была уже на сносях и перед самым Новым годом благополучно разрешилась от бремени; первенцем оказалась девочка. Счастливые молодые родители вместе придумали ей имя – София, что по-гречески значит «мудрость, наука». Чтобы официально зарегистрировать рождение дочери, Варфоломей Акиндинович направился к местному председателю сельсовета, уважаемому и заслуженному человеку, бывшему партизану.

Председатель пользовался беспрекословным авторитетом у всех местных. Решить любой мало-мальски серьезный вопрос можно было только через него. Еще он был известен как большой поклонник русской поэзии. При этом из всех поэтов он больше всего ценил Михаила Юрьевича Лермонтова, которого всего знал наизусть и часто к месту и не к месту декламировал его стихи; особенно он любил это делать на всяких застольях.

Так вот, приходит Варфоломей Акиндинович к этому председателю и просит того записать в какой-то там своей книге имя новорожденной. Тот вместо этого подходит к Варфоломею Акиндиновичу, покровительственно обнимает его за плечи и говорит:

- Ты, Варфоломей, не суетись. Давай-ка для начала присядь, а я пока рюмочки из шкафа достану.

Председатель чуть не силком усаживает Варфоломея Акиндинович на стул и лезет в шкаф за двумя рюмками и бутылкой ядреного деревенского самогона. Потом продолжает:

- Мы сейчас с тобой будем не какую-то бюрократию разводить, а новому советскому человеку имя давать. Оцени момент, Варфоломей. Тут дело дюже сурьезное – государственной важности дело; и формально к нему я, сам понимаешь, подойти никак не могу.

Варфоломей Акиндинович от неожиданности дар речи потерял, смотрит растеряно на председателя и не знает, что и сказать. А тот ему и говорит:

- Софья – имя, конечно, неплохое, но какое-то скучноватое. Изюминки в нем нет... Потом, ты представь, как ее величать потом будут. Никто же не станет говорить – София; все буду называть ее по-простому – Соня или, того хуже, - Сонька. Ну, ты сам подумай, разве ж это имя? Засоня какая-то... В таких делах горячку пороть нельзя. Давай, сейчас хорошенько обмоем твое счастье и вместе еще раз спокойно обмозгуем, как его получше назвать.

Варфоломей Акиндинович, конечно, пытается сопротивляться. Мол, он непьющий, да и с женой они уже все решили. Но куда было такому молодому человеку против бывшего боевого партизана. В общем, заставил тот его выпить сначала один раз по маленькой за Советскую власть, потом еще по одной за новое поколение. К выпивке Варфоломей Акиндинович был совершенно непривычен, поэтому сразу захмелел. А председателю, конечно, хоть бы что – ни в одном глазу.

- Давай, - предлагает он, - наречем твою дорогую дочурку Тамарой. Вот это я называю имя! Для порядочной девушки, я считаю, ничего другого и подобрать-то больше нельзя. А то у нас тут, понимаешь, понаразводили всяких там Танечек, Манечек, Сонечек и прочих пусечек. Не имена – срам один. А тут ты только вслушайся как звучит – ТА-МА-РА. Это же будет богиня, а не баба. Все наши мужики у ее ног по земле ползать будут. Запомни мои слова!

- Я, - заплетающимся языком говорит, Варфоломей Акиндинович, - никаких возражений не имею; слов нет, имя замечательное, но только мы с супругой решили…

Тут председатель зажимает ему рот своей огромной ладонью и говорит:

- Ты, Варфоломей, помолчи. Дай старшему поколению слово сказать. Я тебя отечески люблю и не хочу, чтобы ты потом всю жизнь каялся, что в таком важном деле глупость сделал. Вот, ты говоришь Маша. Ну, что это за имя? У меня корову так зовут. И пословицы в народе, ты послушай какие: «Маша, три рубля и наша». Или: «Можно Машку за ляжку и козу на возу». А про Тамару ты где-то хоть одно похабное слово слышал? Нет. Вот то-то и оно.

- Да причем тут Маша, - удивляется Варфоломей Акиндинович. - Мы с супругой хотим назвать ее София…

- А какая в задницу разница? – кипятится бывший советский партизан. – Ты Соньку Семенову знаешь? Чем она от своей подружки, Машки Пантелеевой, отличается? Да ни чем. Обе – дуры!

Варфоломей Акиндинович их обеих хорошо знает, поэтому в этом месте не спорит и согласно кивает. Председатель удовлетворенно хмыкает и продолжает дальше гнуть свою линию:

- Ты, Варфоломей, человек ученый, с дипломом. Сам должен хорошо понимать, что к чему и почему. И давить я на тебя ни в коем случае не буду. Давай лучше вместе порассуждаем по-вашему, по-ученому, логически. А чтобы думалось легче, надо выпить чего покрепче.

Председатель подливает ему еще самогон, они вместе выпивают и он продолжает свою речь:

– И послушай внимательно старика. Не перебивай. Я хочу тебе сейчас стих прочитать великого русского поэта Михаила Лермонтова про царицу Тамару. Он меня всегда до самой кости пронимает, до судороги.

Председатель умолкает, встает, подходит к окну, зачем-то задвигает шторы, поправляет на стене чуть покосившийся портрет Вождя, поворачивается к Варфоломею Акиндиновичу и, глядя ему прямо в глаза, начинает с чувством и придыханием декламировать знаменитый стих Лермонтова про грузинскую царицу Тамару:

В глубокой теснине Дарьяла,

Где роется Терек во мгле,

Старинная башня стояла,

Чернея на черной скале.

В той башне высокой и тесной

Царица Тамара жила:

Прекрасна, как ангел небесный,

Как демон, коварна и зла.

И там сквозь туман полуночи

Блистал огонек золотой,

Кидался он путнику в очи,

Манил он на отдых ночной.

И слышался голос Тамары:

Он весь был желанье и страсть,

В нем были всесильные чары,

Была непонятная власть.

На голос невидимой пери

Шел воин, купец и пастух;

Пред ним отворялися двери,

Встречал его мрачный евнух.

На мягкой пуховой постели,

В парчу и жемчу́г убрана,

Ждала она гостя... Шипели

Пред нею два кубка вина.

Сплетались горячие руки,

Уста прилипали к устам,

И странные, дикие звуки

Всю ночь раздавалися там.

Как будто в ту башню пустую

Сто юношей пылких и жен

Сошлися на свадьбу ночную,

На тризну больших похорон.

Но только что утра сиянье

Кидало свой луч по горам,

Мгновенно и мрак и молчанье

Опять воцарялися там.

Лишь Терек в теснине Дарьяла,

Гремя, нарушал тишину;

Волна на волну набегала,

Волна погоняла волну;

И с плачем безгласное тело

Спешили они унести;

В окне тогда что-то белело,

Звучало оттуда: прости.

И было так нежно прощанье,

Так сладко тот голос звучал,

Как будто восторги свиданья

И ласки любви обещал.

Закончив декламировать, старый партизан заплакал от избытка нахлынувших на него чувств. И Варфоломей Акиндинович тоже заплакал. Теперь и он сам со стеклянной ясностью в глазах осознавал, что свою дочь он назовет не иначе как Тамарой, а не какой-нибудь там Дусечкой-пусечкой. И будет она в скором времени царицей, да такой, что все местные мужики ужами будут виться по земле у ее ног. А может быть и не только местные. Еще, поди, и приезжать будут с других поселков. А там, глядишь, и городские подтянутся…

Домой Варфоломей Акиндинович вернулся сильно навеселе и в приподнятом расположении духа.

- В глубокой теснине Дарьяла... - бормотал он себе под нос, поднимаясь на порог родного дома.

Арина Матвеевна как проведала, что дочь ее вместо Софьи обозвали Тамарой, ударилась в слезы. Но мужа все-таки простила и в конце концов смирилась с произошедшим как с обстоятельством непреодолимой силы. А через два года снова родила любимому супругу девочку. На этот раз на семейном совете они решили назвать ее Вероникой.

Через несколько дней после появления на свет второй дочери Варфоломей Акиндинович вновь засобирался к председателю сельсовета, чтобы документально зарегистрировать очередное пополнение своего семейства. На этот раз он решил, что уже ни за что не поддастся ни на какие его уговоры и будет твердо стоять на своем, чтобы ни произошло.

Отсутствовал Варфоломей Акиндинович в тот день довольно долго, так что Арина Матвеевна даже уже начала слегка переживать за него. Лишь под самый вечер она услышала как хлопает входная дверь и из прихожей раздается бормотание в стельку напившегося супруга:

- В глубокой теснине Дарьяла, где роется Терек во мгле…

У нее похолодело на душе. Она, конечно же, сразу поняла, что произошло непоправимое, и у нее случилась легкая истерика:

- Проклятый председатель! – кричала она, - управы на него никакой нет. Во всем колхозе у нас скоро будут одни Тамары. Намедни только соседка мне жаловалась, что отправила в этом году дочь в первый класс, а там всех остальных девочек тоже зовут Томами…

После произошедшего Арина Матвеевна решила, наконец, взять бразды управления судьбой в свои руки, и стала предпринимать энергичные меры, чтобы всей семьей переехать в свой родной город, то есть в нашу Анжерку.

- Я, - сказала она супругу, - хочу еще рожать. И точно знаю, что третей царицы Тамары в своем доме уже точно не переживу…

Арина Матвеевна еще много чего рассказывала и о себе, и о Варфоломее Акиндиновиче. И чем больше я узнавал от нее всяких историй, тем больше любил этих простых добрых людей. Арина Матвеевна была, как мне казалось, со мной предельно откровенна, и в ответ мне тоже хотелось с ней поделиться чем-то очень личным и дорогим для меня. И у меня была одна такая тема, которую я до этого держал глубоко внутри себя и которой никогда ни с кем не делился. Это была история про Деда… И однажды вечером, когда мы по обыкновению после моих занятий с Варфоломеем Акиндиновичем сидели с Ариной Матвеевной на кухне и пили вкусный травяной чай со свежей выпечкой, я рассказал ей эту историю. Однако ж начать мне пришлось несколько издалека – с рассказа про мою пионервожатую и первую любовь, Олесю. Это была наша с ней общая тайна, которую никто посторонний не должен был узнать. Но Арина Матвеевна не была мне посторонним человеком, поэтому я взял с нее страшную клятву, что она никому больше про это не расскажет, и откровенно поведал ей заодно уж и про Олесю.

Олеся

Родного деда у меня никогда не было. Точнее, когда-то он, конечно, был, но мы с ним при всем желании не смогли бы встретиться, потому что он погиб в первые же дни Великой Отечественной, попав из-за преступного ротозейства каких-то генералов в страшное окружение под Вязьмой… Все мое представление о нем складывалось только по небольшой старенькой фотографии, которую он сделал специально для моей бабушки перед самым уходом на фронт в далеком для меня 1941-ом. Фотография стояла у нас на комоде, и бабушка моя каждый вечер перед сном подходила к ней и долго с ней разговаривала. Она рассказывала деду о том, как прошел день, о нас с сестрой, о своих болезнях и всяких маленьких радостях вроде хорошей погоды и покупке с рук для меня нового пальто, т.к. старое мне уже было мало, потому что я очень быстро рос.

Я не раз просил бабушку рассказать мне о моем деде, но она всякий раз отнекивалась. Говорила, что из-за боли утраты она пока не может о нем спокойно говорить и сразу начнет плакать. Она обещала рассказать мне о нем попозже, когда боль ее утихнет. Но я этого так и не дождался. Думаю, если бы она по меньше разговаривала с его фотографией, ее боль, может быть, когда-нибудь и прошла. Но разве объяснишь это человеку, который сам не хочет ничего забывать…

Дед, о котором я хочу рассказать, был мне совсем не родным. Я даже понятия не имел о его существовании до нашей с ним первой встречи. И знакомство наше продолжалось лишь несколько месяцев. И все-таки даже столь короткого знакомства с этим удивительным советским человеком, прошедшим три кровавых войны, с лихвой хватило мне, чтобы моя жизнь вскоре после его нелепой и трагической смерти, произошедшей исключительно из-за людской подлости и равнодушия, изменилась, можно сказать, до полной неузнаваемости.

Если вам когда-нибудь, не дай бог конечно, придется топить в зимней проруби едва родившихся еще полуслепых щенков, то вы увидите с каким полным доверием они к вам будут относиться вплоть до того самого момента, пока вы не начнете их кидать в ледяную воду, а потом мешать всплыть обратно. Наверное, многие из взрослых думают, что они на такое не способны, но они сильно заблуждаются на свой счет, потому что с маленькими детьми они делают то же самое, если не хуже. Не в прямом смысле конечно. Дети до определенного момента точно так же, как эти обреченные щенки, относятся ко всем взрослым как к добрым, всемогущим и всепрощающим богам, пока те однажды не начнут топить их светлую веру в какой-нибудь ледяной проруби. После этого до определенного момента взрослые еще могут оставаться богами для них, но это уже будут совсем не добрые, а очень злые и жестокие боги…

Я начал рассказ о своем детстве с того, что был весьма трудным подростком, лишенным родительского тепла и потому весьма озлобленным на весь белый свет и полным недоверия к чуждому и враждебному для меня миру взрослых. Но должен признать, что был и в моей тогдашней жизни небольшой период безоблачного детского счастья, которое потом оборвалось самым жестоким образом. Поэтому я и не люблю о нем вспоминать. Детские травмы не лечатся, и чтобы они не отравляли остаток жизни, для своего же блага лишний раз их лучше сильно не бередить…

Примерно до середины четвертого класса весь окружающий меня мир казался мне в целом очень справедливым и добрым. Как все дети я был наполнен живительной и мощной энергией, которая бурлила во мне как фонтан и находила свой выход в неприхотливых, но бурных всевозможных детских играх и незатейливых радостях. Мир тогда мне казался еще не совсем понятным и не всегда правильно устроенным, но это был очень надежный и благодушно расположенный ко мне мир, которым правят добрые и всемогущие Взрослые, на которых во всем можно полностью положиться, потому что они в трудную минуту всегда поспешат тебе на помощь; кроме того, они совершенно точно знают, как все на этом свете устроено и ответят тебе при необходимости без малейшей запинки на любой даже самый сложный.

Апогеем в этой благостной картине стало для меня вступление в ряды советской пионерии. Поскорее стать пионером мечтал тогда не только я один – это была заветная мечта всех моих друзей и однокашников. Конечно, мы тогда все были октябрятами, а любой октябренок, как всем хорошо известно, - это будущий пионер. Поэтому я ни минуту не сомневался, что в один прекрасный момент и сам стану пионером. Но все равно мне страшно не терпелось поскорее приблизить это великое и торжественное событие. Конечно, быть октябренком было тоже совсем неплохо. Мы, тогда, например, с гордостью носили на груди красивые октябрятские значки в виде алой пятиконечной звезды в центре которой был изображен вихрастый мальчуган, будущий вождь всего мирового пролетариата. Но зато у пионеров было кое-что получше – пионерский галстук, заветный и прекрасный атрибут, который обозначал твою принадлежность к могучей и веселой организации, где царит совсем другая интересная и насыщенная всевозможными событиям кипучая жизнь.

За нашим третьим «А» в качестве вожатой была закреплена чудесная девочка, которую звали Олеся. Я в нее сразу же безнадежно влюбился, как только может влюбиться десятилетний пацаненок. Она была всего-то на четыре года старше нас, но казалась нам уже очень взрослой и большой, хотя я, к слову, уже тогда был ростом почти с нее. У нее были густые вьющиеся темные волосы, огромные добрые глаза, ямочки на щеках и никогда не сходящая с лица улыбка. Мы все ее просто обожали. У Олеси был замечательный талант любые самые рутинные мероприятия сводить к интересной и увлекательной игре. Ну а нам-то только этого и надо было. В общем, когда в середине учебного года она сказала, что лучших из класса весной 22-го апреля на день рождение Ленина будут принимать в пионеры, я с особым рвением взялся за учебу и как мог старался следить за своим поведением.

В обязанности вожатой входила наша подготовка к приему в пионерскую организацию. Я знал, что в некоторых других классах вожатые заставляли своих подопечных тупо зубрить слова пионерской клятвы и правила, которым должен следовать советский пионеры. Но наша Олеся и тут все свела к замечательной игре. Суть ее была в следующем. Нашу Землю захватили злые инопланетяне с Красной планеты. Чтобы вы знали, «красной» она называлась не потому, что там тоже царила советская власть, а потому что это была планета Марс, которая, если смотреть на нее с нашей Земли, имеет зловещий красноватый оттенок. У этих марсиан были большие бластеры, с помощью которых они перебили все земные армии и после этого уже совсем ничего не боялись, кроме одного – советских пионеров, против которых все их бластеры были совершенно бессильны. При встрече с марсианином пионеру было достаточно отдать пионерский салют и успеть крикнуть: «Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция!». И все – сразу после этих волшебных слов злому инопланетному империалисту наступал кердык. Главное было не сбиться и не запутаться в словах, потому что в этом случае заклинание не действовало и марсианин мог спокойно достать свой бластер и уничтожить пионера. И еще обязательно нужно было, чтобы на груди пионера был аккуратно выглаженный и правильно завязанный пионерский галстук.

Олеся сказала, что наша задача – освободить землю от марсиан. Но для этого мы должны сначала пройти специальное тайное посвящение у доброй могущественной волшебницы, чтобы стать пионерами и обрести необходимые способности для борьбы со злом. Чтобы нас не уничтожили раньше времени, нам необходимо тщательно шифроваться и скрытно ото всех учить слова пионерской клятвы и законы советской пионерии, потому что, если их все не выучить, то пройти посвящение не получится. Чтобы члены нашей тайной организации узнавали друг друга, нужно было использовать секретный пароль – какие-нибудь слова из песни фантастического фильма «Мечте на встречу», на который она нас всех вместе не так давно водила. Ух, вот это было событие! В кино я до этого ходил всего один раз с сестрой и бабушкой. А потом уже не было возможности покупать билеты. Но в тот раз Олеся как-то договорилась, что всех нас пустили бесплатно. Мы все были в полном восторге и потом долго еще бурно его обсуждали, хотя, если уж быть до конца честными, мало что поняли. А песню «Мечте на встречу» все наизусть, конечно, сразу выучили. Вот какие там были слова:

Жить и верить - это замечательно.

Перед нами - небывалые пути:

Утверждают космонавты и мечтатели,

Что на Марсе будут яблони цвести.

Хорошо, когда с тобой товарищи,

Всю вселенную проехать и пройти.

Звёзды встретятся с Землёю расцветающей,

И на Марсе будут яблони цвести.

Я со звёздами сдружился дальними,

Не волнуйся обо мне и не грусти.

Покидая нашу Землю, обещали мы,

Что на Марсе будут яблони цвести!

Теперь каждый раз по пути в школу и обратно я всю дорогу повторял про себя слова пионерской клятвы и законы пионеров Советского Союза, которые для того, чтобы всегда о них помнить, развесил у нас дома по всем стенам на небольших бумажках:

• Пионер предан Родине, партии, коммунизму

• Пионер готовится стать комсомольцем

• Пионер ровняется на героев борьбы и труда

• Пионер чтит память погибших борцов и готовится стать защитником Отечества

• Пионер лучший в учебе, труде и спорте

• Пионер - честный и верный товарищ, всегда смело стоящий за правду

• Пионер - товарищ и вожатый октябрят

• Пионер - друг пионерам и детям трудящихся всех стран.

И вот, наконец, наступила долгожданная дата – 22 апреля, День Рождения Владимира Ильича Ленина; день, когда самых лучших из нас должны были принять в пионеры. Разумеется, среди тех, кого наша Олеся строем повела в на посвящение, был и я, Данила Ветров. Для меня это был двойной праздник, потому что так уж выпало, что и мое День Рождение приходилось на это самое число. Надеюсь, вы понимаете, что я не имел права лишить себя такого замечательного подарка.

Посвящение проходило в зале воинской славы в одной из школ в нашем районе. Мы по очереди читали клятву и получали из рук ветеранов свои пионерские галстуки. Пока не наступила моя очередь, я почти не замечал ничего, что происходит вокруг меня, поэтому страшно волновался и непрерывно повторял про себя слова пионерской клятвы. И вот наступил этот великий момент моего посвящения в пионеры.

- Данила Ветров, выйти из строя для произнесения торжественного обещания пионера Советского Союза, - раздался звонкий голос нашей Олеси.

Я четким строевым шагом вышел на середину зала, где меня ждал уже седой как лунь ветеран с алым галстуком в руках; на груди у него едва умещались многочисленные боевые награды. Я остановился за шаг до него и, содрогаясь внутренне от дикого волнения, звонким голосом без запинки произнес заветные слова, отшлифованные до блеска в моем сознании тысячекратными повторениями:

- Я, Данила Ветров, вступая в ряды Всесоюзной Пионерской Организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия, всегда выполнять Законы Пионерии Советского Союза.

Я так волновался и переживал, что все дальнейшее происходило для меня словно во сне. Окружающие меня лица и предметы расплылись точно в тумане. Почти не помню, как ветеран вручил мне галстук, и как он в итоге оказался завязанным на моей шее. Более менее в себя я пришел лишь к тому моменту, когда мы ровным строем и с песней маршировали обратно в свою школу. Прохожие останавливались и провожали нас взглядами. На улице было достаточно прохладно, но я этого даже не замечал. На моей белоснежной отутюженной рубашке ярко полыхало алое пламя, и я был несказанно счастлив и горд от сознания что я теперь – СОВЕТСКИЙ ПИОНЕР.

Словами не передать то чувство сплоченности и единения со своими товарищами, которое я ощущал. Думаю, другие испытывали подобные же чувства. Все наши дела и поступки приобрели теперь новый и очень важный смысл – мы своими собственными руками строили Светлое Будущее для самих себя и своих потомков. А дел было много: шефство над ветеранами, сбор макулатуры и металлолома, пионерские слеты, походы в музеи и театры, субботники и многое другое. Жизнь была до предела насыщена всякими событиями. Дома я почти не бывал и все время рвался в школу, где бурно кипела по-настоящему интересная для меня жизнь.

Бабушка моя спустя какое-то время после гибели деда приняла крещение и стала ходить в церковь. Раньше я этому не предавал особого значения. Но после того, как меня приняли в пионеры, я считал своим непременным долгом нести в мир свет знаний. Мне было ужасно стыдно, что член моей семьи в эпоху грандиозных строек, полетов в космос и научных достижений словно малограмотный крестьянин верит в какого-то боженьку; кроме того я считал, что это бросает тень позора непосредственно и на меня, раз я такое допустил в своей семье. Правда, что такое «бог» и «церковь», я представлял себе крайне смутно. Поэтому, прежде чем всерьез вступить в непримиримую борьбу с этими пережитками прошлого, следовало для начала получше изучить объекты своей будущей борьбы. Нужно было сходить в разведку. Поэтому однажды я упросил бабушку взять меня с собой в церковь. Она очень удивилась такому моему порыву, но спорить не стала. Потребовала только, чтобы я пошел туда без своего пионерского галстука, поскольку там это не принято. С галстуком я никогда не расставался, но ради такого святого дела, скрепя сердце, согласился его туда не надевать.

И вот в одно из ближайших воскресений мы поехали с ней в церковь. Ехать нужно было на общественном транспорте в противоположный конец города, где я еще никогда до этого не был. Поэтому я с большим любопытством всю дорогу глазел по сторонам в окно автобуса и даже не заметил, как мы доехали до места. От остановки нужно было еще идти минут пятнадцать через лес. Надо сказать, что я совершенно не представлял себе как выглядит место, где люди совершают свои религиозные обряды, поэтому когда мы, наконец, вышли из леска и передо мной выросла махина православного храма, я остолбенел от неожиданности; никаких сомнений быть не могло – перед нами гордо возносился к небу огромный полноразмерный макет настоящего космического корабля «Восток-1», на котором ровно год назад слетал в космос Юрий Гагарин и который был мне отлично известен по изображениям в книжках, на бесчисленных плакатах и на почтовых марках. Единственная существенная неточность состояла в том, что ступеней здесь было четыре, а не три как на «Востоке».

«Вот это, да» - восхищенно подумал я, - «ничего себе местечко – настоящий космодром!».

Внутри «космического корабля» царил таинственный полумрак, было тихо и торжественно. Возле небольшого столика, на котором горели многочисленные свечи, стоял местный батюшка и читал какую-то лекцию. Прихожане столпились перед ним и почтительно слушали, что он им вещает. На батюшке был длинный черный балахон и высокий блестящий головной убор как у всех настоящих инопланетян. Я немного постоял в общей толпе, но потом мне стало скучно слушать непонятные речи и я начал бродить по всем углам, глазеть на росписи и многочисленные иконы. На них были изображены в основном бородатые дяди, но изредка попадались и тети. И у всех вокруг голов были нарисованы круги, которые несомненно символизировали скафандры космонавтов. «Шикарное место для игры в космических путешественников и пиратов» - с восторгом думал я. – «Надо будет обязательно рассказать всем нашим. Жаль только, что добираться сюда будет далековато».

Потом я увидел, что инопланетный батюшка закончил свою лекцию и решил, что раз уж сюда попал, нужно с ним серьезно поговорить. Как настоящий советский пионер, я считал своим прямым гражданским долгом бороться со всеми темными суевериями и предрассудками. Поэтому твердым и уверенным шагом я направился прямо к священнику, чтобы открыть, наконец, ему глаза, что никакого бога в действительности нет, и единственная троица на земле, которую условно можно считать «святой», - это наши великие пролетарские вожди: Карл Маркс, Фридрих Энгельс и Владимир Ильич Ленин.

- Товарищ священнослужитель, зачем Вы всем рассказываете про какого-то бога, ведь это же обман, потому что никакого бога на самом деле не существует – сказал я ему, подойдя поближе.

- Почему это не существует? - спросил батюшка. Мне показалось, что он был весьма озадачен и сбит с толку такой неожиданной и новой для себя информацией.

- Ну как же, разве Вы ничего не знаете!? – я удивлен был ничуть не меньше, что он оказался таким невероятно дремучим. - Юрий Гагарин в прошлом году слетал в космос – нет там никакого бога. Точно Вам говорю. И вообще, в наше время великих научных открытий и технических возможностей верить в какого-то бога – полная нелепость.

- Вот я, деточка, как раз поэтому и верую, ибо нелепо, - ответил он.

Я, конечно, в полный осадок выпал после такого заявление. Мне сразу стало ясно, что нормальным человеческим языком с этим странным типом разговаривать бесполезно. Хоть какой ему разумный и научно обоснованный довод приведи, он тебе ничтоже сумняшеся только и скажет в ответ, что вот поэтому-то он, как раз ничуть и не сомневается в древних поверьях, что бог сидит прямо на небе и как пить дать за каждым из нас сверху через облака ежесекундно подглядывает; Галилей с Коперником – космические идиоты и фантазеры, потому что Земля на самом деле плоская и неподвижная, а Солнцу и всем звездам во Вселенной больше нечего делать, как денно и нощно вокруг нее вращаться. И все это истинная правда, потому что полный бред. Аминь.

Несмотря на всю дикость данной ситуации, я не опустил рук и решил сделать попытку воззвать к разуму этого дяденьки, который – здесь я ничуть не покривлю душой – вызвал у меня очень даже приятное впечатление. Глядя на его добрые умные глаза и благостное выражение широкого лица, окаймленного густой черной бородой, у меня промелькнул луч надежды, что случай, может быть, не такой уж и безнадежный каким кажется…

- Хотите, – предложил я ему, - я Вам сейчас на пальцах быстро докажу, что никакого Вашего всемогущего и всезнающего бога не существует в природе. Я, вот, могу прийти сюда ночью и повыбивать камнями в вашем заведении все окна. И ничего Ваш бог мне за это не сделает!

- Конечно, не сделает, - неожиданно легко согласился батюшка. – И даже в тюрьму тебя за это никто не посадит.

- Конечно не посадят, - гордо говорю я. – Я ведь еще несовершеннолетний.

- Вот и для Бога мы все, дружок, несовершеннолетние… - говорит батюшка.

Я хотел было возразить, но тут меня окликнула моя бабушка, которая уже давно ждала меня у выхода, и мне с сожалением пришлось прервать нашу интересную дискуссию. А так бы, конечно, я еще с ним с удовольствием поспорил.

О том, чтобы убеждать бабушку переходить к атеистическим взглядам, я больше не помышлял, поскольку решил, что вся эта их религия – это, на самом деле, ничто иное как увлекательная игра. Взрослым, ведь, тоже нужно иметь иногда хоть какие-то развлечения. Пусть же себе играют во что хотят, лишь бы нам, детям, это сильно жить не мешало.

Летом мы всем нашим отрядом поехали в настоящий пионерский лагерь. Вот это, скажу вам, была сказка. Наши корпуса располагались на берегу озера, из которого вытекала какая-то речка. Мы учились маршировать строем и разучивали пионерские песни, которые потом вечерами пели все вместе у костра. Еще мы ходили в трехдневный поход с палатками. Я его очень хорошо запомнил главным образом потому, что в наш походный рацион входила сгущенка, которую я тогда в первый раз в жизни и попробовал. Мне тогда на полном серьезе казалось, что ничего лучше и вкуснее этой сгущенки человечество еще не придумало. И еще каждый день перед сном Олеся приходила к нам в спальное помещение, чтобы пожелать всем спокойной ночи. К нашему огромному восторгу она часто задерживалась, чтобы рассказать нам перед сном какую-нибудь ужасную историю. Передать не могу, как мы это любили. До сих пор с удовольствием вспоминаю те острые ощущения, которые я тогда испытывал. Лежишь себе в уютной постели под теплым одеялом, слушаешь какой-нибудь очередной жуткий рассказ, аж душа в пятки уходит, и при этом страшно интересно, чем все закончится. Уж и не знаю, откуда она только этих страшных историй понабралась. Мне лично больше всего нравились легенды про Снежного Человека, которого невозможно было поймать, хотя все пытались; и еще про бенгальского тигра-людоеда, который съел двести человек и никто ничего не мог с ним поделать. По нескольку раз был готов заново слушать такие истории. Кроме этого, Олеся просвещала нас про НЛО, полтергейст, барабашек и всякую чертовщину вроде африканских зомби и оборотней. Прямо талант у нее был к этому делу. Таким иногда замогильным голосом начинала говорить, что мурашки по коже бегали. Что интересно, засыпали мы потом сразу как сурки, и кошмары никого не мучили. Вот это я называю педагогический талант.

Что касается вашего покорного слуги, то должен признаться, что меня мучительно терзали проблемы несколько иного рода. Я уже говорил, что по уши влюбился в Олесю еще тогда, когда она у нас только появилась. Но в то время это была чистая платоническая любовь, не связанная ни с какими желаниями. Но вскоре после того, как мне весной исполнилось одиннадцать лет, у меня начало активно просыпаться еще и первое половое влечение, которое к лету стало практически невыносимым. У меня начал ломаться голос, под мышками, на лобке и даже на ногах начала появляться первая растительность, я стал замкнутым и нервным. Сны мои были наполнены порой таким эротическим содержанием, что я бы никогда не решился ими ни с кем поделиться. И вожделенным предметом всех моих навязчивых фантазий была наша Олеся. Точно полоумный, сам не отдавая себе отчета что делаю, я тенью следовал повсюду у нее по пятам. Как-то словами выразить ей свои чувства я, разумеется, не смел, поэтому в ее глазах, боюсь, выглядел иногда полным лагерным придурком. Ей, конечно, и в голову бы не могло прийти, что ее подопечный свежеиспеченный пионер Данька Ветров сходит с ума от непреодолимого полового влечения к ее персоне.

Другой неприятностью, которая всем нам постоянно дико докучала, был двухчасовой сончас. Необходимость неподвижно лежать в душном помещении в середине дня, когда на улице стоит чудесная летняя погода, вовсю светит солнце и можно пойти купаться на озеро – вот это, скажу вам, была изощренная средневековая пытка. Убежать при этом не было никакой возможности, потому что кто-то из воспитателей всегда оставался дежурным и регулярно заглядывал во все отряды, чтобы проверить, что все на своих местах и послушно лежат в своих кроватях. С нарушителями обходились очень просто – их сразу же без всяких разговоров отправляли домой.

Что касается лично меня, то в силу непреодолимой потребности постоянно находиться поблизости от предмета своего вожделения, я до определенного момента, о котором скоро расскажу, ни одного сончаса не провел в своей кровати. Дабы вожатые не замечали моего отсутствия, я напихивал под свое одеяло все, что ни попадало под скорую руку, чтобы со стороны казалось, что под ним кто-то лежит, и при первой удобной возможности выпрыгивал в окно. В моем отряде, разумеется, никому бы и в голову не пришло меня сдать, хоть никто и не знал истинной причины моих регулярных побегов. Для конспирации я всем говорил, что ухожу искать клад, зарытый колчаковцами, которые во времена Гражданской войны безнаказанно хозяйничали в этих местах и по моим достоверным сведениям именно где-то здесь зарыли несметные сокровища из подло украденного ими золотого запаса молодой Советской Республики.

Вырвавшись на свободу, я скрытно занимал свой неизменный наблюдательный пост в густых ветвях здоровенной лиственницы, которая росла на краю леса неподалеку от озера. Я залазил почти до самой ее верхушки, и оттуда как на ладони мог видеть весь наш пионерский лагерь. Вожатые, разумеется, сончас не соблюдали; наоборот, пользуясь удобным случаем, они отдыхали от своих обязанностей на полную катушку. Чаще всего они загорали на берегу озера. Но до них мне не было никакого дела; я, естественно, глаз не отрывал только с моей Олеси, когда она лежала на травке в одном купальнике вся такая из себя нежная и прекрасная. В такие минуты я погружался в сладостные мечтания о нашей с ней взаимной любви. Меня охватывало подчас такое сильное возбуждение, что в голове мутилось. Не знаю каким чудом я ни разу не свалился с дерева, потому что о своей безопасности я в такие минуты думал меньше всего.

Однажды во время очередного сончаса я залез на свою лиственницу, устроился поудобней на своем боевом посту и стал искать глазами Олесю. К моему разочарованию она в тот раз не пошла загорать на озеро, а сидела на качелях неподалеку от столовой вместе со своей подружкой, вожатой из другого отряда. На ней было легкое белое платьице выше колен, которое ей очень шло. Олеся болтала болтала своими загорелыми ногами и молча слушала в это время свою подругу, которая ей что-то оживленно говорила. Вид при этом у нее был какой-то очень уж печальный. И вот мимо них не проходят не спеша в обнимку Юра и Катя, тоже наши вожатые. На Олесю с подругой они даже не посмотрели, так были поглощены своими обнимашками. Как только они прошли мимо, Олеся спрыгнула с качелей и сломя голову побежала в лес по тропинке, которая шла вдоль речки. Ну и подружка тоже за ней сразу вчистила. С дерева меня, конечно, сразу как ветром сдуло. Я помчался за ними вдогонку, стараясь, понятное дело, не сильно шуметь. Скоро я их нагнал. Они остановились возле места, где берег образовывал что-то вроде пляжа, а речка разливалась шире, чем в других местах, и можно было с комфортом купаться. Притаившись за кустами в пяти шагах от девочек, я мог слышать все, о чем они между собой говорили. Олеся горько рыдала, а подруга ее прижимала ее к себе, гладила по голове и утешала:

- Олеся, я давно тебе уже говорю, выбрось ты из головы этого Юрку. Ну и что с того, что он красивый. Он твоего мизинца не стоит. И вообще, дурилка картонная, раз такую красавицу и умницу, как ты, на Катьку променял. Не могу понять этих парней, отчего все они на ней точно помешались?

- Ах, Вера, если бы ты знала, - говорит ей Олеся, - как же мне сейчас плохо. Жить не хочу! Умереть бы вот прямо сейчас, лишь бы больше не мучиться. Я ведь и утопиться уже подумывала. Отряд только бросать жалко. Такие они все милые. И меня очень любят. Но и это мне уже не в радость…

- Даже и думать не смей, - возмутилась ее подружка. – У тебя это скоро пройдет. Точно тебе говорю! У самой так было. Помнишь Пашку Овсянникова? Я по нему год сохла, под поезд из-за несчастной любви хотела броситься. А теперь самой даже смешно, какой я была глупой, что на такого балбеса запала… Слушай, Олеся, смотри какое место здесь замечательное. Айда купаться!

- Мы же без купальников?

- Давай голышом, - бойко на это предложила Верка, - никто ж не увидит.

Олеся согласилась; они быстро скинули с себя платья и трусики, нагишом с визгами бросились в воду и начали там весело бултыхаться. Потом выбрались на берег и стали обсыхать на жарком солнышке.

Что я в этот момент чувствовал – передать нельзя. Впору было ущипнуть себя за ухо, чтобы убедиться, что это все это не сон.

- Мне уже пора, а то я же по столовой сегодня дежурная. нельзя надолго отлучаться. – через некоторое время сказала Вера.

- Ты, иди, а я хочу еще немного здесь одна побыть, - ответила ей Олеся.

- Хорошо, но только ты обещай, что не наделаешь глупостей.

- Обещаю, - сказала ей Олеся.

Вера ушла. Оставшись одна, Олеся бросилась на траву и снова стала безутешно рыдать, аж плечи затряслись. А я стоял все это время в кустах ни живой ни мертвый. Мне и жалко ее было очень, и в то же время возбуждение мое достигло крайности. И что делать в такой ситуации, я совершенно не знал, поэтому тихо стоял и смотрел.

В какой-то момент Олеся вдруг вскочила на ноги, и я увидел ее мокрое от слез лицо с безумными, как мне показалось, глазами. Она разбежалась и нырнула под воду. Я почему-то сразу же подумал, что она решила топиться. Медлить было нельзя и я как был в одежде и сандалиях тоже с разбегу нырнул за ней под воду. Под водой я ее быстро настиг, схватил за ногу и потянул на себя. Олеся сразу же всплыла, ну и я за ней.

- Данька, - закричала она. – Ты что, гад такой, вытворяешь, у меня от страха чуть сердце не лопнуло!

Я встал ногами на дно и сказал:

- Я подумал, что ты тонешь и пошел спасать.

- Ничего я не тонула, просто нырнула. Выходи на берег и не смей на меня оборачиваться, я голая! – сердито сказала она.

- Я же сам слышал, что ты топиться хотела, - сдуру выдал себя я.

Тут она просто взбесилась.

- Так ты что же, все это время подглядывал за нами и подслушивал!

Она набросилась на меня яростная как тот самый бенгальский тигр из ее рассказов, начала бить ладошкой по щекам, дергать за волосы, а потом еще и сильно меня толкнула, так что я даже поскользнулся на илистом дне и с головой плюхнулся в воду. Олеся схватила меня за волосы и начала со всех сил трясти мою голову, так что я вздохнуть не мог. Тут уж я всерьез испугался, что она меня сейчас утопит. Еле от нее вырвался. На берегу меня неожиданно начало всего трясти, зубы стали выбивать мелкую дробь как у скелета.

- Быстро раздевайся, - закричала на меня Олеся, - ты же весь синий!

Но я лишь трясся, и мои руки меня не слушались. Тогда она сама начала снимать с меня всю мою вымокшую насквозь одежду; под конец еще и трусы с меня стянула, как будто я для нее был совсем уж маленький ребенок. Потом все это тщательно начала отжимать и развешивать на кустах, чтобы быстрее высыхало. А я смотрел на нее не отрываясь, потому что она в этой суете так и оставалась все время голая. Развесив всю одежду, Олеся обернулась на меня, а я стою перед ней и руками прикрываю свое хозяйство, потому что у меня писька торчком встала и разве что не дымилась. Я совсем не хотел, чтобы она это видела.

- Данька, - говорит Олеся и пристально так на меня смотрит, - ты что же это в меня втюхался? А я то все время думаю, что ты за мной ходишь как привязанный. Господи, как же тебя согреть-то, ты же весь трясешься от холода!

После этого она подходит ко мне и крепко прижимает к себе. И тут я уже впал в другую крайность. Если до этого меня всего трясло от холода, то теперь я почувствовал во всем теле сильный жар, и сердце мое заколотилось так, что казалось из груди готово было выпрыгнуть. И еще я такое блаженство почувствовал от касания с ее нагим телом, что стоял бы с ней в обнимку целую вечность, ничего бы не говорил и только наслаждался нашей близостью.

- Прости меня, - говорит Олеся, - что набросилась на тебя. Я, похоже, и вправду, готова была утопиться. Ты, Данька, возможно, жизнь мою спас, – добавила она и начала меня по голове гладить.

Потом она все-таки оделась и сказала:

- Мне надо идти отряд поднимать, а ты здесь можешь сколько хочешь оставаться. Главное, к ужину приходи. Мы с тобой еще потом поговорим наедине, - сказала она и ушла.

Я остался один, лег на траву и стал блаженно смотреть на медленно проплывающие высоко в небе большие белые облака. Кажется, впервые в жизни я был по-настоящему счастлив.

На следующий день во время сончаса мы опять встретились с Олесей в этом же самом укромном месте. Я пришел первым и пока ее не было ходил взад-вперед вдоль речки.

- Салют, Данька, - наконец услышал я ее звонкий голос у себя за спиной.

Я развернулся и помчался, что есть духу ей на встречу. Подбежал к ней и тоже поздоровался. Чувствовал я себя страшно неловко и не знал, что говорить. Олеся была в салатного цвета шортах и белоснежной рубашке с повязанным на шее красным пионерским галстуком. На голове у нее была пилотка. Глаз не оторвать, какая она была красивая. Олеся мне приветливо улыбалась, и было видно, что настроение у нее очень хорошее. Не как в прошлый раз.

- Это тебе, награда за спасение утопающих, - сказала она и протянула руку.

На ладони у нее сверкали в лучах солнца наручные часы «Ракета». Такие продавались у нас повсюду. Их начали массово выпускать сразу после полета в космос Юрия Гагарина. Понятно, я даже и не мечтал о таких, хотя стоили они в общем-то не сказать, что сильно дорого.

- Это мои часы, но я решила, что ты их заслужил. В отряде скажешь, что я тебе дала их на время поносить взамен на обещание никогда больше не сбегать с сончаса. Идет?

Я молча кивнул, потому что не в силах был вымолвить ни единого слова. Я держал в руках часы и не верил своему счастью. Прижимал их к щеке, потом к уху, чтобы послушать как они тикают.

- Давай-ка, я их на тебя надену, - сказала она и затянула ремешок вокруг моего левого запястья.

Я следил за ее действиями как зачарованный. А потом она сказала:

- Теперь, Данька, поклянись мне страшной клятвой, что никому ни расскажешь, что ты здесь вчера видел и слышал.

- Честное пионерское, - не раздумывая сказал я и поднял руку к голове, как во время отдачи пионерского салюта.

- Нет, так не пойдет, в таких случаях, когда даешь страшную клятву навек, нужно клясться только на крови, - заговорщическим шёпотом сказал Олеся и достала из кармана своих шорт бумажку, в которую была завернута булавка.

Церемония моей страшной клятвы выглядела так. Мы с Олесей сплели наши указательные пальцы, она своей припасенной для этого случая булавкой сделала на их кончиках легкие уколы, так что выступили маленькие капельки крови, и затем я вслед за ней произнес слова клятвы: «

- Клянусь, что никому и никогда даже под пытками не выдам, что видел Олесю и ее подругу Веру голыми и не слышал, что Олеся хотела утопиться из-за своей безответной любви к Юре Самойлову. Если же я нарушу эту мою клятву, пусть я тотчас же упаду мертвы.

После этого мы слизали кровь друг у друга с пальцев.

Меня все это ужасно заинтриговало и, главное, я чувствовал, что нас с Олесей после такого таинственного обряда связывают неразрывные узы кровного родства и дружбы. При этом я ни секунды не сомневался, что теперь на всю оставшуюся жизнь буду подвержен смертельно опасному риску мгновенно умереть, если вдруг случайно проговорюсь. Но так было даже интересней.

- Олеся, - говорю я, - давай еще раз поиграем, раз уж мы снова здесь. – ты будешь понарошку изображать, что топишься, а я кинусь тебя спасать...

- Нет, Данька, даже и не рассчитывай, - засмеялась Олеся и потрепала меня за волосы. – Жизнь – это самое бесценное, что есть у каждого. Даже понарошку нельзя ее лишать ни себя, ни других. Пусть даже кто-то, кого ты крепко любишь, тебя отвергнет. В мире есть сотни тысяч других людей, ничем не хуже, которым ты наверняка будешь нужен и дорог. Нельзя любить и привязываться к кому-то одному! Потому что это не любовь, а эгоизм. И уж тем более глупо лишать себя жизни из-за того, что кто-то тебя не любит. Это уже зависимость и слабость воли, характера, которые недостойные нас, советских пионеров. От настоящей любви никогда не может возникнуть даже мысли о смерти, потому что любовь – это жизнь, жизнь не ради самих себя, но ради своего любимого! Советский человек находит смысл всей своей жизни в том, что трудится не только ради собственного счастья и благополучия, но ради общего блага, ради счастья и благополучия всего человечества! Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я согласно кивнул, хотя и не сказать, что понимал все то, о чем она говорила. Но я чувствовал, что в ее словах правда и что она говорит сейчас со мной совершенно искренне от всего сердца, потому что видел как светились при этом ее глаза.

- Нет Данька, ничего ты еще не понимаешь, - засмеялась Олеся. – Ты еще все-таки совсем маленький, хоть и вымахал на целую голову выше всех из отряда. Ты еще и сам не осознаешь те силы, которые в тебе просыпаются. Но я чувствую, что ты сумеешь с ними правильно совладать и направить в нужное русло. Только подумай сколько на свете всего интересного и необычного. На Земле еще полно неоткрытых тайн, которые нам с тобой предстоит узнать. Ты вот читал, например, когда-нибудь про динозавров, древние цивилизации и про пришельцев, которые прилетали к нам на землю?

- Нет не читал, говорю, я. Но хотелось бы. Наверное, это страшно интересно. Кто такие динозавры?

- Это такие гигантские драконы, которые миллионы лет назад населяли всю нашу планету, и сейчас повсюду находят много их скелетов. Я сама про это много читала.

- Ух, ты, вот здорово, - говорю я. – Раз были драконы, значит и все другие чудесные вещи, о которых пишут в сказках и фантастических книгах, тоже не выдумки?

- Конечно не выдумки! – подтвердила Олеся. – Знаешь что, я тебе принесу рассказы Ивана Ефремова. Это очень большой признанный во всем мире ученый. Кроме этого, он еще и замечательный писатель, и он страшно интересно пишет и про динозавров, и про внеземные цивилизации, которых на самом деле полно, просто мы о них еще ничего толком не знаем. Но совершенно точно, что пришельцы с других планет много раз бывали на нашей Земле, и от них остались многочисленные следы, такие как, например, лучевые отверстия от бластеров на черепах хищных динозавров, как об этом пишет Ефремов. А ведь он изучает динозавров всю свою жизнь, и не станет просто так об этом говорить. Страх, как хочется тоже первой тоже откопать какие-нибудь следы, оставшиеся от древних цивилизаций и инопланетных пришельцев. Поэтому я твердо решила для себя, что после школу буду учиться на археолога. Только обещай, что никому про это не скажешь, а то может и не сбыться.

Я ей пообещал, и она спросила, кем хочу стать я.

- Я мечтаю стать космонавтом, но только боюсь может не получиться - сказал я, - потому что бабушка говорит, что если я буду продолжать расти с прежней скоростью, то скоро не влезу ни в один скафандр, и на космический корабль меня не возьмут, потому что я буду столько лопать, что на меня во всем космосе никакой еды не напасешься.

- Это точно! – засмеялась Олеся. – тогда, знаешь что, становись большим ученым и изобрети для меня машину времени, если, конечно, к тому моменту, когда ты вырастешь и выучишься, ее уже не изобретут другие.

- Обещаю, - сказал я. – что сделаю для тебя такую машину. Но только ты тоже обещай, что возьмешь меня с собой, когда полетишь в прошлое смотреть на динозавров.

- Почему же обязательно надо в прошлое, - удивилась Олеся. - Помнишь, я водила отряд на спектакль по пьесе Максима Горького «На дне», и там прозвучала замечательная фраза: «В карете прошлого никуда не уедешь». Нет, Данька, первым делом мы полетим с тобой в нашей Машине Времени в чудесное коммунистическое будущее, чтобы потом вернуться назад в свое время и рассказать всем людям на планете Земля, как нужно правильно жить, чтобы потом не пролететь мимо… Ну и в прошлое мы конечно слетаем, но только потом, потому что мы изучаем прошлое лишь для того, чтобы не повторять старых ошибок и понять почему мы стали такими, какими мы стали. Но прошлое менять у нас нет никакого права - мы за него не в ответе. И только наше будущее, прямо здесь и вот прямо сейчас, все оно целиком и полностью находится в наших с тобой руках и за него мы несем ответ перед своими будущими потомками…

- Здорово, мы с тобой будем первыми в мире времянавтами, - сказал я, и мы оба рассмеялись.

- Знаешь, Данька, какая мне сейчас пришла мысль, - сказала Олеся. – Пока ты не изобрел свою машину времени, мы легко можем установить связь с нашими потомками, забросив в будущее капсулу времени.

- Вот это да! – обрадовался я. – А что это такое «капсула времени».

- Мы всем нашим отрядом напишем письмо для будущих пионеров, - стала объяснять свою идею Олеся, - и запечатаем его в стеклянной колбе. Для этого даже обычная бутылка из под кефира вполне сойдет. Потом мы ее замуруем в стене нашей школы и повесим табличку, чтобы наши потомки вскрыли и прочитали наше послание, например, в день столетия Великой Октябрьской Социалистической революции 7-го ноября 2017 года.

- Ура!!! – в не себя от восторга закричал я. - Олеся, давай напишем письмо нашим потомкам прямо сегодня.

- Давай, - согласилась Олеся. – После ужина делаем общий сбор и все вместе пишем письмо.

Когда после сончаса я, сбиваясь от нахлынувшего на меня волнения, сообщил в отряде Олесину придумку – написать письмо нашим потомкам и запечатать его в капсуле времени, которую вскроют в день столетия Революции, все наши, конечно, тоже пришли в полный восторг. А вечером как только закончился ужин, мы все вместе собрались у нас в спальне и после невероятно бурного обсуждения и долгих горячих споров написали письмо для своих потомков, которое потом торжественно замуровали в стене нашей школы, чтобы оно там хранилось вплоть до того самого дня, когда наступит это грандиозное событие. На месте, где было замуровано послание, повесили железную табличку с выгравированной на ней надписью: «Послание от советских пионеров школы №166, заложенное здесь 1-го сентября 1964 года для своих будущих потомков. Вскрыть в день столетия Великой Октябрьской социалистической революции 17 ноября 2017 года».

А вот какой был текст этого послания, который я выучил наизусть и уже никогда не забуду:

Здравствуйте, товарищи потомки!

Мы, пионеры 60-х, посылаем вам наш пламенный пионерский привет и от всего сердца поздравляем вас с величайшим праздником в истории нашей Родины и всего человечества. Мы верим в то, что вы сейчас живете именно в том невероятно увлекательном счастливом и светлом будущем, о котором мы мечтаем, ради которого отдают все свои силы на социалистических стройках наши отцы и за которое еще совсем недавно проливали свою кровь на полях сражений наши деды.

Мы надеемся, что к этой светлой дате социалистическая революция уже давно победила во всем мире, и трудящиеся всех стран торжественно отмечают этот великий юбилей вместе с советскими людьми.

Мы так же надеемся, что все обитатели планеты Земля теперь живут в мире и объединяют свои дружные усилия в деле освоения ближнего и дальнего космоса. Мы верим, что ваши космические корабли уже вовсю бороздят межгалактические просторы и у вас получилось установить долгожданный контакт с внеземными цивилизациями.

Очень хочется верить, что ваша наука уже достигла таких вершин, что всю тяжелую и скучную работу делают за вас умные, крепкие и надежные роботы, а вы сами целиком и полностью посвящаете свое время, как об этом мечтал Владимир Ильич Ленин, науке, медицине, самообразованию, спортивным состязаниям и творчеству.

Дорогие потомки! Мы вас очень любим и желаем вам счастья!

Да здравствует наша Великая Октябрьская социалистическая революция!

Конец первой части

Я родом из Страны, которой больше нет.

    Пётр Толстой: нам плевать на Макрона. Убьём…

    Французы в шоке, таким жёстким журналисты его ещё не видели. Впрочем, им не привыкать, в том числе и к реакции своих зрителей. Из раза в раз приглашать в эфир ведущего канала BFMTV и бр...

    Шчо вы к нам прысталы?!

    - Какие мы вам братьтя, хто вам это сказал?! Мы сами по себе! А вы лизеты й лизэтэ. Вы понимаете, шо мы не хотымо з вамы жыты?! Мы хотим отдильно, без вас, сами по себе!- Понимаем. И по...

    Почему Собчак пропала с радаров
    • pretty
    • Сегодня 08:29
    • В топе

    КВАДРАТУРА   КРУГАЛистаю ленту новостей и думаю: «Чего-то не хватает, что-то в стране изменилось. А что?». И вдруг понял: нет Собчак. Пропала. Еще буквально пару месяцев назад ее фамилия обя...

    Ваш комментарий сохранен и будет опубликован сразу после вашей авторизации.

    0 новых комментариев

      Островок

      Я плыву на лодочке.Волга, мать-река,Ровная, глубокаяКак моя тоска...Рядом брат мой ласковыйВеслами гребет,Песню мне веселуюГромко он поет.Он поет, не думая,О моей тоске.Островок знакомый,Виден вдалеке.До того-то островаПлыть его я звал.Зря ты, брат мой ласковый,Мне не отказал...Как-то ночкой темноюНа свою бедуПодстерег я милуюВместе с ним в саду.С той п...
      96

      Весенний синдром

      Весна пришла! Пора желаний,Пора пощечин и цветов;Пора бессонниц и свиданийВлюбленных пылких и... котов.Оставь бутылку, друг мой милый, -Я в стельку пьян и без вина,И, чую, вновь могучей силойМоя душа наделена.А ведь для пьяного поэтаЛюбое море по плечу.Как гений Ветхого ЗаветаПеснь Песней я под нос бурчу.Сейчас, настрою только лиру -И луноликие гурьбойН...
      56

      Звезда Полынь

      Слышу грохот сапог Мессии.Вижу Zнаки среди руин.Красным знаменем над РоссиейЗапылала Звезда Полынь.С Книги сорваны все Печати.Но светильник уже зажжен.Стрелки встали на циферблате,Нам отсрочив конец времен.Вновь молотим мы супостатов.За огнем своих батарей.Батальоны идут на Запад,Загоняя назад чертей.Кто там строится под Полтавой?За отрядом идет отряд.Т...
      866
      Володимир Шарапов 17 сентября 2023 г. 09:38

      Сны Анны Ли

      В сборнике "Печать Небулы" №1 (2023) опубликовали пару моих стихов: P.S. Иллюстрация Леонарда Крылова...
      120
      Володимир Шарапов 19 августа 2023 г. 11:20

      Обращение Евы Марии

      Невыносимая, сводящая с ума и все собой заполоняющая боль внезапно исчезла. Иван с облегчением почувствовал удивительную легкость во всем теле, и его охватила эйфория от ощущение полной свободы. Он открыл глаза и понял, что смотрит на самого себя откуда-то сверху. На операционном столе в палатке походного госпиталя лежало его бывшее тело. Вернее то, что...
      1172
      Володимир Шарапов 30 июля 2023 г. 22:43

      А вы читали Аллена Карра?

      Ровно в 10:30 утра в понедельник научный сотрудник института математики Антон Бухтияров вышел из дому. Причина, по которой молодой человек отправился на службу в столь поздний час, станет понятна чуть позже, а пока давайте немного оглядимся.На дворе 2023 год от Рождества Христова. Мир окончательно слетел с катушек и сильно рискует не дожить до Второго П...
      1970
      Володимир Шарапов 29 мая 2023 г. 11:21

      Один день из жизни дворника Иванова

      Дворник Сергей Порфирьевич Иванов всегда просыпался с восходом солнца. Вот и сегодня ровно в пять утра без всякого будильника он поднялся со своего жесткого ложа, умылся, выпил натощак стакан теплой кипяченой воды, которую загодя зарядил по методу экстрасенса Алана Чумака . Затем он уселся по-турецки в позу лотоса, поднял перед собой ладони к верху, приготовившись дел...
      217
      Володимир Шарапов 20 мая 2023 г. 19:46

      Дневник добровольца

      В Луганске издали сборник фронтовой поэзии. Для меня большая честь, что в него включили и мои стихи. ...
      373
      Володимир Шарапов 23 апреля 2023 г. 23:57

      1917. Заговор царских генералов

      В первом номере журнала "Наш Современник" за 2023 год вышла сильно урезанная версия моей статьи, посвященной событиям октября 1917 года. Хочу поделиться ей с читателями КОНТа.1917. ЗАГОВОР ЦАРСКИХ ГЕНЕРАЛОВВ июле 1917-го в Петрограде произошло событие, которое едва не стоило жизни Ленину и должно было поставить окончательный крест на большевиках, как зн...
      720
      Володимир Шарапов 26 марта 2023 г. 16:51

      Чудо в Бородянке

      Маленькая Полинка просыпается от едва слышного гула. Со слов мамы она знает, что так где-то стреляют пушки. К счастью, эти ужасные пушки далеко от их дома, и Полинке совершенно ничего не угрожает. Но ей все равно немного страшно. Девочка уже хорошо выучила слово «война», а ведь ей еще не исполнилось и пяти. Полинка прижимается к спящей маме. Становится ...
      269
      Володимир Шарапов 21 марта 2023 г. 23:58

      Сон

      1Я видел сон, который не был сном,Что временно дает успокоенье,Где навь и явь сплетаются узломПричудливо в игре воображенья,Где страхи выползают из щелей,И совесть пробуждается от спячки,Где ты, актер навязанных ролей,Куда покорней цирковой собачки.Поэт не знает той реки исток,В которой он черпает лаву строк.Способна только тайна вдохновеньяНам даровать...
      299
      Володимир Шарапов 2 января 2023 г. 11:48

      Святые 90-е или майонез в вафельных стаканчиках

      Автор иллюстрациии - ruDALL-E Malevich (XL)Одним из самых сильных страхов моего советского детства был страх ударить человека по лицу. Вернее, это был даже не страх, а какое-то не подвластное мне табу. Во всех остальных отношениях я был таким же отчаянным шалопаем и сорванцом, как и мои сверстники. Жажда адреналина и приключений на свою задницу зав...
      1400
      Володимир Шарапов 29 ноября 2022 г. 02:45

      Поцелуй мира

      Жизнь военного человека не способствует тому, чтобы стать домоседом, но тем не менее у многих из нашей военной братии есть родной очаг, где их любят и ждут. Счастливчики. Везет же некоторым. Лично у меня, вероятно, уже никогда не будет ни любимой семьи, ни дома, куда я бы хотел вернуться на старости лет. Впрочем, грех жаловаться на судьбу, ведь я сам п...
      604
      Володимир Шарапов 29 мая 2022 г. 19:33

      Солдатская молитва

      О Авва Отче, храни Россию!Мы на Европе поставим крест,В начштаба верим мы как в мессиюИ грохот арты - наш благовест.В аду нет равных чертям нацбатов.Тех, кто развел здесь всю эту муть,Прощать не хочет душа солдата.О Авва Отче, не обессудь.Десант спас взвод мой из окруженья;Он аки ангел сошел с небес.О Авва Отче, всем во спасеньеДаруй побольше таких чуде...
      1535
      Володимир Шарапов 12 мая 2022 г. 19:43

      Время Z

      Нет, покоя не будет больше.Жребий брошен, гремит булат.По Прибалтике и по ПольшеДолжен русский пройти солдат.Задрожат мостовые ПрагиОт колонн боевой брони;Русской доблести и отвагиЗдесь зажгутся опять огни.Нам завещанный от ДовмонтаПравославный проснулся меч,Чтоб башку на донбасском фронтеУ нацистской свиньи отсечь.Громыхают войны раскаты -То погрязшей ...
      643
      Володимир Шарапов 11 мая 2022 г. 08:34

      Две войны

      Я хочу вам  представить двух Поэтов, которые в жизни, вероятно, очень непохожи друг на друга, но которым с одинаковой силой удалось выразить, что же такое на самом деле Война. Оба они скрыли свои имена под псевдонимами, и настоящие их имена мы вряд ли когда-нибудь узнаем.Вика Скайнова. О ней достоверно известно только то, что будучи 18-летней девчо...
      1253
      Володимир Шарапов 9 мая 2022 г. 10:19

      1917. Сталин и заговор царских генералов

      (Это полная версия моего прошлогоднегно очерка)ПредисловиеВ этом историческом очерке я хочу поговорить о тайных пружинах истории, которые разглядел наш с вами современник замечательный петербургский писатель и историк Олег Стрижак. Речь пойдет о заговоре нескольких царских генералов, которые в октябре 1917 помогли большевикам легко и бескровно занять Зи...
      8365
      Володимир Шарапов 9 марта 2022 г. 18:35

      "Снежный поход" Ивана Долгих

      Иллюстрация Леонарда КрыловаМеня не раз посещала мысль, что если бы замечательные голливудские режиссеры и сценаристы хотя бы поверхностно начали изучать, наконец, историю Гражданской войны в России, они бы открыли бы для себя неисчерпаемую золотую жилу, которая бы принесла бы им миллиардные прибыли, а всему миру новые сверхпопулярные умопомрачительные ...
      265
      Володимир Шарапов 7 марта 2022 г. 19:38

      Чудище и Цветок

      Я чудовище, всех я прогналИ убил тех, кто скрыться не смог,Чтоб никто из людей не сорвалМой единственный алый Цветок.Я огромен и страшен. Ужасен мой смехДля безумцев, посмевших пробраться в мой СадЗа Цветком, что сберег я доныне от всех,Словно сказочный и ослепительный клад.Горе этим безмозглым глупцам,Что решили бороться со мной.Никому, никогда я Цвето...
      296
      Володимир Шарапов 5 января 2022 г. 07:57

      Предчувствие Армагеддона

      Узрев Мадонны Лик святой,Бежал из храма я в смятеньи:Мне ясен стал весь мрак земной,Толпы слепое преклоненьеПеред царящим Сатаной.Воистину! была и естьСвятая правда в божьем слове.Жива поруганная честьВ Ее нетронутом алькове,Хотя страданий всех не счесть.Мне стыдно стало вдруг узнать,Что муки на Кресте продлятся,Но не прольется благодатьВ грудь, где тос...
      350
      Служба поддержи

      Яндекс.Метрика