Сталин и окончательное решение евгенического вопроса

Стремительная «звериная философия»

Первый международный евгенический конгресс состоялся в 1912 году в Лондоне и вызвал в Российской империи неоднозначную реакцию. В частности, князь Петр Алексеевич Кропоткин писал в связи с этим событием:

«Кого же считать неприспособленными? Рабочих или бездельников? Женщин из народа, самостоятельно выкармливающих своих детей, или же леди высшего света, неприспособленных к материнству из-за их неспособности исполнять все обязанности матери? Тех, кто производит дегенератов в трущобах, или же тех, кто производит их во дворцах?»

Кропоткин вообще был очень прозорливым человеком. Его идеи оказались оценены по достоинству спустя десятилетия. Вот как он отзывался о стерилизации «неприспособленных»:

«Прежде чем рекомендовать стерилизацию слабоумных, эпилептиков (Достоевский был эпилептиком), не было ли их, евгеников, обязанностью изучить социальные корни и причины этих болезней?»

И продолжал относительно расовых теорий:

«Все те будто бы научные данные, на которых основывается учение о высших и низших расах, не выдерживает критики по той простой причине, что антропология не знает чистых рас».

Петр Алексеевич Кропоткин

Однако со стороны российских медиков можно было все чаще слышать хвалебные отзывы и даже призывы развивать новое направление. Появились такие термины, как «наследственное вырождение» — применительно к исследованиям психических заболеваний. В первом выпуске журнала «Гигиена и санитария» в 1910 году пишут, что евгеника должна составлять важную часть российского здравоохранения. А сам основатель журнала, видный бактериолог Николай Фёдорович Гамалей, спустя два года пишет обзор «Об условиях, благоприятных для улучшения природных качеств людей». Дальше — больше. Генетики Юрий Александрович Филипченко и Николай Константинович Кольцов стали первыми в стране активными проводниками идей евгеники как в царской России, так и послереволюционной стране. Можно утверждать, что Кольцов с Филипченко, а также Николай Вавилов в определенной степени запятнали свою репутацию тем, что вышли в самом начале 20-х годов на контакт с Чарльзом Девенпортом. Этот заокеанский генетик и евгеник был причастен к продвижению у себя на родине варварских традиции стерилизации «неполноценных». Во многом работы Девенпорта, а также его учеников и единомышленников стали объектом подражания и творческого переосмысления в фашистской Германии. Для советских генетиков-евгеников Девенпорт был источником редкой профильной литературы и всяческой моральной поддержки.

Возможно, под влиянием Девенпорта в 1922 году Филипченко среди множества своих евгенических начинаний особое внимание уделил сбору статистических данных среди выдающихся, по его мнению, ученых. В Санкт-Петербургском филиале Архива Российской академии наук хранятся 62 анкеты, заполненные учеными того времени. Среди 25 вопросов этой анкеты большая часть посвящена наследственности респондентов. Чувствуете, к чему клонил Филипченко? Ученые мужи были носителями неких генов гениальности или исключительности, которые можно было бы использовать в интересах «улучшения человеческого рода». На это, кстати, указывали многие ученые, когда отвечали на вопросы анкеты. Многие вообще отказывались от прохождения опроса, ссылаясь на отсутствие вопросов об их образовании и трудовой деятельности. Спустя два года Филипченко разработал новый опросник «Академики», в который наряду с вопросами о родственных связях и наследственности были включены пункты об образовании анкетируемых, их трудовой деятельности. Но к такой евгенике, в которой носителями самых ценных генов являются представители интеллигенции, уже тогда в советском государстве относились настороженно.

Юрий Александрович Филипченко, один из самых умеренных евгеников СССР

К середине 20-х годов в СССР евгеника становится одним из модных направлений не только в науке, но и в культуре. Пьеса «Хочу ребенка» драматурга Сергея Третьякова описывала типичную женщину-большевичку Милду Григнау, которая очень хочет ребенка, но не простого, а идеального. Будучи убежденным членом коммунистической партии, Милда подходит к этому желанию в соответствии с указаниями партии — научно. Она не думает ни о любви, ни о браке, она просто хочет найти подходящего отца для своего будущего ребенка и убедить его оплодотворить её. Интеллигент по имени Дисциплинер её не интересует, а вот 100%-ный пролетарий вполне, по мнению Милды, годится на роль отца будущего ребенка. Яков какое-то время оправдывается, что любит другую, Олимпиаду, но все-таки на авантюру с отцовством соглашается. Пьеса заканчивается конкурсом детей, проводимым врачебной комиссией, чтобы определить лучшего ребенка, родившегося в прошедшем году. Выигрывают конкурс двое детей — оба рождены от одного отца, пролетария Якова, но разными матерями, Милдой и Олимпиадой. Среди всеобщего ликования интеллигент Дисциплинер мрачно заявляет, что больше половины гениев было бездетно. Попахивает абсурдом и своеобразным промискуитетом, не правда ли? Вот и советская цензура четко дала понять драматургу Третьякову и режиссёру Мейерхольду, который желал поставить «Хочу ребенка» на сцене, что подобное недопустимо. В 1929 году пьесу запретили для постановки в театрах — как раз тот случай, когда цензура оказалась во благо. А в 1937 году Третьякова расстреляли, правда, не за пьесу.

Справедливости ради стоит сказать, что советская евгеника никогда не была приверженкой крайних мер в виде стерилизации или сегрегации (сие было в американской, немецкой и скандинавской евгенике), но мысль о том, что от одного «чрезвычайно ценного производителя» должно забеременеть как можно большее количество женщин, регулярно всплывало в речах и статьях. Собственно, по аналогии со словом «зоотехника» появилась «антропотехника», которым заменяли иногда термин евгеника. «Звериная философия», что же еще сказать?

Начало конца. Письмо Сталину

Определенной политической ошибкой советских послереволюционных генетиков и евгеников было утверждение, что носителями «творческого» генетического капитала нации были не пролетарии, получившие власть в Советах, а интеллигенты. А с учетом того, что Гражданская война и эмиграция серьезно подкосили этот «творческий» ресурс нации, следовало создать, по мнению евгеников, условия для дальнейшего сохранения и «размножения» интеллигенции. Развивавшееся в СССР в те времена учение о возможности наследования приобретенных признаков напрямую сталкивало лбами ученых-материалистов и евгеников. Так, основатель Кружка врачей-материалистов Левит в 1927 году писал:

«Большинство русских врачей уже давно признали возможность наследовании приобретенных свойств. Как иначе можно теоретически обосновать лозунг о перестройке всей медицины на профилактические рельсы? Мыслимо ли серьезно говорить о подобных мероприятиях, исходя при этом из предпосылок о неизменности генотипа?»

Поднялась первая волна марксистской критики евгеники. Филипченко в этой связи убрал этот термин практически изо всех работ, заменив его на генетику человека или медицинскую генетику. Его примеру последовали многие сторонники евгеники.

Александр Сергеевич Серебровский. Предлагал, в частности, осеменять советских женщин только от "творческого" цвета нации

В итоге уже в 1931 году в 23-м томе Большой Советской энциклопедии о евгенике, в частности, писали:

«…в СССР Н. К. Кольцов пытался перенести в советскую практику выводы фашистской евгеники… Кольцов, а отчасти Филипченко солидаризировались с фашистской программой Ленца».

Евгеник Франц Ленц были одним из самых ярых сторонников нацистской расовой идеологии, поэтому сравнение с ним было для ученого-генетика сопоставимо с унижением. А в середине 30-х годов евгенике откровенно не повезло с нацистами, которые подняли на свои знамена идеи науки об улучшении человеческой природы, извратив их до безобразия. Это также причиной опалы ученых евгеников в Советском Союзе.

Адепт евгеники Герман Джозеф Меллер

Гвоздь в крышку гроба советской медицинской генетики, евгеники, да и вообще генетики, вбил Герман Джозеф Меллер, генетик и будущий Нобелевский лауреат (1946 года), когда в 1936 году написал письмо Иосифу Сталину. Немногие защитники биологов и генетиков пишут о содержании того письма – слишком уж оно казалось радикальным. Меллер достаточно подробно для своего времени объяснил Сталину устройство гена и его назначение, а также осторожно предложил искусственно осеменять женщин в тех регионах, где мужчин мало. При этом именно мужчины оказались носителями передовых генов; женщины в этой истории виделись не более чем инкубаторами.

Дальше – больше. Меллер пишет Сталину:

«В этой связи следует заметить, что нет такого естественного закона, который определял бы, чтобы человек инстинктивно хотел и любил именно продукт своей собственной спермы или яйца. Он естественно любит и чувствует своим такого ребенка, с которым он был связан и который зависит от него и его любит, и которому он, в его беспомощности, оказывал заботу и воспитывал».

То есть даже в семейные пары ученый предлагал «впрыскивать» гены одаренных и талантливых мужчин, оправдывая это экономическими интересами государства. Меллер даже посчитал, что через 20 лет в СССР наступит небывалый экономический подъем – в стране появятся миллионы умных, здоровых и талантливых молодых людей с признаками самых одаренных личностей своего времени. Надо только поставить под общественный контроль осеменение советских женщин. Меллер, многие годы работавший в СССР, приложил к письму еще и свою евгеническую книгу «Выход из мрака», в которой идеи изложил более подробно. Ересь, которая была в письме и книге, естественно, возмутили Сталина. А дальше началось то, что мы с вами знаем как гонение на советскую евгенику и медицинскую генетику.

Автор: Евгений Федоров

ИСТОЧНИК