Я сейчас скажу пару умных слов об индейцах.

Этот рассказ озвучен мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/9Te7BTTKkxw

* * *

У меня есть старый гамак. Я его очень люблю. Ему уже больше пятнадцати лет, а он все как новенький. Кто только в нем не валялся: боксер-тяжеловес Кайлов, поэтесса Завывайло, дети доцента Астраханского, собака Бублик породы «зюзинский магиканин»… Многие, очень многие яркие личности отметились в моем гамаке.

Я купил его в Мексике. По-испански гамак – «амака». Если ласково, по-нашему, - «амашка». Таких амашек, кроме Мексики, купить нельзя нигде. Он очень вместительный и очень крепкий. В него может зараз влезть человек шесть. А то и восемь. Зависит от комплекции возгамаченных персонажей. Но обычно в нем лежит кто-нибудь один. Или двое. Но это особый сюжет.

Хотя этот мой любимый гамак большой и крепкий, но если его собрать, он легко вмещается в стандартный целлофановый пакетик.

Летом амашка у меня висит на даче, между двумя полувековыми яблонями. Или, если ненастно, - на веранде, подвешенный на двух огромных, по-моему, еще дореволюционных крюках, ввинченных в бревна тяжеловесом Кайловым в одна тысяча девятьсот девяносто шестом году. А зимой амашка висит на лоджии, на никелированных крючках, выточенных по чертежу доцента Астраханского.

Я считаю, что мексиканские гамаки должны непременно стать неотъемлемым атрибутом российского пейзажа. А если дождь или снег – интерьера. Потому что Мексика – это почти Россия. И мексиканцы (и индейцы вообще) – совершенно наши люди. Буквально. То есть – наши кровные родственники. Я сейчас ненадолго отвлекусь от гамака и скажу пару умных слов об индейцах. Это очень-очень важно. А потом со спокойной совестью вернусь к амашке.

Если всё называть своими именами, по-взрослому, без оглядки на обрыдлые стереотипы геополитической политкорректности, то Мексика – это самое что ни на есть культурное сердце Американского континента. Всего. И Северной Америки и Южной. Ну, Южная Америка в культурном отношении всё-таки кое-чего успела добиться (инки). Про североамериканский варварский небоскрёбочный новодел умалчиваю. А вот Мексика – это и Мекка, и Париж, и Москва в одном флаконе. То есть дело было так. Рассказываю.

Сорок тысяч лет назад в Америке не было ни людей, ни мамонтов. Здесь много чего было: сотни разновидностей кактуса, индюшки, попугаи, агавы, змеи, дикий, почти несъедобный маис, карликовая дикая кукуруза, крокодилы (совсем не карликовые и очень дикие). Но людей и мамонтов – ни одного.

Когда Берингов пролив на несколько тысяч лет вдруг покрылся льдом, по нему в Америку первым делом пошли сибирские мамонты. Они прошли Аляску, будущие Канаду и США, которые им, по всей видимости, не очень понравились, и обосновались в Мексике, в благословенных, хотя и солоноватых болотах и лагунах озера Тескоко (близ Мехико). Вместе с мамонтами сюда потянулось и остальное теплокровное зверьё.

Примерно в это же время через временно замерзший Берингов пролив в Америку побрели наши евразийские люди. Они брели из приволжских степей, с Урала, из Сибири, с Алтая. Кто-то поленился переходить пролив и навсегда остался чукчей. Кто-то осел на Аляске, кто-то лениво расползся по Северу, а самые неугомонные дошли до Мексики. Потому что там тепло и кактусы.

Экс-евразийцы Центральной Америки (Месоамерики) с неугасающей пассионарной искоркой в монголоидном взгляде и стали мексиканскими индейцами. Они тоже облюбовали райские болота Тескоко и сразу начали с аппетитом кушать мамонтов. Когда мамонты кончились, мексиканцы сели под кактусами и крепко задумались о том, что им теперь кушать. Гром, как говорится, не грянет, мексиканец не перекрестится.

И вот тут-то с голодухи индейцы и взялись за дело. Да как взялись!

Первым делом они стали молиться Старому Богу Огня. То есть вулканам. И не зря. Станешь тут молиться: каждое десятое землетрясение на земле – мексиканское. Самый большой вулкан в Мексике – Орисаба. Есть, если не считать десятков других, два поменьше – Истаксиуатль и Попокатепетль. Переводится как Спящая Белая Женщина и Дымящаяся Гора. Дымящаяся Гора – это дядя, Большой Мачо, который любит Белую Спящую Женщину и охраняет её сон, куря трубку. Мексиканцы молятся, чтобы она подольше не просыпалась. Их можно понять.

Дальше – индейцы отыскали себе тотем – Ягуара – и стали молиться ему. Ягуар – это символ борьбы, выживания и охоты. Есть у них ещё Божественный Койот. Но Ягуар круче.

Стали разводить индеек, питательных и вкусных. Одна из самых симпатичных домашних птиц в мире – «юкатанская радужная индейка». Потом испанцы её вывезли в Европу.

Поскольку население росло стремительно, пришлось осваивать и растительную пищу. Появилось ещё два бога – Бог Кукурузы и Бог Дождя. Кукурузу основательно окультурили, и её початок вырос более чем в шесть раз. Представьте себе, например, малину размером с яблоко. То есть мексиканцам удалось сделать то, что не удалось Хрущову. Ещё индейцы стали есть помидоры, фасоль, маис (больше полутора тысяч сортов), зёрна агавы и кактуса. Из агавы (магуэй) стали гнать очень крепкую водку. Называется «пульке». Это прапрабабушка текилы. Правда, пили пульке не с яслей, как у нас: пить водку имел право только старейшина, достигший семидесяти лет, да и то по большим праздникам. Так что у мексиканцев всегда был резон жить долго.

То, что мексиканцы делали и делают с кактусом и агавой – образец искрометной смекалки и безотходного производства.

Во-первых, его едят, во-вторых – гонят из него пульке-текилу, в-третьих – ткут из него одежду и гамаки, как раз такие, какой висит у меня. И ещё много чего: экстракт идёт на лекарство и мази, иголки – на иголки и т.д.

Отъевшись и отпившись на кактусах и сблизившись в гамаках, мексиканцы очень сильно расплодились. Кактус этому, кстати, сильно способствует. Специалисты считают, что в начале нашей эры население Мексики превышало население Римской Империи в десять раз. Сменялись гегемонии племён: сапотеки, альмеки, теотиуаканы, тольтеки, майя, ацтеки… Но пульке и гамаки оставались неизменными.

В 14 веке н.э. (примерно в 1325 г.), когда в Европе был разброд и шатание, ацтеки всё на тех же солёных болотах Тескоко возводят главный город Америки и столицу грандиозной Ацтекской Империи (а тогда – пожалуй, и один из самых крупнейших, если не крупнейший город, в мире) – Теночтитлан. Город с миллионным населением (для сравнения: в хвалёном Париже через пятьсот лет, в 19, веке было только 500-600 тысяч).

Теночтитлан – мистический болотный город. («Москва», кстати, тоже, по одной из версий, переводится с финно-угорских языков как «моск» + «ва» - «болотная вода»). Теночтитлан – это островок или система маленьких островков на озере, к которым вели насыпи-дороги. Это что-то типа Венеции и Петербурга.

Теночтитлан был жемчужиной всей Америки. Сюда везли товары из Калифорнии и из Андов, с Юкатана и из Панамы. Теночтитлан – образец цивилизованности. Перед входами на дороги-насыпи, ведущим на островки, были заботливо поставлены туалеты. В городе, правда, приходилось терпеть. Невытерпевшего ждало суровое наказание. Но мексиканцы терпеливы. Впрочем, у нас в Москве насчет терпеть сейчас всё обстоит примерно так же, как в Теночтитлане 700 лет назад.

На место будущего Теночтитлана мексиканцы пришли из таинственного Ацтлана. Где находился Ацтлан и почему народ ушёл оттуда, неизвестно. Версий много, но достоверных в полной мере нет. Ацтлан – это индейский Град-Китеж. Поиски Ацтлана – одна из главных забот современных мексиканцев.

Вообще-то всё это более чем серьёзно и актуально по сей день. И актуальность возрастает год от года. В Мексике и в США несколько десятков миллионов человек (это – как минимум пол-России) всерьёз считают себя прямыми потомками ацтеков, своей прародиной – легендарный Ацтлан и полулегендарный Теночтитлан.

Ацтекская идея (ср. «русская идея») изображена на гербе Мексики. Там орел сидит на кактусе и клюёт змею. По легенде ушедшие из Ацтлана индейцы должны были основать свою новую столицу на том месте, где орёл, сидя на кактусе, будет клевать змею. (ср.: Георгий Победоносец, сидя на коне, закалывает змея). Жрецы увидели такого орла как раз на болотах Тескоко, в долине Анауак, там, где сейчас двадцатимиллионный город Мехико.

В США есть целое направление в испаноговорящей культуре – «культура чиканос». Чиканос – это мексиканцы-ацтеки, волею судеб оказавшихся в США. Литература чиканос – это десятки и даже сотни популярнейших в индейской среде авторов, так сказать, «ацтекофилов», которые упорно «двигают» идею, если можно так выразиться, «панацтекизма». И вообще - идея «индейского возрождения» сейчас назревает, как гроза, – и в США (там индейцы в резервациях в спешном порядке завязывают экзерсисы с огненной водой и берутся, с одной стороны, за свою историю и свои языки, и, с другой – за юриспруденцию), и в Южной Америке (там это называется «индихенизм»), и в Мексике, и в Месоамерике в целом. Первые ласточки назревающей бури – массовые осквернения памятников (Колумба, Кортеса и прочих конкистодоров-мародёров). Впрочем, нас индейцы любят. А вот к европейцам и североамериканцам у них отношение неоднозначное.

Читая о мексиканцах и общаясь с мексиканцами, поражаешься этому народу.

С одной стороны, это народ более чем практичный. Например, хижина индейцев майя. Я знаю, что говорю, потому что ради интереса провёл в ней ночь. В гамаке. Правда, один, без семьи.

Хижина майя – это лёгкое сооружение, обдуваемое всеми четырьмя (даже, скорее – восемью) сквозняками. Вокруг, в юкатанских джунглях, +35° , в хижине – как будто 20°. Сухо. Мухи не кусают, потому что их сносит сквозняками. Самое забавное, что тебя не продувает, потому что продувает только тогда, когда на тебя дует с одной стороны. Если ты, скажем, на одну минуту наглухо забрюченной попой присядешь к самой новой модели кондишна, то радикулит обеспечен. А вот если всю ночь голышом пролежать в хижине майя – не будет радикулита. Даже наоборот, если есть – пройдет.

Или: как индейцы колют крепкий камень. Мы долбим его молотком, как дятлы. Или пилим лобзиком, проявляя чудеса трудолюбивой тупости. Индейцы идут другим путем. Берётся огромный камень, на нем посередине делается маленький желобок. В желобок кладётся деревяшка. Деревяшка поливается водой. Вода распирает деревяшку и валун аккуратно и идеально ровно трескается посередине.

Или: гениальные цифры у индейцев майя. Пятеричная система. Палочка – пятерка. Точка – единица. А дальше считайте сами. Сколько будет две палочки и три точки? Правильно, тринадцать. А три палочки и две точки? Верно, семнадцать. Кстати, индейцы майя до сих пор норовят считать по пять и сокращают до пяти. Потому что это удобно, учитывая количество пальцев на руках и ногах.

Или: как индейцы носят тяжести. На ремне, перетянутом через лоб. Мы тащим авоськи, растягивая плечи и руки. Или сумку на плече, перекосомучиваясь, как подбитый мессершмидт. Несчастные арабские женщины носят сумки на голове. Это немного удобнее, чем у нас, европейских недотёп, но под старость у арабских женщин часто бывают серьёзные проблемы с позвоночником. А вот если перетянуть ремень через лоб и закинуть тяжесть за спину – осанка идеальная. И массаж мозга, опять же, если, конечно, он есть.

Или: как наказать ребёнка, не выучившего уроки. Сакраментально, т.е. ремнём? Поставить в угол? Наорать? В индейских школах («кальмекаке») детей испокон веков наказывали так: жгли горький перец и заставляли двоечника им дышать. Это: а) очень противно, б) как выясняется, полезно для мозгов.

Подобных примеров «практической жилки» у индейцев можно было бы привести ещё множество.

Но, с другой стороны, они в некоторых вопросах (как мы) совершенно непрактичны. Например, и ацтеки, и майя, и все остальные индейцы Мексики прекрасно знали, что такое круг. Но колесА они так и не изобрели. Вернее, изобрели, но не использовали. Были найдены древние детские игрушки. Многие игрушки – на колёсиках (!). Но «больших колес» индейцы не делали. Наверное, решили, что это им не нужно.

Мексиканцы почти никогда не торгуются. Сценарий покупки какой-нибудь вещи у индейца-торговца примерно одинаков.

Ты спрашиваешь:

- Cuanto cuesta? (сколько стоит?).

Мексиканец (с испугом):

- Cien pesos (сто песо).

Ты (с угрозой):

- Cincuenta (пятьдесят)!

Мексиканец совершенно по-рязански подпирает ладошкой щеку, напряженно размышляет три секунды и говорит:

- Okey, amigo! – с радостью, как будто у него родилась тройня. А скорее всего, с радостью, что слишком затянувшийся неприятный разговор наконец-то завершился. А дальше начинается разговор по душам.

Самое частотное (по моим наблюдениям) выражение в Мексике - «One dollar». В Чичен-Ице, столице майя, это выражение выглядит так: «Cultura maya – one dollar!». Статуэтки, открытки и т.д. На каких-нибудь ацтекских руинах, как нетрудно догадаться, вы услышите: «Cultura azteca – one dollar!». И снова – открытки, статуэтки.

Я купил себе статуэтку пернатого змея Кецалькоатля. Очень симпатичный птицезмей. С перьями на голове. Если на покойного артиста Мкртчана надеть кокошник – получится вылитый Кецалькоатль. Но это к слову.

Итак, мексиканцы соединяют в себе несочетаемое. И не только практичность с непрактичностью.

С одной стороны, мексиканцы фантастически трудолюбивы, терпеливы и вдумчивы. Иногда даже слишком. Спросишь о чём-нибудь мексиканца, а он думает. Минуты две. Но уж если ответит – то по делу.

Наверное, трудолюбие и терпение пришло к ним в силу отсутствия в древности железа. Благодаря Джеку Лондону и современным спортивным трансляциям мы все знаем о невероятной стойкости мексиканских боксёров. Мексиканцы очень спокойны, уравновешены и доброжелательны. Настоящему индейцу, как известно, «завсегда везде ништяк». Все хорошо знают, что настоящий индеец, приходя к своему другу-индейцу в гости, не говорит ни слова. Они молча выкуривают по трубке, и он молча уходит. Потому что «молчание – золото», а слова мешают подлинному духовно-энергетическому взаимообмену.

С другой стороны, мексиканцы – очень «отвязный» народ. Достаточно посмотреть, как они хлопают текилу.

Оставив в стороне всякие рекламные глупости, скажем честно: настоящая мексиканская текила – это жуткая кактусовая сивуха. Нечто подобное я, помнится, во время алкодефицита однажды купил под Саранском. Это был самогон из картофельной шелухи. У меня тогда был выбор: сивуха из дрожжей и картошки или сивуха из томатпасты, настоянная на табаке и курином помёте. Я выбрал картошку и правильно сделал: отдегустировавших табачного помёта увезли в больницу. А я остался жив, хотя и с не прекращавшимся месяц лёгким тиком правого бедра.

Текила – по вкусу – чистейшая сивуха, хотя не очень вредная. Без лимона и соли её лучше не пить. И без томатной сангриты, о которой почему-то часто забывают. А то будешь неделю икать кактусом. Есть люди, которым текила нравится. Это нормально. Людей, которым нравится самогон, ещё больше.

В Мексике я был два раза (с интервалом в шесть лет) и оба раза побывал на одной и той же текиловой фабрике, где профессиональный мучачо показывал, как надо пить текилу. Он показывал, как это надо делать, в течение всего дня. Я спросил у этого мучачо, похожего на опухшего колобка с усами (это было в первое посещение):

- Сколько литров текилы ты выпиваешь за день, амиго!

- Три, - ответил тот, икнул, наотмашь хлопнул ещё одну стопку и издал звук резко затормозившей фуры.

Через шесть лет все повторилось. Тот же ни капли не изменившийся Колобок, те же три литра и та же тормозящая фура.

Подобных ребят я встречал среди наших кагебешников. Их специально учат пить и не пьянеть. И они с неподдельным энтузиазмом осваивают этот нелегкий навык.

Но не всё в Мексике сводится к «one dollar», гамакам и текиле. Надо понять, что Мексика – страна фантастического разнообразия. В принципе, культуры тех же майя и ацтеков, самые влиятельные в регионе (майя распространяются ещё как минимум на Гондурас, Белиз и Гватемалу), – совершенно разные. В Мексике – где-то сто миллионов населения. Половина – метисы. Больше трети – чистокровные индейцы. Говорящие почти на ста индейских языках.

Гамак я купил однажды майским утром в маленьком городке на полуострове Юкатан. Не помню, как он назывался, этот городок. В нем наш экскурсионный автобус остановился на полчаса. Мы ехали из Кампече в Мериду.

Было где-то часов восемь-девять. Почти пустая рыночная площадь. Прохладно. Пахнет крепким кофе, бензином и свежевыпеченным хлебом. Вокруг – двухэтажные облезлые домики в колониальном стиле. Кое-где торчат замшевые зеленовато-голубоватые агавы, еще влажные от росы. На грязном асфальте – десятки разноцветных собак, похожих на очень смелые мазки постимпрессионистов. Иногда одна из них встает и медленно, хромая на все четыре лапы, меняет место дислокации. Без всякой видимой цели.

Я сел под агавой, на большой серый камень, отшлифованный до зеркального блеска шортами тысяч туристов. Тоже без всякой цели. В голове – смутный отголосок шума волн. Еще полтора часа назад, на восходе, я купался в океане. Волны, похожие на странных яшмовых кобр с гривами из серой пены, шипели и кусали прибрежный песок. И пыльно-рыжее солнце висело над зеленым горизонтом, как древняя медная монета.

На площади появился первый продавец. Мужчина лет сорока, в полосатом красно-желтом пончо, громко зевая, тащил тюк с товарами. Тюк висел, как положено, на лямке на лбу.

Мужчина скинул тюк метрах в десяти от меня, перво-наперво вынул гамак и развесил его между двумя столбами. Подготовил, так сказать, рабочее место. Потом он расстелил на асфальте кусок брезента и вывалил на него товары. Слева – кучей – несколько гамаков, справа – двумя косыми шеренгами – стандартный набор яшмовых пирамидок и кецалькоатлей из оникса. Затем он громко зевнул, нараспев сказал «каррахо» (неприличное слово), лег в гамак, хлебнул из фляжки, поморщился, задумчиво произнес «ихо де пута» (что-то вроде «сукина сына») и уставился в небо. Он стал похож на каменную мумию. Легкое сивушное облачко прошло через меня и растворилось в агаве.

Я подошел к нему:

- Ола, привет.

- Привет, ола,- ответил он, не вставая с гамака. Сначала он посмотрел на меня совершенно равнодушно. Как смотрит доктор в ухо пациенту. Но потом неожиданно радостно улыбнулся. У него было широкое то ли рязанское, то ли якутское лицо цвета жженого сахара. И той же фактуры кожи. Широкие скулы, узкие хитро-добрые глазки и нос сапожком. Совершенно наш человек.

Я повертел в руках пернатого змея. Сапожок по-русски почесал в затылке. Именно: не «затылок», а «в затылке»:

- Культура майя. Уан доллар.

- И куанто куэста ла амака?

- Сто долларов.

- Ууу! – я безнадежно махнул рукой.- Пятьдесят. Эс ло масимо. Это самое большее, что я могу дать.

Он нехотя встал с гамака, порылся в затылке, шмыгнул носом и, кряхтя, подпер ладонью свою татарскую скулу. С полминуты он трагически молчал, глядя на агаву, потом сказал «миерда» (нехорошее слово) и махнул рукой:

- Ладно. Дэ акурдо. Десять раз по пять – так и быть. Как тебя зовут?

Я ответил.

- А меня Хорхе. Ты русский?

- Русский. А ты – мексиканец?

- Я – майя, - сказал он гордо и с треском высморкал правую ноздрю, зажав левую большим пальцем. - Очень сложное у тебя имя, русский. Без текилы не запомнить. А как по-русски «майя»?

- Так и будет – «майя».

- Надо же! Точно как у нас. А как «Хорхе»?- он произвел рокировку ноздрей.

- «Георгий». Можно – «Жора».

Про «Гогу» и «Гошу» я распространяться не стал. Хотя тянуло…

- «Гэорги»… «Джорра»… Очень сложно. И смешно. Твой язык, русский, смешной и сложный. А мой язык – простой и ясный. «Джорра»… То ли дело – «Хор-хе»! Красиво и выразительно. Как два укола кактусом. Или как два укуса змеи. Или как два коротких удара мачете. Я прав, русский?

- Конечно, прав. «Хорхе» - это как два мощных аккорда на гитаре.

- Неплохо сказано, русский. Держи гамак. Он очень большой и крепкий. Можете в нем спать всей семьей. Кстати, ты знаешь, что в гамаке-майя очень удобно делать детей?

- Нет, не знаю.

- Очень удобно. Раз-раз – и ребенок готов. Только перед этим надо выпить текилы и хорошенько закусить. Вот что, русский: купи у меня смесь для «пуэблы». Пуэбла – это хорошая вещь. Пять долларов,- он растопырил свою узловатую терракотовую пятерню-каракулю.- Вообще-то пуэбла стоит в два раза больше, так, что без двух рук не обойтись, но ты, русский, неплохо сказал насчет двух аккордов…

Он достал маленький холщовый мешочек, расшнуровал его, потряс:

- Смотри, русский. Здесь есть все, что нужно: гвоздика, тмин и все такое. Тебе остается добавить только три вещи: чеснок, лук и черный шоколад. Запомнил?

- Запомнил. Шоколад, лук, чеснок.

- А так тут есть все, что надо настоящему мачо. Арахис, изюм и так далее. Хорошая вещь пуэбла. А дети после нее получаются только так. Раз-раз – и ребенок готов. Запомнил, русский?

- Запомнил. Раз-раз…

- Вот-вот. Эсо, эсо…

Хорхе подумал, почесал скулу:

- Возьми пернатого змея, русский. Один доллар. Культура майя.

Он опять вгрызся пятерней в затылок, громко зевнул и шаркнул сразу двумя ноздрями.

Я дал Хорхе пятьдесят шесть долларов и взял гамак, пуэблу и змея. Хотя дома у меня уже было пять пернатых мкртчанов:

- Спасибо, Хорхе.

- Пожалуйста. Дэ нада. Будь здоров, русский.

Как это ни банально звучит, Мексика – страна, которую хочется вспоминать и куда хочется возвращаться. У меня есть обряд воспоминания о Мексике. Я обычно устраиваю сеанс ностальгии по этой стране на даче, летом. Или зимой, на лоджии.

Я делаю себе королевский соус «моле поблано», или короче – «пуэбла» (изюм, корица, чеснок, перец, тмин, лук, арахис, кунжут, миндаль, гвоздика, кориандр – всё это в чёрном шоколаде), наливаю себе стопку текилы и стаканчик сангриты, ставлю перед собой нашего человека в кокошнике. «Оле!» - говорю я ему, хлопаю стопку, пью сангриту, лижу, как полагается, соль с лимоном и закусываю божественной пуэблой.

Потом ложусь в гамак. И стараюсь заснуть и увидеть во сне яшмовых кобр океанического прибоя, замшевые кактусы и рязанско-чукотскую улыбку индейца Жоры.

Кстати, у всех моих знакомых пар, которые приезжали ко мне на дачу и спали в моем гамаке, где-то через год без малого неизбежно рождались дети. Хотите, верьте, хотите – нет. И у тяжеловеса Кайлова, и у доцента Астраханского, и у московско- индейской собаки Бублика. (Хотя этот успешно обходился и без гамака). И даже у пожилой поэтессы Завывайло. От подающего надежды прозаика Угарова. Знойная пара. О ней как-нибудь в другой раз.

А если у вас в этом смысле есть проблемы, могу предоставить вам мою демографическую амашку на прокат.

Недорого. Уан доллар. Культура руса.

Автор Владимир Елистратов.

* * *

На этом всё, всего хорошего, канал Веб Рассказ.

* * *