Кофе, марш, гамбит, поток...

Пока фокус внимания глобальных, да и отечественных масс-медиа сосредоточен на протестных штормах в известном всему миру «Белорусском море», куда более значимые события происходят в другом море, Средиземном. И это даже не взрыв в порту Бейрута, который уничтожил почти треть ливанской столицы. Вернее, данный взрыв очень хорошо вписывается в контекст более серьёзного конфликта, нарастающего в Восточном Средиземноморье.

Главным актором этого конфликта и «возмутителем спокойствия» выступает Турция под руководством президента Реджепа Эрдогана. Согласно статистическим данным, эта 83-миллионная страна в 2019 году являлась 19-й по населению и 13-й по объёму ВВП ППС (2,362 трлн долл.), отрицательным платёжным балансом (-3,764 млрд долл.), из которых на внешнеторговый баланс приходилось более 90% дефицита (-3,42 млрд долл., при импорте 13,387 млрд долл. и экспорте 9,967 млрд долл.), а также с внешним долгом, составляющим 431 млрд долл., или около 57% её номинального ВВП (754 млрд долл.). Кроме того, Турция обладает 9-й по силе армией мира и 2-й — в НАТО (свыше 700 тысяч военнослужащих, 3200 танков и более 1000 самолётов).

Быстрый рост населения и экономики, а также имперское «османское» прошлое делают Турцию одним из потенциальных «центров силы» XXI века. Но для того, чтобы реализовать этот потенциал, Турции необходимо сформировать собственную «сферу влияния», выходящую за её нынешние государственные границы. А сделать это возможно, только играя на противоречиях других «центров силы» и конфликтах между ними. Чем Турция и занималась со времён Мустафы Кемаль-паши (Ататюрка), то есть практически в течение последних 100 лет. С момента заключения Лозаннского договора 1923 года Турция блокировалась сначала с Францией, потом с Германией, а после Второй мировой войны — с США, став пусть неполноправной (в «единую Европу» её так и не взяли), но неотъемлемой частью «коллективного Запада».

С 2016 года ситуация стала меняться. Убедившись в растущих возможностях и силе России, а также пережив попытку военного переворота, Эрдоган начал проводить более самостоятельную политику, при этом пантюркистская, «заточенная» против России идеология официальной Анкары стала во всё большей мере дополняться и заменяться «неоосманской». Что подразумевало усиление «юго-западного» вектора турецкой внешней политики при ослаблении «северо-восточного».

Кстати, именно на этом направлении Турция единственный раз после Второй мировой войны добилась пусть весьма неоднозначного, но бесспорного геополитического успеха. Имеется в виду вторжение на Кипр 1974 года с провозглашением там существующей и поныне непризнанной «Турецкой Республики Северного Кипра». С ноября 2017 года, благодаря созданию «астанинской тройки», было легализовано присутствие турецких войск на территории Сирии. С 2018 года началось участие Турции в ливийском конфликте на стороне базирующегося в Триполи Правительства национального согласия (ПНС) во главе с Фаизом Сараджем, поставляя ему не только оружие, но и личный состав — в основном из числа имеющих военный опыт в Сирии протурецких боевиков. Только благодаря масштабному вмешательству Турции потерпел неудачу поход на Триполи Ливийской народной армии (ЛНА) под командованием фельдмаршала Халифы Хафтара, который опирается на поддержку Египта и Саудовской Аравии. При этом в Анкаре не побоялись пойти на открытое столкновение даже с Францией.

Разумеется, всё это сопровождалось растущим конфликтным потенциалом в отношениях с США, Францией, Египтом, Израилем, Саудовской Аравией и особенно — с Грецией, традиционно воспринимающей любое усиление Турции как прямую угрозу для своей национальной безопасности. Сюда же можно включить и сам Кипр, остающийся военным и финансовым форпостом Великобритании в регионе.

Недавно на этом потенциальном фронте боевых действий произошло несколько значимых событий. 1 августа вступило в силу франко-греческое соглашение о сотрудничестве в области обороны. 6 августа Афинами и Каиром было подписано соглашение о демаркации морских границ и установлении исключительных экономических зон, прямо противоречащее турецко-ливийскому меморандуму по разграничению морских зон, ратифицированному Анкарой и Триполи ещё в декабре 2019 года, но до сих пор не утверждённому в ООН. Турция заявила о том, что не признаёт греко-египетский вариант раздела территориальных вод в Восточном Средиземноморье и будет отстаивать свои интересы «в соответствии с международным правом».

Дополнительное измерение данному конфликту придаёт наличие потенциально крупных (до 122 трлн куб. м) подводных месторождений газа в Восточном Средиземноморье, которые каждая из стран этого региона стремится в максимальной мере «застолбить» за собой. В результате налицо возникновение достаточно мощной антитурецкой коалиции, завершающим штрихом которой стал состоявшийся 12 августа телефонный разговор Эммануэля Макрона с премьер-министром Греции Кириакосом Мицотакисом, в ходе которого французский президент заявил о своей поддержке позиции Афин и переброске двух военных самолётов на авиабазу Андреас Папандреу у города Пафос (Кипр). Таким образом, Франция, Греция и Египет выступают главными оппонентами Турции (вернее, Эрдогана) непосредственно, а за ними стоят США, Великобритания, Израиль и Саудовская Аравия. Они, к тому же, имеют все основания рассчитывать на прозападную «кемалистскую» и проамериканскую «гюленовскую» оппозицию, по инерции и традиции обладающих в Турции весьма сильным влиянием.

Но Турция, похоже, отступать не намерена. Принцип «ноль конфликтов, ноль проблем» ею давно отброшен за ненадобностью. Тем более, нынешний курс Эрдогана почти сразу принёс Анкаре нормализацию отношений не только с Москвой, но и с Тегераном, а также ощутимое улучшение отношений с Пекином. Китай теперь рассматривает Турцию в качестве одного из важнейших стратегических партнёров в реализации проекта «Один пояс, один путь» и чуть ли не главного «моста в Европу», а следовательно — привлекательное место для своих инвестиций. Кроме того, как уже отмечалось выше, турки получили гарантированную «зону влияния» в Сирии (которую всеми силами пытаются расширить, в том числе — в Идлибе) и значительно большую «свободу рук» в решении курдского вопроса. Также Турция может рассчитывать на определённую поддержку со стороны Германии, где весьма значительна турецкая диаспора и где, по большому счёту, не рады попыткам «протеже Ротшильдов» Макрона усилить роль Франции в ЕС. Россия реализует с Турцией целый ряд крупных экономических проектов, включая АЭС «Аккую», газопровод «Турецкий поток», поставки российского оружия (самый крупный и «знаковый» контракт — продажа ЗРК С-400), открытие продовольственного, туристического и ряда других рынков РФ для турецких товаров и услуг.

На примере Турции хорошо видна современная политическая стратегия России: опосредовать интересы своих партнёров и использовать их действия для достижения собственных целей, не «зацикливаясь» на второстепенных противоречиях (например, в ситуации со статусом Крыма). Так интересы Анкары учитывались при урегулировании сирийского конфликта в формате «астанинской тройки» (ослабление влияния США на «Большом Ближнем Востоке», от Марокко до Пакистана), при модерации армяно-азербайджанского конфликта (сохранение российско-ирано-турецкого взаимодействия), в ходе ливийского конфликта (усиление противоречий внутри НАТО) и т. д.

Возвращаясь к текущей ситуации в Восточном Средиземноморье, можно сказать, что Турция сейчас и на ближайшую перспективу имеет более предпочтительные позиции, чем формально намного превосходящая её по мощи антитурецкая коалиция. Даже несмотря на взрыв в Бейруте, который привёл к «ультиматуму Макрона» и к отставке правительства Ливана, которое к Эрдогану было настроено весьма лояльно...