Проза Виталия Гудзикевича

из старого... было написано автором в 1985-1987 годах... по-моему, близко к классике... но читать нужно медленно... кто помнит, тот поймёт... и, надеюсь, вам понравится.

"Проза Виталия Гудзикевича обладает редким качеством «гениального косноязычия», которое — очень похоже на то — прорастает из «телеграфного стиля» Эрнеста Хэмингуэя и позволяет автору не только передавать множество дополнительных смыслов, но и без всякого ущерба для себя, подобно волне, обходить «подводные камни» литературного творчества. Его короткие рассказы, несомненно, выдержали испытание временем, и сегодня читать их так же интересно, как и треть века назад, когда они были написаны..."

Виталий ГУДЗИКЕВИЧ

ШОЛОМ АЛЕЙХЕМ!

Прибытие на гастроли в Харьков еврейского музыкального театра произвело в городе маленький ажиотаж.

В чем он заключался?

Во-первых, в кои-то веки!

Во-вторых, и это всё на еврейском языке!

Как говорят американцы: "Передохни, выпей кока-колы!"

Встала проблема: где взять билет? Я не еврей, скажу сразу. Но билет хочу.

— Алло, Геня! — взял я телефонную трубку. — Помнишь, ролик показывали "Тум, балалайка!" в Америке?

— Что ты хочешь от меня? — не поняла она.

— Теперь они у нас. Что хочешь ты? — спрашиваю я.

— Тебе сколько? — более ласково уже она.

— Один, — отвечаю.

— Хочешь сказать, что ты со мной пойдешь? — уже нежно.

— И таки да, как говорят евреи, — ответил я.

Вечером я зашёл за билетом. Ну и, естественно, за ней. Она молода и красива. Работает заведующей "Ателье мод". Думал, уж у неё проблем с билетами не будет.

— Что ты?! Там такое творилось! Но я зашла к администратору и говорю: "Сколько?" Кассир говорит: "Нет". "Тогда я отсюда не уйду!" И что ты думаешь? Дали!

Как говорил Исаак Эммануилович: "На эти спектакли билеты шли в пять раз выше своей стоимости". Но, боже ж мой, какие могут быть подсчёты денег, когда речь идёт о самом искусстве?!

— Я хотел бы, — говорю, — подойти к киноконцертному залу "Украина" чуть раньше, чем в 19.30.

— Пожалуйста, — сказала она. — Я только накрашусь.

Вот этого я как раз и боялся. Ведь краситься — не картину писать Пикассо. Тут без эскиза, сразу краски кладешь. Но делать нечего, сижу. И думаю: позабавиться бы. Парень с девкой — музыки не надо...

— Я не люблю таких шуток, — сказала Геня.

Я не пил вина. Вышел в другую комнату смотреть попугая.

— Ты знаешь, Геня, ему не стоит одному томиться в клетке, — закричал я оттуда.

— Тогда садись и ты к нему, — посоветовала она.

— Я тебе даю совет — они должны быть в союзе.

— Не сдохнет! — ответила она.

— Вот именно, — сказал я. — Это ему и будет. От тоски.

— Ой, не гони! — посоветовала в ответ мне Геня. — Давай пить кофе.

Потом мы сели в машину и были уже там.

— Чего ты так спешишь? — спросила Геня, когда я расплачивался с частником.

— Ну, как же? — говорю. — Перед началом будут тусоваться наши люди. Хочется посмотреть.

— А наши — это кто? — спрашивает Геня.

— Наши — те, кто наши, — говорю. — Остальные — не наши.

Тут подошли её родители.

— Здравствуй, папа! — сказала она.

Я маме сказал: "Здравствуйте!" — мало ли, чья мама она будет завтра?

Папа поинтересовался:

— Какие отзывы? Что слышно?

На первую часть вопроса ответила Геня, на вторую — я.

— Очень занимательно то, что подходят солидные люди и говорят друг другу тихо: "Шолом алейхем!"

— Вот даже как?! — говорит папа.

— Только я не пойму одного, — говорю, — то ли это приветствие, то ли это пароль?

— И много достойных людей так приходят и говорят? — спрашивает папа.

— Очень много, — отвечаю я.

— И ты уже нашел причину? — спрашивает папа.

— Нивроко да, — отвечаю гордо.

— И где она кроется? — заинтересовалась уже мама.

— А вот спектакль на днях проходил по ЦТ "Улица Шолом Алейхема, 40".

— Ты видишь, — прошептала мама, — а ты говорил, могут быть неприятности.

— Я хочу сказать, — перебил я.

И я сказал речь. В ней я говорил, что не зря после Штатов театр заявился в наш город. И многое говорил другое. А закончил я такими словами:

— Что видел наш дорогой Иосиф в своей жизни? Он видел пару пустяков. Чем занимался он? Он пересчитывал чужие деньги. И говорил разные слова, согласно присяге. Было ли у него желание приобщиться к мировой культуре? Было. И это мы сейчас увидим.

Наши места были в партере — ряд 7-й, 13-е, 14-е, 15-е, 16-е места. Я сел возле папы. Только папа знал язык идиш.

Стали все смотреть на сцену. Там были песни, танцы, музыка и слова. Которые даже папа знал не все...

ЖУК КОЛОРАДСКИЙ

Только что прошёл дождь…

Не люблю я осень. И не потому, что она наступает сразу же после теплых дней лета. Нет. Скорее всего, виноват в этом картофель.

Убирать его надо.

Но вот странно. Весной, когда идет его посадка, я не могу сказать, что эти дни не люблю.

Наоборот.

Как-то мать лежала в больнице.

"Посадите, — говорит, — сами столько-то ведер картошки". "Хорошо", — отвечаем мы с братом.

Начали сажать.

Садим вдвоем и садим. День садим, второй.

В деревнях тогда много земли у каждого было. Много было и у нас. Земля хорошая, чернозём. Все, что ни закопай, — вырастет.

— Очень хорошо работаем, — говорит брат, поднимая мне или себе настроение.

— Да, — подтверждаю я.

Но, чувствую, что-то здесь не то.

— Сколько хлопот, однако, — и на него — зырк!

— Ну, — промычал он, теперь уже без особого энтузиазма.

— Погода к вечеру стала лучше, — продолжаю я.

Брат ничего не ответил, только облизал пересохшие губы.

— И если по грядке судить, — говорю снова, — посадили много. — Но в ведрах еще осталось не меньше. И на него — зырк!

Тут он и сдал.

— Собственно, чего мы её будем по одной, по две, по три? Посадим по новому способу!

Брат взял, выкопал одну большую яму.

— Высыпай! — скомандовал.

И я высыпал в неё всю оставшуюся картошку. На этом мы свою работу закончили.

Прошло лет десять.

Мой брат стал коммунистом. Но картофель сажать по-прежнему не любил. Ко всему еще и жук колорадский появился.

И давай брательник меня спрашивать, когда мы снова рылись в огороде:

— Ты хоть знаешь, откуда они, эти колорадские жуки, появились?

— От соседа, — отвечаю я. — Когда мы своих травили, у него тогда запой был.

— Ну, нет, — возражает брат, — это частный случай. А откуда они вообще взялись у нас в стране? Ты же помнишь, раньше их не было.

— Помню, — говорю, — те годы особенно помню. Когда мы с тобой супер-способом сажали.

Но он сделал вид, что вроде ничего не понял, брат мой.

— Так как по-твоему, — настаивал он, бросая картофель в ямки. — Где он взялся, жук этот, откуда?

Теперь я копаю, он бросает. Прогресс за десять лет налицо.

— Говорят, из Америки завезли, — несмело отвечаю я. Неохота слыть дураком перед старшим братом.

— А чем ты это докажешь? — настаивает он.

Вот надоел, думаю, а сам отвечаю:

— По истории учили. Картошку, табак и водку привезли нам из Америки.

— Нет, брат, врешь! — возмутился он. — Водку?! Чего-чего, а водку мы сами вырастили.

К этому моменту у него уже было пристрастие к ней. 

Я говорю ему:

— Значит, раньше завозили, завозят и сейчас... И вместе с картошкой...

— Нет, нет, не так! — перебил он.

Я тогда прямо в лоб:

— Был заброшен идеологический диверсант. С заданием — сожрать всю нашу картошку.

Тут брат склонился над ямкой, забрал ненужную картофелину, перебросил лишку, и продолжил разговор. Обстоятельно — так, как коммунисты умеют.

— Неурожайный год был у нас как-то...

— А как — то? — хотелось бы выяснить точнее.

— Ну, не важно, — заверил он. — И естественно...

— Естественно, — согласился я.

Но брат продолжал:

— Попросили мы у них за золото картошки. Картошку они нам продали. Но с жуками. А была она из штата Колорадо. С тех пор и говорим: "В Америке сделано" — "Жук колорадский"!

И тут меня уже окончательно патриотическая злость взяла:

— Что это ему, гаду, действительно, наша по душе, что ли? Травим, травим, а он размножается. Опять травим, а он опять размножается.

— Да, брат, он жук ведь американский — а мы его нашими химикатами травим. Вот и не берёт…

Не люблю я осень и колорадских жуков. А тут еще СПИД.

НЕССИ

Недавно по телевизору раков продавали. По три и по пять. Мне не досталось ни по три, ни по пять. Но я теперь знаю, как заставить Несси всплыть со дна озера Лох-Несс. Тем более, гарантирую повышение урожая вокруг озера в три-четыре раза.

Так вот. Берем три-четыре самолета марки Ан-2, что в народе русском имеет кодовое название "кукурузник". По всей видимости, его прошлые заслуги были в том, что он содействовал высокой урожайности этой культуры.

Сделав три-четыре круга в небе — высыпай удобрения вниз. Пройдет осень с дождями и весна с паводками, часть всего этого снесётся с илом. Но не всё. В этом весь эффект.

Летом снова круги в небе, но вниз — ядохимикаты от вредных насекомых.

Правда, дохнут и полезные, но вреда от этого нет. И вот, когда то и это снесло в озеро и осело, ждите результат.

Проверено не только на реке, где я рос, но и на многих реках России.

Так что патентуйте смело.

Вспоминается время, когда я не знал даже, где раки зимуют.

Летом — другое дело... Одеваешь, бывало, чёрные свои трусы — обязательно чёрные. Потому что в магазин других не завезли. И на речку.

Набираешь воздуха и ныряешь целый день за ракушками. Подобрал со дна ракушку — и на берег её выбрасывай. Подобрал — и на берег.

И до тех пор, пока верба, извините, не вырастет.

После нарежь камыша. Похож он на бамбук? Похож. Только мягкий. И иди домой спать. Утром, с рассветом, можно и позже — на речку.

Доставай ракушки, разделяй их и привязывай на нитку мякоть. Обязательно на чёрную нитку. И не потому, что в магазине белых не было. Чёрный цвет в воде менее заметен ракам. Нитку, значит, привязал к камышу — и в воду. И таких уловок нужно забросить по всему берегу. Забросил штук десять — хватит и десять. Теперь не сиди и не жди. Рак — не рыба. Пока доползет до мяса ракушки, пока начнет его есть, не скоро дело будет.

— Роса на траве, — говорит Сергей. — А у тёти Моти арбузы.

— А тётя Мотя на рентгене, — продолжаю я.

— И им нужно сделать вскрытие, — поддержал Сеня.

— А который теперь час? — как всегда, сдрейфил Андрей.

Деревенская жизнь имеет свои удобства. Захотел арбузов — пожалуйста. Лезь в любой огород. Надо только смотреть в оба или знать, куда ушла хозяйка. Наевшись арбузов, сыграли в дурака. Дураков посылаем в сад за яблоками.

Тут подошли девчонки.

То да сё.

Взяли их в одежде и бросили в реку.

Потом подходят пацаны, чё постарше. Шибанём у них по сигарете. А время идёт.

Купаемся, загораем. Но знаем: раки уже наши.

Бывает, художник заезжий станет возле разбитого моста и рисует с натуры.

— Нарисуйте, — говорю ему, — речку с раками. Пожалуйста!

А он говорит:

— Какие там у вас раки?

— Ну-ка, — говорю, — пацаны, сбегайте, поднимите наш улов.

Побежали, принесли и показали.

— Вот бы детям повезти, — бьет на жалость художник. — Покушать…

— Раз вы мост наш рисуете, так берите, — говорят ребята.

— Ну, спасибо, — сказал художник, — а я картину так и назову: "Мост. А под ним живут раки".

— Вот спасибо, — отвечаем мы дружно.

— Вам спасибо, — настаивает художник.

Так и жили мы изо дня в день и ловили раков. Но тут мы стали замечать в небе "кукурузники".

Три-четыре круга — и удобрения вниз. Три-четыре круга — и ядохимикаты на полях.

Раки, если кто не знает, санитары в реке. А тут видим: сами раки — падаль, сами всплывают. Но есть их уже никто не станет.

Прошли годы, и остались они лишь на картине: "Мост. А под ним живут раки".

Вот это-то самое я про Несси и говорю.

Хотя, какие там у них художники?! А, всё равно!