Сталин и деньги

Арсений Григорьевич Зверев был одним из ближайших соратников И.В. Сталина в 1930-е – начале 1950-х гг. Он занимал пост наркома, а затем министра финансов CCCR проводил в стране знаменитую денежную, «сталинскую» реформу, многое сделал для развития хозяйства Советского Союза.

В своей книге А.Г Зверев рассказывает о встречах со Сталиным, о том, как решались важнейшие вопросы по управлению финансами страны. По мнению автора, И.В. Сталин прекрасно разбирался в финансовых проблемах и проводил высокоэффективную экономическую политику, что доказывается на многочисленных примерах.

ВЫЗОВ К СТАЛИНУ. НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

Еще в 1935 году, когда я занимался финансовыми про­блемами Бауманского района, мне приходилось не раз бы­вать на заседаниях или же со служебными сообщениями в Московском городском финансовом отделе и в Наркомате финансов СССР. Там я познакомился с народным комиссаром Григорием Федоровичем Гринько. По-видимому, у него сло­жилось во время наших встреч неплохое впечатление обо мне, ибо он тогда же предложил мне перейти на работу в наркомат в качестве начальника одного из ведущих управ­лений. Многие из сотрудников этого учреждения, давние мои знакомые, отзывались о Гринько очень хорошо и сове­товали принять предложение. Да и мне самому импонирова­ло в нем то, что за годы его работы на посту наркома, кото­рый он занял после Н. П. Брюханова в 1930 году, возглавляв­шееся им государственное учреждение резко улучшило свою деятельность и добилось важных успехов. Кредитная рефор­ма 1930—1932 годов тоже была проведена при активнейшем участии Гринько. Я понимал, что предо мною открываются новые перспективы. Однако любовь к коллективу бауманцев пересилила, и после некоторых колебаний я отказался.

Правда, порой мне казалось, что и приобретенный мною жизненный опыт, и образование рано или поздно заставят меня вернуться на работу в финансовые органы. Так и полу­чилось.

Однажды поздно вечером, когда я был уже дома, раздал­ся телефонный звонок. Звонили из ЦК ВКП(б). Мне предложи­ли немедленно приехать в Кремль по вызову Генерального секретаря Центрального Комитета партии И. В. Сталина. И хо­тя мне незадолго до того рассказывали в горкоме партии, что И. В. Сталин интересовался моей работой, все равно вызов к нему был очень неожиданным.

Теряясь в догадках и предположениях, садился я в ав­томобиль. Главное, что меня заботило,— как вести себя, как держаться в кабинете Сталина? Раньше я видел его только на портретах либо издали во время торжественных заседаний и на трибуне Мавзолея на Красной площади. Никогда не думал, что придется по какому-то поводу встретиться с ним лично, и очень волновался…

Рядом со Сталиным, ни разу не присевшим, стояли еще несколько членов Политбюро, а меня хозяин кабинета усажи­вал, как гостя, на диван. Естественно, я не счел возможным говорить с ним сидя, хотя Сталин несколько раз затем повто­рял это свое приглашение. Так мы и простояли на протяже­нии всей беседы.

Разговор шел о должностных назначениях. Назывались знакомые мне фамилии. Затем меня спросили, не в нашем ли районном комитете партии состоит на учете Крутиков. По­следнего я знал по его прежней работе в Наркомтяжпроме. Но, когда его назначили председателем Правления Государ­ственного банка СССР, он перевелся в парторганизацию Коминтерновского района Москвы. Сообщив об этом и не ведая еще, что названный пост в то время оказался уже вакантным, я полагал, что меня прочат в заместители к Крутикову, и тут же приготовился отказаться, ссылаясь на то, что я финансист, а не кредитник. Каково же было мое удивление, когда я вдруг услышал от Сталина: «Мы хотим назначить вас председателем Правления Госбанка. Как вы на это смотрите?»

В банках я никогда раньше не работал. Нескольких пре­дыдущих председателей Правления, очень толковых людей, постигла неудача, и они были смещены. Между тем они об­ладали большим опытом, отлично знали кредитное дело. И вдруг такой пост — мне! Я поблагодарил за предложение и прямо заявил, что из меня председателя не получится: в сис­теме банковской я никогда не работал, а пост чересчур от­ветственный. Как выяснилось, Сталин предварительно озна­комился с моим послужным списком и теперь заметил:

— Но вы окончили финансово-экономический институт, обладаете опытом партийной, советской, финансовой дея­тельности. Все это важно и нужно для работы в Госбанке.

Я почувствовал себя чрезвычайно неловко: не ценю, мол, оказываемого доверия, к тому же отнимаю время у руково­дителей партии и правительства. Тем не менее я продолжал отказываться, приводя, как мне казалось, убедительные ар­гументы. Я сказал, что учился в институте на финансовом фа­культете, где готовят экономистов, знакомых с бюджетом и финансовым планированием, но не с кредитно-банковским делом. Сталин в ответ начал высмеивать такое деление под­готовки специалистов и заметил:

— И банковские, и финансовые работники проходят в ос­новном одинаковые науки. Если и имеются различия, то толь­ко в деталях. На практике все это можно почерпнуть из ве­домственных инструкций, да и работа сама научит.

Разговор затягивался. Мы касались и других вопро­сов. Наконец моей «мольбе» вняли и спросили, кто, на мой взгляд, годится на этот пост. Я попросил разрешения поду­мать и сообщить несколько имен в течение трех дней, что и было потом сделано. Но, судя по состоявшемуся затем назна­чению, обошлись без этих лиц. Вероятно, дело решили рань­ше. А в тот момент со мной распрощались, и только под ко­нец беседы Сталин бросил реплику:

— Ведь вы около четырнадцати лет находились на фи­нансовой работе?

Обдумывая эту фразу по дороге домой, я решил, что во­прос еще не исчерпан. Действительно, в сентябре 1937 года меня назначили заместителем народного комиссара финан­сов СССР.

Наркомом финансов СССР был в то время видный совет­ский государственный и партийный деятель, член Политбю­ро ЦК ВКП(б), заместитель Председателя Совнаркома СССР Влас Яковлевич Чубарь. Первые же недели нашей совмест­ной работы и делового знакомства внушили мне огромное уважение к Чубарю. Это был скромный, спокойный и выдер­жанный человек, обладавший эрудицией и опытом. За те че­тыре месяца, что мы почти ежедневно виделись в наркомате, мне ни разу не пришлось услышать от него в чей-либо адрес сколько-нибудь резкого выражения, не говоря уже о грубо­сти. Прежде чем решить вопрос, Чубарь всегда выслушивал мнение других, особенно лиц, готовивших конкретные ма­териалы. В то же время он никогда не прощал нерадивости, небрежности, не терпел формального отношения к государ­ственным интересам, не выносил нарушений трудовой дис­циплины. Требовательный к себе и другим, неизменно прин­ципиальный, он строго взыскивал с тех, кто не проявлял пар­тийного подхода к делу.

Наркомом он стал летом 1937 года. Неся на себе большую нагрузку еще и в Совнаркоме, где он трудился весь день как заместитель Председателя СНК, Чубарь бывал в нашем нар­комате преимущественно по вечерам. А в течение дня раз­решение основной части вопросов, не требовавших немед­ленной подписи наркома, сразу же легло на меня. Наверное, никогда ранее не работал я так напряженно, как осенью то­го года, и, вероятно, не справился бы с обязанностями, если бы не ровное, теплое отношение и неизменная помощь со стороны Власа Яковлевича. Он неоднократно говорил мне:

— У вас имеется специальная подготовка, а на мне лежит общее руководство. Поэтому вы сейчас здесь основной ра­ботник. Вы обязаны бывать вместе со мной на заседаниях в ЦК ВКП(б) и в Совнаркоме и ставить затем предо мною вопро­сы с финансовой точки зрения.

Беззаветно трудясь сам, Влас Яковлевич без излишнего нажима умел заставить работать с полной отдачей и других. Его широкий государственный кругозор помогал принципи­ально и верно решать вопросы. Особенно ощущался огром­ный опыт Чубаря, когда мы готовили какие-либо предложе­ния в ЦК партии или Совнарком СССР. Для меня же лично то обстоятельство, что я сразу был приобщен к работе наших высших партийных и государственных органов, оказалось незаменимой школой.

В чисто финансовом аспекте с наибольшими сложностями я столкнулся при разработке бюджета на IV квартал 1937 года, который следовало доложить и представить затем на утвер­ждение в Совнарком СССР. Выяснилось, что квартальный бюд­жет исполняется с дефицитом, который составлял 5 процен­тов всей годовой суммы бюджета. Нависла угроза крупной эмиссии денег, чего допускать никак нельзя было. Начальник бюджетного управления не смог подсказать, как решить про­блему. Чубарь же объяснил нам, что разрыв в цифрах объяс­няется решениями Совнаркома об отпуске дополнительных средств на различные государственные нужды, принимавши­мися уже после утверждения годового бюджета. Так что нар­комат финансов за это не несет ответственности.

Но дело было не в том, чтобы искать виновных, — нарком обязан своевременно обо всем докладывать правительству и вносить предложения о методах предупреждения дефицита.

Влас Яковлевич согласился с моим мнением и попросил меня наметить возможные меры. Затем мы оба докладывали в Совнаркоме о происшедшем. Чубарь — в целом, а мне он поручил сказать о том, как можно закрыть разрыв в бюдже­те. Правительство приняло решение резко сократить расхо­ды за последний годовой квартал, прекратив отпуск креди­тов, не использованных в течение предыдущих девяти ме­сяцев. Так удалось завершить финансовый год без дефицита. Полагаю, что именно это мероприятие сыграло свою роль в том, что, когда в январе 1938 года Чубарь вновь стал первым заместителем Председателя союзного СНК, меня ввели в со­став правительства и назначили Народным комиссаром фи­нансов СССР.

Первое, с чем я столкнулся, став наркомом,— беспре­станная, каждодневная критика нашего учреждения. Изучив обстановку, я пришел к выводу, что критика была справед­лива. Государственная финансовая дисциплина нарушалась. Бюджетная инспекция, основной орган по осуществлению финансового контроля, не выполняла своего назначения. Наркомат уполномочили в кратчайший срок навести поря­док, восстановить дисциплину.

Начали с решения вопроса о бюджетной инспекции. В ра­боте ее ревизоров установилась такая неправильная практи­ка. Обычно, прибыв на место ревизии, они в печати публико­вали для общего сведения объявления: «Приступил к обсле­дованию такого-то райфинотдела, 1 и 2 налоговых участков, а также райотделов здравоохранения и просвещения. Прошу все материалы об антигосударственной деятельности этих учреждений и их работников направлять на мое имя».

Тут начинался поток писем, порою деловых, а порою на­думанных. Находились лица, которые таким способом своди­ли личные счеты или хотели сделать карьеру. Мы запретили давать печатные публикации о ревизиях. Несколько раз при­каз кое-где был нарушен. Виновных тут же привлекли к стро­гой ответственности. Это подействовало.

Вскоре пришли к выводу, что инспекция вообще изжи­ла себя, и поставили перед правительством вопрос о замене ее контрольно-ревизионным управлением НКФ СССР. Новое управление подчинили непосредственно наркому и начали подбирать для него достойных сотрудников. Пересмотрели состав работников и в других управлениях, произвели ряд структурных изменений. В сложившемся виде в наш нарко­мат за те почти 22 года, что я был наркомом и министром (до 1960 года с небольшим интервалом), большую часть времени входили три Главных управления (государственного страхова­ния, финансового контроля, трудовых сберегательных касс), 12 управлений (административно-организационное, бухгал­терского учета и отчетности, бюджетное, валютное, государ­ственных доходов, государственного кредита, государствен­ных налогов, драгоценных металлов, кадров, контрольно-ре­визионное, планово-экономическое, учебных заведений), а также Главная палата мер и измерительных приборов.

Постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 13 марта 1938 года в наркомате финансов, как и во всех других, были воссозданы ошибочно упраздненные коллегии. В состав каж­дой из них входили народный комиссар (председатель), его заместители и несколько руководящих сотрудников с доста­точным опытом работы — в целом 9—11 человек. Заседа­ла коллегия один раз в декаду, рассматривая общие вопросы, проверяя исполнение ранее отданных распоряжений, готовя новые распоряжения по наркомату, вызывая представителей с мест для отчета и сама направляя представителей на места. Одновременно при наркомах были сохранены советы, но уже в качестве органов связи с местными учреждениями и для об­мена опытом. Решения коллегии оформлялись приказом нар­кома. В случае возникновения разногласий нарком делал по- своему, однако обязан был доложить о споре в СНК и ЦК пар­тии. Туда же имели право апеллировать и члены коллегии.

К 1939 году наметился сдвиг в работе наркомата. Попы­таюсь показать это на фактах и возьму для примера самую большую из наших республик — Российскую Федерацию. Ос­новным источником поступлений в госбюджет являлся налог с оборота. С 1935 года план по этому налогу наркоматом фи­нансов не выполнялся. В 1939 году он впервые за несколько лет был не только выполнен, но и перевыполнен (на 4,6 про­цента), а план по государственным доходам выполнили 50 финорганов РСФСР из 55. Из всех 2250 районов Российской Федерации план по платежам от населения был выполнен в 1937 году лишь 10 (десятью!) районами. В следующем году удалось поднять эту цифру до 125, а в 1939 году по кварталам она менялась так: 295, 566, 851 и 774.

Однако недостатков оставалось еще много. Крупным должником государства по-прежнему числилось «Заготзерно». Дебиторская задолженность нефтяной промышленности выросла в 1939 году в три раза. Финансовые органы Крым­ской АССР и Омской области не выполнили в 1939 году ни одного квартального плана. На местах постоянно отставали с проверкой отчетов. Из-за этого бюджетные суммы задержи­вались в оборотных средствах хозяйственных организаций. В одной лишь Коми АССР государство недополучило 1,3 мил­лиона рублей. В Челябинской области ревизоры из центра после проверки отчетов доначислили свыше миллиона руб­лей налогов. Очень плохо работали финотделы Воронежской области, Чувашской АССР, Пензенской области и Мордовской АССР. Короче говоря, недостатка в заботах не было.

Наибольшие трудности как в теоретическом, так и в практическом отношении я испытывал первоначально при составлении проекта бюджета. Это очень непростое дело. С благодарностью вспоминаю сейчас тех, чьими советами пользовался тогда и кто усердно помогал народному комис­сару. Прежде всего назову В. П. Дьяченко. Василий Петрович, крупный ученый-экономист, принадлежал к группе тех лиц, кто стоял у основания науки о советских финансах. С 1929 го­да он работал в системе нашего наркомата в качестве началь­ника отдела, а затем главного редактора и управляющего Фи­нансовым издательством. Одновременно он преподавал в высших учебных заведениях. За свои труды был удостоен в 1943 году ученой степени доктора экономических наук и зва­ния профессора, а десять лет спустя стал членом-корреспон­дентом Академии наук СССР, где довольно долго занимал пост заместителя директора и директора Института эконо­мики. Он по заслугам снискал большую известность, входил в совет Международной ассоциации экономических наук и являлся вице-президентом Международного института госу­дарственных финансов. На трудах В. П. Дьяченко у нас вырос­ло несколько поколений специалистов.

А в сфере финансового обеспечения внешнеэкономиче­ских и внешнеполитических акций меня первоначально кон­сультировал другой видный ученый — профессор Н. Н. Люби­мов. Исследователь, преподаватель и практический работник (у нас он был заместителем начальника валютного управле­ния), Николай Николаевич являлся экспертом на 20 различ­ных международных конференциях. Его знания и огромный опыт не раз помогали наркомату финансов принимать вер­ные решения по какому-либо сложному и запутанному вопро­су торговли с заграницей или относительно валютных дел.

ЧТО МОГУТ ФИНАНСЫ ПРИ СОЦИАЛИЗМЕ

Все руководство наркомата финансов выражало стрем­ление решать вопросы, относящиеся к его компетенции, не только исходя из практики, но и на твердой научной основе. Скажу сразу, что в полной мере добиться этого удалось да­леко не сразу, ибо не было достаточно сложившейся теории советских финансов. Действительно, тогда имелось еще срав­нительно немного специальных работ, посвященных конкрет­ным проблемам финансов в условиях социализма. Основная часть работ касалась финансов переходного периода. Но дело заключалось не только в этом, а и в субъективном мо­менте. То, что раньше казалось мне давно решенным и оче­видным, теперь представало в ином свете.

ЦК ВКП(б) требовал от сотрудников наркомата знания со­стояния дел не только в экономике, но и в стране в целом, ибо на той или иной стадии каждое мероприятие упирается в его материальное обеспечение. ЦК партии подходил здесь к вопросам как рачительный хозяин. Партия постоянно на­правляла наркомат финансов на решение нашей ведомствен­ной триединой задачи: накопление средств— разумная их трата— контроль рублем. Во все годы наши финансы несли именно эти функции, иногда более, а иногда менее удачно.

Одной из сторон моей деятельности на новом посту, с ко­торой я ранее почти не сталкивался, явилась необходимость постоянно находиться в курсе процесса накопления государ­ственных сокровищ. Всем известный ныне Алмазный фонд СССР тогда не был обнародован. Однако он не оставался не­изменным, а непрерывно пополнялся. Как раз в 1938 году, ко­гда я вплотную занялся этим вопросом, были найдены неко­торые алмазы для фонда, правда мелкие, уральские.

Знаменитых ныне якутских алмазов тогда еще никто не знал. Всемирно прославившиеся кимберлитовые трубки «Ай- хал», «Мир», «Удачная» в те годы хранили еще свои сокровища глубоко под землей, втайне от людей. Быстрее шло пополне­ние Алмазного фонда платиновыми и особенно золотыми са­мородками. Из числа попавших в него находок 1938 года упо­мяну, в частности, уральскую плоскую удлиненную плотную массу весом 1,068 килограмма; колымскую плотную плитку весом 3,481 килограмма; уральскую пористую плитку весом 1,389 килограмма; уральскую плотную плитку весом 1,054 ки­лограмма. В современном каталоге золотых самородков Ал­мазного фонда они числятся под номерами 34, 42, 44 и 47.

Знакомясь с «миром» драгоценных камней, я погрузил­ся в изучение таких вопросов, относительно которых имел раньше весьма туманное представление: узнал, как ценятся разные камни исходя из их чистоты, размера и игры сложно ограненной поверхности; чем ограночные камни отличают­ся от поделочных, затем от камней органического происхож­дения (жемчуг, янтарь, кораллы) и искусственных (например, от стеклянных страз). Узнал, как работают ювелирно-граниль­ные фабрики и как трудятся на них ковщики, литейщики, че­канщики, гравировщики, обронщики, сканщики, басманщики и травильщики. Побывал на заводе по чернению серебра в Великом Устюге, и старые мастера показали мне, как произ­водится гильоширование по металлу. Посетил несколько дру­гих ювелирных предприятий и прослушал на одном из них лекцию о том, как создаются крапоновые закрепки, когда ка­мень без оправы, схваченный лапками, висит в виде прозрач­ной капли.

Пришлось вплотную изучить проблему эксплуатации мо­нетной регалии. Практически ни на один день не приходи­лось забывать тезис К. Маркса о том, что «серебряные и золо­тые товары, совершенно независимо от своих эстетических свойств, могут быть — поскольку материал, из которого они состоят, представляет собой денежный материал — превра­щены в деньги, так же как золотые деньги или золотые слит­ки могут быть превращены в эти товары».

Изделия из драгоценных металлов обязательно клеймят­ся (это правило не распространяется на изделия прошлых столетий, например, на найденные в кубышках клады, кото­рые не подлежат промышленному аффинажу и будут исполь­зоваться иным путем — в музейной экспозиции и т. п.). Клей­мо служит знаком прохождения через государственный кон­троль и обозначает качество металла. Ведающие клеймением пробирные управления взвешивают и учитывают драгоцен­ные металлы. В СССР с 1924 года они делают это в метриче­ских единицах. В 1927 году у нас были приняты новые клей­ма: начали изображаться голова рабочего с молотом и шифр в виде греческих букв. За два года до того как я стал нарко­мом, советские ювелирные фабрики получили именные клей­ма, а через восемь лет после Великой Отечественной вой­ны было введено добавление к именнику последней цифры данного года. Например, «ТЗО» означает Таллинский завод, 1960 год. С 1958 года драгоценные металлы метятся новыми клеймами: серпом и молотом на фоне пятиконечной звезды с русскими буквами. Каждая инспекция пробирного надзора имеет свою букву. Скажем, «В» означает Костромскую инспек­цию, «Г» — Тбилисскую, «Д» — Львовскую.

Работающие по металлу ювелиры трудятся в СССР на го­сударственных предприятиях. Еще в 20-е годы было созда­но Московское ювелирное товарищество. Оно подчинялось непосредственно наркомату финансов. В 1927 году его пе­редали в подчинение конторе ювелирных изделий Мосторга, а через десять лет возник Главювелирторг (ГЮТ), 20 кон­тор которого охватили весь СССР. За год до моего ухода с по­ста министра ГЮТ разделили на отделения, самостоятельно функционирующие в наших республиках. Особняком от их деятельности стояла деятельность организаций и предпри­ятий, чеканивших из драгоценного металла монету. Правда, еще Первая мировая война серьезно подорвала обращение такой монеты. Перед 1939 годом оно сохранялось за рубе­жом, но Вторая мировая война покончила с ним. У нас в стра­не порою бытовали дензнаки сразу из металла простого и драгоценного. В годы Гражданской войны и некоторое вре­мя после ее окончания имела хождение совершенно фанта­стическая по нынешним представлениям монета. Назову от­дельные образцы из прошлого.

В Армавире в 1918 году оказался некий австрийский во­еннопленный. Он вырезал штемпель, с которого местные вла­сти чеканили боны из сероватой меди. Еще любопытнее киев­ские боны 1921 года. Их штамповал кооператив «Разум и со­весть», пытавшийся «овеществить» в них человеческий труд и поместивший поэтому на бонах надпись: «Пуд хлеба — рубль труда». В 1922 году Петроградская шорно-футлярно-чемоданная фабрика чеканила собственные боны из бронзы, а Николо-Павдинский кооператив на Урале — кредитные марки из особого сплава. На последних красовалась надпись: «Едине­ние — сила». Тем временем Советское государство накапли­вало платину, золото, серебро, восстановило в 1921 году Пет­роградский монетный двор и пока что начало чеканить день­ги из драгоценных металлов про запас. Имея на себе даты за три предшествующих года, эти деньги были пущены в об­ращение только после денежной реформы 1924 года. Ис­ключением явился золотой червонец с гербом РСФСР, еще в 1923 году употреблявшийся для заграничных платежей.

Когда осуществлялась эта реформа, часть заказов на изго­товление монет из-за нехватки машин передали англичанам. Лондонский монетный двор чеканил нам полтинники. От ле­нинградских они отличаются инициалами «ТР» (Томас Рос) на боковом гурте. Бирмингемский монетный двор снабжал нас медными пятаками, а в СССР медную монету изготовлял ле­нинградский завод «Красная заря». Вся эта монета еще копи­ровала дореволюционную по весу, пробе и формату. Потом окрепшее социалистическое денежное хозяйство позволи­ло нам отойти от старых образцов и отказаться от иностран­ных услуг. В 1926 году медную чеканку сменила бронзовая, а через пять лет серебро было заменено никелем. Самым дол­говечным пока что оказался у нас тип монеты 1935 года. Он сохранялся вплоть до 1961 года. Менялось лишь число вит­ков ленты на колосьях герба в зависимости от числа союзных республик. В последний раз монеты образца 1935 года у нас в стране чеканились в 1957 году.

Знакомясь более основательно, чем раньше, с монетным делом, я изучил заодно машинный парк Госбанка. Требова­лись дополнительные средства на создание новых видов ма­шин. Ручной труд в этой сфере больше терпеть было нельзя, а прежние машины были несовершенны. Пришлось подумать об обеспечении соответствующих предприятий и органов линейными, дисковыми и барабанными аппаратами для сор­тировки монеты и счетно-денежными аппаратами для ее рас­фасовки и пересчета. Позднее та же задача вставала еще не раз. Постепенно машинный парк Госбанка обновлялся, по­полнялся счетно-аналитическими машинами (сортировочны­ми, табуляторами и др.), становился разнообразным и более мощным.

Наиболее трудными были, конечно, проблемы экономи­ческие, крупномасштабные. Как успешнее накапливать фи­нансовые ресурсы СССР — средства, мобилизуемые в целях функционирования самих финансов? Как добиться самооку­паемости затрат? Тезис резолюции XII съезда РКП(б) о том, что вопрос о получении прибыли есть вопрос о судьбе дик­татуры пролетариата, сохранял свою силу в полной мере. Признавая его справедливость, мы были вынуждены в ряде случаев (например, когда речь шла об оборонных заводах) допускать существование планово-убыточных предприятий. Хозрасчет был для них не определяющим моментом. Пред­приятиям спускали сверху ряд обязательных цифровых пока­зателей производства. Они не всегда несли материальную от­ветственность за невыполнение обязательств, и им не всегда возмещались убытки, причиненные другими предприятия­ми, вследствие чего хозяйственный договор терял свое зна­чение. Не все из них были заинтересованы в получении при­были. У многих премиальные фонды из прибыли вообще не создавались или были очень малы. Новое строительство мы финансировали преимущественно из бюджета. Деятельность предприятия, труд его рабочих и служащих оценивались не прибылью, не успешной реализацией произведенных ценно­стей, а цифрами выпуска валовой продукции.

Все это, конечно, не случайно. Историческая взаимообу­словленность процессов и событий накладывала свою пе­чать. Если бы тогда кто-либо предложил, в тех экономических условиях, внедрить хозрасчет в его сегодняшнем понимании, на такого человека в лучшем случае посмотрели бы как на фантаста-мечтателя. Нельзя отрываться от эпохи, в которую живешь; от окружающей обстановки; от условий, диктующих человеку свою волю. Мы смотрели на хозрасчет 1938 года по сравнению, например, с хозрасчетом 1931 года как на огром­ный шаг вперед.

Огромное значение имеет контроль рублем. Он осущест­вляется по отраслям и всегда поэтому бьет в корень. Никакие перестройки, ослабляющие централизацию, не должны под­рывать соответствующую роль финансов. Даже в совнархозах конца 50-х годов финансы не раздробились между районами и остались в системе отраслевых управлений. Между про­чим, было потрачено немало сил, чтобы добиться этого…

Умение не распылять средства — особая наука. Допус­тим, надо соорудить за семь лет семь новых предприятий. Как сделать лучше? Можно ежегодно возводить по одному заводу; как только он вступит в дело, браться за следующий. Можно сразу возводить все семь. Тогда к концу седьмого го­да они станут давать всю продукцию одновременно. План строительства будет выполнен в обоих случаях. Что, одна­ко, получится еще через год? За этот, восьмой год семь заво­дов дадут семь годовых программ продукции. Если же пойти первым путем, то один завод успеет дать семь годовых про­грамм, второй — шесть, третий — пять, четвертый — четыре, пятый — три, шестой — две, седьмой — одну программу. Все­го получается 28 программ. Выигрыш — в 4 раза. Ежегодная прибыль позволит государству брать из нее какую-то часть и вкладывать ее в новое строительство. Умелые капиталовло­жения — гвоздь вопроса. Так, в 1968 году каждый вложен­ный в экономику рубль принес Советскому Союзу 15 копеек прибыли. Деньги, затрачиваемые на не доведенное до конца строительство, мертвы и не приносят дохода. Мало того, они «подмораживают» и последующие расходы. Допустим, мы вложили в стройку первого года 1 миллион рублей, на сле­дующий год — еще миллион и т. д. Если строить семь лет, то временно было заморожено 7 миллионов. Вот почему столь важно убыстрять темпы строительства. Время — деньги!

С другой стороны, не на всякий даже очень хороший проект можно найти нужные средства. Еще в 1938 году, став наркомом, я столкнулся с предложением исчислить, во что обойдется осуществление так называемого «проек­та Колосовского». Ученый Н. Н. Колосовский, подойдя ком­плексно к проблеме освоения естественных ресурсов бас­сейна реки Ангары, давно предложил сделать стержнем проекта использование ангарской гидроэлектроэнергии. Но откуда взять нужную рабочую силу, деньги, металл, ма­шины и прочее? Параллельно придется построить и по­тратить еще очень многое. И правительство временно от­ложило проект до лучшей поры. Однако в дальнейшем мы экономически окрепли, задача оказалась нам уже по пле­чу, и кто не знает теперь Братской ГЭС? Вот как важно да­вать верные прогнозы.

Наставляя наркомат финансов при планировании им расходов страны на будущее, Центральный Комитет партии и правительство постоянно подчеркивали, что задача годично­го плана состоит в обеспечении непрерывности и гармонич­ности работы. Соответственно должен строиться и годовой бюджет. Пятилетка же обязана предусмотреть скорость про­движения уже целых частей народного хозяйства. Естествен­но, что допущенные в годичном плане ошибки и диспропор­ции за пять лет возрастут и наложатся друг на друга.

Значит, полезно иметь так называемые «резервы проги­ба». При их наличии ветер не сломит дерево, оно может по­гнуться, но выстоит. Если же их не окажется, прочные корни обезопасят дерево лишь до очень сильного урагана, а потом недалеко и до бурелома.

Следовательно, без финансовых резервов обеспечить успешное выполнение социалистических планов трудно. Ре­зервы — денежные, хлебные, сырьевые — еще один посто­янный пункт повестки дня на заседаниях Совнаркома и Сов­мина СССР. А чтобы оптимизировать народное хозяйство, мы старались использовать и административные, и экономиче­ские методы решения задач. Вычислительных машин напо­добие нынешних электронно-счетных у нас не было. Поэтому поступали так: управляющий орган давал нижестоящим зада­ния не только в виде плановых цифр, но и сообщал цены как на производственные ресурсы, так и на продукцию. Кроме того, старались использовать «обратную связь», контролируя сбалансированность между производством и спросом. Повы­шалась тем самым и роль отдельных предприятий.

Неприятным открытием для меня явилось то обстоятель­ство, что научные идеи, пока их исследовали и разрабатывали, съедали массу времени, следовательно, и средств. Постепен­но я привык к этому, но вначале только ахал: три года разра­батывали конструкцию машин; год создавали опытный об­разец; год его испытывали, переделывали и «доводили»: год готовили техническую документацию; еще год переходили к освоению серийного выпуска таких машин. Итого — семь лет. Ну а если речь шла о сложном технологическом процессе, ко­гда для его отработки требовались полупромышленные уста­новки, могло не хватить и семи лет. Конечно, простенькие ма­шины создавались гораздо быстрее. И все же цикл полного претворения в жизнь крупной научно-технической идеи об­нимал, в среднем, как правило, до десяти лет. Утешало то, что мы обгоняли многие зарубежные страны, ибо мировая прак­тика показывала тогда средний цикл 12-летним.

Здесь-то и выявлялось преимущество социалистическо­го планового хозяйства, которое позволяло концентриро­вать средства в нужных обществу областях и направлениях вопреки чьей-то сугубо личной воле. Между прочим, тут име­ется огромный резерв прогресса: если сократить время реа­лизации идей на несколько лет, это сразу даст стране увели­чение национального дохода на миллиарды рублей.

Еще один путь к тому, чтобы поскорее получить отдачу от вложенных средств, — временное приторможение некото­рых строек при чрезмерно большом их количестве. Законсер­вировать одни, а за этот счет форсировать возведение других предприятий и начать получать от них продукцию — непло­хое решение проблемы, но, увы, тоже ограничиваемое кон­кретными условиями. Если бы, например, в 1938—1941 годах мы не строили сразу много крупных объектов в разных мес­тах страны, то не имели бы после начала Великой Отечествен­ной войны необходимого производственного задела, и тогда оборонная промышленность могла бы оказаться в прорыве.

СТАЛИН И КРЕДИТНАЯ РЕФОРМА. НАШИ ДОСТИЖЕНИЯ

Государственная работа — дело исключительно слож­ное. Замечу, что более 10 лет (с 1935 по 1946 год) я не был в отпуске. И среди наркомов не я один. В августе 1939 года я было отправился отдыхать, но уже через пять дней был ото­зван в Москву. Вообще все работники госаппарата трудились с предельным напряжением. И если случались у нас ошибки, то это чаще всего были ошибки поиска, спутники роста…

В связи с этим хочется рассказать об одном эпизоде, свя­занном с обсуждением в 1940—1941 годах проекта реформы советского кредита, которую готовил Госбанк и отвергал Нар­комат финансов СССР.

Наркомфин и Госбанк— это такие окна, через которые можно увидеть отчетливо все происходящее в народном хо­зяйстве: и в процессе общественного воспроизводства, и в создании совокупного общественного продукта, и в распре­делении национального дохода, и в осуществлении государ­ственной экономической политики. Ведь при сохранении то­варно-денежных отношений социалистическое воспроиз­водство совершается с участием денег и кредита, на основе разветвленных финансов. Чтобы понимать, как в этих усло­виях действуют законы развития социалистической экономи­ки, как проявляются экономические категории, преломляе­мые через призму финансов, нужно абсолютно осмысленно представлять себе содержание финансов и функционирова­ние финансовой машины, пути использования ее для руково­дства общественным производством и повышения его эконо­мической эффективности.

Основным звеном финансовой системы является у нас государственный бюджет. Весь финансовый аппарат, начиная с наркомата (министерства) и кончая районным финотделом, участвует в формировании госбюджета, составляет его, за­тем представляет на партийно-правительственное рассмот­рение. А когда Верховный Совет СССР утвердит правительст­венные предложения и примет закон о госбюджете, именно финансовый аппарат, опять-таки сверху донизу, будет опре­делять со своей стороны конкретные финансовые взаимоот­ношения государства и народного хозяйства, государства и общества. В формировании бюджета Госбанк участвует лишь косвенно, как исполнитель бюджета в порядке кассового об­служивания, причем действует в данной сфере на основе по­ложений и инструкций, разрабатываемых Наркоматом (Ми­нистерством) финансов СССР. Таковы «исходные позиции», с которых оба учреждения обсуждали проект реформы.

Скажу сразу, что упомянутая реформа в целом не была нужна. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что партия и правительство не провели ее ни тогда, ни позднее. С самого начала дитя оказалось мертворожденным. Зачем же тогда рассказывать о госбанковском проекте? А затем, что он не просто стал на какой-то срок жизненной реальностью, пусть временной, но и отнял у руководящих органов очень много месяцев и сил, заставив их заниматься данным делом. Тем самым эта история приобретает особую поучительность с точки зрения общегосударственной работы. К тому же она вообще небезынтересна, ибо дает некоторое дополнитель­ное представление о людях и событиях.

В чем же расходились позиции НКФ и Госбанка? НКФ ос­новывался на следующих соображениях: в каком направле­нии развивался наш кредит? Он непрерывно совершенст­вовался во имя обеспечения высоких темпов роста общест­венного производства. В СССР действительно проводились кредитные реформы. Хороша та реформа, которая ускоря­ет реализацию продукции и обращение товарно-материальных ценностей, способствует росту товарооборота, упроща­ет доставку товара от производителя к потребителю, не на­рушая в целом социалистического характера финансовых отношений. Добиться этого можно, если обосновать рефор­му необходимыми экономическими и политическими пред­посылками, то есть связать ее теоретически и практически с нашим общим делом. Но если жизнь не обязательно требует нововведений, если вопрос можно решить по-иному, то не­оправданные перестройки только нанесут ущерб.

В данном случае все началось с очередного вопроса «банкиров» о том, почему это Наркомат финансов СССР рас­сматривает кредитные и кассовые планы Госбанка? Мы отве­тили: такова многолетняя практика. Сложилась же она вслед­ствие необходимости увязывать названные планы с наличием общегосударственных ресурсов и госбюджетом. А последни­ми ведает Наркомфин. Ответ не убедил «банкиров».

Сначала от наркома устно потребовали добровольно­го согласия на перемены. Ссылаясь на экономическую неце­лесообразность идеи и на существующую государственную практику, я отказался. Тогда-то и возник проект «кредитной реформы». В конце 1940 года он был представлен на рассмот­рение Совнаркома СССР. Имелось в виду затронуть очень многое. Упомяну об основных предлагавшихся нововведени­ях: ввести краткосрочный коммерческий кредит и векселя; ввести кредитование по обороту; расчеты и платежи пред­приятий и хозяйственных организаций по кредиту, а также расчеты покупателей с поставщиками должны производить­ся до взносов в бюджет; предусматриваемые госбюджетом ассигнования на пополнение оборотных средств предпри­ятий и хозорганизаций должны передаваться последним не через финансовые органы, а через Госбанк; недостача в обо­ротных средствах предприятий и хозорганизаций, возник­шая в результате убытков или невыполнения плана по при­были, должна автоматически покрываться из госбюджета.

В целом предложения можно было разделить на четыре группы. Одни (большинство) являлись пережитком уже прой­денного нами этапа. Другие — забеганием вперед. Третьи, примерно соответствуя переживаемой полосе, не отвечали реальным возможностям государства с точки зрения матери­ального обеспечения. Четвертые могли быть приняты. А в со­вокупности первые три грозили, как показалось сотрудникам НКФ, расшатать дело социалистического строительства, хотя никто, естественно, к этому не стремился.

Обсуждение проекта на расширенном заседании Прав­ления Госбанка носило очень острый характер. Я высказался против реформы в целом и более не брал слова. А в личной беседе с Н. А. Булганиным пытался доказать ему, что проект причинит вред хозрасчету и неизбежно ослабит соблюде­ние кредитной и финансовой дисциплины. Но убедить его не смог. Стремясь обосновать свою позицию как можно более надежно в теоретическом отношении, руководство Госбан­ка дополнительно привлекло к делу для консультаций спе­циалистов кредитно-денежной науки. Мы тоже опирались не только на мнение руководителей Наркомата финансов, но и на точку зрения видных специалистов финансовой науки. Велся не просто административный спор, а серьезная госу­дарственная и научная дискуссия, хотя и на организацион­ной почве.

В начале 1941 года состоялось (впервые — под предсе­дательством И. В. Сталина) заседание Бюро Совета Народ­ных Комиссаров СССР. Я был членом бюро. Н. А. Булганин до­ложил о проекте. В основном доклад свелся к разъяснению идеи и к ответам на вопросы присутствовавших.

Большую часть вопросов задал Сталин. Затем он спро­сил, кто хочет взять слово. Увидев, что я, Сталин поинтере­совался, буду ли я говорить о финансах как специалист или хочу сделать общие замечания? Мы уже знали, что, если он ставит так вопрос, значит, по общим моментам хочет высту­пить сам. Поэтому я сказал, что буду говорить о конкретных финансовых проблемах. Действительно, Сталин сообщил, что имеет общее замечание и выскажется вначале.

Сталин начал с того, что сразу охарактеризовал проект как мероприятие, толкающее страну не вперед, а назад. Зая­вил, что не видит серьезных оснований для принятия пред­ложений. Особенно удивляет его мысль о введении кредит­ных векселей. Это пройденный этап в кредитных отношениях. Для чего же восстанавливать былое? Не дойдем ли мы вскоре до того, что кто-нибудь потребует учредить биржу? Не видно, как именно обеспечивает проект дело укрепления социализ­ма. Зато видно, чем он ослабляет социалистическое строи­тельство. Не бухнули ли авторы проекта не в те колокола?

Высказывание Сталина во многом облегчило мое после­дующее выступление, так как я заранее знал, что Булганину обеспечена поддержка со стороны некоторых членов Полит­бюро ЦК ВКП(б).

Мне дали на выступление 30 минут. Главные возражения я направил против коммерческого краткосрочного креди­тования, подчеркивая, что возродится автоматизм, который создаст для предприятий возможность по нескольку раз по­лучать денежные средства на одни и те же цели. Тем самым контроль рублем ослабнет, социальная роль финансов пони­зится, государство лишится одного из важных рычагов управ­ления народным хозяйством. В результате пункт проекта о коммерческом краткосрочном кредите и векселях провалил­ся при первом чтении и сразу же был вычеркнут.

Относительно пункта об очередности платежей я гово­рил, что он подрывает госбюджет и, ликвидируя гарантированность поступления в первую очередь именно в него всех денежных средств, может нанести ущерб социалистическо­му воспроизводству, обороне страны, многим государствен­ным мероприятиям. Это произвело сильное впечатление. Пункт забаллотировали. Равным образом провалились пред­ложения о пополнении оборотных средств за счет госбюдже­та, о замене в некоторых хозяйственных отраслях заемных средств собственными и другие. Не согласились с моим мне­нием при чтении пункта о кредитовании по обороту. Я считал его ненужным, ибо миновало время, когда коммунисты руко­водили делами «вообще», а хозяйство вели «спецы».

Ведь банк, говорил я, кредитуя оборот, получит возмож­ность участвовать в формировании оборотных средств и тем самым контролировать их. Представители банка, если это ему выгодно, будут вмешиваться в работу предприятий и за­жимать инициативу их руководителей. Вместо поощритель­ной политики возникнет тормоз. Но большинство мою точку зрения не поддержало, и предложение прошло. Между про­чим, жизнь показала, что кредитование по обороту позднее развивалось у нас успешно. Оно стало перспективным делом, а некоторые товарищи защитили докторские диссертации на эту тему… Значит, в этом пункте я был неправ. Но в целом ре­форма так и не состоялась.

Банковский кредит в социалистическом обществе явля­ется одним из очень важных элементов распределения и пе­рераспределения совокупного общественного продукта и национального дохода. Будем, однако, помнить прежде всего о роли Советского государства — главного орудия построе­ния социализма и коммунизма. Проще говоря, не следует за­бывать, какой фактор тут хозяин, а какой — слуга…

По роду моей работы я все чаще участвовал, естественно, в обсуждении различных вопросов на заседаниях ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров, не раз присутствовал на засе­даниях Политбюро ЦК ВКП(б). Советское правительство все­гда интересовалось финансами, уделяло им большое внима­ние. Я особенно ощущал это при обсуждении этих вопросов не только как нарком, но и как председатель Государственной штатной комиссии при Совете Народных Комиссаров СССР, а позднее — как председатель Валютного комитета. Централь­ный Комитет требовал экономить там, где расходы казались недостаточно обоснованными. Мне как наркому наибольшие затруднения доставляли случаи, когда приходилось просить разрешения на дополнительную эмиссию — выпуск в обра­щение новой порции денежных знаков. Признаюсь, что не­редко я чувствовал себя в такие минуты неважно. В ЦК ВКП(б) принимали предложения о новой эмиссии очень неохотно, а уж если принимали, то всегда требовали, чтобы одновремен­но были представлены предложения по обеспечению воз­врата выпускаемых денег, когда эмиссия не обусловливалась экономической необходимостью.

Существует латинская пословица «Кому выгодно?». Этот вопрос задают, когда хотят разобраться в запутанном деле, выяснить побудительные мотивы действий, понять, во имя чего совершаются поступки. Словом, надо смотреть в корень.

Очень часто сей корень определяется политической борьбой или экономическим моментом. Выяснишь, кому вы­годно происходящее, и сразу многое становится на свое ме­сто. Профессия финансиста такова, что здесь прибегать к ла­тинской пословице приходится, пожалуй, значительно чаще, чем в любой другой отрасли. Коль скоро мы являемся не «фи­нансистами» вообще, а работниками именно советской фи­нансовой системы, для нас экономически целесообразной будет только такая постановка вопроса, при которой может получить выгоду Советское государство. Это первая заповедь для всякого, кто приходит в финансовое ведомство СССР. Вот почему все, что делалось в годы существенного переустрой­ства нашего наркомата и пересмотра его деятельности, сле­дует преломлять через призму экономической целесообраз­ности в рамках социалистического общества. То, что успешно прошло проверку временем и самой жизнью, пусть уцелеет и получит положительную оценку. Непригодное должно быть расценено историей отрицательно.

Приведу несколько примеров того, как решались раз­личные вопросы именно с позиции экономической целесо­образности. Жизнь свидетельствовала, что к концу каждо­го месяца население усиливает закупки товаров. Несомнен­но, это, как правило, связано со сроками выдачи зарплаты. Поступления в казну с торгового оборота нарастали соответ­ственно к тем же срокам. Нельзя ли воспользоваться этим и убыстрить отчисления, ибо время — деньги? Конечно, мож­но. И наркомат тотчас реагирует введением особой инструк­ции о порядке обложения налогом с оборота, скажем, това­ров в системе Ювелирторга; с апреля 1939 года он взимался в четыре срока: за первую декаду каждого месяца, за вторую декаду, за семь дней третьей декады и, наконец, за оставшие­ся три-четыре дня последней декады.

К 1939 году только 0,5 процента крестьян оставались еди­ноличниками. В этих условиях обложение жителей деревни сельскохозяйственным налогом по твердым ставкам потеря­ло смысл. И во изменение закона 1934 года было введено об­ложение в зависимости от размера доходов, с прогрессивной процентной накидкой. В подготовке и проведении всех меро­приятий участвовал весь центральный аппарат наркомата.

Но, конечно, не каждое явление могли мы охватить инст­рукцией или заранее намеченным порядком действий. Жизнь постоянно вносила свои коррективы. Казалось бы, какие пе­режитки, допустим, нэпманских времен сыщутся в деятельно­сти финансового ведомства социалистической страны? Одна­ко наступили 1939—1940 годы. СССР укреплял свои западные границы. Увеличилось число наших союзных республик. Поя­вились Эстонская, Латвийская, Литовская и Молдавская ССР; с советскими Украиной и Белоруссией воссоединились за­падные области. А на новых территориях функционировала масса мелких и даже средних хозяйчиков. Что же нам, прохо­дить мимо и делать вид, что Наркомата финансов и государ­ственного бюджета это не касается? В 1940 году появляется на свет инструкция о порядке взимания промыслового нало­га с частных предприятий и промыслов, находившихся на но­вых территориях. А если бы наркомат не проявлял должной оперативности и не старался поспевать в ногу с текущими со­бытиями, грош была бы нам цена в базарный день!

Не нужно думать, что только наше учреждение следило за экономической целесообразностью методов социалисти­ческого строительства. Еще одним оком партии, смотревшим в этом же направлении, был Народный комиссариат государ­ственного контроля, созданный в 1940 году. Наркомом назна­чили Л. 3. Мехлиса. О нём стоило бы сказать особо. Это была довольно противоречивая фигура — человек абсолютной личной честности, притом не подходивший под однознач­ную характеристику и сочетавший в себе как положительные, так и весьма отрицательные черты. Мне часто приходилось встречаться с Мехлисом. Ведь обнаруживаемые Госконтро­лем материальные злоупотребления подлежали стоимост­ной оценке. Поэтому из Наркомата госконтроля в наш попа­дало достаточное количество служебных бумаг. Кроме того, Мехлис являлся членом Валютного комитета СНК СССР, а я — председателем. Когда в 1941 году Мехлиса направили в дей­ствующую армию, я был назначен на занимаемый им ранее пост председателя Государственной штатной комиссии и ос­тавался на нем до конца войны. Между нами постоянно воз­никали стычки, так как Мехлис любил подминать других лиц под себя.

Припоминаю один эпизод. Став после войны министром Госконтроля, Мехлис потребовал предоставить министерст­ву права проводить окончательное следствие, а затем сра­зу, минуя прокуратуру, передавать дела на виновных в суд. Конечно, Мехлису отказали. Поводом для такого требования явилось столкновение его с тогдашним Председателем Сове­та Министров Белорусской ССР П. К. Пономаренко. Ревизуя послевоенное состояние Белоруссии, сильно пострадавшей в период фашистской оккупации, сотрудники Госконтроля составили затем акт. Выводы же к нему Мехлис написал сам. У него получалось, что партийные и советские работники рес­публики скрывают от государства некоторые материальные ценности. Я обратил его внимание на то, что все запасы на­ходятся на государственных складах и вообще это обычные материальные резервы, разумно накапливаемые для восста­новления хозяйства республики, лежащей в руинах. Мехлис, конечно, не согласился.

— Подожди, сейчас придёт Пономаренко, и ты сам убе­дишься, кто прав.

— Каким же образом?

— Он увидит акт и вынужден будет сознаться, что его провели.

Вскоре пришел Пономаренко, рассказавший, что он толь­ко что был у Сталина. Тот подробно расспрашивал, как идут в республике дела, а потом подарил ему на память зажигалку. Мехлис взорвался:

— Ты не хитри! Хочешь зажигалкой прикрыться? Все рав­но придется держать ответ.

Началась получасовая, без перерывов, речь Мехлиса в обычном для него резком тоне. Под конец он потребовал объяснительной записки к материалам ревизионного акта. Пономаренко категорически отказался составлять ее, сказал, что объясняться будет в ЦК партии, встал и ушел.

— Ну как, видел? — спросил Мехлис.

— Видел: ничего ты не доказал и вообще не прав. Можно ли предъявлять обвинение целой республике?

Естественно, ЦК ВКП(б) поддержал белорусов. На этом дело и закончилось. Вышесказанное относится только лично к Мехлису и никак не задевает аппарат Госконтроля, честно и старательно исполнявший свои нелегкие и полезные обязан­ности. Говорю это с чистой совестью хотя бы уже потому, что знаю, как работа контролеров помогала, в частности, укреп­лять курс советского рубля. Еще в 1938—1941 годах по резуль­татам ряда ревизий была прекращена чрезмерная эмиссия де­нег. Лишь с октября 1940-го по июнь 1941 года изъяли из обра­щения примерно третью часть всех обращавшихся денег. Для этого закрыли остатки неиспользованных кредитов на конец третьего квартала 1940 года и установили строгое регулирова­ние кредитов на четвертый квартал. Попытки отдельных рас­порядителей кредитов использовать их любым способом, не­зависимо от надобности, решительно пресекались…

По-видимому, необходимо хотя бы вкратце рассказать об основных общегосударственных мероприятиях Наркома­та финансов СССР в годы третьей пятилетки. Как известно, пе­ред страной стояла задача завершить строительство социа­лизма и начать переход к более высокой, коммунистической фазе развития. Решение данной задачи требовало длительно­го периода, в течение которого партия собиралась осущест­вить ряд пятилетних планов. Таким образом, третья пятилет­ка явилась началом нового этапа в истории СССР. Эти фазы одной социально-экономической формации имеют одинако­вую экономическую основу (общественная собственность на средства производства) и единую цель (максимальное удов­летворение общественных потребностей). Но между ними сохраняются и заметные отличия, вызываемые прежде всего разницей в уровне производительности труда, в степени раз­вития материального производства. Понятно поэтому, на что обращалось в третьей пятилетке главное внимание. Естест­венно, советские финансы тоже должны были служить вели­кому делу крутого подъема социалистического хозяйства. Ка­кие же мероприятия конкретно обеспечивали мы рублем?

В 1938 году в промышленное строительство было вложе­но 40 миллиардов рублей. Только за первую половину это­го года трудящиеся сдали в эксплуатацию свыше 600 ново­строек. Среди капитальных работ выделялось возведение Куйбышевского гидроузла на Волге, Угличской и Рыбинской ГЭС. В 1939 году с конвейера сошел миллионный советский автомобиль. До середины 1941 года начало функционировать около трех тысяч новых предприятий. В их числе — угольные шахты Караганды, чимкентский завод цветной металлургии, нефтяные вышки Татарии и Башкирии, новые очереди заво­дов черной металлургии в Запорожье и Кривом Роге, агре­гаты Канакирской и Чирчикской ГЭС, Белорусской ГРЭС. Дея­тельность финансовых органов определялась такими реше­ниями и постановлениями ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР тех лет, как «О мероприятиях, обеспечивающих выполнение ус­тановленного плана по выплавке чугуна, стали и производ­ства проката», «О работе комбинатов и трестов Кузбассугля, Москвоугля, Уралугля, Карагандаугля, Востокугля, Средазугля, Тквибулугля и Ткварчелугля», «О работе угольной про­мышленности Донбасса», «О развитии добычи углей в Под­московном бассейне», и другими.

Много внимания было уделено перераспределению ка­питаловложений и финансовому обеспечению развития вос­точных районов. Перед войной здесь производилось 22 про­цента электроэнергии страны, 40 — угля, 29 — чугуна и 32 процента стали.

Советские финансы сумели выполнить стоявшую перед ними сложную задачу прежде всего потому, что значение госу­дарственного бюджета непрерывно усиливалось, а его функ­ции расширялись. Вот подтверждающие это данные. В начале первой пятилетки через бюджет перераспределялось только 27 процентов национального дохода, а в 1940 году— 54 про­цента. В свою очередь бюджет мог отвечать своему назначе­нию благодаря постоянному росту поступлений от социали­стического хозяйства, составивших в 1940 году почти 90 про­центов доходов.

Сосредоточение в бюджете основной части националь­ного дохода позволило использовать эти средства целена­правленно и на базе расширенного социалистического вос­производства.

Капиталовложения в сельское хозяйство предусматри­вали рост его продукции на 52 процента и завершение ком­плексной механизации сельскохозяйственных работ. Со­гласно постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 19 апреля

1938 года «О неправильном распределении доходов в колхо­зах», Наркомат финансов учитывал, что большая часть денеж­ных доходов колхозов пойдет теперь на трудодни. Шел воз­врат колхозам неправомерно отторгнутых к приусадебным участкам земель. Продолжалось, особенно в Белоруссии и на Украине, сселение колхозников-хуторян в укрупненные по­селки. Шло переселение из малоземельных районов на це­линные земли Казахстана, Сибири и Дальнего Востока.

Крупным событием явилось принятие 1 сентября

1939 года внеочередной четвертой сессией Верховного Со­вета СССР первого созыва нового закона о сельскохозяйст­венном налоге: колхозные доходы по трудодням теперь не подлежали обложению, а с приусадебных участков поступал прогрессивно-подоходный налог. Это способствовало интен­сификации колхозного производства. За 1938—1940 годы в стране было организовано свыше 1200 новых МТС. Шла их электрификация. Большие средства вкладывались в ос­воение 15 миллионов гектаров посевных площадей, допол­нительно включенных в сельскохозяйственный оборот, и в развитие животноводства. Ведь к началу 1941 года поголо­вье крупного рогатого скота еще не достигло у нас уровня 1916 года. Примерно на каждом третьем очередном совеща­нии в Секретариате ЦК ВКП(б) этот вопрос обсуждался, так что сведения о соответствующих денежных вложениях я поч­ти всегда держал под рукой.

Определенные средства шли и на реорганизацию госу­дарственных органов. В 1939 году из состава Наркомата тяже­лой промышленности, действительно неимоверно сложного для управления, выделились наркоматы черной и цветной металлургии, промышленности стройматериалов, химиче­ской и топливной, электростанций и электропромышленно­сти; из Наркомата машиностроения — народные комисса­риаты автотранспорта, тяжелого, среднего и общего машино­строения. Всего тогда действовало 20 наркоматов.                                                                                                       https://stalinline.ru/2019/01/...