"Облако, следящее за мной…"

Об авторе: Алексей Ильич Ивантер родился в 1961 году в Москве. Учился в МГПИ им. В. И. Ленина, Работал в геологических экспедициях на Дальнем Востоке, сезонным рабочим в яблоневых садах под Россошью, журналистом. Во второй половине 1980-х и первой половине 1990-х – директор издательства «Постскриптум». Автор журналов «Знамя», «Дружба народов», «Сибирские огни» и др. Стихи Ивантера входят в школьную хрестоматию «Шедевры русской поэзии. Вторая половина 20-го века» М.: Литературная газета; Фонд «Сибирские огни». Автор 8 книг стихов, в том числе – «Держава жаворонков», «Дальнобойная флейта», «Станция Плюсса», «Самогитский полк» и др.

Замечательный русский поэт.. Нашёл отличное красивое вступление о его творчестве у Надежды Кондаковой.. 

".. Мне уже приходилось писать об эйдолологическом сходстве Алексея Ивантера и Геннадия Русакова, с творчеством которого он в пору написания своих лучших стихов, по сути, не был и знаком.

Случаются иногда эти сближения, при которых поэты, разделенные более, чем двумя десятилетиями рождения, сильно разнящимися опытами «быстротекущей жизни», разными мировоззренческими установками, вдруг оказываются сближенными настолько, что невольно приходит на ум – да они же черпают из одного источника, и этот источник, кастальский сей ключ – нежная и суровая, теплая и страшная, живая и истерзанная, бесконечно любимая и безумная в своем бесшабашном отношении к детям – родина. Родина-мать и родина-мачеха – одновременно. Причем одновременность эта рассматривается не в сиюминутном и конкретном случае, применимом к судьбе самого поэта, а в том историческом ракурсе, который охватывает судьбы нескольких поколений одной семьи, вырывает их из темноты небытия и фокусирует свет на корне «род» и однокоренных ему словах

На самом деле речь идет о странной, непобежденной рассудком любви, которую так точно определил гениальный юноша Лермонтов и вслед за ним обнаружили в себе почти все русские поэты. Помещенным в любовь, иногда она представляется каторгой, иногда – спасительным плотом в океане распада и энтропии. Но и в том и в другом случае поэт – ее невольник, случалось, даже фиксирующий это состояние: «Отвяжись, я тебя умоляю!/Вечер страшен, гул жизни затих. /Я беспомощен. Я умираю/от слепых наплываний твоих» (Владимир Набоков, «К России»)

Алексей Ивантер как будто задался целью – насколько можно приблизить во времени и сквозь увеличительное стекло любви своей рассмотреть все, что случилось на веку с его близкими, его семьей, его родом, страной. И что еще случается – вот прямо в сейчас, когда и телевизор хочется выключить, и новостные ленты обходить за версту. И насколько противны и неприемлемы крикливые телешоу на политические темы, настолько живы и трепетны стихи о сегодняшнем, горячем, болевом – в этом и свойство поэзии – минуя прямолинейность высказывания, доходить до сердца человека окольно, многозначно, объемно.

С юности помню «максиму» Николая Гумилева: «Поэзия для человека один из способов выражения своей личности». То есть, если «личности» нет – нет и поэта? Получается, что так. Дефицит личностного начала заметен во всей современной литературе, но в поэзии, (где «эго» всегда гипертрофировано!) – особенно. Стихотворцев хороших много, удачных стихотворений (как отдельных явлений поэзии) тоже. А вот сказать, что за книгой стихов, даже за одной подборкой угадывается весь человек, что сам текст – есть растворенный в слове человек, – так могу сказать о немногих. Об Алексее Ивантере – могу.

Представляя его первую подборку читателям журнала, могу добавить, что в России появился поэт мощного почвеннического накала – поэт русской традиции, развивающий и раздвигающий ее привычные границы. И дело не в том, что некоторые стихи записаны не столбиком, а в строчку. И не в том, что Алексей Ивантер «возвращает» полузабытое умение поэзии кристаллизоваться в афоризм. Он умеет заставить перечитывать свои стихи. И это настоящая редкость.."

Арельск

Названия давали деревням,
как городам. Арельск! Ну, чем не город!
А город, хоть клади его за ворот,
и церковь растащили по камням.
А мальчик над весеннею Десною, что цвета голубиного пера, с поддатою особой возрастною сидит с утра.
Уездными не ставши городами,
сожжённые, отстроенные и – покинутые пестрыми стадами,
продавшие колхозные паи,
прибежища глухих пенсионеров,
клянущих власть, сельпо и райсобес, всё видевших; и только красных кхмеров не знающих по милости небес.
Везёт конендус по мостендус гробус, в сухих садах упавших сучьев треск. Но всё же ходит утренний автобус полупустой до станции Трубчевск.
И мальчик с конопатою сопаткой
поддёргивает с пряжкою ремень,
берёт топор и с плотницкой ухваткой врубает в пень.

Сороки

Сороки, склевавшие мякиш, елозят в снегу наугад. Посмотришь во двор и заплачешь, и всё им раздашь, чем богат. Накрошишь последнюю пищу, сам – выпьешь остатки вина и старую песню засвищешь, которой не помнит страна в посёлке за кладбищем старым, где нет ни реки, ни леска, где дизельным тянет угаром и бьют по колесам с носка, сбивая наросшую наледь, тычками, как в наглый торец, и буйствует цепкая память – какой-то бездонный ларец: в ней песен старинные строки и даты чужих годовщин, зароки, сороки, пороки и тысячи мелких причин...

Сказка о рыбаке и рыбке

Когда голодная икота
Пришла без шуток и соплей,
И лёд, как павшая пехота
Застыл во впадинах полей,
Старик в январском огороде,
Придя не солоно домой,
Сказал: – «Всему черёд в природе,
И время голоду – зимой.
Была мне водочка намедни,
А нынче вылягусь пластом...»
И принял жизни день последний,
Как хлеб, разломленный Христом.
...........................
Но оставалась заваруха
И щей полплошки дохлебать.
Его сварливая старуха
Сказала: – «Хватит погибать!
Вставай, солдат, не жди июня,
Ступай за рыбкой золотой,
Такого лодыря и хнюню
Господь не примет на постой!»
И, помянув Семью Святую,
Он встал, попил, набрался сил...
И рыбку выловил златую,
И три желанья испросил.

Три рубля

Лежат мои учителя под новогодними снегами... Вставайте, дайте три рубля на водку старыми деньгами! Ваш бестолковый ученик, душой измученной – болезный, прочёл три тыщи умных книг, но ни одной из них – полезной. Вставай, упёртый фронтовик, за божьим ангелом бредущий, да заряди мой дробовик калибра два на сон грядущий. Вставай, учительница грез, искусства мелкого обмана Толстым – в стране не Оз, а гроз в лохмотьях русского тумана, вставайте, ёклмн, в пальтишках куценьких потёртых, тут на войне, как на войне – на дембель не пускают мёртвых! Лежат, не молвят и словца, живи, школяр, как разумеешь, броди, настукивай в сердца, пока, как пень не онемеешь.

Городок

Провинциальный городишко,
Провинциальная тоска,
Войну видавшее бельишко
Как флаг бессмертного Совка,
Сера контора межрайгаза,
Скрипят КАМАЗа тормоза...
А лица - светлые, зараза!
А женщин - светятся глаза!
Тут жизнь идёт своим походом
И на годок лудит годок,
И, как Христос ходил по водам,
Стоит на Волге городок
Без указивки, разнарядки,
Своим умом мощён и крыт,
Выводит девок на поглядки,
Поёт, по-русски говорит...

Ангел стоит у железной кровати...

Некому жить тут, и некому плакать,
церковь гниёт на вершине горы.
Будешь, как утка осенняя крякать,
встанет деревня когда в топоры.
Пела она и пила, но не встала,
не поднялась с заскорузлых колен –
ноги её оковали металлом,
рот её выжжен, а взор опален.
Только и слышно, что мата и мыка,
змий огнедышащий реет вблизи,
руки скрестивши, лежит, безъязыка,
в лёд она вмёрзла, утопла в грязи.
Ангел стоит у железной кровати,
ночью удавят её паханы.
Вечная жено, стожильная мати!
Крест положи перед смертью за ны.

Водичка ржавая из крана...

Водичка ржавая из крана, лежит народа до хера, «сегодня поздно – завтра рано, а надо резать бы вчера». За тем бугром, за тем пригорком, за той дорогою кривой дохнёт солярой и махоркой, и водкой и передовой, за «куры гриль», шиномонтажем, за ПСОшным городком слова сливаются с пейзажем, со среднерусским говорком, где кто-то окнет, кто-то акнет, с чиновьих сверзится высот, где русским духом воздух пахнет, неистребимым, как осот, где водку пьют и верховодят, стучат по газовой трубе, где люди за полночь приходят и душу вывернут тебе: такая быль, такая проза, такой расклад в госпиталях, где отходящий от наркоза готов сбежать на костылях, и в заповедной этой были – горячей, доброй, преблагой – жену разрезали-зашили, спасибо, доктор дорогой.

Окно

Как норку себе выбирал сурикат, чтоб сруб назывался жильём, я комнату выбрал окном на закат в построенном доме своём. Ни север, ни юг, где от ясеня тень, ни луг, что с востока покат, я видеть хотел, как кончается день, а значит – окно на закат. Там девочка бродит в заглохшем саду, там мальчик соседский поёт, там чёрный камыш на заросшем пруду мне песню забыть не даёт. И эта неявная старая связь со всем, что случилось давно, откуда бы там, и когда б не взялась – в закатное давит окно. И видит окно, как горят чердаки, как бабы бегут на гумно, как драться на запад уходят полки закатное видит окно. Откроешь его – насекомая звень, закроешь – и, о, боже мой – там Киев горящий, и cпящий Ирпень, и музыка над Костромой.

Мама

В стороне от митингов и гама, не чураясь пятого угла, обитает маленькая мама в комнате, где бабушка жила. Долго сохраняющие годность, на руинах выбитой семьи, соблюдая строго очерёдность, убывают близкие мои. Хорошо, что дети в самой силе, хорошо, что внуки гнёзда вьют, значит можно думать о могиле, не спеша в кладбищенский уют.

Если жизнь на слово переплавить, отковать медлительную речь, воссияет старческая память, чтобы тени милые сберечь, полетит над Шкиперским каналом, над холодной парящей Невой хриплой песней, ангельским хоралом, боевой стрельбою пулевой.

…не грустит, а жмётся ближе к веку, к нашей правде – голой, без затей; казни помнит, верит в человека, не ворчит на Бога и детей.

Вязала варежки Марфуша (А.Ивантер - А.Крамаренко)

О русской поэзии. Фрагмент программы - Разговор с поэтом: Алексей Ивантер "Эстетика правды"

Прямая речь. Алексей Ивантер о современной и классической поэзии

Алексей Ивантер. Стихи.ру

Радио Вера. Рифмы жизни. Алексей Ивантер.