230 лет назад изнурительная осада Очакова, известная как «Очаковское сидение», завершилась всесокрушающим штурмом.
Однако произошло это далеко не сразу. Уговоры немедленно штурмовать твердыню на Потёмкина не подействовали. Фельдмаршал настаивал, что надо беречь людские жизни, отговаривался опасностью мин, заложенных французами при перестройке турецкой крепости, и даже поручил своим агентам в Париже негласно выкупить план расположения взрывоопасных ловушек. Суворов, этот маленький клокочущий вулкан, невзирая на добрые личные отношения с командующим, раздражался: «Одним гляденьем крепости не возьмёшь. Так ли мы турок бивали…»
Памятник А. В. Суворову в Очакове
Началась осада по всем правилам военной науки. Правда, делать подкопы под стены крепости оказалось очень трудно из–за специфики местного грунта. Русские строили артиллерийские батареи, обстреливали определённый участок турецкой обороны, подавляли ответный огонь и переносили пушки ближе к крепости. Перестрелки между постепенно возводимыми батареями и пушками турецкого Ози (Очакова) регулярно уносили жизни, но были трудности и пострашнее. Подвоз съестных припасов Потёмкин организовал умно, но людям не хватало качественной пресной воды. В войске вспыхнули желудочные болезни. Несчастные солдаты гибли от дизентерии, а светлейший продолжал наслаждаться всеми прелестями военно–полевой жизни в своём шатре, среди душевных, красивых, дорогих вещей и душевно некрасивых, дешёвых людей, таскавшихся за князем, выклянчивая его милости.
Впрочем, время от времени фельдмаршал демонстрировал изумительную личную отвагу: выпрямившись во весь свой огромный рост, хладнокровно шагал под выстрелами османских орудий, блестя орденами и золотым шитьём мундира. Сопровождавшие его сильно рисковали; так, смертельно ранен был генерал–майор Иван Максимович Синельников, первый правитель Екатеринославского наместничества, много сделавший для организации снабжения армии.
Памятник И. М. Синельникову в с. Садовое
27 июля (7 августа) отчаянные османские добровольцы под прикрытием садов совершили дерзкую вылазку против русского левого фланга. Рядовая стычка разрослась в полноценное сражение. Когда же с двумя гренадёрскими батальонами на турок ястребом налетел Суворов, те не выдержали и подались назад. Неугомонный «генерал Вперёд» уже мечтал на плечах отступающего врага ворваться в крепость, как получил серьёзное ранение в шею; растерявшихся солдат отбросили превосходящие силы османов, лишь вовремя подоспевший Репнин спас положение. По скромным подсчётам, русские потеряли 365 человек, однако оценка в 800 убитых и раненых представляется более точной.
Формально неудача произошла по вине Суворова — он действовал на свой страх и риск вопреки требованиям командующего. В итоге помимо опасной раны он получил строжайший выговор, упрёк в небрежении солдатскими жизнями и надолго лишился милости князя и императрицы, которая из письма своего любимца сделала вывод: «старик начудил», будучи пьяным. Дело усугубил дерзкий ответ раненого полководца дежурному генералу, которого Потёмкин послал требовать объяснений по поводу несанкционированной атаки: «Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу». Этот упрёк в пассивности глубоко задел светлейшего именно потому, что был справедлив: во время боя австрийский принц де Линь предлагал ему начать общий штурм крепости, увидев, что большинство турецких сил суворовские гренадёры отвлекли на себя. Однако Суворов с просьбой о штурме не обращался, и если бы Потёмкин перешёл в наступление вторым, главные лавры победителя достались бы не ему, а инициатору атаки. К такому фельдмаршал оказался не готов, предпочтя со слезами на глазах скорбеть о ненужной гибели солдат.
Штурм Очакова. Гравюра А. Берга, 1792 г.
Так поссорились Григорий Александрович с Александром Васильевичем. Последнего отправили на лечение в Кинбурн, и после под Очаков он явился лишь единожды, проездом, неудачно попытавшись умилостивить всемогущего фаворита.
Мощный обстрел крепости начался во второй половине последнего летнего месяца. Турки ответили отчаянной вылазкой 18 (29) августа; после жаркого боя они ушли, оставив по русским данным до 500 трупов. Свой общий урон победители оценили в 152 человека. Среди раненых оказался шеф Бугского егерского корпуса генерал–майор Голенищев–Кутузов — турецкая пуля пробила ему голову навылет. Схожим образом 14 лет назад он был сражён пулей в голову в Крыму, чудом выжил, но его глаз стал плохо видеть и слезиться. Императрица уже готова была оплакать милого её сердцу военачальника, ведь дважды чуда не бывает. Но Михаил Илларионович, поборовшись для приличия за жизнь, стремительно пошёл на поправку. Тут уж француз Массо, главный медик при армии и, так сказать, фаворит фаворита, просто ахнул: «Надо думать, провидение назначает этого человека к чему-то необыкновенному, ибо он остался жив после двух ран, смертельных по всем правилам науки медицинской».
Как показывает опыт, после каждого сквозного ранения в голову Кутузов только умнел. Он успел вернуться в строй к своим егерям ещё до окончания осады.
Бюст М. И. Кутузова в Очакове
Наступила осень, а дожди — не лучший друг тех, кто живёт в землянках. Птицы потянулись на юг, прихлебатели князя отправились на север, в города — и те и другие искали место потеплее. Солдатам же, о сбережении которых так заботился Потёмкин, деваться было некуда. Они гибли в стычках, обстрелах и особенно от болезней. Фельдмаршал номер один, гениальный Румянцев, пониженный до командующего небольшой Украинской армией и ревниво следивший из бессарабской глубинки за соперником, злорадно язвил: «Очаков — не Троя, чтобы его десять лет осаждать».
Флоту Хасана–паши, который дежурил в морских водах около соседнего острова Березань, 1 ноября (н.ст.) удалось проскользнуть в Очаков, доставив туда подкрепление и продовольствие. Наступившее безветрие позволило русской артиллерии истребить героически прорвавшиеся суда, но дело было сделано, приунывший гарнизон снова воспрял духом. Потёмкин едко отчитал за промах вице–адмирала Нассау-Зигена, и тот уехал в Петербург.
В ноябре османская эскадра, чтобы не оказаться в ледовой ловушке, отправилась зимовать в Стамбул. Это развязало руки Потёмкину, который решил овладеть Березанью (турецкий Озибек). Остров, укреплённый самой природой высокими крутыми берегами, обороняла земляная крепостца с небольшим гарнизоном. Против неё командующий 7 (18) ноября бросил верных запорожцев под началом Антона Головатого. Казаки справились блестяще: сочетая лихость с воинской выучкой, прорвались на остров и принудили 320 защитников сдаться. Огромную помощь в этом оказали канонерские лодки во главе с каталонско–ирландским храбрецом из Неаполя Хосе де Рибасом, будущим отцом Одессы.
Бюст А. А. Головатого в Очакове
Русские продолжали шаг за шагом приближаться к твердыне; подавив передовые батареи неприятеля, они расстреливали её уже с близкого расстояния. За время осады войска возвели две параллельные линии укреплений, разместив на них 30 батарей с 317 орудиями. Благодаря фантастическим организационным способностям Потёмкина, ядер и гранат у россиян хватало, а турки испытывали острую нужду в боеприпасах. Очаков жестоко страдал от постоянных обстрелов, бастионы частично обрушились, многие здания в городе были уничтожены. Пожары сожрали значительную часть провианта, остававшегося в городе. Тем не менее доблестные османы не прекращали артиллерийских дуэлей и опасных вылазок. В одной из них 11 (22) ноября, кроме десятков нижних чинов, пали генерал–майор Степан Петрович Максимович и три офицера.
Недовольная медлительностью Потёмкина, Екатерина II всё же щадила в своих письмах его самолюбие, отдавая должное мужеству осаждённых: «План осады открыл мне всю трудность, которую имеешь; умали Бог упорность гарнизона очаковского».
В ноябре ударили лютые холода — до минус 20 градусов, усугублённые высокой влажностью морского воздуха. Снежные вьюги заметали землянки. Армия околевала — кругом голая степь, дров не нарубишь. Вспоминая потёмкинскую заботу о рядовых, злоязычный Румянцев горько острил: куртки, сделанные так, чтобы солдату летом не было жарко, более не греют! Светлейший организовал доставку тёплых вещей, однако стужа скоро стала нестерпимой. Бойцы умоляли о штурме — погреться в бою. Дипломатичный Репнин — и тот не стерпел, написав командующему письмо, в котором совестил его. Впрочем, фельдмаршал и сам понимал, что в этой ситуации у него оставалось только два варианта: или с позором отступать на зимние квартиры, теряя на заснеженном пути массу людей и становясь мишенью для придворных острот с вероятным падением его влияния на императрицу, или…
…Потёмкин поручил Меллеру и Репнину составить план штурма.
Фрагмент диорамы «Штурм Очакова». Художник М. И. Самсонов, 1971 г.
На 1 (12) декабря осадный корпус насчитывал лишь 21 048 человек, на приступ пошли 18 789. Изначально же Потёмкин привёл более чем 50-тысячную армию, не считая последующих подкреплений. Такова была цена «Очаковского сидения». Более того, часть из этих уцелевших 20 тысяч тоже успели побывать «потерями», но вернулись в строй после серьёзной болезни или ранения. Таким образом, атакующие уже не намного превосходили обороняющихся численностью. И те и другие были обессилены. Однако тактика Потёмкина сработала: валы и бастионы непокорного города находились в плачевном состоянии из–за постоянных артобстрелов.
Войска разделили на 6 колонн, снабжённых всем необходимым для штурма. Они одновременно должны были накинуться на три основных пункта обороны: «замок Гассана–паши», нагорный ретраншемент (передовые земляные укрепления) и собственно крепость. При колоннах находились переводчики. Было приказано не ввязываться в перестрелки, атаковать штыками, щадить сдающихся, а также женщин и детей. Фельдмаршал обещал солдатам город «в полную волю» на три дня, попросив только не отвлекаться на грабёж в ходе самого приступа. Он обещал им всё, лишь бы взять Ози, ненавидимый им до изнеможения.
Штурм пришлось переносить из–за чудовищной погоды со снежными буранами. Окончательной его датой стал День святого Николая. Есть сведения, что к этому моменту запасы топлива и хлеба у русских оказались на исходе. Оставалось победить или умереть — в прямом смысле слова.
В 7 часов утра 6 (17) декабря при морозе в 23 градуса русская армия устремилась на штурм.
Ярость и скорость наступления не поддаются никакому описанию. Храбрые османы сражались доблестно, поливали наступающих огнём, взрывали заложенные фугасы. Однако остановить этот неистовый натиск было уже не под силу никому. Генералы и офицеры распоряжались очень грамотно, солдаты быстро приходили на выручку друг другу, если где–либо туркам удавалось застопорить наступление.
Штурм Очакова. Художник Я. Суходольский, 1853 г.
Вскоре русские знамёна под крики «Виват, Екатерина!» уже реяли практически над всеми укреплениями. В замке Гассана ворвавшимся солдатам сдался комендант крепости трёхбунчужный Хусейн–паша. Об организованной обороне уже не было речи, тем не менее турки сражались с фанатичным упорством, разжигая свирепость штурмующих. Даже после захвата укреплений защитники отчаянно отбивались, засев в городских зданиях. Грохот артиллерии, истошные вопли боли и ужаса, дикие ругательства и крики радости, плотоядный лязг окровавленных армейских штыков, донских пик, запорожских сабель… для Ози то утро не было добрым. Это был форменный ад.
Существует легенда: якобы Потёмкин, с одной из батарей созерцая ужасы уличной резни, был потрясён настолько, что долгое время только и мог повторять «Господи, помилуй!» Не исключено, что доля правды в ней есть: светлейший не был садистом, и его душу, несомненно, потрясли жестокие сцены, которых он так долго стремился избежать. Когда к нему привели пленного коменданта, вспыливший князь, не желая отвечать перед Богом за загубленные жизни, закричал, что все жертвы — на совести упрямого Хусейна–паши, много раз отвергавшего предложения о сдаче. Тот спокойно ответил, что выполнял свой долг так же, как Потёмкин — свой.
Штурм мощнейшей твердыни, у которой русская армия топталась с июля, продолжался 1 час 15 минут. На следующий день светлейший отправил первое краткое сообщение: «Матушка Всемилостивейшая Государыня. Располагал я принести Вам в дар Очаков в день Святыя Екатерины, но обстоятельства воспрепятствовали… Поздравляю Вас с крепостию, которую турки паче всего берегли. Дело столь славно и порядочно произошло, что едва на экзерциции [т.е. учениях] бывает лутче. Гарнизон до двенадцати тысяч отборных людей — не меньше на месте положено семи тысяч, что видно. Но в погребах и землянках побито много. Урон наш умеренный, только много перебито и переранено офицеров, которые шли с жадным усердием и мужеством…»
Среди павших оказались генерал–майор Сергей Абрамович Волконский и бригадир Иван Петрович Горич (согласно донесению Потёмкина, «бестрепетный герой бригадир Горич первым вступил на бастион вместе со своей смертью»), а также сын генерал–аншефа Меллера — майор артиллерии Карл Меллер.
Памятник И. П. Горичу в Очакове
По данным победителей, они потеряли на приступе 956 человек убитыми и 1823 ранеными. Эти цифры слишком оптимистичны для столь отчаянной обороны и столь высоких потерь в офицерском корпусе; другая оценка в 4800 убитых и раненых наверняка ближе к истине. Однако и это число значительно меньше количества выбывших из строя в результате «осадных» болезней. Павших генералов и штаб–офицеров отвезли в Херсон, где погребли рядом с Екатерининским собором (3 года спустя там упокоится сам Потёмкин).
Урон гарнизона обычно оценивают в 9,5 тысяч убитыми и умершими от ран; кроме того, около 4 тысяч оказались в плену. Учитывая первоначальное количество турецких войск, понесённые ими потери в ходе осады и незначительность полученных подкреплений, оценку в 13,5 тысяч нужно признать максимальной. Массу мёртвых тел военных и гражданских турок хоронить в мёрзлой земле было слишком трудно, и их просто вывезли подальше на лёд лимана. Османский город тоже не пережил штурма — Потёмкин, успевший за полгода возненавидеть его каждой клеткой нервной системы, приказал разрушить Ози, объяснив свой поступок императрице желанием упразднить потенциальный объект раздоров при переговорах о мире.
Говорят, султан Абдул–Хамид I был так потрясён вестью о падении великой крепости, что у него случился приступ, который в конечном счёте свёл повелителя правоверных в могилу.
А Потёмкин в Петербурге пожинал лавры в особо крупных размерах. Счастливая Екатерина одарила его по–царски: кроме шпаги с бриллиантами на золотом блюде князь получил богато украшенный фельдмаршальский жезл, 100 тыс. рублей и главное — орден святого Георгия I степени, вожделенную награду любого русского полководца. Поэты империи состязались в составлении хвалебных од его виктории принятым тогда маловразумительным «высоким штилем», и даже сама императрица сочинила стих (право же, не хуже прочих).
Другие участники также не были обделены: генералы и офицеры получили ордена, нижние чины — серебряную медаль «За храбрость оказанную при взятье Очакова декабря 6 дня 1788» и добавочное полугодовое жалованье. Правда, у русских солдат оно было невелико, однако добыча, захваченная в богатом Ози, на некоторое время сделала уцелевших служивых весьма состоятельными. По словам Потёмкина, «множество досталось денег... Достали жемчугу и уборов золотых и серебряных. Многие солдаты шли домой в горностаевых шубах...»
Уверившись в милости Николая Чудотворца, город, основанный в 1789 году неподалёку от Очакова, светлейший назовёт в честь почитаемого Святителя, будет его трепетно любить и именовать «своим Николаевым».
Северное Причерноморье постепенно переставало быть турецким.
Автор: Владислав Гребцов
Оценили 63 человека
77 кармы