Жрите, краснопопые!
Тимур Кибиров
---------------------
В тесноте, да не в обиде.
В простоте, да в Госкомсбыте.
В честноте, да в паразитах
(паразитам – никогда!).
В чесноке, да в замполитах
(Замполитам – завсегда).
Не в обиде, не беда.
Льется синяя вода.
Жжется красная звезда.
Это общие места.
Наши общие места
павших, падших и подпавших,
и припадочных и спасших,
спавших, спавших,
спящих, спящих...
Нарисована звезда.
Льется пение дрозда.
В срамоте, да не в убитых,
в бормоте, да в Апатитах,
в бигудях, да в Афродитах,
в знатных, ватных, знаменитых,
в буднях мира и труда.
Мы – работники Труда!
Мы – хозяева хозяйства!
Мы – крестьяне земледелья!
Мы – ученые науки!
Мы – учащиеся школы,
Высшей школы ВПШ!
Танцы, шманцы, анаша.
В теле держится душа.
Мчатся в тундре поезда.
Спит в кишечнике глиста.
Это – общие места,
наши общие места
для детей и инвалидов.
В тошноте, да не в обиде.
Нет, в обиде, да не в быдле.
Нет, и в быдле, да не важно –
я читаю Фукидида.
Я уже прочел Майн Рида.
Слава Богу, волки сыты.
Ты-то что такой сердитый?
Ваня, Ваня, перестань.
Спит в желудке аскарида.
Наша молодежь юна!
Наша юность молодежна!
Атеизм у нас безбожен!
И страна у нас странна!
И народ у нас народен!
Инородец – инороден!
И печать у нас печатна!
Партия у нас партийна!
Лженаука – лженаучна!
Дети – детские у нас!
Зимы – зимние у нас!
Родина у нас родная!...
Нарисована звезда.
Слышно пение дрозда.
Наши общие места.
Ванька-встанька, перестань!
Перестань сейчас же, гнида!
В сволоте, да не в обиде.
Дешево зато сердито.
Ой, Ванюша, перестань.
Ну, куда ты лезешь, Ваня?!
В Костроме, да не в Афгане.
В КПЗ, да вместе с Таней,
Или с Маней. Или в бане.
Или в клубе на баяне.
Ваня, Ваня-простота.
Пуля-дура спит в нагане.
Это общие места.
Это, в общем, пустота.
Здрассте, наше вам, мордасти.
Из какой ты, парень, части?
Песня душу рвет на части.
Песня, песня, перестань!
Не в чести, да не в убытке.
В дураках, да при попытке.
Это – общие места.
Отдаленные места...
Я читаю Мандельштама.
Я уже прочел Программу.
Мама снова моет раму.
Пахнет хвоей пилорама.
Мертвые не имут сраму.
Где мне место отыскать?
Где ж отдельное занять?
Человеки человечны.
И враги у нас враждебны.
Монумент монументален.
И эпоха эпохальна.
И поэты поэтичны.
И атлеты атлетичны.
Живописцы живописны.
И преступники преступны.
Звезды – красные у нас!
Экономика у нас
экономная, Ванюша!
Наше будущее будет.
Наше прошлое прошло.
Наше будущее будет!
Наше прошлое прошло!
Это местные места...
Где ж ты, крестная звезда?
В маете, да не в накладе.
В хреноте, да на параде.
Нам, гагарам, недоступно,
Нам, татарам, все равно!
Нарисована дыра.
Льется громкое ура....
Ах, вы гады!
Ой, не надо!
Ой, родименький, не надо!
Гады, гады, гады, гады!
Я-то гад, а ты-то кто?
Дед Пихто.
Я дурак, а ты-то как?
Родом так.
Я в узде, а ты-то где?
В пустоте.
В пустоте
в пустоте
не в обиде
в пустоте
не в обиде
в темноте
в темноте
но к звезде
к той отдельной звезде
в пустоте, в темноте
устремляю я взгляд
устремляю я взгляд свой
среди ночи...
вытри очи...
вытри сопли...
вытри очи...
Зима–весна 1986
-----------------------
Летний вечер
Фронт закрыт. Все ушли в райком.
Зарастают траншеи ромашкой.
В старом дзоте, герой, твоем
полумрак, паутина, какашки.
Тишиной заложило слух.
За рекой слышен смех девичий.
Гонит стадо домой пастух
в гимнастерке без знаков отличья.
Вот уж окна зажглись. Сидят
у калиток своих старушки.
На побывку пришел солдат,
за околицей ждет подружку.
Кличет мать ребятишек домой.
Фрезеровщик со смены шагает.
Бюстом бронзовым дважды герой
свет прощальных лучей отражает.
Благодать... Распахнул окно
наш второй секретарь райкома,
машинистку из гороно
вспоминая с приятной истомой.
Эх, родимый! Гармонь поет.
Продавщица ларек закрывает.
Над опорами ЛЭП-500
птица Божия в небе летает...
Птичка Божья, летай, летай!
Хлопотливо свивать не надо!
Весь родимый, весь ридный край
озирать для тебя отрада.
Птичка Божья, ты песню спой,
спой нам песню без слов постылых.
Забери нас в простор голубой
на трепещущих малых крыльях!
Птичка Божия, Пастернак!
Хочешь, птах, я тебя расцелую.
Всякий зверь, всякий бедный злак
тянет ввысь свою душу живую...
Долго-долго следит секретарь
твой полет, и впервые в жизни
наши взгляды встречаются. Жаль,
но не чувствует он укоризны.
Птичка Божья, прости-прощай!
Секретарь, Бог с тобой, мудила.
Льется нежность моя через край,
глупый край мой, навеки милый.
Это время простить долги...
Птичка Божья, пошла ты на хуй!
Ходят пьяные призывники,
тщетно ищут, кого б потрахать.
Никого не найдут они...
Птичка Божья, пойми ты, птичка,
вовсе я не хочу войны,
ни малейшей гражданской стычки.
Спой же, спой, ляг ко мне на грудь,
тронь мне душу напевом печальным.
Ведь они все равно дадут
мне пизды, говоря фигурально.
Всякий зверь, всякий гад... Прости,
птичка, скрипочка, свет несмелый.
От греха подальше лети...
Фронт закрыт. Но не в этом дело.
Все темнеет. Прости-прощай.
Подкатила к райкому «Волга».
Слышен где-то собачий лай.
Песня всхлипнула где-то. И смолкла.
Зима–весна 1986
«Сантименты», с. 23-26.
----------------------------
Песнь о сервелате
Приедается все. Лишь тебе не дано приедаться!
И чем меньше тебя в бытии, тем в сознаньи все выше,
тем в сознании граждан все выше
ты вознесся главой непокорною – выше
всех столпов, выше флагов на башнях, и выше
всех курганов Малаховых, выше, о, выше
коммунизма заоблачных пиков...
Хлеб наше богатство!
Хлеб всему голова. Но не хлебом единым
живы мы, не единым богатством насущным.
Нет! Нам нужно, товарищ, и нечто иное,
трансцендентное нечто, нечто высшее,
свет путеводный, некий образ, симво́л –
бесконечно прекрасный и столь же далекий,
и единый для всех – это ты, колбаса, колбаса!
Колбаса, колбаса, о, салями, салями!
О, красивое имя, высокая честь!
И разносится весть о тебе депутатами съезда
по просторам Отчизны, и в дальнем урочище, и на Украйне,
о тебе узнают и светлеют душою народы.
Стоит жить и работать, конечно же, стоит!
Есть бороться за что.
И от зависти черной жестоко корежит
англосакса, германца и галла.
Нет у них идеалов, и не будет –
пока не придут к нам смиренно
поклониться духовности нашей!
О, этнограф, философ, историк, вглядись же!
Изучи всенародную эту любовь, эту веру, надежду.
Не находишь ли ты, что все это взросло из глубин,
что сказались в явлении этом не только (и даже не столько)
достиженья ХХ-го бурного века,
сколько древние силы могучей земли, архетипы
духа нашего древнего! Может быть, ныне
Возрожденья свидетелем можешь ты стать, Возрожденья
в этих скромных, обыденных формах (о, салями, салями!)
культа Фаллоса светлорожденного, культа языческой радости,
праздника жизненных сил,
христианством жидовским сожженного. И наконец-то
окончательно мы избавляемся от угнетенья,
от тиранства несносного... О, сервелат!
Дай нам силы в борьбе, укрепи наши души!
О, распни Его на хрен, распни Его, суку... Светлее,
все светлее и все веселее. И вовсе не надо,
чтобы каждому был ты доступен – профанация это!
Лишь избранники, чистые духом, прошедшие искус,
в тайных капищах в благоговейном молчаньи
причащаются плоти твоей...
Но профанам, но черни наивной позволено тоже
поучаствовать в таинствах – через подобья,
через ангелов светлых твоих, братьев меньших...
Лишь я,
только я, да и то не совсем, только я
не хочу тебя! Я не хочу тебя!! Я
запрещаю хотеть себе, я
креплюсь, я клянусь:
ты мне вовсе не нужен!!
Я ложусь на матрац. Забываю про ужин.
Свет тушу и в окно устремляю глаза.
Летней ясною синью сквозят небеса.
Крона тополя темная густо лепечет.
Я лежу в пустоте, не рыдаю, не плачу.
Я лежу в темноте, защититься мне нечем.
Я мечтаю дать сдачи, но выйдет иначе.
Только тополь лепечет.
Да слышно далече
пенье птицы.
Не может быть речи
ни о чем. Ничего не случится...
И опять:
сервелат, сервелат,
я еще не хочу умирать.
У меня еще есть адреса, голоса,
у меня еще есть полчаса…
Небеса, небеса. Колбаса.
-------------------------------------
Зима–весна 1986
«Сантименты», с. 27-29.
-------------------
* * *
Шаганэ ты моя, Шаганэ,
Потому что я с Севера, что ли,
По афганскому минному полю
Я ползу с вещмешком на спине...
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Тихо розы бегут по полям...
Нет, не розы бегут – персияне.
Вы куда это, братья-дехкане?
Что ж вы, чурки, не верите нам?..
Тихо розы бегут по полям...
Я сегодня сержанта спросил:
«Как сказать мне “Люблю” по-душмански?»
Но бессмысленным и хулиганским,
И бесстыжим ответ его был.
Я сегодня сержанта спросил.
Я вчера замполита спросил:
«Разрешите, – спросил, – обратиться?
Обряжать в наш березовый ситец
Гулистан этот хватит ли сил?»
Зря, наверно, его я спросил.
Шаганэ-маганэ ты моя!
Бензовоз догорает в кювете.
Мы в ответе за счастье планеты.
А до дембеля 202 дня.
Шаганэ ты, чучмечка моя.
Шаганэ ты моя, маганэ!
Там, на Севере, девушка Таня.
Там я в клубе играл на гармони.
Там Есенин на белой стене...
Не стреляй, дорогая, по мне!
И ползу я по этому полю –
синий май мой, июнь голубой!
Что со мною, скажи, что со мной –
я нисколько не чувствую боли!
Я нисколько не чувствую боли...
Конец 1986
------------------------
У ДОРОГИ ЧИБИС
Денису Новикову
Петляющей тропкой меж сосен
иду я погожим деньком.
Пронизана солнцем, стрекочет
родная природа кругом.
Пахучим теплом овевает
меня ветерок озорной.
Вон быстрая белка метнулась
и спряталась в хвое густой.
И, из лесу выйдя, вступаю
я в море раздольное ржи.
Приветливо мне улыбнулся
седой землемер у межи.
Привет вам, родные просторы,
речушка, овраги, стога,
коровы на поле зеленом,
в густой синеве облака,
цветы полевые России,
проселок в прогретой пыли.
И чибис поет у дороги.
Свои мы, пичуга, свои!
Из кузова встречной машины
девчата нам машут рукой.
И, с песней веселой шагая,
иду я сторонкой родной.
Иду я и вижу, что дальше
стоит КПП на пути.
Сержантик с начищенной бляхой
велит мне к нему подойти.
Он паспорт мой долго листает,
являясь отличным бойцом.
И штык направляет в живот мне,
и пристально смотрит в лицо.
И вот он командует резко:
"А ну хенде хох и вперед!"
И плацем пустынным, бетонным
меня он куда-то ведет.
Выходим мы с ним на тропинку,
меж сосен высоких идем.
Пронизана солнцем горячим,
стрекочет природа кругом.
Вспотевший мой лоб овевает
прохладой пустой ветерок,
и смотрит на нас из-под веток
пугливый и мелкий зверек.
И, из лесу выйдя, вступаем
мы в море колхозное ржи,
и из-под ладони глазеет
на нас землемер у межи.
Проходим мы мимо оврагов,
речушки, стогов и коров
под синим сияющим небом!
О, край мой родной, будь здоров!
И чибис поет у дороги!
Свои мы, пичуга, свои!
Девчата из кузова смотрят.
Волочатся ноги в пыли.
И вон КПП. И сержантик
с блестящею бляхой стоит.
И, штык направляя в живот нам,
на нас он сурово глядит.
И вот конвоир мой погоны,
ремень и оружье сдает.
И вот нам обоим команда:
"А ну хенде хох и вперед!"
И, плац миновав гарнизонный,
втроем мы меж сосен бредем.
И вновь безучастно природа
зудит и стрекочет кругом.
И, из лесу выйдя, вступаем
мы в море неубранной ржи.
И рот разевает слюнявый
на нас землемер у межи.
Овраги, стога и коровы.
Речушка сияет, как ртуть.
Испить бы водицы, конвойный!
Свалиться бы в пыль да заснуть!
И чибис поет у дороги.
Свои мы, ей-богу, свои...
Из кузова девки хохочут
над нами... И снова пришли
мы на КПП, и сержантик
вновь смотрит и блещет штыком.
И вот через плац бесконечный
уже вчетвером мы бредем.
И снова тропинкой меж сосен.
Начальник, позволь закурить!
И полем, проселком... За что же
нас всех землемер материт?
Да ты пристрели лучше, сволочь!
Волочутся ноги в пыли.
И чибис поет у дороги.
Свои мы, свои мы, свои!
И вновь КПП. И в колонну
построил нас новый сержант.
И вот впятером мы шагаем.
Эх, братцы, куда нам бежать!
И тропкой меж сосен, и полем,
родною своею землей.
Конвойный, куда ты ведешь нас?
Подумай своей головой!
И чибис поет у дороги.
Свои мы, пичуга, свои!
И вон КПП. И сержантик
велит нам к нему подойти.
И вот вшестером по тропинке,
и вот всемером, ввосьмером,
десятком, толпою, всем миром
куда-то друг друга ведем...
Плывут облака над рекою.
И рожь золотая растет.
Пугливая белка глазеет.
И чибис поет и поет.
1984
Оценили 0 человек
0 кармы