Уже не такая давняя (несколько месяцев от роду) работа, где авторского текста - процентов 90. "Многа буков", просто "буковый лес" - но, может быть, пригодится.
ГЛОБАЛЬНЫЙ СИСТЕМНЫЙ КРИЗИС, НЕОСОЦИОГЕНЕЗ, СИНЕРГОНОМИКА И РОССИЯ
Почти тридцать лет назад в американском журнале «The National Interest» (1989, №16) было опубликовано сразу получившее всемирную известность эссе сотрудника госдепартамента США Френсиса Фукуямы «Конец истории?», где автор, на волне эйфории «коллективного Запада» от неизбежных последствий горбачёвской «перестройки», провозгласил полную и окончательную победу либерализма, — победу, которая, по его мнению, навсегда отменит не только любые войны, революции и другие идейно-политические конфликты, но также, вместе с ними, — социально-экономические кризисы, сотрясавшие человечество и определявшие его историческое движение на протяжении многих тысяч лет. «То, чему мы, вероятно, являемся свидетелями, — не просто конец «холодной войны» или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления», — писал автор. В 1992 году, уже после уничтожения СССР и мировой системы социализма, Фукуяма, уже снискавший славу политического пророка, выпустил расширенную версию своего эссе в виде книги «Конец истории и последний человек» (уже без вопросительного знака, зато с обозначенной темой «последнего человека», которую мы рассмотрим ниже).
Концепция этого всеобщего либерального рая (или ада) продержалась на плаву очень недолго: по сути, до бомбардировок Югославии, которые начались 24 марта 1999 года (операция «Allied Force», «Союзная сила»). А после «террористических атак» 11 сентября 2001 года, которые дали США повод для начала вооружённых и гибридных «упреждающих антитеррористических» агрессий по всему миру, уже всем, включая и самого Фукуяму (хотя его мнение к тому времени уже мало кого интересовало), стало ясно, что «конец истории», в его либерально-демократической трактовке, не состоялся. Западная «цивилизация Фауста», почти девятьсот лет назад заключившая «сделку с дьяволом», наконец-то, после пяти веков безраздельного доминирования на этой планете, произнесла роковые для себя слова: «Остановись, мгновенье! Ты — прекрасно!» — и всё рассыпалось. Будущее — вместе с настоящим — утратило свою предопределённость и «однополярность», снова стало принципиально стохастичным (случайно-хаотическим) и непредсказуемым.
В отличие от уже весьма многочисленного корпуса текстов подобного рода, включая опубликованный в конце 2017 года доклад сопредседателей Римского клуба Эрнста фон Вайцзеккера и Андерса Вийкмана «Come on!», настоящая работа не имеет своей целью описать текущую ситуацию и возможные сценарии её дальнейшего развития — да это, исходя из приведенных выше вводных, вообще не представляется ни необходимым, ни возможным. Поставленная здесь цель носит принципиально иной характер и сводится к обозначению хотя бы самых приблизительных контуров ответа на один-единственный вопрос: достигло ли (и где?) современное человечество границ своего системного развития, тех «пределов роста», за которыми неизбежно должна последовать пока неопределённая по своей длительности эпоха деградации и распада, с возможным переходом в другие цивилизационные формы, в том числе не-человеческие, — или же есть шансы такой катастрофической для нас перспективы избежать, и где такие шансы следует искать? Иными словами, мы должны найти и по возможности описать те главные «аттракторы», которые будут определять — и уже определяют! — системную цивилизационную трансформацию человечества.
«КОНЕЦ ДЕНЕГ»
Если попытаться определить сущность нашей цивилизации одним-единственным «главным» словом, то самым точным определением в таком ряду, скорее всего, окажется словосочетание «цивилизация денег». Американский принцип: «субъект Х стоит Y долларов» давно распространился на весь мир, на все страны мира и на всех его обитателей: не только настоящих, но также будущих и прошлых. Обычно этот принцип трактуется как «монетизация человека», первая ступень его низведения к некоей «цифровой сущности». Но у него есть и обратная — не менее, а, может быть, и более важная — сторона, которая, как правило, остаётся невидимой, словно обратная стороны Луны: придание деньгам субъектного статуса. Ведь если утверждение: «Х = Y» верно, то, согласно всем законам формальной логики, должно быть верным и обратное утверждение: «Y = X».
Именно к феномену денег как некоей «высшей ценности» сводятся сегодня практически все действия и, соответственно, бездействия подавляющего большинства наших современников. То есть, именно этот, а не какой-либо ещё, феномен является «точкой отсчёта» для описания и понимания совокупности процессов, происходящих в рамках данной цивилизации.
Тем удивительнее, что у феномена денег фактически отсутствует его «ноумен», что данный феномен воспринимается только эмпирически и функционально, через его многочисленные проявления, что налицо своеобразное табу на его осмысление и отсутствует, условно говоря, «высшее богословие» денег — во всяком случае, в варианте открытого для всех, а не какого-то тайного и «сакрального» знания.
В лучшем случае, из энциклопедий и учебников можно узнать, что деньги представляют собой «всеобщую меру стоимости» для иных феноменов: как материальных (товары), так и идеальных (услуги), и — внимание, манифестация субъектности! — «обладают возможностью напрямую на них обмениваться». Следующим шагом, как правило, становится уже описание функций данного субъект-феномена: главных и второстепенных, а также их соотношения между собой.
При этом из сферы внимания — и, соответственно, изучения — полностью исключаются важнейшие проблемы как мерности, так и сущности (природы) феномена денег. В данной связи весьма показательны слова Уильяма Гладстона, в 1868-1894 гг. четырежды занимавшего пост премьер-министра Британской империи: «Даже любовь не свела с ума стольких людей, сколько мудрствования о сущности денег». Вряд ли эти слова хотя бы в малой мере соответствуют действительности, зато прекрасно передают форму негласного «табу» на попытки осмыслить деньги в качестве ноумена, а не феномена.
Если верить другому выдающемуся представителю «западной» цивилизации, немецкому философу Иммануилу Канту, «в каждом отделе естествознания лишь столько настоящей науки, сколько в нём математики». Применительно к феномену денег, к его проявлениям и к его моделированию в разных сферах экономики, — математики не просто много, а очень много, запредельно много. Такой «феноменологической» — и весьма качественной! — математикой забиты тысячи профильных журналов все учебники экономики и монографические исследования, за неё дают академические звания и присуждают нобелевские премии. Но вопрос о математике применительно не к феномену, а к ноумену денег, к деньгам как «всеобщей мере стоимости», — не ставится и, насколько нам известно, даже никогда не ставился: из-за отсутствия (или, вернее, «табуированности» и вытекающей из неё «невидимости») самого ноумена.
Между тем, например, проблема мерности денег — впрочем, как и всякой мерности, — это, прежде всего, математическая проблема. И для неё, в рамках современной математики как науки, есть весьма ограниченный выбор принципиально допустимых решений, из которых лишь несколько (а в пределе — вообще только одно) может быть верным. Феномен денег в разных приближениях и проекциях можно представлять в качестве и скалярной (имеющей только числовое значение — например, «сто рублей»), и векторной (имеющей числовое значение и направление — например, «дать сто рублей взаймы»), и тензорной (имеющей числовое значение, направление и различные валентности — например, «перенаправить финансовые потоки») величину.
Проблема здесь не только в том, что деньги оказываются принципиально многомерным феноменом с пока неопределенной высшей мерностью. Проблема здесь ещё и в том, что приведенная выше формула «монетизации человека»: «Х = Y» обладает свойством «зеркальности» только, если обе эти величины, «Х» и «Y», остаются величинами скалярными. Уже в векторной системе измерений из верности утверждения «Х → Y», вовсе не следует «зеркально верное» «Y → Х». Понятно, что с увеличением степени мерности такая асимметрия нарастает в режиме функции «½ факториала»: т. е. в двумерной системе координат существует только один тип асимметрии, в трёхмерной — три, в четырёхмерной — уже 12, в пятимерной — 60, и так далее.
Следовательно, субъект, оперирующий феноменом денег в некоей его «мерности n», имеет гораздо большие возможности, чем субъект, оперирующий тем же феноменом в «мерности n—1», но несравненно меньшие, по сравнению с теми, которые открываются при возможности оперировать в «мерности n+1», не говоря уже о более высоких мерностях (если согласиться с гипотезой, согласно которой данный феномен может выходить за границы «обычной» трёхмерной системы координат).
Не менее интересен в данной связи также круг проблем, связанных с сущностью (природой) денег.
Изначально деньги осознавались (и, видимо, действительно были) универсальным обменным товаром, который соответствовал вполне определенному «функционалу», т.е. набору «товарных» свойств и качеств: стабильности, делимости и слитности, легкой верифицируемости (проверки аутентичности), относительной редкости, универсально высокой ценности и т. д. Товары, максимально соответствующие данному «функционалу», рассматривались как «природные деньги», и к их числу относились так называемые благородные металлы, прежде всего — золото и серебро, которые долгое время добывались человеческими сообществами в весьма ограниченных, но, тем не менее, более-менее достаточных для торговых и прочих операций количествах. Впрочем, в отдельных местах и «на коротких дистанциях» в качестве денег использовались другие металлы и сплавы (медь, бронза, латунь и другие) или даже не-металлические предметы (раковины, куски кожи или шкуры животных, некоторые растения и т.д.)
Эта, исторически первая, «товарно-функциональная» трактовка природы денег в определённой мере не только дожила до наших дней, но и, в условиях глобального системного кризиса, в том числе — финансово-экономического, фактически переживает сегодня второе рождение. Что сопровождается, например, массированными закупками «физического» золота рядом национальных центробанков, а также решением МВФ о возврате золоту статуса полноценного и полноправного платежного средства в составе банковских резервов (об этом — чуть ниже).
Второй по хронологии трактовкой природы денег стало их понимание как некоей временнóй («Время — деньги!») функции стоимости, производной от человеческого труда, в том числе — труда отчуждённого и присвоенного уже в качестве капитала. Наиболее полно и глубоко эта трактовка была обоснована в работах Карла Маркса. Тем самым получила теоретическое и этическое оправдание уже обычная и почти повсеместная к середине XIX века финансовая практика использования «бумажных» банкнот, не имеющих, в отличие от «настоящих» денег, вообще никакой собственной (внутренней) потребительской стоимости — использовать их каким-либо иным образом (если не считать коллекционирования) нельзя.
И «подсказку» величайшего философа-революционера Маркса насчёт временнóй природы денег его формальные оппоненты из числа владельцев крупного финансового капитала использовали по максимуму, подключив в обеспечение эмитируемого ими объёма денежной массы не только все создаваемые товары и услуги текущего цикла производства/потребления, но и будущих, предполагаемых таких циклов, причём эти «активы» ушли далеко за горизонт видимого будущего, как правило, определяемого в 25-30 лет, срок активной жизни одного человеческого поколения. Никого уже не удивляют ценные бумаги со сроком погашения в сто лет, показатели P/E (капитализация/прибыль) по корпоративным акциям свыше 150 и отношение общей денежной массы (L0) к глобальному ВВП с «плечом» более 200.
Такая запредельная «монетизация будущего» («Future is money» вместо «Time is money»), собственно, и позволила создать современную «цивилизацию денег», продлив существование «капиталистического» способа производства/потребления вплоть до нынешнего дня. Начиная с 1971 г., когда был де-факто отменен золотой стандарт доллара США, мировая финансово-экономическая система начала жить в долг у собственного будущего, с помощью фьючерсов и других «дериватов» активно «монетизируя» любые будущие активы: недобытую нефть, непостроенные дома, несобранные автомобили и так далее, — вплоть до несостоявшихся природных катастроф и прочих страховых случаев.
Но эта же сверхуспешная «монетизация будущего», предпринятая на основе концепта временнóй природы денег, привела всё человечество к грани цивилизационной катастрофы, сопоставимой разве что с катастрофой примерно десятитысячелетней давности, когда невероятные успехи вооруженных копьями, луками и огнём кроманьонцев в деле охоты на крупных млекопитающих привели к резкому сокращению «кормовой базы» для вида Homo sapiens, который, согласно всем законам биологии, должен был резко сократить свою численность в рамках нового экологического баланса доступных «пищевых пирамид». Так оно, в общем-то, и случилось. Но часть наших предков, ничего не зная про эти и другие законы природы, тем не менее, опытным путём нашла принципиально иной выход из, казалось бы, безвыходной ситуации. Этот выход, который впоследствии получил название «неолитической революции», заключался в коренном изменении доминирующего способа производства/потребления, с переходом от охоты и собирательства к земледелию и скотоводству, усложнению инструментов труда, возникновению ремесёл, торговли и связанного с нею феномена денег.
Сегодня же, наблюдая за метаморфозами данного феномена, мы с высокой степенью уверенности можем сказать о том, что его ноумен имеет не вещественную (и, соответственно, — не энергетическую), не временную, а сугубо информационную природу. Деньги являются «информационным пакетом» особого вида: не более, но и не менее того.
И главная проблема сегодня заключается в том, что данный «информационный пакет» чрезвычайно близок к «точке сингулярности». Это касается как его общего объёма, исчисляемого астрономической цифрой порядка квадриллиона (1015) долларов, так и его структуры, более чем на 95% состоящей из неверифицируемой информации, своего рода «белого шума». Для иллюстрации этого тезиса достаточно привести историю обменного курса американского доллара к советскому и российскому рублю. В 1989 году официальный обменный курс составлял около 60 копеек за доллар, в настоящее время он колеблется в диапазоне 63-65 рублей за доллар, то есть рубль за последнее тридцатилетие в результате множества потрясений «ослабел» по отношению к доллару примерно в сто раз. Но покупательная способность российского рубля 2019 года по отношению к советскому рублю 1989 года составляет уже примерно 300 к 1 — иными словами, реальная инфляция «деревянного» рубля оказалась за эти годы в три раза ниже, чем у формально «стабильного» доллара, который используется для оценки ВВП и других экономических показателей по всему миру. При этом официальная инфляция доллара за тот же период составила всего 97%
Иными словами, современные деньги, более чем наполовину «привязанные» к доллару США, утратили свою главную функцию: функцию «меры стоимости», восстановить которую, пытаясь каким-то образом вернуться к «золотому» стандарту, — принципиально невозможно.
В этой связи решение Банка международных расчётов (БМР) в Базеле по программе «Базель-III», согласно которому банки с 29 марта 2019 года получили право а с 2022 года — обязанность учитывать золото в составе собственного капитала по его 100%-ной «рыночной» цене (I-я категория активов) вместо 50%-ной (III-я категория активов), как это было ранее, выглядит своего рода жестом отчаяния, эдаким «луддизмом центробанков».
Понятно, что страны, которые в настоящее время являются крупными держателями «царского металла», благодаря этому решению смогут существенно увеличить размер своих балансов. Так, США, с их официально самым большим в мире золотым запасом 8133,5 тонн получат «золотую ренту» в размере около 170 млрд. долл. Вроде бы и мелочь по сравнению с их торговым дефицитом и федеральным долгом, но, учитывая американский «финансовый мультипликатор», находящийся около 30-кратной отметки, это равносильно одномоментному «впрыскиванию» в американскую экономику примерно 5 трлн. долл., что во многом (хотя и далеко не полностью) объясняет неожиданное, на первый взгляд, мартовское «торможение» ФРС в деле повышения своей учётной ставки при сохранении курса на снижение баланса.
То же самое справедливо и для других «золотых» государств, обладающих запасами физического золота в размере более тысячи тонн: Германии, Италии, Франции, России, Китая и Швейцарии. Кстати, для РФ «золотой бонус» составит примерно 45 млрд. долл., или 2,96 трлн. рублей.
Но в глобальном масштабе такой «золотой допинг» позволит разве что снизить объём и концентрацию «супертоксичных» обязательств — и понятно, что ненадолго и с небольшой эффективностью. Это, по сути, «последний резерв Ставки Верховного Главнокомандующего», брошенный в бой, который уже невозможно выиграть.
Конечно, первые тактические последствия такого решения окажутся позитивными и поддержат мировую экономику — если не считать ускоренного роста цен на физическое золото вследствие возникновения повышенного спроса на данный актив. Следовательно, у лондонского «золотого пула» рано или поздно не хватит реального, физического металла для покрытия спроса, а сделки с «бумажным» золотом, ныне составляющие 90% данного рынка и позволяющие много лет держать цену в диапазоне 1200-1400 долл. за тройскую унцию (31,1035 г), рухнут. Есть основания предполагать, что уже к осени текущего года унция золота будет торговаться в диапазоне 1800-2000 долл. А как только цена «чёрного золота», выраженная в золоте «обычном», окажется ниже одного грамма за баррель (сейчас получается примерно 1,627 грамма), нефть начнёт стремительно дорожать в долларовом эквиваленте, что, в свою очередь, неизбежно должно привести к обвалу всей мировой экономики и, соответственно, к «гиперинфляционному штопору», поскольку удержать нынешние 85% долларовой массы в рамках «виртуального сектора» уже точно не получится — даже при отрицательных процентных ставках центробанков и в условиях практически бесконтрольной эмиссии ими денежной массы и деривативных финансовых инструментов.
Точно так же пока несостоятельными оказались попытки изменить сам «информационный пакет» современных денег при помощи технологий «электронных валют» и «криптовалют»; прежде всего — из-за фактической анонимности и вытекающей из неё безответственности эмитента, который, к тому же, пытается установить полный контроль над этими «информационными пакетами», блуждающими в пространстве глобального рынка.
Так или иначе, приходится констатировать предсмертную агонию денег — одного из самых фундаментальных институтов человеческой цивилизации, имеющего многотысячелетнюю историю. «Конец денег» сегодня — не яркий образ и не фигура речи, а почти неизбежная реальность самого ближайшего будущего.
«КОНЕЦ ЭКОНОМИКИ»
Вместе с «концом денег» неизбежным видится и наступление «конца экономики», поскольку современная «либерал-монетаристская» матрица предполагает «на выходе» не хлеб, не автомобиль и не дом, и не какие-то иные товары и услуги, имеющие реальную потребительскую ценность, а ПРИБЫЛЬ, выраженную, конечно же, в денежной форме. Но, поскольку эту прибыль из-за «конца денег» становится невозможным ни точно рассчитать, ни точно определить, ни, соответственно, правильно использовать в дальнейшем, процесс производства/потребления теряет и свою цель, и свой смысл, и вообще выпадает из той системы координат, в которой он ранее существовал, словно выброшенный на берег кит.
Тем более, что в целях «максимизации прибыли здесь и сейчас» столь же максимально, запредельно сокращаются любые расходы: от налогов, которые прячутся в «оффшорные» юрисдикции, до «одноразовых» автомобилей и уничтожения окружающей среды. Иными словами, потенциальные ресурсы, которые находятся в распоряжении человечества, «выедаются» ускоренными темпами, несмотря на все мантры об «устойчивом развитии», «охране природы» и прочей «зелёной экономике».
Прошедшие на наших глазах истории «сланцевой революции» или хищнической добычи углеводородов в России в 90-е годы прошлого столетия наглядно показывают, что для нынешнего способа производства/потребления рациональное использование природных ресурсов остаётся или пустым звуком, или оружием конкурентной борьбы. Реальный КПД таких вариантов «нефтегазодобычи» составляет примерно 20-40% от оптимального, зато позволяет получить 60-80% потенциального финансового потока в кратчайшие (от 3 до 7 лет вместо 20-25) сроки. Только для России и только в сфере добычи углеводородов потенциальные потери за четверть века «рыночных реформ», то есть конвергенции с «глобальным рынком» оцениваются на уровне 3-3,5 трлн. долл.
«Зелёные» солнечные панели в Калифорнии появляются благодаря возникновению ядовитых «редкоземельных» ландшафтов в Китае, поверхность Мирового Океана покрывают растущие «мусорные континенты», а чистая вода и даже чистый воздух медленно, но верно переходят в разряд всё более ощутимого «товарного дефицита».
Всё это уже со второй половины 60-х годов прошлого века начало проявляться в виде различных кризисов: энергетического, экологического, продовольственного и так далее. Но до тех пор, пока кризис не ударил по миру финансов, его предпочитали не замечать и замалчивать, а после того, как это после краха банка Lehman Brothers стало невозможным, — залить новыми триллионами долларов. В результате вся человеческая цивилизация, по сути, работала и продолжает работать «на свалку и пустыню». Но, пока эти кризисные явления не затрагивали собственно финансовую сферу, они не могли восприниматься системно, как различные, но взаимосвязанные части одного целого.
Собственно, даже сейчас, через 10 лет после краха 2008-2009 годов, такое восприятие отсутствует, а симптомы болезни пытались и пытаются излечить путём усугубления её причин — непрерывным увеличением денежной массы путём «количественного смягчения» («Quantitative easing», QE). В результате получаем систему с положительной обратной связью, степень структурного хаоса в пределах которой стремительно нарастает по модели «взрыва сверхновой звезды», с «горизонтом событий» в 25-30 лет, за которым будущее просто перестаёт «монетизироваться», как не способен коксоваться уголь несоответствующего качества.
Комплекс ценностей и целей, оформленный в знаменитом докладе того же Римского клуба «Пределы роста» от 1972 года, предусматривал из 12 вероятных сценариев будущего только три «оптимистических», при которых человечество не деградировало и не самоуничтожалось. При этом в каждом из них, как обязательный элемент, присутствовало ограничение рождаемости для стабилизации, а в идеале — сокращения численности населения планеты. Двумя другими фундаментальными инструментами признавались ограничение капитальных инвестиций и контроль загрязнений, что требовало создания единого глобального контролируемого рынка в рамках «конвергенции» двух мировых социально-политических систем: капиталистической и социалистической.
«Образцово-показательный» практический пример такой «конвергенции» продемонстрировало так называемое объединение Германии в 1990 году, остальные же составляющие данного процесса оказались ещё более спорными и свелись к деиндустриализации и депопуляции «конвергированных», а на деле — поглощенных «глобальным рынком» государств и обществ социалистической системы. Отдельный случай представляет собой начатая ещё в 1979 году «конвергенция» Китайской Народной Республики, сохранившей свой политический суверенитет и за 30-летие 1989-2018 гг. ставшей новой «мастерской мира», со среднегодовым темпом роста ВВП на 8,8%. Китайскую модель во многом удалось задействовать также сожжённому американскими напалмом и дефолиантами социалистическому Вьетнаму. Но это — лишь исключения, подтверждающие общее правило.
В целом же за последние полвека (1 января 1969 года—1 января 2019 года) население нашей планеты увеличилось с 3,608 до 7,678 млрд. человек, т.е на 4,07 млрд. человек, или в 2,128 раза, номинальный мировой продукт (Grand World Product, GWP), согласно данным МВФ, вырос более чем в 25 раз, с 3,4 почти до 80 трлн. долл., реальный (в постоянных ценах 1969 года) — в 2,3 раза, до 7,381 трлн. долл., а с учётом растущей доли виртуального сектора в глобальной экономике можно сделать вывод о том, что реальное производство/потребление товаров и услуг в среднем на душу населения практически не увеличилось (прирост составил всего 8% за 50 лет), зато стало куда менее равномерным: «верхние» 10% мирового населения сейчас ежегодно получают примерно в 1,5 раза большую часть GWP, чем 50 лет назад (33,4% против 23,7%), а «нижние» — почти в 3 раза меньше (1,1% против 3,5%).
Причем этот процесс, согласно данным отчёта МВФ 2018 года «Построение единого будущего», происходит на фоне снижения межстрановых и роста внутристрановых показателей неравенства . Иными словами, в целом богатые во всём мире продолжают богатеть, а бедные — беднеть. При этом уровень жизни примерно 60% населения Земли стал ниже, чем был в 1969 году, когда денежная масса оставалась ещё — пусть формально — привязана к золотому носителю, а матрица «глобального рынка» только создавалась.
При этом объём международной торговли вырос с 375 млрд. долл. (около 11,03% GWP) в 1969 году до 18,1 трлн. долл. (22,65% GWP) по итогам 2018 года, то есть в 48,2 раза по номиналу или в 4,46 раза в ценах 1969 года. Ещё более существенными в данной связи являются сразу два обстоятельства. Первое заключается в том, что степень автаркии (несвязности) мировой экономики в целом за эти полвека существенно снизилась: с показателя 9 до 3,4. А второе — в усилении анизотропии (неоднородности) пространства мировой торговли.
Если взять ТОР-20 крупнейших экономик-участниц мировой торговли 2017 года (данные за 2018 год пока не верифицированы), то сводная таблица их показателей будет выглядеть примерно следующим образом.
Таблица 1. Экономики ТОР-20 мировой торговли 2017 года (в млрд. долл.)
№ п/п Название страны Экспорт Импорт Сальдо торгового баланса
1. КНР 2157 1731 + 426
2. Германия 1576 1104,6 + 471,4
3. США 1401 2352 — 951
4. Япония 683,3 766,6 — 83,3
5. Республика Корея 552 514,2 + 37,8
6. Франция 541,4 524,4 + 17
7. Гонконг 540 520,6 + 19,4
8. Нидерланды 526,1 477,8 + 48,3
9. Италия 499,1 435,8 + 63,3
10. Великобритания 436,1 782,5 — 346,4
11. Канада 433,4 471 — 47,6
12. Мексика 406,3 417,3 — 11
13. Сингапур 396,3 309,7 + 86,6
14. Тайвань 344,8 272,4 + 72,4
15. Швейцария 337 286,7 + 50,3
16. Россия 336,8 212,7 + 124,1
17. ОАЭ 314 241,3 +72,7
18. Бельгия 309 306,1 + 2,9
19. Испания 301,3 431 — 129,7
20. Индия 299,6 467,5 — 167,9
Как можно видеть по приведенным в Табл. 1 данным, среди ТОР-20 лидеров мировой торговли шесть: США, Япония, Великобритания, Испания, Индия и Канада, — являются ярко выраженными импортёрами (отрицательное сальдо больше 5% от общего объёма экспортно-импортных операций); а восемь: КНР, Германия, Италия, Сингапур, Тайвань, Россия, ОАЭ и Швейцария, — столь же ярко выраженными экспортёрами(положительное сальдо больше 5% от общего объёма экспортно-импортных операций). Итого, значительный торговый дисбаланс имеют 14 из 20 крупнейших торговых экономик мира. В то же время, сбалансированной структурой торговых операций (менее 1% в ту или иную сторону) обладает одна только Бельгия. Такой «разнос» в условиях современной «глобальной» экономики является своего рода «новой нормой», поскольку, с небольшими вариациями по странам, наблюдается на протяжении уже несколько десятилетий, и продолжает нарастать, что было бы — ведь любая разбалансировка внутри системы ведёт к её краху — совершенно невозможным без наличия каких-то дополнительных компенсаторных механизмов на уровне уже не торгового, а общего платёжного баланса.
Совокупный внешний мировой долг за последние 50 лет вырос более чем в 10 раз относительно к объёму GWP, а по номиналу — почти в 240 раз. В 1969 году он составлял около 31% GWP, то есть чуть более 1 трлн. долл. А за 2018 г., по данным межбанковского Института международных финансов (Institute of International Finance, IIF), этот показатель увеличился на 3,3 трлн. долл., до 243 трлн. долл. (317% GWP). Из них на долю государств приходится 64,5 трлн. долл., на долю нефинансового сектора экономики — около 72 трлн. долл. и на долю финансового сектора — 59,8 трлн. долл., долги домохозяйств составили 46,2 трлн. долл. Иными словами, каждый доллар роста GWP оплачивался в ушедшем году примерно 1,1 долларом прироста глобального внешнего долга. И это — далеко не рекорд, скорее напротив: годом ранее, в 2017 году, прирост глобального долга составил 21 трлн. долл. при росте GWP всего на 1,08 трлн. долл. Особенно остро это проявилось в американской экономике, что во многом послужило «звоном погребального колокола» для политики «количественного смягчения» со стороны ФРС США и для начала повышения ею своей учётной ставки.
Если сравнить приведенную выше таблицу с ТОР-20 стран-кредиторов США на 1 февраля 2019 года , то в нём, помимо «плюсовых» КНР (1-е место по экспорту, 1-е место в запасах «трежерис»), Германии (2/20), Ирландия (23/5), Бразилия (26/3), а также «минусовых» Японии (4/2) с Великобританией (10/4), окажутся такие сугубо «финансовые» юрисдикции, как Люксембург (63/7, европейский оффшор) и Каймановы острова (167/9, британский оффшор).
Отсюда можно сделать вывод, что реальные торговые и финансовые потоки даже на государственном уровне (не говоря уже про уровень корпоративный) в чрезвычайной степени «разведены» между собой, и в случае каких-либо серьёзных потрясений нынешнего «глобального рынка» ситуация в мировой экономике окажется немногим лучше ситуации 90-х годов для «постсоветских экономик», в том числе и российской, когда на пике спада наблюдалось сокращение реальных объёмов производства/потребления в диапазоне 40-50%.
Данный вывод подтверждается и данными по чистой международной инвестиционной позиции (Netto International Investment Position, NIIP) — показателю, который представляет собой разницу между официальными совокупными внешними обязательствами и внешними активами страны.
Здесь также наблюдаются гигантские дисбалансы. Первая десятка экономик-«должников» (в трлн. долл.) по абсолютному размеру выглядит следующим образом: США — 8,1, Испания — 1,0, Австралия — 0,74, Бразилия — 0,72, Ирландия — 0,52, Мексика — 0,48, Индия — 0,37, Франция — 0,37, Турция — 0,35, Италия — 0,33. А вот, для сравнения, ТОР-10 экономик-«кредиторов»: Япония — 3,07, Германия — 1,8, КНР — 1,75, Тайвань — 1,18, Гонконг — 1,18, Швейцария — 0,84, Норвегия — 0,73, Сингапур — 0,64, Саудовская Аравия — 0,59, Великобритания — 0,57. Россия в списке экономик-«кредиторов», состоящем всего из 25 государств, занимает достаточно высокое 13-е место с показателем + 227 млрд. долл.
Максимальное в новейшей истории отношение совокупного государственного внешнего долга к GWP было зафиксировано в 1946 году и составляло 148%, сейчас оно находится на уровне примерно 80%. Но тогда промышленность, сельское хозяйство и финансовый сектор внешних долгов, в отличие от нынешней ситуации, практически не имели. Понятно, что все эти долги современные государства, корпорации, отдельные домохозяйства и человечество в целом имеют не перед какими-то «инопланетянами», а друг перед другом. Но эти долги выражены в денежной форме, по преимуществу — долларовой, которая в настоящее время, как отмечено выше, приобрела достаточно «пластилиновый», если не «текучий» или даже «газообразный» вид и стремится вообще к «улетучиванию». В результате как глобальный, так и текущий учёт и взаимозачёт этих долгов, подобно учёту прибылей/убытков, становится не только всё менее точным, но и всё менее возможным. Уже упомянутая выше «сланцевая революция», когда в добычу нефти и газа из низкопроницаемых коллекторов (tight oil&gas, TOG) вкладывались десятки миллиардов долларов на основании того, что финансовые потоки от пиковой нефтегазодобычи покрывали сумму текущих платежей, — пусть даже с неким дальним прицелом на демпинг и захват контроля над мировым рынком углеводородов — это, конечно, уже явный перебор рисков, но перебор, выражающий всю логику развития нынешнего «глобального рынка». Игра в крокет свернувшимися ежами вместо мячей и молотками из живых фламинго, описанная Льюисом Кэрроллом в книге «Алиса в Зазеркалье», выглядит далеко не верхом абсурда по сравнению с нынешней глобальной финансово-экономической ситуацией.
Человечеству в его нынешнем виде для гарантированного самоуничтожения даже не понадобится ядерная война — ему достаточно просто продолжать жить по-прежнему: «как раньше», «как всегда». И, соответственно, культивировать нынешнюю экономическую модель. Но, напомним, речь идёт не просто о замене одной модели «денежной» экономики на другую: скажем, с биметаллической на фидуциарно-фиатную, а о переходе к принципиально новому типу экономики — «постденежной», в рамках которой будут учитываться и оцениваться не только определённый комплекс транзакций внутри общества и между разными обществами, но и транзакции в системе «общество—природа». Экономика должна «разомкнуться» за пределы человечества и превратиться в качественно иную систему, которую можно назвать «синергономикой» (от греч. συνεργία — содействие, соучастие), то есть наукой и практикой гармоничного взаиморазвития природы и общества. Или же «коллапсировать» в «чёрную дыру» — вместе со всей современной цивилизацией.
Тем самым сегодня можно говорить о конце «присваивающей», «неолитической» экономики, чей возраст и традиции начитывают более десяти тысяч лет, о переходе всего человечества от неолита, эпохи «новых камней» (от греч. νέος — «новый» + λίθος — «камень») к ноолиту (от греч. νοῦς «разум» + λίθος — «камень»), эпохе «разумных камней», что очень точно соответствует полупроводниковой «начинке» современных компьютеров. Вопрос только в том, сохранится ли при этом само человечество в его традиционном понимании?
«КОНЕЦ ЧЕЛОВЕКА»
Независимо от расы, культуры, вероисповедания и других отличий между собой, все мы, люди, принадлежим к популяции одного биологического вида, который по латыни именуется Homo sapiens, «человек разумный» и даже более того — одного подвида Homo sapiens sapiens: двуполых двуногих и двуруких теплокровных позвоночных млекопитающих существ с аномально большим, сравнительно с другими, известными нам, биологическими видами, головным мозгом.
Данные генетических исследований утверждают, что люди современного биотипа («Y-хромосомный Адам» и «митохондриальная Ева») появились 150-200 тысяч лет назад. И нам до сих пор неизвестны имеющие иную, чем Homo sapiens, природу системы, способные обладать свойством самосознания (самоотражения) и, соответственно, статусом субъектности.
Иными словами, человеческая цивилизация, во всех её социальных, общественных проявлениях, строилась исключительно на биологическом фундаменте вида «человек разумный», а потому носила и до сих пор носит исключительно антропогенный и антропоцентричный характер. Однако уже в обозримом будущем эта ситуация может полностью измениться.
Всё то, что до сих пор считалось, в лучшем случае, проявлением беспредельной человеческой фантазии, раскрываясь, как правило, через различные системы художественных образов, от фольклора и религиозных мифов до science-fiction, и принадлежало по преимуществу к сфере эстетического познания, — не сегодня-завтра, благодаря научно-технологическому прогрессу, может стать объективной, предметной и массовой реальностью: своеобразным «концом человека» не только в его традиционно уникальном статусе субъекта, но и, соответственно, в самом прямом, физическом смысле.
Весь спектр последствий подобного перехода пока даже нельзя адекватно представить, поскольку и с теоретической, и с практической точки зрения множественная эволюция «диссипативных», по терминологии И.Р.Пригожина, систем такого уровня выглядит уникальным событием — сравнимым, например, с такими событиями, как «Большой Взрыв» в истории нашей Вселенной, зарождение жизни на Земле, «кембрийский взрыв» многоклеточных организмов, или же сам антропогенез.
Подавляющее большинство современных философов и футурологов пытаются моделировать дальнейшее развитие сообщества субъектных систем при помощи терминов «транс-человечество», «пост-человечество» или «альт-человечество», часто используя эти термины как синонимы «не-человечества» и одновременно — как антонимы по отношению к человечеству «традиционному». Столь явная неупорядоченность терминологии свидетельствует, прежде всего, о том, что данная проблематика до сих пор даже не сформулирована в корректном, с точки зрения науки, виде.
Являются ли конфликты «традиционного» человечества с разными «не-человечествами» будущего: как всеми вместе, так и каждым из них по отдельности, или же конфликты между разными типами «не-человечеств», — неизбежными или, напротив, невозможными? Необходимо ли полное табу на научно-технологические эксперименты в данной сфере, или же полная, ничем не ограниченная, свобода для них?
Повторим, что целью настоящего доклада является поиск и, по возможности, максимально полное описание главных аттракторов системной трансформации человеческой цивилизации. С этой точки зрения необходимым представляется не только различение и классификация технологических магистралей «дегуманизации» человечества, но и закрепление за ними соответствующих терминов.
Речь идёт о том, что развитие технологий человеческой цивилизации достигло такого уровня, на котором стали принципиально возможными следующие направления социальной эволюции, которые можно назвать «неосоциогенезом».
«Транс-человечество» — результат направленных изменений вида Homo sapiens и, возможно, других биологических видов путём использования технологий «генной инженерии».
«Пост-человечество» — интеграция системы организма Homo sapiens и других биологических видов с неорганическими компонентами нано-, микро- и макромасштабов.
«Альт-человечество» — создание искусственных систем, обладающих свойствами самосознания, самоотражения и саморазвития как минимум на сопоставимом с Homo sapiens и человеческими сообществами уровне без использования биогенных элементов.
Разумеется, возможны и различные комбинированные варианты применения подобных «субъективирующих» технологий.
Период 2017-2018 годов с этой точки зрения можно считать настоящей «зоной бифуркации вокруг аттрактора». Даже с учётом возможной «фейковой» составляющей приведенных ниже сообщений, ясно, что «дыма без огня» не бывает.
«В начале ноября 2018 года в Китае родились первые генетически модифицированные дети. Вмешательство в их геном на стадии эмбриона сделало двойняшек, получивших имена Лула и Нана, невосприимчивыми к ВИЧ».
«В 2018 году более 3,5 тысяч граждан Швеции добровольно записались на чипирование; подкожный чип, вживляемый с помощью специального пистолета между большим и указательным пальцем, позволит объединить в одном устройстве кошелёк, проездной на метро, поезд, пропуск от офиса и ключи от квартиры».
В мае 2017 года «искусственный интеллект», программа AlphaGo победила в матче против Кэ Цзе, сильнейшего в мире игрока в го, а ещё раньше, в феврале 2017 года алгоритм Libratus впервые обыграл в безлимитный техасский холдем четырех профессиональных игроков в покер, выиграв при этом 1,8 млн. долл.
Кроме того, как отмечается, во время обучения нейросети регулярно корректируют собственные настройки способами, которые создатели уже не в состоянии интерпретировать.
То есть мир сейчас стоит на грани такого перехода, в ходе которого человек потеряет привычный статус «меры всех вещей» и «вершины творения».
Перспективы «неосоциогенеза» приобретают особую остроту на фоне растущей «прекариатизации» человечества, когда социально-экономическая «матрица» глобализма делает ненужным и бессмысленным существование уже сотен миллионов и даже миллиардов людей, поскольку ресурсная база планеты не бесконечна, производство основной массы товаров и услуг может осуществляться практически без участия «живого» человеческого труда, а платежеспособный спрос и рост ВВП (при отсутствии роста реального сектора экономики) обеспечиваются пока за счёт «эмиссионной» накачки через разного рода кредитные механизмы.
Иными словами, существование значительной, а в ближайшей перспективе — и подавляющей части человечества становится «нецелесообразным» с финансово-экономической точки зрения. В отличие от продуктов «транс-», «пост-» и «альт-» человеческих технологий, которые, напротив, будут становиться всё более востребованными в рамках «повышения глобальной конкурентоспособности».
Британский физик-теоретик и космолог Стивен Хокинг, при жизни страдавший от бокового амиотрофического склероза и считавшийся одним из главных «гуру» современной науки, в своей последней книге «Короткие ответы на серьёзные вопросы», увидевшей свет в октябре 2018 года, писал: «Уверен, что в течение этого века люди откроют для себя возможность модифицировать как свои интеллектуальные способности, так и инстинкты, например, агрессию… Появление суперлюдей сразу приведёт к возникновению серьёзных политических проблем с неулучшенными людьми, которые не будут в состоянии с ними конкурировать. По-видимому, они вымрут или станут малозначимыми. Вместо этого мы получим расу людей, которые сами себя проектируют, всё больше и больше улучшаясь».
На самом деле перспективы человечества выглядят гораздо более сложными и гораздо менее определенными, чем выделенный Стивеном Хокингом и предсказанный ещё Фридрихом Ницше конфликт между «юберменшами» и «унтерменшами», и речь должна идти не о «расе суперлюдей» или даже разных «расах суперлюдей», а об отмене самого понятия «человечество», или же о выходе данного понятия за рамки биологического вида Homo sapiens и его социально полноценной (дееспособной) и полноправной части.
Возможно, с этой точки зрения масштабные эксперименты последнего времени с «толерантным» и «мультикультурным» обществом, правами сексуальных и прочих меньшинств, «международным терроризмом», «кризисом беженцев» etc. носили своего рода пробный характер, а настоящие «краш-тесты», с вытеснением «неконкурентоспособных систем», только предстоят. И далеко не факт, что они будут везде и всегда носить управляемый контролируемый характер. Возможно, отдельные аспекты такого неосоциогенеза удастся «приморозить» — как, например, после Карибского кризиса 1962 года было «приморожено» создание, развитие и распространение ядерного оружия, которое, впрочем, в отличие от неосоциогенетических систем априори не обладало качеством субъектности и способностью к саморазвитию.
Одним из главных инструментов неосоциогенеза могут оказаться уже привычные и даже «банальные» социальные сети, где анонимность участников, а также наличие «закрытых» уровней и групп уже на нынешнем уровне развития технологий позволяет создавать почти бесконечное множество «онлайн-личностей», виртуальных крипто- и псевдосубъектов, то есть существование и даже моделирование идеальной среды для неосоциогенеза уже налицо.
Кажется, совсем недавно в связи с изменением коммуникативного поведения людей, которые всё в большей степени «переселяются» в интернет-пространство, активно обсуждалась проблема «нетократии» как нового типа социального устройства, реализуемого посредством Мировой Сети. И, соответственно, связанная с проблемой «нетократии» проблема «нетосов» — «сетевых коммуникативных общностей» как носителей такого типа, идущих на смену традиционным «этносам» и «демосам», которые на фоне «нетосов», как и деньги на фоне криптовалют, внезапно обнаружили свою истинную природу. Отечественные критики демократии как системы политической власти любят называть её «демонократией», вкладывая в это определение отрицательные, негативные смыслы и даже не подозревая, насколько близко они подходят к истине — только «с обратной стороны Луны». Дело в том, что греческое слово «δῆμος», т.е. «народ» означает коммуникативную общность людей на основе определённой территории, места, полноправных обитателей полиса, сельской общины и т.д. А слово «δαίμων» [даймон], т.е. «дух», «божество» — означает не просто «духа» или «божество», а «духа» или «божество» той же самой определённой местности, её «сверхъестественное» население, в каком-то смысле зеркальное и дополняющее население естественное, то есть «демос». Отсюда и такая фонетическая близость (а за вычетом «дополняющих» гласных — полная идентичность) двух этих слов.
Что же касается «этноса», то слово «ἔθνος» тоже переводится с греческого как «народ», но это — совершенно другой тип «народа», коммуникативной общности: не на основе территории, а на основе комплекса «нравов и обычаев», то есть «этоса» (ἦθος). С этой точки зрения, «нетос» оказывается несколько ближе к виртуальному «этносу», чем к виртуальному «демосу».
В принципе, формирование подобных «альтернативных» общностей было даже предусмотрено американской стратегией национальной безопасности в концепции «мягкой силы» (soft-power): как одно из средств контроля других суверенных государств, в том числе — их ослабления, подчинения или даже разрушения с возможностью последующей «пересборки». В данной связи не стоит забывать, что сам интернет создавался в рамках взаимодействия Пентагона с американскими спецслужбами и американским академическим сообществом через программу DARPA, и до сих пор имеет «закрытый» сверхскоростной сегмент, который может использоваться исключительно военно-политическими структурами США — в то время как «открытый» глобальный сегмент Интернета находится под непрерывным мониторингом серверов американских спецслужб, именуемых в просторечии «ботами ЦРУ», как об этом свидетельствуют показания Эдварда Сноудена и публикации WikiLeaks.
Но на пороге «конца человека» и появления новых субъектов ноосферы проблема «нетоса» приобретает весьма специфические черты, поскольку в рамках данной коммуникативной общности ситуативно отличать Homo sapiens от генно-модифицированного человека, «киборга», системы искусственного интеллекта или иных представителей транс-, пост- и альт-человечества будет всё сложнее, если вообще возможно. В киберпространстве «эмулировать» можно не только текстовые сообщения, но также любые аудио- и видеофайлы, в общем — практически всё. Тем более, что развитие 3D-печати, вкупе с нано- и биотехнологиями, в принципе, открывает возможность для создания любых «тел»-носителей комплекса программ «субъектного» уровня сложности и выше . Вопросы предполагаемой стоимости, стабильности и безопасности создания, функционирования и утилизации подобных систем-«суперменов» здесь намеренно оставляются в стороне, чтобы не выходить за рамки целей и формата настоящего доклада. Но понятно, что они будут налагать некие дополнительные, по отношению к неизбежным правовым, ограничения на развитие данной сферы.
Одним из важнейших моментов неосоциогенеза представляется также изменение коммуникативной этики, комплекса поведенческих стандартов (этоса) в межсубъектных отношениях, весьма заметное уже на нынешнем уровне развития социальных сетей и других интернет-сообществ. Аксиология (система ценностей) в коммуникативном режиме «он-лайн» заметно отличается от сложившихся за тысячелетия жизни в режиме «офф-лайн»: за редкими исключениями, лишь подтверждающими общее правило, по сравнению с традиционными культурно-историческими нормами она выглядит намного более простой и намного более конфликтной, — а с появлением в данном пространстве акторов иной, не-человеческой природы ситуация начинает выглядеть принципиально непредсказуемой.
Все последствия такого вскрытия «ящика Пандоры XXI века»: идеологические, военно-политические, финансово-экономические, эстетические, этические, правовые, криминальные и т.д., — трудно себе представить и, тем более, предсказать, но избежать его вряд ли удастся. И это, в свою очередь, приведёт к фундаментальной трансформации новых субъектных сообществ, включая их, базовый на сегодня, государственный уровень.
«КОНЕЦ ГОСУДАРСТВА»
Учения и концепции, отрицающие необходимость государства, принято называть «анархическими» или «анархистскими». Это не совсем правильно, поскольку «настоящие» анархисты отрицают не только государство и собственно государственную власть, а любую власть вообще. Тем не менее, такое именование, что называется, прижилось и стало едва ли не повсеместным.
И это не удивительно, поскольку ещё со времён Никколо Макиавелли, т. е. с конца XV—начала XVI вв., «власть» стала ассоциироваться — по преимуществу и прежде всего — с «государством». «Государство» же, «etat» по-французски, или «state» по-английски, — означает, по этимологии данных понятий, «свод положений», «записей», имеющих силу закона (кстати, отсюда же — слово «estate» в значении «недвижимость», т.е. не просто «недвижимость», а «недвижимость», на кого-то, на какой-то субъект оформленная и в этом качестве могущая служить предметом различных правовых транзакций, включая куплю-продажу). Данный термин в западноевропейских языках не только не идентичен русскому термину «государство», предполагающему обязательное наличие субъекта-«государя», но даже находится с ним в отчасти антонимических отношениях. Понятие «state» отрицает понятие «possession», означающее как раз «государство», т.е. «владычество», «державность» некоего субъекта над определенной территорией или определённой человеческой общностью, с правом налагать на объекты своего «владения» или «держания» те или иные «уроки» («session»): налоги, повинности и т. д.
Отсюда вытекает, что любой анархист по определению является антиэтатистом, то есть противником государства и государственной власти, но далеко не всякий антиэтатист является анархистом — точно так же, как далеко не всякий, например, антихристианин является атеистом. Подобное различение проведено здесь для того, чтобы читатели, знакомые, например, с уже неоднократно упомянутым выше докладом Римского клуба «Come on!», где предлагается «поставить под вопрос легитимность абсолютного суверенитета государств с учетом глобального масштаба последствий тех или иных действий», не называли и не считали его авторов «анархистами». Да, они — «антиэтатисты». Но — не «анархисты», нет, ничего подобного! Поскольку со знанием дела констатируют, что «политическая элита во всем мире сильно зависит от инвесторов и могучих частных компаний», — и, в общем-то, не видят в этом ничего дурного. Но «традиционную», «обычную» государственную власть («state power») они при этом считают «плохой, неправильной, негодной» властью, которую нужно заменить на «хорошую, правильную, годную». По самым разным, но всё-таки взаимосвязанным причинам.
Например, «современной государственной власти просто нечего предложить нетократам», — как утверждали авторы программной книги «Нетократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма» (2003) Александр Бард и Ян Зодерквист. Или: «государство как неэффективный собственник не имеет права регулировать оборот криптовалют, лишающих правительства и банки незаслуженных доходов». Или: «Трамп — не мой президент!» Этот список можно множить и множить.
«Этатизм» как концепция «единой универсальной государственной власти», которая сама по себе стала возможной только вследствие утверждения «католического» догмата filioque, устранившего раздельность светской и духовной властей, за пять веков своего существования и развития достиг небывалых успехов. И одновременно, судя по всему, — своих системных границ.
Как известно, перед началом Первой мировой войны на нашей планете существовало всего 59 независимых государств, перед началом Второй мировой — уже 73, сегодня только в составе ООН — 193 государства-члена, а всего их число, с учётом непризнанных или частично признанных «states», приближается к 250… При этом, как неоднократно отмечал в своих выступлениях (например, в речи на Петербургском международном экономическом форуме 2 июня 2017 года) президент РФ Владимир Путин, сегодня «в мире не так много стран, которые обладают привилегией суверенитета», то есть правом самостоятельно и свободно оперировать как внутри формальной юрисдикции собственного государства, так и за её пределами.
Экономика «глобального рынка», основанная на «империи доллара», начала формироваться сразу после окончания Второй мировой войны и — в полном соответствии с теоретическими выкладками Маркса — была направлена на ослабление суверенитета всех без исключения государств современного мира, стирание национальных и прочих культурно-исторических границ между ними и внутри них.
Первым этапом этого процесса, занявшим период 1947-1971 гг. стало разрушение «старых» колониальных империй с международным признанием государственного суверенитета бывших колоний и других зависимых территорий: от Пакистана (дата вступления в ООН — 30 сентября 1947 года) до КНР (дата вступления — 25 октября 1971 года) и ОАЭ (дата вступления — 9 декабря 1971 года). За эту почти четверть века к 50 «старым» членам ООН присоединились 77 «новых», из них 62 представляли бывшие колонии, «подмандатные» и другие зависимые территории.
Как раз тогда, 15 августа 1971 года 37-й президент США Ричард Никсон объявил о временном запрете конвертации доллара в золото по официальному курсу для центральных банков, а 17 декабря 1971 года состоялась первая девальвация доллара по отношению к золоту — без возобновления свободного обмена.
«Деколонизация» мира, в ходе которой были разрушены колониальные империи «старых» европейских держав, сменилась «неоколонизацией», в ходе которой ведущую роль играли уже не государственные или межгосударственные, а формально финансово-экономические структуры, получившие название «транснациональных корпораций» (ТНК). А за ними, в свою очередь, как выясняется уже сейчас, стояли крупнейшие финансовые центры Запада, получившие право не оглядываться на «золотой» и прочие барьеры, почти свободно эмитируя «мировые валюты», прежде всего — доллар ФРС США.
Понятно, что придумать флаг, герб, гимн, принять конституцию, провести выборы и сформировать все «положенные по списку» органы трёх ветвей власти, включая армию и спецслужбы, собирать налоги и утвердить бюджет, даже написать «национальную историю» — ещё не означает стать суверенным государством. В получившей широкую известность книге Джона Пёркинса «Исповедь экономического убийцы» (2004) «сумма технологий» для подчинения государств «третьего мира», т.е. «развивающихся стран», интересам «глобального рынка» ТНК и международных финансовых институтов описана достаточно полно и подробно. Термин «failed state» («несостоявшееся государство») уже стал одним из штампов современной мировой политики. Та же Украина, до 1991 года бывшая, наряду с Россией и другими союзными республиками, частью одного государства, СССР, является самым наглядным примером подобного «failed state».
Расчленение Югославии и Судана при помощи гражданской войны и внешнего военного вмешательства, фактическое расчленение Ирака и Ливии, чуть было не состоявшееся расчленение Сирии, нынешняя ситуация в Венесуэле, где США и их союзники признали «временным главой государства», по сути, «человека с улицы», не говоря уже о множестве менее вопиющих нарушений государственного суверенитета, — всё это указывает не только и даже не столько на кризис международного права, сколько на принципиальную «девальвацию» самого государства в качестве «стандартной» единицы человеческой общности: экономической, политической и культурной.
Но, пожалуй, самая большая проблема, которая заставляет говорить о «конце государства» в том же духе, что и о «конце денег», «конце экономики» или «конце человека», — это даже не чрезмерное увеличение количества и ослабление качества государств современного мира; не процессы неосоциогенеза, изменяющие саму природу субъектных общностей (сообществ), и даже не глобальный финансово-экономический кризис, ещё очень далёкий даже от первых шагов на пути создания синергономики.
О «конце государства» заставляет говорить, прежде всего, усиление конфликта между «state» и «possession» даже в самых успешных и вроде бы полностью суверенных государствах мира, которых осталось уже немного и постепенно становится всё меньше. Даже в США, традиционно считавших себя образцом государственной («state») демократии для всего мира и создававшихся в войне за независимость против британского владычества («possession»), после избрания президентом Дональда Трампа, с неожиданной силой проявились противоречия между системой институтов публичной власти и так называемым Deep State («глубинным государством»), по сути, не имеющим к феномену «state» никакого отношения, зато полностью относящегося к феномену «possession», т.е. системой лиц и сообществ, осуществляющих управление вне и помимо «писаного права». Так что трактовка нынешним «хозяином Белого дома» действий своих политических оппонентов как попытки государственного переворота вполне объяснима и оправданна. Во всяком случае, говорить о полном или хотя бы значимом совпадении институтов публичной и реальной власти применительно к современным США уже не приходится. Их векторы после инаугурации Трампа окончательно разошлись в разные стороны, а потому больше не являются и даже со стороны не выглядят однонаправленными.
В Великобритании из-под действия законодательства по целому ряду параметров выведен правящий монарх, который имеет право не только в любой момент назначать и смещать правительство, выборы в парламент, объявлять войну и т.д., но вдобавок имеющий полный личный суверенитет над «коронными» территориями, официально даже не входящими в состав Соединенного Королевства. И здесь мы также видим длящийся вот уже более двух лет и дошедший уже до абсурда спектакль с «брекзитом», причем правительство консерваторов во главе сначала с Дэвидом Кэмероном, а затем — с Терезой Мэй выглядит настоящим театром марионеток.
В КНР — пожалуй, самом успешном из всех государств современности — налицо «коммунистический», «советский» или даже «сталинский» вариант разделения и взаимодействия между «possession» и «state»: вопросы «владычества» решает Компартия Китая через свои выборные органы, а вопросы управления — институты собственно государственной власти Китайской Народной Республики. При этом партия де-факто руководит и вооруженными силами страны (через Военный Совет ЦК КПК), и её спецслужбами (через «партийную разведку»).
Япония, которую в настоящее время невозможно отнести к числу суверенных государств, но до 1945 года, несомненно, бывшая таковым, демонстрирует уникальный пример сохранения собственной possession в виде института императорской власти, в то время как её state почти полностью сформирован под диктовку из Вашингтона и во многом контролируется Соединёнными Штатами. В сходном с Японией положении находится и Германия, где институт императорской власти был уничтожен ещё в 1918 году, а попытка создать, при помощи США и Великобритании, новый, нацистский Рейх закончилась катастрофой и для Германии, и для всего мира.
Оценили 0 человек
0 кармы