Состоялась премьера нового сериала Андрея Кончаловского «Хроники русской революции». События сериала охватывают период монархического кризиса в России и первых лет после прихода к власти большевиков — с 1905 по 1924 год. О сериале «Хроники русской революции», снятом Андреем Кончаловским и спродюсированном миллиардером Алишером Усмановым, в СМИ заговорили задолго до премьеры.
Кратко говоря: Кончаловский и Усманов (а тут можно говорить об их творческом тандеме) «повторили подвиг» Бурбонов эпохи «реставрации». А именно (как говорили современники о Бурбонах) «ничего не забыли, и ничему не научились».
Вообще-то говоря Кончаловский – большой талантливый художник, очень опытный и умелый кинодел, да и Усманов – не чужд творческой жилки, значительно шире «буржуазной ограниченности». И когда многие говорят, что их тандем создал «пасквиль», грубо-плакатный памфлет – с этим нельзя согласиться.
Подход к материалу у Кончаловского очень серьёзный, познания его в теме обширны, подходы неоднозначны. То, что он изобразил революционеров преступниками, бандитами, амбициозными карьеристами, рвущимися к власти – в сущности, неизбежно для его с Усмановым круга.
Тот случай, про который Пастернак сказал – «…и тут кончается искусство, и дышат почва и судьба».
Мы ведь чужды левацкой оголтелости, и вопросы, которые задают охранители, нам отнюдь не кажутся праздными. Вроде таких: а на какие деньги жил Ленин за границей?
А не обречена ли всякая подпольная организация, именно в силу своей подпольности, стать подобной мафии с криминальным душком? А не пытались ли иностранные разведки руками революционеров уничтожить, в лице Российской Империи, конкурента?
А хорошо ли это – ради счастья людей убивать тех же самых людей? – и т.п.
Это всё вопросы вовсе не глупые, и не пустые, они не лишены линейной (плоской, двухмерной) логики.
Сам Кончаловский описывал свою задумку так: «Это попытка что-то понять про Россию, про тех, кто двигал революцию, про тех, кого она смела. И те и другие имели право быть неправыми. Мне очень важно, чтобы исторические личности в этой картине вызывали эмоциональный отклик: не император или Ленин как вождь и трибун, а просто люди со слабостями, с претензиями, с надеждами. Но это нелегко, потому что существуют шаблоны, стереотипы, архетипы».
Во всех интервью режиссер подчеркивал, что «Хроники русской революции» стали для него вызовом — он попытался осмыслить историю так, чтобы она воспринималась не как сборник анекдотов или выдержка из учебника, а как водоворот событий, значимость которых часто ускользает от современников и проявляется лишь через несколько поколений".
+++
Во Вселенной Кончаловского, "справедливости ради", серьёзное обвинение предъявляется не только революционным мафиям и британским гадёнышам. Не менее серьёзное обвинение Кончаловский отпускает и в адрес гибнущей империи, в погоне за объективностью.
Кончаловский очень стар (ему скоро стукнет 90!), он очень богат и окружён большой славой, ему нет нужды, у него нет желания чего-то перевирать кому-то в угоду. Видно, что Кончаловский совершенно искренне, на склоне жизни, пытается разобраться в случившемся с его страной.
Серия за серией раскрывается его версия: в царизме всё сгнило, разложилось, государственный аппарат Империи стал недееспособен.
И всё же в целом, несмотря на прекрасное владение историческими материалами и попытке разобраться (хотя бы самому!) в хитросплетениях ХХ века – у Кончаловского основной замысел не удался.
Ведь в ход идут обманчивые своей бесспорностью азбучные истины, некое «масло масляное»: о том, что революционные партии всегда похожи на мафию, гибнущая власть сгнила, убивать людей – нехорошо, и вообще террор – нехорошо, а с деньгами хорошо, и с красивыми женщинами хорошо и т.п.
Это всё равно, что пытаться понять характер и душу человека, анатомируя его труп. Копаться в некротической слизи Парвусов и Троцких, полагая, что из этой слизи ты извлечёшь образ живой жизни минувшего века…
+++
Главный вопрос революции – не в том, кем был, чем дышал, на какое бабло жил тот или иной её, влипший в историю, персонаж. Конечно, художнику интересна судьба человека, но для мыслителя более интересна судьба миллионов анонимных статистов «массовки» истории.
Этот главный вопрос – о том, куда течь многомиллиардному человеческому потоку, делится на два, грандиозных, глобальных, предельно-актуальных вопроса:
1) Что делать цивилизации, скатившейся в капитализм со всеми его физическими и духовными «прелестями» явно инфернального оттенка?
Эта проблема стоит перед интеллигенцией. Не перед отдельным рафинированным интеллигентом (польстим: таким, как Кончаловский, как его брат Никита Михалков), а всей интеллигенцией, всем её корпусом, включая и нищие низы её.
2) А перед мужиком (миллионами, сотнями миллионов мужиков) стоит другая основная задача революции: вылезти из той могилы, в которую капитализм его заживо закопал, ломая ногти при разгребании сырой тяжёлой земли.
В какой-то момент отчаявшийся мужик готов уже хвататься за кого угодно – лишь бы тот посулил (даже не откопал, а просто посулил!) ему помочь ему откопаться.
Совершенно очевидно, что немало подонков попытаются сыграть на этом ужасе, отчаянии и очумелом рывке мужика из могилы, подобно тому как куча подонков всегда спекулирует на страданиях неизлечимых больных, обещая им «чудо-лекарство» и волшебное выздоровление.
Нетрудно заметить, что вопрос интеллигенции – «как нам дальше быть с цивилизацией?», и вопрос мужика, как ему выбраться из могилы, в которую капитализм его погребает заживо – тесно взаимосвязаны.
Ибо если цивилизация будет всё глубже и глубже нисходить в бытовое Инферно, то и все её отвлечённые, возвышенные вопросы (типа науки, культуры, традиций) тоже станут нерешаемы.
+++
Был в старину такой варварский способ казни: две берёзы пригибали к земле, привязывали к ним человека, а потом обрезали гнетущие путы. Берёзы распрямлялись со страшной силой, и рвали человека.
Нечто подобное производит с человеком и капитализм.
С одной стороны, на выходе из феодализма растут знания, мыслительная активность, образование человека. С другой стороны, параллельно умственному росту, стремительно и катастрофически ухудшается материальное положение большинства людей.
С этой стороны, при феодализме человек массы был очень тупым, совсем неграмотным, и тем предохранялся от понимания смертельной обидности своего унизительного, безысходного положения.
С другой стороны – при феодализме не было «лишних» людей – кроме скучающих «лишних» дворян-Онегиных. Феодализм каждому сверчку давал свой шесток, каждого пристраивал пусть к грязному и унизительному, тяжёлому – но делу. Добавьте сюда накалённую религиозность феодализма, широчайшую, вменяемую в обязанность, благотворительность и милостыню, и вы поймёте, каким образом масса избегала смертельного уровня стресса.
Холоп очень тупой, чтобы понимать, как унизительно его положение, в то же время он всегда при деле – потому что нет понятия «безработица». А если он отправится странствовать по святым местам – его в каждой деревне снабдят краюхой.
Не будем забывать, как немногочисленно население при феодализме, и потому – на этих немногих людей приходится гигантское обилие природных биоресурсов. Лес и река – это зверь и птица, рыба и раки, стройматериалы и топливо, и, обратите внимание, всё бесплатно. Потому что этого много – а людей мало…
На выходе из феодализма (и уже при позднем феодализме) всё становится наоборот. Биоресурсов в свободном доступе всё меньше – потому что людей на квадратный километр площади всё больше. И всё УЖЕ поделено: и у леса, и у реки свой хозяин, который не пустит туда охотится и собирать...
Эти люди всё умнее, всё грамотнее, шире мыслят, лучше себя понимают – и потому для них всё тяжелее игнорировать унизительность своего второсортного положения.
Капиталистический город – это вам не патриархальное барское поместье, в котором «лишних нет». Тут очень даже есть «лишние», постоянно растущая армия безработных. А те, кто её ещё не пополнили – с ужасом смотрят на неё, с ужасом думают, что завтра в ней окажутся…
+++
Если фашизм, по меткому определению Ленни Рифеншталь «триумф воли», а социализм «триумф разума» (добавляем мы уже от себя), то феодализм на этой шкале – «триумф привычки».
Наследуемая власть, каста, сословие, особенно в среде очень тупых людей – не вызывает вопросов о своём формировании. Граф – начальник, потому что родился графом, и этого довольно.
Капитализм взламывает эту «дурную бесконечность» бесконечного ряда поколений, привычных властвовать или повиноваться. Капитализм из обезличенности феодальной власти выдвигает на первое место личность. Что буквально сталкивает систему в пропасть Инферно!
Ибо если раньше вопросов, почему я богат или беден не стояло (каким родился, таким и пригодился), то теперь тебе с утра до вечера льют в уши, что всё зависит от тебя самого. Драка за первые места постоянно обостряется (что, в числе прочего, создаёт и базис фашизму, но мы сейчас не об этом).
Общего хозяйства барина и крепостного больше нет: каждый свободная личность, каждый сам за себя. С одной стороны – чудовищные преступники, добившиеся богатств лично, чудовищными преступлениями – с другой их жертвы, обобранные не только догола, но и до костей, до внутренностей.
Такая конфигурация власти (которая переходит от привычки чурбанов сидеть ровно в триумф воли самых агрессивных насильников) делает неизбежной и мафиозную структуру революционной партии.
Ведь, имея дело с матёрыми хищниками, которым убивать конкурентов легче, чем помочиться, революционная партия и не может быть ничем, кроме «синдиката киллеров». При любой другой конфигурации её уничтожат не в считанные дни, а в считанные часы – мясникам буржуазной власти «мочить протест» не привыкать!
Если этого не понимать – то, обнаружив черты мафии в строении большевизма, радостно, как Кончаловский, побежишь об этом звонить на весь свет. А спонсор Усманов, «белый и пушистый» будет на такое улыбаться и кивать… Ему же его миллиарды марсиане с Луны привезли, кто ж не знает?!
+++
Смерть феодализма – долгая, многолетняя, весьма растянутая, «с медленным отмиранием гниющих частей» - оставила человечество перед вышеозначенными ДВУМЯ загадками Сфинкса. То есть, если их не сумеешь разгадать – Сфинкс тебя убьёт…
Нет никаких сомнений, что при феодализме цивилизация (наука, культура, традиции) пребывала в жалком и примитивном, зачаточном состоянии. Но нет и сомнений, что она там как-то теплилась, пусть не лампочкой, а лучиной, но освещала кое-что.
Капитализм же, подобно пожару, пожирает всё без разбору. Ежедневно обостряя борьбу людей за существование, каждого с каждым – он делает науку, культуру, традиции не только смешными и жалкими, но и неуместными, отягощающими поножовщину схватки за личное выживание особи. Кроме того, отбрасывая человечные формы науки и культуры – он тут же взамен создаёт «чёрные версии» - науку заставляет искать средства человекоубийства и подавления, порабощения, культуру – обслуживать декаданс и разложение, и т.п.
Интеллигента это очень волнует (слышали бы вы, как ноют мои знакомые писатели о невозможности издать книгу, о невозможности жить писательством, о вымирании самого понятия «гонорар»)! Мужика это волнует меньше, потому что у него больнее всего в другом месте.
Если родиться графом теперь мало, если теперь действует формула «что сам себе вышиб, тем и являешься» - то схватка за сладкие куски и первые места перманентно обостряется, сводя всю жизнь в криминальный, блатной ад, в беспредел, лишённый не только законов, но даже и воровских «понятий».
Можешь не драться за жизнь – но тогда тебя затопчут. И сожрут. А уж если начал драться – то азарт драки подскажет: в тёмной подворотне «свободного рынка» правила поединков не действуют! И все средства хороши – если помогают одолеть конкурента!
И если интеллигент станет жаловаться мужику, что «книг теперь не читают» и «гонораров нет», то мужик резонно ответит: а у меня вообще ничего нет, даже хлеба! Каждый стремится отнять у меня последнюю копейку, чтобы к себе в карман переложить!
+++
Инферно капитализма разверзается в исторических источниках, которые рассказывают нам о том же, что у нас и сегодня перед глазами. Наши личные впечатления подкрепляют свидетельства начала ХХ века, а свидетельства эти доказывают, что наши сегодняшние впечатления отнюдь не случайная гримаса истории.
Это так и работает. Всегда. Люди делятся на тех, кто жрёт, и тех, кого жрут. Тех, кого жрут, стараются обгладывать до самых костей, чтобы не упустить питательных веществ для собственного, и своей семьи роста.
Положение человека внизу – не только ужасно в конкретный момент времени, но и тоскливо-безнадёжно, ибо будущее не сулит ему никакого облегчения. И наоборот: крепнет горькое осознание, что хозяева жизни завтра найдут то, что ты припрятал в прошлый раз, и тоже отберут…
Потому что это капитализм, детка! Тут с тобой работает не помещик Обломов, наследственный начальник, ленивый добродушный увалень, которому можно «по ушам наездить»! Тут с тобой работает твой же брат-мужик, выбившийся в кулаки, он все твои нытки и сусеки знает, как свои пять пальцев, и все твои хитрости на раз раскусит.
Да ему – удачливой версии тебя самого – и нельзя по другому. Если он перестанет жрать – его самого сожрут. Такие же, как он. Такие же, как ты.
Формула капитализма: каждый говорит «мне нужны деньги и я их у кого-то заберу; наверное, у тебя, если не отобьёшься, дерись!».
При этом грабёж идёт по линии наименьшего сопротивления: грабят не самых богатых (у тех охрана хорошая), а тех, кого легче всего ограбить. То есть поймал нищего с гривенником, отнял – теперь он просто нищий, а у тебя гривенник добавился! Как говорил Раскольников из школьного анекдота моего детства – «пять старушек, почитай, что целый рубль!».
И вот вопрос: что с этим делать?!
Брал ли Ленин немецкие деньги, не брал ли Ленин немецких денег, был ли он – или вообще не рождался – ЭТО ВЕДЬ никуда не денется, шуткой не развеется, хоть бы ни Маркса, ни Ленина вообще бы никогда на свете не было!
+++
Итак, (по меткому определению писателя А. Леонидова) – «капитализм - это погребение человека заживо».
Он порождает в итоге особый тип успешных людей, чуждых и жалости, и состраданию, и любопытству и справедливости. Тебя, заживо погребённого, для них УЖЕ нет. Если думаешь их чем-то заинтересовать – то нет. Если думаешь, что они как-то отреагируют на беззаконие, творящееся вокруг тебя – то нет.
Иногда это просто смерть – каждый день коммунальные службы собирают по лавочкам замёрзших за ночь бомжей.
Иногда же это жизнь как смерть, когда ты физически не умер, дышишь, видишь и слышишь, но всё в жизни проходит мимо тебя. С определённой стороны посмотреть – это даже и пострашнее смерти!
Ты работаешь, ешь баланду и спишь на шконке – и так неизменно, до ручки, до точки, и так без конца – до конца. Поскольку ты полезен предприятию - тебе не дают умереть на физическом уровне, но на этом и всё.
Никакая из радостей жизни, которые навязчиво доносит до тебя реклама, которые ты видишь у других людей – для тебя недоступна. Тебе не дали умереть – но и жить тоже не дали. Жизнь проходит, ты понимаешь, что она одна, что от неё уже мало осталось… И ничем эта жизнь не наполнена – только работал, ел и спал, и недосыпал (а бывает, что и недоедал).
+++
Вот этой базы как русской мужицкой революции, так и вообще пафоса социализма, его «достаточного основания» - Кончаловский не понял, потому что и не мог понять. Миллионы людей, погребённых заживо в «гнилых углах» у него остались за кадром.
Да и что про них снимать?! Если их безысходность снять коротким эпизодом – то ничего не поймёшь. А если долго-долго снимать, чтобы она тянулась, как в жизни тянется – то это очень скучно для зрителя.
Ну, в самом деле, человек ХХ века, может быть, уже и грамотный, может, он уже и книжки читает – только и делает, что монотонно работает где-то на тяжёлой, вонючей, потной работе, потом скудно ест и мало спит. И больше вообще ничего в его жизни не происходит! И эта тягомотина день ото дня, год от года – как это в кино-то отразишь?!
Ленин, Парвус, Троцкий, Горький – гораздо интереснее Кончаловскому, потому что одного с ним круга: он, как и они, пересчитывает крупные суммы, стремительно летает за границу, гуляет в Швейцарии или на Капри…
Ну, а раз так, раз подлинный ужас НИЗОВ капитализма от Кончаловского надёжно закрыт несколькими слоями обслуги – вся революция для него и сводится к тому, кто кому сколько занёс, проплатил, кто кого как «напарил», а кто оказался, как царь, «лохом» и «терпилой». Вся революция происходит у Кончаловскому в светском кругу, руками одних великосветских людей против других великосветских людей.
А тех, кто надёжно закопаны в земную толщу, да ещё и сверху утрамбованы, тех, кому никакой Парвус никаких денег не даст – Кончаловский не видит. Усманов – тем более.
+++
Между тем, мужик ценил в Ленине не Ленина, а собственный шанс выкарабкаться из гроба, куда его живым законопатили. Кратко на это ответил Есенин в стихах: «Скажи, что такое Ленин? Я тихо ответил: «он – вы».
Либеральные выборы предполагают конкурс симпатий, кто больше глянулся: с этой ущербной точки зрения лысина Ленина показалась народу привлекательнее, чем борода царя, и не более того. Картавый Ленин говорил завлекательно – а царь оказался косноязычным идиотом. И у него, у царя-то, «всё сгнило» - толкни и заходи…
Под «всё сгнило» люди понимают вполне конкретную политическую ситуацию: не гниль в прямом смысле слова, а недееспособность, профессиональную непригодность, слабоумие начальников, которые настолько глупы, что начальствуя – «ничего не понимают».
Но если речь идёт о хищниках, которые тем и сыты, что у других откусят – то ничего там не сгнило, и вовсе не в слабоумии администраторов дело, а в их хищничестве, их капиталистической нацеленности на личный успех, азартная игра «кто кого быстрее съест».
Чудовищные бедствия народных масс воспринимаются как продукт глупости власти, её неумелости, или какого-то беспочвенного, беспричинного садизма. Когда в холодные бараки загоняют «исключительно из жестокости и по чистой злобе».
Но в логике капитализма это и не глупость, и не неумелость, и не садизм в чистом виде. Соковыжималка, когда давит и рубит ягоды – не глупа, не садистка, и вполне себе умелая: это и есть её главное назначение. И мы будем говорить о глупости и неумелости пресса не тогда, когда он маслины досуха выжимает, а наоборот: когда он их толком сдавить не умеет.
+++
Но иногда пресс ломается сам об себя. Это когда в своей функциональной усердности он сдавил маслины до каменной плотности, но продолжает давить дальше, полагая, что ещё пару капелек масла выжать сможет. И тогда тиски пресса ломаются друг об друга.
Если вы почитаете описания жизни рабочих в России в начале ХХ века (а обилие этих материалов таково, что мы их тут не можем привести), то сделаете главный вывод: пресс упёрся сам в себя.
Из этих людей, которые семьёй (!) снимают даже не комнату, а угол, и нары которых кишат насекомыми, уже ничего нельзя выжать – тем не менее, из них продолжают выжимать. Пресс пыхтит от усердия: давай ещё вот тут ему копеечку не доплачу, а там штрафом вычту!
+++
Мы понимаем, что Парвусу и Троцкому хотелось какой-то гадости. Мы понимаем, что гадости хотелось Зиновьеву, Каменеву, Бухарину и иже с ними. Но хроники русской революции не в тех гадостях, о которых слюняво мечтали Азефы революции, не в том мелком местечковом гешефте, который они извлекли или пытались извлечь на мировом пожаре!
Главные хроники русской революции – в мужике, который рванулся из могилы, вылез из-под земли, весь в грязи и поту, вылез, чтобы увидеть Солнце хоть единожды, вашу мать!
Что же касается «прогрессивной» (примкнувшей, и отчасти пострадавшей) интеллигенции – то она решала вопрос о цивилизации, науке и культуре, о том, как сохранить коллективный разум человечества, не раздробив его в пылу конкуренции, на множество ненавидящих друг друга «коммерческих тайн». Как сделать так, чтобы наука была не только убийцей людей, не только технологиями их зомбирования – но, хотя бы иногда, хоть в чём-то людям полезной, а не смертоносной?!
+++
Все эти вопросы – и о судьбе заживо закопанных, и о судьбе коллективного разума – перешли к нам по наследству от революционеров и контрреволюционеров. Эти вопросы нужно решать – чтобы жизнь общества не превращалась в ад и самоликвидацию. И об этом, поистине геологическом пласте русской революции Кончаловский не сказал ничего.
Он обвинял мертвецов, обелял других мертвецов, цеплялся за конкретные фамилии и «стрелки», за какие-то детективные сюжеты, за водевильные обороты. Но все мертвецы той эпохи давно мертвы, и ничего уже сделать не могут, равно как и наказать их не в нашей власти.
Вопросы, поставленные русской революцией, предстоит решать не мертвецам, какими бы они при жизни ни были, а нам, живым.
Как в песне:
Придут честолюбивые дублёры –
Дай Бог им лучше нашего сыграть!
Это единственное, что мертвецы 1917 года могут нам сказать...
Николай Выхин, команда ЭиМ
Оценили 18 человек
27 кармы