Николай Дмитриев прожил недолго – всего пятнадцать лет. Он родился в Москве, в семье художников прикладного искусства Наталии Николаевны и Федора Николаевича Дмитриевых. Семья жила на Арбате, в Плотниковом (удивительное совпадение!) переулке.
В изобразительном же искусстве кажущаяся легкость достижения успеха часто губит даже очень одаренных. Они привыкают к похвалам, даже славе, а когда начинают «топтаться на месте», то не могут подняться на следующую ступень — овладеть необходимой грамотой рисунка и живописи.
Можно смело сказать, что это никак не относилось к Коле Дмитриеву, жизнь которого оборвалась в 15 лет. Он был незауряден: обладал прекрасным музыкальным слухом, вел дневниковые записи хорошим литературным языком, но ярче всего талант Коли проявился в изобразительном творчестве.
С раннего детства Коля любил рисовать, бумага и карандаш были его постоянными спутниками.
Одиннадцати лет Коля начинает заниматься в изостудии районного Дома пионеров у педагога Сергея Николаевича Яковлева, а вскоре и в районной Художественной школе у Михаила Семеновича Перуцкого. В тринадцать лет он выдержал конкурсные экзамены и поступил в Московскую среднюю художественную школу им. В.И. Сурикова, где проучился два года у замечательного педагога Антонины Петровны Сергеевой, ученицы Серова.
Рисовал самозабвенно, целиком уходил в работу — так, что при всей скромности и застенчивости мог делать наброски и писать этюды на многолюдной улице, в суматохе школьных переменок.
Из дневника Коли...
"18 января. У Кончаловского*
Мы поднимались по крутой лестнице, в полумраке отыскивая кв.40. Я заметно волнуюсь, у папки тоже дрожат руки...В голове носятся ужасные мысли: как примет, да и примет ли вообще. Не волноваться было невозможно. Как не волноваться! Первый раз к большому мастеру, к Кончаловскому. Наконец квартиру нашли. В темноте шарим звонок, звонка нет...Робко стучимся. За дверью слышатся тяжёлые, шаркающие шаги, от которых душонка моя ушла в пятки. Дрожу, хотя и не холодно. Наконец дверь открывается. На пороге появляется грузный мужчина, добродушный толстяк лет 60, в берете, в очках, каких-то необычных, страшных размеров, придающих что-то тёплое, доброе лицу. "Здравствуйте! Здравствуйте! Что-то вы очень рано, ну, заходите, показывайте, что вы тут притащили?!" - говорит он добрым хриплым басом. По всему было видно, что мы оторвали Петра Петровича от работы. Посреди огромной мастерской с гигантским окном во всю стену стоял громоздкий неуклюжий мольберт с надетым на него холстом, стены были увешаны и уставлены полотнами, большими и маленькими. Мебели было мало: всего лишь два дивана, предназначающихся для гостей вроде нас и для натурщиков, да большой стол, сплошь заложенный красками, выдавленными тюбиками и колоссальным количеством кистей разнообразных размеров. На массивной табуретке лежала палитра. О Боже,что это была за палитра. Палитра эта была страшных размеров. С такой палитрой мог бы писать, пожалуй, лишь один Кончаловский.
Пётр Петрович усадил нас на диван, сел сам, отчего сиденье дивана стало касаться пола, и приступил к рассмотру работ. Глядя на этого немножко смешного, неуклюжего симпатичного Кончаловского, у меня пропал весь страх к нему, всё смущение. Конечно, я волновался за свои работы, но это было уже совсем не то волнение, с каким я поднимался по лестнице. Папка не расстерялся, начал расспрашивать Петра Петровича о том, о сём. Кончаловский сначала был неразговорчив, а потом постепенно разошёлся, да такие советы, указания ценные начал откалывать, куда только девалась молчаливость. Критиковал, хвалил, ругал. Вообще, живопись моя Петру Петровичу не понравилась, судя по выражению его лица да по огромному количеству исправлений и поправок с его стороны. За рисунок похвалил, особенно за наброски. Так он пересматривал работы несколько раз и пришёл к выводу, что надо продолжать учиться и что игра стоит свеч. основная моя ошибка, заметил Пётр Петрович, - это недостаточно внимательное изучение природы. В пример он стал показывать лучшие свои работы, натюрморты сирени, портреты. И действительно, все полотна его, с первого взгляда, кажутся сочно, красиво и даже нарочито довольно небрежно выполнены. На самом деле очень близки к природе, очень жизненно и внимательно прочувствованы, чего раньше я не замечал в нём.
Начало темнеть, но мы с удовольствием остались бы ещё здесь до позднего вечера. Из-за приличия, да и боясь утомить Петра Петровича своим долгим присутствием, мы попрощались уже друзьями, поблагодарили и вышли из мастерской. Спускаясь по тёмной крутой лестнице, я ещё долго не мог поверить в душе, что был у Кончаловского."
Мальчик не расставался с альбомом, много читал. Иллюстрировал произведения классиков, верно угадывал внешность и характеры героев, окружающую среду. Часто ходил на выставки, особенно в Третьяковскую галерею. «Утром побежал в Третьяковку. Еще раз посмотреть Врубеля, Серова и Сурикова... Серовский портрет куда сильнее репинского. Конечно, я не говорю об исключениях». «На этот раз задался целью хорошенько посмотреть старых наших мастеров. Больше всего рвался к Кипренскому и Боровиковскому. Но, как ни странно, Кипренский произвел на меня отнюдь не то впечатление, что я от него ожидал. Зато Левицкий и Боровиковский превзошли все мои ожидания...»
Из дневника Коли...
25 января
"Ездили с Игорем* на Ваганьково делать наброски. Были на могиле у Сурикова. Замёрзли страшно, но всё-таки нашли одного старика, нищего. Стали набрасывать, а он заметил нас, снял шапку, перекрестился и тяги с кладбища. Мы сначала подумали, что дед суеверный, не хочет, чтобы мы его рисовали, потом выяснилось, что он от милиционера скрылся(их, бедных, везде преследуют, даже на кладбище, жалко мне их). С трудом мы разыскали деда, догнали. Подошли робко, а сами два рубля ему суём и просим, чтобы постоял ещё немного. Он, несчастный, как увидел деньги, да ещё два рубля,обрадовался, спрашивает. где стать. Мы с Игорем, время не тратя даром,скорей за карандаши и рисовать. Кончили. Старичок подошёл к нам и говорит:"Вы мне ещё рублик дали бы, я бы кило хлеба купил". Не успели ему денег дать, как помчался несчастный в булочную за килограммом чёрного хлеба, голодный, наверное, был как черт."
Коля обладал еще одним важным качеством, без которого любая узкопрофессиональная одаренность отнюдь не гарантирует, что хорошо рисующий станет художником. Он умел думать, делать выводы, находить правильные решения. Крепко помнил слова П. П. Чистякова: «Рисовать — значит соображать».
Из дневника Коли...
30 января, пятница
"Не пошёл в школу - прогулял, но недаром - был в Большом на "Вражьей силе" с дядей Лёвой. Сама опера мне не нравится. Декорации дядюшкины гораздо лучше, особенно к 3 и 4 действиям. В антрактах поднимались на 6 ярус и с головокружительной высоты делали наброски. Вернее, делал я один. Потом ели пирожные "наполеон"...После спектакля разошлись. Я понёсся домой, чтобы скорей приступить к композиции на тему "театр", пока не скомкались впечатления.
Композицию сделал, получилась довольно приличная, с моей точки зрения, маме тоже понравилась, а папка говорит, что с папиросной коробки содрал, а я этих папирос и в глаза ни разу не видел. Мне, конечно, обидно. А вообще, обижаться нечего, я сам себе чистосердечно признаюсь, что ниоткуда не сдирал. На этот раз совесть моя чиста. А это уже достижение..."
Чувство композиции, цвета, присущие ему от природы, Коля развивал упорным трудом, никогда не удовлетворяясь достигнутым. Сюжеты для своих работ он находил во всем, что окружало его: портреты близких и знакомых, виды арбатских дворов и переулков, зарисовки зверей в зоопарке, иллюстрации к прочитанным книгам. Он обладал удивительной зрительной памятью и часто рисовал по впечатлению.
Особенно напряженно работал Коля летом 1948 года в деревне Репинка Калининской (ныне Тверской) области. Меньше чем за два месяца им было создано около 150 акварелей и рисунков. В этих работах последнего лета отчетливо видно, как окрепло его дарование и мастерство...
Писал из деревни Репинки, где провел последнее лето: «...Придаю особое значение небу. Мне кажется, что основное в пейзаже — правильно решить, угадать небо. Внимательно прописать, добиться чистоты, прозрачности. И только в этом случае пейзаж заиграет... В живописи я почти совсем перешел с полуватманской бумаги на тонкую, шершавую.Она дает возможность лить акварель. Делает ее прозрачной и чистой. Заметил на практике, что большое значение в технике имеет бумага».
Коля был самокритичным, требовательным к себе. Без устали рисуя, считал, что работает «с прохладцей». Его талант был разносторонним. Он владел и линией, и пятном. Чувствовал красоту лаконичного штриха и тончайших цветовых и тональных отношений. Делал быстрые, изящные зарисовки и законченные станковые графические и живописные листы. Обладал композиционным даром. Успешно решал задачи многих жанров — пейзажного, портретного, анималистического, бытового, исторического.
В его тетрадке — высказывания об искусстве Леонардо да Винчи, Ченнино Ченнини, Делакруа, Чистякова, Репина... Особенно о рисунке, например Микеланджело: «Рисунок — это источник и душа всех видов изображения и корень каждой науки. Кто достиг столь великого, что он овладел рисунком, тому говорю я, что он владеет драгоценнейшим сокровищем».
Мы оцениваем работы Коли Дмитриева с позиции не «детского искусства», а искусства профессионального. Не умиляемся наивной непосредственностью, а восхищаемся так рано приобретенным мастерством, которое дало возможность мальчику выразить свое отношение к людям, зверям, природе, к происходящим вокруг событиям, истории. Конечно, ему еще предстояло пройти большую школу изобразительного искусства, и можно лишь воображать, каких вершин он достиг бы.
Но все внезапно оборвалось – 12 августа Николай Дмитриев погиб в результате несчастного случая на охоте.
Почти через год после гибели Коли в 1949 году в Москве в Центральном доме работников искусств была открыта первая выставка его акварелей и рисунков.
" Милый Коля, я не знала тебя, но искусство твоё так тонко, так ярко, так полно ощущения жизни, что несмотря на то, что тебя нет, ты всегда будешь жить, ибо искусство твоё есть сама жизнь. Ты будешь жить, мальчик!"
В. Мухина
ЦДРИ, 3 ноября 1949 г.
Из письма Б.Л. Пастернака О.И. Александровой, архитектору, родственнице Ф.Н. Дмитриева, после посещения выставки Коли Дмитриева
"...Я был на выставке и ошеломлён виденным. Головокружительность дарования этого удивительного мальчика несоизмерима с печальным фактом его смерти. Мне кажется, будь он, по счастью, ещё жив и даже гораздо старше годами, всё равно я точно так же плакал бы перед этими работами и от волнения не мог бы произнести ни слова. Да как же иначе, когда эти акварели, как живые сходят со стен Вам навстречу, берут Вас за руки, заговаривают с Вами и уводят, куда им вздумается! Тут именно то горделивое, героическое, торжествующее и победоносное, что заключено бывает в такой степени совершенства, доводит до слёз своей безупречностью и силой, и это слёзы торжества и ликования, а не какие-нибудь другие!...
25 окт. 1949 г."
В 1953 году вышла в свет большая повесть Льва Кассиля о Коле Дмитриеве под названием "Ранний восход".
Лев Кассиль приводит слова Колиного учителя А. Н. Гайбурова:
«Когда в Москву были доставлены папки с его работами, все были потрясены прежде всего их количеством. Трудно было поверить, что мальчик сделал все это за два месяца. Почти полтораста работ. И каких работ! Ведь он рисовал совершенно самостоятельно. Никто не мог ему дать совет, сделать поправку. И вместе с тем в этих работах были уже зрелость и редкое мастерство. Даже те, кто и раньше был знаком с творчеством Коли Дмитриева, были теперь просто поражены. Такой гигантский прыжок к совершенству сделал Коля за этот короткий срок.
...Недавно я перечитывал воспоминания Репина о Серове в юности, и мне все казалось, что я читаю не о Серове, а о нашем Коле. Так приложимы к Коле Дмитриеву слова великого Репина, посвященные молодому Серову. Вы только послушайте!
Гайбуров вынул из папки листочек с записью:
- Он с таким самозабвением впивался в свою работу, что я заставлял его иногда оставить ее и освежиться на балконе перед моим большим окном.
Были две совершенно разные фигуры того же мальчика.
Когда он выскакивал на воздух и начинал прыгать на ветерке — там был ребенок; в мастерской он казался старше лет на десять, глядел серьезно и взмахивал карандашом решительно и смело. Особенно не по-детски он взялся за схватывание характера энергическими чертами... Его беспощадность в ломке не совсем верных, законченных уже им деталей приводила меня в восхищение: я любовался зарождающимся Геркулесом в искусстве. Да, это была натура!..» Репин пишет о Серове, что еще мальчиком он «не пропускал ни одного мотива живой действительности, чтобы не схватиться за него оружием художника»... Как все это похоже на Колю...»
Время не ослабило впечатления от Колиных работ, которые и спустя более чем полвека воспринимаются не как задатки замечательного, но жестоко оборванного будущего, а как состоявшееся явление высокого и одухотворенного искусства. Это показали 30 персональных выставок акварелей и рисунков Коли, прошедших за годы со времени его гибели.
Оценили 20 человек
89 кармы