Вероника Долина — без преувеличения живая легенда авторской песни в нашей стране. Ее неповторимая легкая грустная интонация знакома, наверное, каждому, кому что-то говорят имена Высоцкого и Окуджавы. До начала перестройки многие песни Долиной имели остро-политический контекст, их было просто опасно петь. Однако уже в 1980—90-е годы ее пластинки и диски расходились миллионными тиражами. В интервью «Реальному времени» Вероника Долина рассказала о том, как начинала свой творческий путь, о советских бардовских фестивалях, знакомстве с Окуджавой и о том, над чем работает сейчас.
— Вероника Аркадьевна, когда и откуда в вас возникло желание петь, писать стихи?
— Все природное. Само во мне возникло и складывалось из любви к чтению и понукаемой, но ощутимой своей музыкальности. В четыре года, как было положено девочкам моего поколения, я была отдана учиться музыке. Никакой любви это мне тогда не принесло, но навыки дало. 8—10 лет в музыкальной школе обозначило, что я вполне плаваю в этом пространстве, что я могу шевелить руками, ногами, что я в ней продвигаюсь и ориентируюсь. И к тому же, чему морщились учителя и учительницы, я продвигаюсь очень самостоятельно. Я видела, как люди кругом слушают и слушаются, выполняют заданные программы, и это приносит им успех даже в очень небольшом возрасте. Но у меня с этим проблема. Я человек изнутри другой. Другое все. И в осознанном детском возрасте это было очевидно. ..
Конец школы для меня — это конец эпохи. Это просто дембель. Это был выпуск из армии. Меня всегда терроризировали. Всегда было тяжело. При том что у меня был фаворит — сольфеджио, музыкальная грамота в развитии. Мне это дело нравилось и пригождалось. Например, в 10 лет, когда я начала учить французский язык. Французский язык и музыка без труда во мне сварганили коктейль, который уже лет в 12 превратился в стихи.
— Был какой-то поворотный момент, когда вы поняли, что будете именно поэтом, бардом?
— Это не имеет значения. У меня настолько силен был этот говор изнутри, что мне по сей день безразлично, как сие называется. Никакая роковая интонация мне никогда не была близка по простой причине, что она была либо кромешная российская, либо чужая англоязычная. Мне был более присущ французский язык. Я была подсажена или на старую европейскую музыку, или на то, что мы в мире считали французской эстрадой. Поэтому не судьба была ничего другое практиковать.
И к этому еще прибавилась моя книгофилия. Я уже без книжки ни вставала, ни ложилась, ни ехала, ни сидела ни на физике, ни на математике. Книжка да книжка, пьеса да пьеса, сценарий да сценарий. Мне что гитарное, что не гитарное, что авторское, что не авторское — было все равно. Но стихи под какую ни на есть музыку у меня рвались изнутри уже с 12 лет.
— А какими книгами вы зачитывались?
— Как это присуще хорошему крепкому московскому дому, все стены у родителей были в собраниях сочинений. .. Я абсолютный фанат чтения. И до 18 лет, когда я вышла замуж на первом курсе, я штурмовала длиннющие собрания и успела их по два-три раза прочитать. Любой Горький, любой длинный Чехов, не говоря уже о Лескове, Куприне, длиннющем многотомном Золя или Бальзаке, даже бойтесь меня спросить, все это было мной переворошено, да еще и по два-три раза.
— Эта любовь к книгам сохранилась на всю жизнь?
— Нет, нет, многое во мне обмякло. И мышцы уже совершенно другие. Человеческая дорога — не такой уж беспересадочный путь. Ты преодолеваешь много станций, во многих местах делаешь пересадку, кряхтишь, неуютно оглядываешься. Иной раз меняешь билеты. И вот ты уже в совершенно другом пространстве. Я на сегодняшний день в том пространстве, где читаю с напряжением. Меня приучил к себе и истерзал компьютер. Читать по нему толстую книжку — нагрузка и необаятельно. Читать по нему короткие фейсбучные записки — обаятельно, легко и окрыляюще. Одновременно с этим на моих глазах немного гаснут звезды из моих же литературных сверстников. Вот они один за другим чуть бледнее, чуть скучнее пишут, чуть больше волочат ноги, как раненые на Бородинском поле. Вот и ты уже с тоской смотришь им вслед: вроде живы, но какая-то травма присутствует в этом, и уже не бежишь бегом за их книжкой в магазин.
— На годы вашей молодости пришелся расцвет бардовской культуры в Советском Союзе. И вы были одним из участников этой удивительной эпохи. Расскажите, пожалуйста, каким был ваш путь в этой среде.
— Жили-были все мы, кто жил в те времена. И были мы очень молоды в 1976 году. Я была девочка, не нахваливаемая никем. В семье ко мне относились сухо и с холодком. В музыкальной школе троечница с плюсом за великие свои акты непослушания. А в школе четверочница с огромными актами непослушания. Я и сочинения по теме могла написать в стихах, и французскую тему обработать как небольшую пьесу. У меня были симпатичные школьные учителя, но отметки мои были очень скромны. И ни малейшего вкуса к успеху у меня не было. Какие-то две невероятные всесоюзные олимпиады я выиграла — по русскому и по французскому… Но я устроена таким образом, чтобы на свой счет не обольщаться. И эта политика не подвела. Когда меня не приняли в МГУ на филфак на болгарское отделение, я не очень-то и удивилась. Хотя была очень могуче подготовлена. Все это для меня не значило ничего. Мои ресурсы не давали мне уверенности в себе. А все прочее — холодной водой в лицо. Я поступила, пропустив год, в пединститут. ..
80-й год. Смерть Высоцкого. Я уже была замужем, годовалый сынишка. Я решила расстаться с работой в редакции крупнейшего физического академического журнала. Потому что концерты брали свое. Они отнимали все мои силы. Занимали весь мой календарь. И с работой я рассталась. Первая публикация в «Юности» в июне 1980 года — один из перекрестков моей тогда очень молодой жизни.
— Вы упомянули о знакомстве с Окуджавой. Какое влияние он оказал на вас?
— Это была многолетняя до его самой кончины в 97 году история. Она была очень контрапунктная. Он через всю жизнь был чрезвычайно ко мне строг. Но песенки мои он любил. На отдых уезжал с парочкой моих свежих кассет. А писала я в те времена довольно много. Ко мне в те старинные времена с большой добротой отнеслась его жена Оля. Такие были семейные отношения — можно было вбежать с дачи в шерстяных носках, сесть за обеденный стол, показать новые песни, затаив дыхание, смотреть на его новенькую кинокамеру, которую он только что привез из Парижа. Увидеть с изумлением, что новейшими книгами усыпан его письменный стол. Я навсегда себе запомнила очень многое из встреч с Булат Шаловичем. И вообще чрезвычайно много уроков было во всех этих встречах. Например, запомнила его слова, что профессиональный литератор не так любуется собой и громоздит свое за своим, как читает других. ..
— В одном интервью вы говорите о советских бардах: «Поющий человек с гитарой появился как некая оппозиция официальной власти». Как вот эта оппозиция проявилась в вашей жизни?
— Очень трудно объяснить молодому человеку, какова была реальность 1978 года. Это не приводимо сегодня. Я не могу объяснить даже моим детям, что, когда я в течение 1980—81 года просто по ходу дела, буднично написала пять посвящений памяти Высоцкого, это нельзя было петь. И нельзя было устроить вечер памяти Высоцкого. Настолько это было под запретом. Когда нашлись первые культуртрегеры, которые стали делать эти вечера в 81—82-х годах, это все было откровение. И моя несколько вылезающая за советские рамки натура существовала и тогда. Я написала посвящение Высоцкому «Была еще одна вдова, о ней забыли…» По сей день, около 40 лет этой песне, но ее вспоминают неравнодушные к Высоцкому люди. Это просто были строки о Люсе, маме его сыновей, а не о Марине Влади. Я как бы легализовала, сертифицировала то, что бывают вторые вдовы, и то, что они имеют права не меньше, а чуть ли не больше, произведя на свет детей, генетических продолжателей. Это тоже было маленьким открытием.
Я написала в 80-м году «Не пускайте поэта в Париж. Пошумит, почудит, не поедет». Слово «поедет» да еще в одной строчке со словом «Париж» — это был колоссальный запрет. Это было несовместимо с жизнью. Меня брали за руку в любом городе, в Ленинграде, в вашей Казани, за кулисами и говорили: «Просим вот это не петь. Никакого Парижа». Когда в 81-м году вышла моя первая публикация со стихотворением «Свеча», где есть строка «Для бродячих моряков — маленькое пламя», меня в редакции «Юности», где были либеральные и очень ко мне хорошо относящиеся люди, просили убрать слова «для бродячих моряков». Настолько поэтика отъезда была немыслима в стихах. А я в 84-м году написала «Уезжают мои родственники. Уезжают, тушат свет. Ни Коржавины, ни Бродские. Среди них поэтов нет». Мы же наследники Кукина, который написал: «Ну что, мой брат, грустишь, мешает жить Париж?» Мешает всем, а уж нашим спецсотрудникам как он мешал в те годы! Это теперь не мешает. Кажется.
Видите, сколько политичных тем. Я всегда писала слишком простодушно, чтобы оказаться только у дамской прялки.
— Но некоторые критики пишут, что у вас подчеркнуто женская тематика песен.
— В 17—18 лет мне серьезно повезло, я встретила таких специального полета людей, которые никогда не намекали мне, что я занимаюсь дамским рукоделием, вязанием и вышиванием и должна знать свое место. Никогда никакого намека я на это не услышала. Писала, как хотела, про что считала нужным, исполняла в независимом стиле. Если кто-то во власти штампов видит в этом исключительно рукоделие, с меня не убудет. Что мне от этого?
— Что вы думаете о феминизме, борьбе за равноправие женщин?
— Мне идея превосходства женщины не нравится. Я очень ухмыляюсь. Концепция борьбы женщин за свое глазом не видимое равенство с мужчиной — тут я тоже скорее пожимаю плечами, чем пожимаю руки этим борцам. Ну пусть будет. Я не думаю, что женщина равна с мужчиной вообще. В социальных моментах мне это совершенно безразлично: пусть толковая женщина завоюет себе место под солнцем, это для меня вещи само собой разумеющиеся. Но если ценой агрессивной борьбы — это мне довольно забавно. ..
— А с книжками какая история?
— С книжками все было иначе. К 90-му году я пришла с результатами: книжки — сплошные обломы и неудачи, а пластинки — удача за удачей. В 1987 году в Париже вышла первая книжка стихов. Она была издана моими добросовестными фанатами, которые расшифровали мои магнитофонные записи. Когда я приехала в Париж в 89-м году, они меня встречали по-братски и вручили книгу. Оба работали на французском радио в русской редакции. Таким образом их имена навеки во мне запечатлены. Они осуществили маленькое недозволенное волшебство, вообще не войдя со мной в контакт и никогда со мной не разговаривая. И еще разослали эту книжку во все библиотеки мира и во все университеты США.
В 1988 году выпустили мою книжку в городе Таллине. Ее подготовил московский клуб самодеятельной песни. В 1989-м издательство «Книжная палата» — одно из первых маленьких кооперативных издательств — издало роскошную книгу с огромным, чудовищным числом опечаток. В 89-м году вышла также моя книжка в Англии. В 90-м году вышла моя книжка на трех языках — английском, русском, французском — в Москве.
Все книжки были полны несовершенств. И я не могла сильно этому радоваться. Но бойцовский опыт накопился. И когда пришла пора издавать книжки после 90-х, я уже была закаленный боец, я уже могла и саморедактироваться, и настаивать на чем-то своем. Я могла предложить многотиражную многотомную книжку в издательство «Эксмо». И на сегодняшний день у меня выходят книжки каждый год непременно.
— Как вы пишете сейчас?
— Я пишу почти каждый день. Я сделалась такой, какой не была прежде. В 90-е в виде книг выходили только поющиеся стихи, тогда я других и не писала. Сейчас я другая. Я пишу очень много стихов. Например, 200 стихов в год, из них только 40 песенные. На «Фейсбуке» я оказалась 6 лет назад, увидела, что это поле для публикаций, что это важнейшая часть консервативной профессиональной программы. И не усомнившись, стала писать стихи каждый день. В песенном смысле столько не освоишь.
И так..
Вероника Долина - На смерть Высоцкого
Вероника Долина - Маленькая любовь
Вероника Долина - Я сама себе открыла...
Вероника Долина - А хочешь, я выучусь шить
Вероника Долина - Могу Еще Мыть Посуду
Вероника Долина - Легенда о сфинксе
Вероника Долина - Снежная баба
Вероника Долина - Чертополох
Вероника Долина - Любите меня
Вероника Долина - Сто женщин
Вероника Долина - Неразменная Монета
Вероника Долина - Дай человеку красного...
Вероника Долина - Сегодня Испугала Мужика
Вероника Долина - Челентано (Чтобы Улыбнуться)
СЛУШАТЬ ОНЛАЙН ПЕСНИ Вероники Долиной МП3
ТУРНИКЕТ (интервью с Вероникой Долиной)
ХОРОШЕГО ЯНВАРСКОГО НАСТРОЕНИЯ!!
Оценили 16 человек
39 кармы