Я ХОЧУ ИЗВИНИТЬСЯ ЗА СВОЮ НЕВНИМАТЕЛЬНОСТЬ. СПАСИБО ЧИТАТЕЛЮ, КОТОРЫЙ ЗАМЕТИЛ ОТСУТСТВИЕ ЗНАЧИТЕЛЬНОЙ ЧАСТИ РАССКАЗА, КОТОРАЯ И ОБЪЯСНЯЕТ ЕГО НАЗВАНИЕ.
Последнее время вспоминаются мне хорошие, виденные раньше, фильмы, мультфильмы, и хочется, чтобы о них узнали те, кто их не видел или вспомнили те, кто с ними был знаком.
И вот пришёл черёд литературы. Сегодня я хочу познакомить вас с рассказом американского писателя Майка Резника. Рассказ этот я опубликовала весь, он длинноват, но в нём много диалогов, которые читаются легко. Я надеюсь, вам понравится...
Случилось это в те времена, когда у людей были крылья
Нгайи, который сидит в одиночестве на золотом троне на вершине Киринияги, называемой теперь горой Кения, даровал людям умение летать, дабы могли они срывать для себя лучшие плоды на верхних ветвях деревьев. Но один мужчина, сын Гикуйи, первого человека, увидел орла и грифа, парящих в небе и, взмахнув крылами, присоединился к ним. Он поднимался все выше и выше и вскоре достиг заоблачных высей, куда еще не залетало ни одно живое существо.
И тут, внезапно, протянутая рука Нгайи схватила сына Гикуйи.
- Что я такого совершил, чтобы ты так грубо хватал меня? - спросил сын Гикуйи.
- Я живу на вершине Киринияги, потому что это вершина мира, - объяснил Нгайи, - и ни одна голова не может подняться выше моей.
С этими словами Нгайи оторвал крылья сыну Гикуйи, а затем отобрал их у всех людей, чтобы ни один человек не посмел подняться выше Его головы.
Вот почему потомки Гикуйи с завистью смотрят на птиц и им более недоступны самые вкусные плоды, висящие на верхних ветках деревьев.
Много птиц обитает на планете Киринияга, названной так в честь священной горы, на которой живет Нгайи. Мы привезли их вместе с другими животными, когда заключили с Советом Утопий договор об аренде и переселились сюда из Кении, где не осталось места для тех, кто чтит истинные традиции кикую. Наш новый мир стал домом для марабу и грифа, страуса и речного орла, ткачика и цапли, и многих, многих других. Даже я, Кориба, мундумугу, или шаман, наслаждаюсь разноцветьем их оперения и нахожу успокоение в их пении. И во второй половине дня, ближе к вечеру, я частенько сидел в моем бома, привалившись спиной к стволу старой акации, наблюдая как переливаются в солнечных лучах их перышки, вслушиваясь в мелодичные песни птиц, слетающихся к реке, вьющейся меж домов деревни, чтобы утолить жажду.
В один из таких дней Камари, девочка, еще не достигшая брачного возраста, поднялась по длинной, узкой тропе, ведущей от деревни к моему дому, неся в руках что-то маленькое и серенькое.
- Джамбо, Кориба, - поздоровалась она со мной.
- Джамбо, Камари, - ответил я. - Что ты принесла мне, дитя?
- Вот, - она протянула мне птенца африканского карликового сокола, который не оставлял попыток вырваться из ее рук. - Я нашла его на нашем поле. Он не может летать.
- Он уже полностью оперился, - я поднялся и тут увидел, что одно крыло птенца неестественно вывернуто. - Ага! Он сломал крыло.
- Ты можешь вылечить его, мундумугу? - спросила Камари.
Я осмотрел крыло птенца, которого она держала на вытянутых руках.
- Вылечить его я смогу, Камари, но не в моих силах вернуть ему возможность летать. Крыло заживет, но оно уже не сможет нести тяжесть его тела. Я думаю, мы должны убить его.
- Нет! - она прижала сокола к груди. - Ты поможешь ему выжить, а я буду заботиться о нем.
Я пристально посмотрел на птичку, покачал головой.
- Он не хочет жить, - наконец вымолвил я.
- Но почему?
- Потому что он уже взмывал высоко в небо, играя с ветром.
- Я тебя не понимаю, - нахмурилась Камари.
- Птица, коснувшаяся неба, - пояснил я, - не найдет счастья, коротая свой век на земле.
- Я сделаю его счастливым, - решительно заявила Камари.- Ты его вылечишь, я буду о нем заботиться, а он будет жить.
- Я его вылечу, а ты будешь о нем заботиться, - повторил я, - но жить он не будет.
- Сколько я должна заплатить за лечение? - неожиданно по-деловому спросила она.
- Я не беру платы с детей, - ответил я. - Завтра я приду к твоему отцу и он мне заплатит.
Камари покачала головой.
- Это моя птичка. Я сама расплачусь с тобой.
- Очень хорошо, - меня восхищала ее смелость, ибо большинство детей и все взрослые боялись мундумугу и никогда не решались в чем-то противоречить ему. - Целый месяц ты будешь утром и днем подметать мой двор. Просушивать на солнце одеяла, наполнять водой бурдюк и собирать хворост для моего очага.
- Это справедливо, - кивнула она, обдумав мои слова. Затем добавила.- А если птица умрет до того, как кончится месяц?
- Тогда ты поймешь, что мундумугу мудрее маленькой девочки.
Камари гордо вскинула голову.
- Он не умрет. Ты перевяжешь крыло прямо сейчас?
- Да.
- Я помогу.
Я покачал головой.
- Лучше смастери клетку, в которую мы посадим его. Если он слишком быстро начнет шевелить крылом, то снова сломает его, и тогда мне придется его убить.
Она протянула мне сокола.
- Я скоро вернусь, - и побежала к своему дому.
Я внес птицу в хижину. Сокол совсем обессилел и позволил мне крепко завязать его клюв. Затем я осторожно соединил концы сломанных косточек и притянул крыло к телу, чтобы обездвижить его. Сокол пищал от боли, когда я соединял кости, но не дергался и не мешал, лишь не мигая смотрел на меня. Так что я управился за десять минут.
Камари вернулась часом позже, с маленькой деревянной клеткой в руках.
- Не слишком она мала, Кориба? - спросила она.
Я взял у нее клетку, осмотрел.
- Даже великовата. Он не должен шевелить крылом, пока не срастутся кости.
- Он и не будет, - заверила она меня. - Я буду постоянно присматривать за ним, целыми днями.
- Ты будешь присматривать за ним целыми днями? - улыбнувшись, повторил я.
- Да.
- А кто тогда будет подметать мой двор и наполнять бурдюк водой?
- Я буду приносить клетку с собой, - ответила она.
- Клетка с птицей куда тяжелее, чем без оной, - предупредил я.
- Когда я выйду замуж, мне придется таскать более тяжелую ношу, овощи с полей и дрова для очага в доме моего мужа. Пора готовиться к будущему. Почему ты улыбаешься, Кориба?
- Я не привык к поучениям маленьких детей.
Улыбка действительно не сходила с моего лица.
- Я не поучала тебя, - с достоинством возразила Камари. - Лишь объясняла, что меня ждет.
- Ты совершенно не боишься меня, юная Камари? - спросил я.
- Почему я должна тебя бояться?
- Потому что я твой мундумугу.
- Это означает лишь одно: ты всех мудрее, - она пожала плечами. Бросила гальку в курицу, решившую подойти к клетке. Курица убежала, недовольно кудахча. - Со временем я стану такой же мудрой, как и ты.
- Неужели?
Она уверенно кивнула.
- Я уже считаю лучше отца и многое могу запомнить.
- Например? - я чуть повернулся, ибо налетевший порыв ветра бросил мне в лицо пылью.
- Помнишь историю о птичке-медовинке, которую ты рассказывал деревенским детишкам перед сезоном дождей?
Я кивнул.
- Я могу повторить ее.
- Ты хочешь сказать, что запомнила ее?
- Я могу повторить ее слово в слово.
Я сел, скрестив ноги.
- Давай послушаем, - а взгляд мой следил за двумя юношами, выгоняющими скот на пастбище.
Она ссутулилась, словно на ее плечи давил груз лет, равный моему, и начала говорить с моими интонациями, имитируя мои же жесты.
- Живет на свете маленькая коричневая птичка-медовинка, размерами с воробья и такая же дружелюбная. Она прилетает на твой двор и зовет тебя, а если ты пойдешь за ней, она покажет тебе дорогу к улью. А потом будет ждать, пока ты соберешь сухую траву, разожжешь костер и выкуришь пчел. Но ты должен всегда, - она выделила это слово точно так же, как я, - оставлять ей немного меду, ибо, если ты заберешь весь мед, в следующий раз она заведет тебя в пасть к гиенам или в пустыню, где нет воды и ты умрешь от жажды, - закончив, она распрямилась и одарила меня улыбкой. - Видишь? - гордо прозвучал ее вопрос.
- Вижу, - я согнал со щеки муху.
- Я все рассказала правильно?
- Да.
Она задумчиво посмотрела на меня.
- Возможно, я стану мундумугу после твоей смерти.
- Неужели смерть моя так близка? - полюбопытствовал я.
- Ты совсем старый и сгорбленный, лицо у тебя все в морщинах и ты слишком много спишь. Но мне, как и тебе, не хотелось бы, чтобы ты умер прямо сейчас.
- Постараюсь не разочаровать тебя,- с ноткой иронии ответил я. - А теперь неси своего сокола домой.
- Сегодня он есть не захочет. Но с завтрашнего дня я буду скармливать ему толстых мух и, по меньшей мере, одну ящерицу. И воды у него всегда будет вволю.
- Ты очень заботлива, Камари.
Она опять улыбнулась мне и побежала к своему дому.
Камари вернулась на следующее утро, с клеткой в руках. Опустила ее на землю в теньке, наполнила маленькую глиняную чашку водой из одного из моих бурдюков и поставила в клетку.
- Как чувствует себя сегодня твой сокол? - спросил я, сидя у самого костра.
Инженеры-планетологи поддерживали на Киринияге точно такой же климат, что и в Кении, но солнце еще не прогрело утренний воздух.
Камари нахмурилась.
- Он до сих пор ничего не ел.
- Поест, когда еще сильнее проголодается, - я поплотнее завернулся в одеяло. - Он привык бросаться на добычу с неба.
- Он пьет воду,- добавила Камари.
- Это хорошо.
- Разве ты не можешь произнести заклинание, которое сразу его вылечит?
- Оно будет слишком дорого стоить, - я предчувствовал, что она задаст этот вопрос.
- Сколь дорого?
- Слишком дорого, - закрыл я дискуссию на эту тему. - По-моему, тебе есть, чем заняться.
- Да, Кориба.
Какое-то время она провела за сбором хвороста для очага. Наполнила пустой бурдюк водой из реки. Затем скрылась в хижине, чтобы выбить одеяла и развесить их на солнце. Вернулась она, однако, не с одеялами, а с книгой.
- Что это, Кориба?
- Кто разрешил тебе трогать вещи мундумугу? - грозно спросил я.
- Как же я могу прибираться, не трогая их? - Камари не выказывала страха. - Что это?
- Это книга.
- Что такое книга, Кориба?
- Незачем тебе это знать. Положи ее на место.
- Хочешь, я скажу тебе, что это такое, - Камари и не думала подчиняться.
- Скажи, - мне действительно хотелось услышать ее ответ.
- Ты всегда рисуешь на земле какие-то знаки и произносишь заклинания перед тем как разбросать кости, чтобы вызвать дожди. Я думаю, что все заклинания собраны в этой книге.
- Ты очень умная девочка, Камари.
- Я же уже говорила тебе об этом, - Камари сердилась. Как же, я подверг сомнению ее слова. Она вновь посмотрела на книгу, на меня. - Что означают эти заклинания?
- Всякую всячину.
- Что именно?
- Кикую знать это ни к чему.
- Но ты же знаешь.
- Я - мундумугу.
- Может кто-нибудь еще на Киринияге понять смысл этих заклинаний?
- Твой вождь, Коиннага, и еще двое вождей могут прочитать их,- я уже сожалел, что втянулся в этот разговор, так как понимал, к чему он приведет.
- Но вы все старики. Ты должен научить меня, чтобы после вашей смерти кто-то мог прочесть эти заклинания.
- Сами по себе заклинания не так уж и важны, - покачал головой я. - Они выдуманы европейцами. Кикую не испытывали потребности в книгах до прихода европейцев в Кению. Вот и мы вполне обходимся без них на Киринияге, нашей новой планете. Когда Коиннага и другие вожди умрут, все будет так же, как в стародавние времена.
- Значит, это заклинания зла? - спросила Камари.
- Нет. Зла они не несут. Просто кикую они не нужны. Это заклинания белых людей.
Она протянула мне книгу.
- Тебя не затруднит прочесть мне что-нибудь?
- Зачем?
- Мне любопытно. Хочется знать, какие заклинания у белых.
Я долго смотрел на нее, затем согласно кивнул.
- Только одно, - предупредил я. - И более это не повторится.
- Только одно, - согласилась Камари.
Я пролистал книгу, сборник английских стихотворений, переведенных на суахили, наугад выбрал одно и прочел его Камари:
Приди в любви моей приют,
Прими домашний мой уют.
Мы радость сможем испытать,
Речную озирая гладь,
Вдыхая свежий аромат
Лугов, куда водить ягнят
Привык пастух меж серых скал
Под звонкий птичий мадригал.
Из роз тебе сложу постель,
Одежды предложу модель -
Отделанное миртом платье,
Соломы поясной объятье,
Венок из фрезий и кораллы,
Что, точно губы твои, алы.
Коль все тебе по нраву тут,
Войди в моей любви приют.
Камари нахмурилась.
- Я не понимаю.
- Я же сказал тебе, что так и будет. А теперь положи книгу на место и заканчивай уборку хижины. У тебя же есть еще дела дома. Ты не должна пренебрегать своими обязанностями. Отец будет недоволен.
Она кивнула и нырнула в хижину, чтобы выскочить оттуда несколько минут спустя.
- Это же история!- воскликнула она.
- Что?
- Заклинание, которое ты прочел! Я не поняла многих слов, но это история воина, который просит девушку выйти за него замуж! - она помолчала. - Ты мог бы сделать ее интереснее, Кориба! В заклинании не упомянуты ни гиена, ни крокодил, что живет в реке и может съесть воина и его жену. И все же, это история! Я-то ожидала услышать заклинание для мундумугу!
- Тебе хватило ума, чтобы понять, что это история, - похвалил ее я.
- Прочти мне еще одну! - попросила Камари.
Я покачал головой.
- Ты помнишь наш уговор? Только одну и ни слова больше.
Задумавшись, она опустила голову, затем вскинула ее, ярко блеснув глазами.
- Тогда научи меня читать эти заклинания.
- Это противоречит закону кикую. Женщинам не дозволяется читать.
- Почему?
- Обязанность женщины - работать на полях, молоть муку, поддерживать огонь в очаге, ткать полотно и вынашивать детей своего мужа.
- Но я не женщина, - возразила Камари. - Я маленькая девочка.
- Но ты станешь женщиной, а женщина не должна читать.
- Научи меня сейчас, а став женщиной я все забуду.
- Разве орел забывает как летать, а гиена - как убивать?
- Это несправедливо.
- Нет, - согласился я. - Но обоснованно.
- Я не понимаю.
- Тогда давай я тебе все объясню. Присядь, Камари.
Она села напротив меня и наклонилась вперед, готовая ловить каждое слово.
- Много лет тому назад кикую жили в тени Киринияги, горы, с вершины которой Нгайи правил миром...
- Я знаю, - вырвалось у нее.- А потом пришли европейцы и построили свои города.
- Ты перебиваешь.
- Извини, Кориба, но я уже знаю эту историю.
- Но не знаешь ее целиком, - возразил я. - До появления европейцев мы жили в гармонии с землей. Мы пасли скот и пахали землю, рожали достаточно детей, чтобы заменять тех, кто умирал от старости или болезней, и тех, кто погибал в сражениях с масаи, вакамба и нанди. Жизнь наша была проста, но насыщена.
- И тут пришли европейцы! - не выдержала Камари.
- И тут пришли европейцы, - согласился я. - И показали нам, что жить можно иначе.
- Не так, как положено!
Я покачал головой.
- Так, как привыкли жить европейцы. В этом нет ничего плохого. Для них. Я знаю, потому что учился в европейских школах. Но предложенные ими жизненные нормы не годятся для кикую или масаи, или вакамба, или эмби, или киси, как, впрочем, и для всех остальных племен*. Мы видели одежду, которую они носили, дома, которые они строили, машины, которыми они пользовались, и мы попытались стать европейцами. Но мы не европейцы, и их пути - не наши пути. То, что хорошо для них, не годится для нас. В наших городах царила грязь, там жило слишком много людей, наши земли истощались, наш скот погибал, наша вода становилась непригодной для питья и, наконец, когда Совет по делам Утопий разрешил нам переселиться на планету Киринияга, мы оставили Кению и прилетели сюда, чтобы жить по законам, которые хороши для кикую, - я помолчал. - В стародавние времена у кикую не было письменности, никто не умел читать, и раз мы здесь, на Киринияге, мы возрождаем традиции кикую, нашим людям нет нужды учиться читать или писать.
- Но что плохого в умении читать? - спросила Камари. - Не может оно считаться плохим только потому, что никто из кикую не мог читать до прихода европейцев.
- Чтение покажет тебе, что можно жить и думать иначе, и тогда жизнь на Киринияге может стать в тягость.
- Но ты же читаешь и всем доволен.
- Я мундумугу. Я достаточно мудр, чтобы понять, что прочитанное
мною - ложь.
- Но ложь не обязательно плоха, - настаивала она. - Ты все время рассказываешь нам лживые истории.
- Мундумугу никогда не лжет своему народу, - сурово возразил я.
- А как же история о льве и кролике, о том, как появилась радуга? Такого же на самом деле не было?
- Это сказки.
- Что такое сказка?
- Особый вид истории.
- Это правдивая история?
- Отчасти.
- Если она правдивая лишь отчасти, значит, в ней есть и частичка лжи? - спросила она и продолжила, не дав мне ответить. - Если я могу слушать ложь, почему я не могу ее прочитать?
- Я тебе уже все объяснил.
- Это несправедливо, - повторила она.
- Нет, - вновь согласился я. - Но такова жизнь и, если заглянуть в будущее, такое отношение к умению читать служит лишь благу кикую.
- Не пойму, что для нас в этом хорошего.
- Видишь ли, мы - все, что осталось от кикую. Ранее мы пытались стать другими, но превратились не в городских кикую, не в плохих кикую, не в несчастных кикую, а в совершенно новое племя, называемое кенийцы. Те из нас, кто улетел на Кириниягу, прибыли сюда для того, чтобы сохранять традиции древности. И, если женщины начнут читать, кому-то из них не понравятся здешние порядки, они вернутся на Землю, и в конце концов кикую исчезнут.
- Но я не хочу покидать Кириниягу! - запротестовала Камари.- Я хочу выйти замуж, рожать детей моему мужу, работать на его полях, а в старости приглядывать за внуками.
- Вот это правильно.
- Но я также хочу читать о других мирах и других временах.
Я покачал головой.
- Нет.
- Но...
- Думаю, на сегодня разговоров достаточно, - отрезал я. - Солнце уже высоко, а ты не закончила свою работу, хотя тебе есть еще что делать в доме отца, а к вечеру ты должна вернуться сюда.
Без единого слова она поднялась и скрылась в моей хижине. Закончив уборку, подмела двор, подхватила клетку и зашагала к деревне.
Я проводил ее взглядом, затем прошел в хижину, включил компьютер и обсудил с Эс-тэ-о возможность незначительной корректировки орбиты, ибо на Киринияге уже месяц стояла жара. Возражений с их стороны не последовало, так что несколько минут спустя я шагал по тропе следом за Камари. На центральной площади деревни я осторожно опустился на землю, начал раскладывать кости и амулеты, дабы призвать Нгайи оросить Кириниягу легким дождем, который инженеры СТО обещали организовать после полудня.
Тут же ко мне сбежались дети. Так случалось всякий раз, когда я спускался в деревню со своего холма.
- Джамбо, Кориба! - кричали они.
- Джамбо, мои храбрые юные воины, - отвечал я, все еще сидя на земле.
- Почему ты пришел к нам этим утром, Кориба? - спросил Ндеми, самый смелый из детей.
- Я пришел, чтобы попросить Нгайи смочить наши поля слезами сострадания, ибо целый месяц у нас не было дождя и посевы могут засохнуть.
- А теперь, раз ты закончил говорить с Нгайи, расскажи нам какую-нибудь историю, - попросил Ндеми.
Я взглянул на небо, прикидывая, который сейчас час.
- Только одну, - предупредил я, - потому что потом я должен пойти на поля и наложить заклинания на чучела, чтобы они продолжали защищать наш урожай.
- Какую ты нам расскажешь историю, Кориба? - спросил другой мальчик.
Я огляделся и увидел Камари, стоящую в стайке девочек.
- Пожалуй, я расскажу вам историю о леопарде и сорокопуте.
- Кажется, я не слышал такой истории, - воскликнул Ндеми.
- Неужели ты думаешь, что у такого старика как я не найдется для вас новых историй? - спросил я, а затем опустил глаза к земле. Подождал, пока наступит тишина.
- Жил-был очень умный молодой сорокопут, и потому что он был очень умный, он постоянно задавал вопросы своему отцу.
- Почему мы едим насекомых? - спрашивал он в один день.
- Потому что мы сорокопуты, и едят они именно насекомых, - отвечал отец.
- Но мы также и птицы, - возражал молодой сорокопут. - А птицы, такие вот как орлы, едят рыбу.
- Нгайи создал сорокопутов не для того, чтобы они ели рыбу, - напомнил ему отец. - Даже если тебе хватит сил поймать и убить рыбу, у тебя будет болеть живот после того, как ты ее съешь.
- А ты когда-нибудь ел рыбу? - спрашивал молодой сорокопут.
- Нет.
- Так откуда ты знаешь, что будет потом?
В тот же день, пролетая над рекой, сорокопут увидел маленькую рыбешку, поймал ее и съел, а потом неделю мучился животом.
- Ты получил хороший урок? - спросил его отец, когда молодой сорокопут поправился.
- Я научился не есть рыбу, - согласился сорокопут, - но хочу задать тебе другой вопрос. Почему сорокопуты самые трусливые из птиц? При появлении льва или леопарда мы взлетаем на самые высокие ветви и сидим там, пока они не уйдут.
- Львы и леопарды могут нас съесть, - ответил его отец. - А потому мы должны держаться от них подальше.
- Но они не едят страусов, а страусы тоже птицы, - заявил умный молодой сорокопут. - Если они нападают на страуса, он убивает их ударом ноги.
- Ты не страус, - ответил отец, которому порядком надоели эти разговоры.
- Но я птица, и страус птица, и я смогу научиться бить лапкой с той же силой, что и страус, - заявил молодой умный сорокопут и всю следующую неделю он тренировал удар на насекомых и лягушках, что попадались у него на пути.
И вот как-то днем он наткнулся на леопарда. Когда леопард приблизился, молодой сорокопут не взлетел на дерево, но остался на земле, не желая отступать ни на шаг.
- Я очень умная птица, - представился он леопарду, - и я тебя не боюсь. Я научился бить лапкой, как страус, так что, если ты подойдешь ближе, я ударю тебя и ты умрешь.
- Я старый леопард, - услышал он в ответ, - и больше не могу охотиться. Я готов встретить смерть. Подойди, ударь меня, положи конец моим страданиям.
Молодой сорокопут подошел и ударил леопарда по морде. Леопард рассмеялся, раскрыл пасть и проглотил умного молодого сорокопута.
- Что за глупая птица, - хохотнул леопард, довольно облизываясь. - Это же надо, выдавать себя за кого-то еще! Если б он улетел, как положено сорокопутам, я бы остался сегодня голодным. Но он вообразил себя страусом, и закончилось все тем, что он угодил в мой желудок. Полагаю, все-таки он не был так уж умен...
Я замолчал и посмотрел на Камари.
- Это все? - спросила одна из девочек.
- Все.
- А почему сорокопут решил, что он может стать страусом? - спросил кто-то из маленьких ребятишек.
- Может, Камари ответит тебе.
Все дети повернулись к Камари, которая не сразу, но ответила на вопрос мальчишки.
- Одно дело хотеть стать страусом, другое - знать то, что знает страус, - она продолжила, глядя мне в глаза.- Беда не в том, что сорокопут стремился узнать что-то новое. Плохо, что он думал, будто может стать страусом.
Наступила тишина, дети обдумывали ответ.
- Это так, Кориба?- спросил наконец Ндеми.
- Нет, - ответил я. - Узнав бы все, что знает страус, сорокопут тут же забыл бы о том, что он сорокопут. Вы должны всегда помнить, кто вы такие, и избыток знаний может заставить вас забыть об этом.
- Ты расскажешь нам другую историю? - спросила совсем маленькая девочка.
- Не сейчас, - я поднялся. - Но вечером, когда я приду в деревню, чтобы выпить помбе* и посмотреть на танцы, я, возможно, расскажу вам историю о большом слоне и маленьком мудром мальчике кикую. Неужели дома у вас нет никаких дел?
Дети разбежались, кто в дом, кто на пастбище, а я заглянул в хижину Джумы, чтобы дать ему мазь для суставов, которые всегда болели у него перед дождем. Потом зашел к Коиннаге и выпил с ним помбе, после чего обсудил деревенские дела с Советом старейшин. И, наконец, поднялся к себе, чтобы немного поспать, благо дождь мог пойти лишь через несколько часов.
Камари уже поджидала меня. Она собрала хворост, наполнила все бурдюки водой и, когда я вошел во двор, насыпала зерно в кормушки моих коз.
- Как провела день твоя птица? - спросил я, взглянув на карликового сокола, клетка которого стояла в тени хижины.
- Он пьет, но ничего не ест, - в голосе ее слышалась тревога. - И все время смотрит в небо.
- Наверное, самое важное для него не еда, а что-то другое.
- Я все сделала, Кориба. Могу я идти домой?
Я кивнул, и она ушла, когда я расстилал одеяло в хижине.
Следующую неделю она приходила дважды в день, утром и после полудня. Затем, на восьмой день, со слезами на глазах она сообщила мне, что ее сокол умер.
- Я же предупреждал тебя, что так оно и будет, - мягко заметил я. - Птица, парившая в вышине, на земле жить не сможет.
- Все птицы умирают, если не могут больше летать? - спросила она.
- Большинство, да. Некоторым нравится безопасность клетки, но большинство умирает от разбитого сердца, ибо, коснувшись неба, они не могут смириться с тем, что их лишили возможности летать.
- Зачем же тогда мы мастерим клетки, если птичкам в них плохо?
- Потому что они скрашивают жизнь нам, - ответил я.
Она помолчала, прежде чем продолжить.
- Я сдержу слово и буду прибираться у тебя в хижине и на дворе, носить тебе хворост и воду, хотя моя птица и умерла.
Я кивнул.
- Так мы и договаривались.
Три последующие недели она приходила дважды в день. Затем, в полдень двадцать девятого дня, после того, как она закончила утренние труды и вернулась домой, ко мне пожаловал Нджоро, ее отец.
— Джамбо, Кориба, — приветствовал он меня, на лице его читалась тревога.
— Джамбо, Нджоро, — ответил я, не поднимаясь ему навстречу. — Что привело тебя ко мне?
— Я — бедняк, Кориба, — Нджоро присел на корточки напротив меня. — У меня только одна жена, и она не родила мне сыновей, лишь двух дочек. Земли у меня не так много, как у соседей, и в прошлом году гиены задрали трех моих коров.
Я не мог понять, к чему он клонит, а потому просто смотрел на него, ожидая продолжения.
— При всей моей бедности меня утешало одно — мысль о выкупе, который я получу за каждую из дочерей-невест. — Он запнулся. — Я всегда следовал нашим традициям. И заслужил право на обеспеченную старость.
— И я того же мнения.
— Тогда почему ты готовишь Камари в мундумугу? — спросил он. — Всем известно, что мундумугу дает обет безбрачия.
— Камари сказала тебе, что станет мундумугу?
Он покачал головой.
— Нет. Она совсем перестала разговаривать со мной и с матерью после того, как стала ходить к тебе.
— Тогда ты ошибаешься. Женщина не может стать мундумугу. С чего ты взял, что я готовлю ее себе на смену?
Он порылся в складках набедренной повязки и вытащил кусочек выделанной шкуры. С записями, нацарапанными углем:
Я КАМАРИ
МНЕ ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ
Я ДЕВОЧКА
— Это написанные предложения. — В голосе звучал укор. — Женщины не умеют писать. Писать могут только мундумугу и великие вожди, такие, как Коиннаги.
— Оставь это мне, Нджоро, — я взял у него кожаную полоску, — и пришли сюда Камари.
— Я хотел, чтобы она до вечера сегодня поработала на поле.
— Пусть немедленно идет сюда.
Вздохнув, он кивнул.
— Я пришлю ее, Кориба. — Он помолчал. — Ты уверен, что она не станет мундумугу?
— Даю тебе слово. — И я поплевал на ладони, чтобы доказать свою искренность.
Облегченно вздохнув, он отбыл, а несколько минут спустя прибежала Камари.
— Джамбо, Кориба.
— Джамбо, Камари. Я очень тобой недоволен.
— Разве я собрала сегодня мало хвороста? — спросила она.
— Хвороста ты собрала, сколько нужно.
— Разве бурдюки не наполнены водой?
— Бурдюки наполнены водой.
— Так в чем же я провинилась? — Она оттолкнула одну из коз, которая тыркнулась носом в ее ладонь.
— Ты нарушила данное мне обещание.
— Это неправда. Я прихожу сюда дважды в день, хотя птичка и умерла.
— Ты обещала больше не заглядывать в книгу.
— Я не заглядывала в книгу с того дня, как ты запретил мне это делать.
— Тогда объясни, что это такое? — Я протянул ей полоску кожи.
— Нечего тут объяснять. — Она пожала плечами. — Это писала я.
— Если ты не заглядывала в книги, то как ты могла научиться писать?
— С помощью твоего магического ящика. Ты не запрещал мне заглядывать в него.
— Моего магического ящика? — нахмурился я.
— Ящика, который оживает и светится многими цветами.
— Ты говоришь о моем компьютере? — удивился я.
— Это твой магический ящик, — повторила Камари.
— И он научил тебя читать и писать?
— Я научилась сама… но только чуть-чуть, — печально ответила Камари. — Я словно Сорокопут в твоей истории… Вовсе не так умна, как мне это казалось. Читать и писать очень трудно.
— Я говорил, что тебе нельзя учиться читать. — Я с трудом подавил желание похвалить ее за столь выдающееся достижение. Но как я мог хвалить ту, что нарушила закон?
Камари покачала головой.
— Ты сказал, что я не должна заглядывать в твои книги.
— Я говорил тебе, что женщинам не положено читать. Ты ослушалась меня. За это ты будешь наказана. — Я выдержал паузу. — Ты будешь прибираться у меня еще три месяца, и ты должна принести мне двух зайцев и двух мышей, которых ты поймаешь сама. Поняла?
— Да, поняла.
— А теперь пойдем в хижину и ты, возможно, поймешь кое-что еще.
Она последовала за мной в хижину.
— Компьютер, начать работу, — приказал я.
— К работе готов, — ответил механический голос компьютера.
— Компьютер, осмотри хижину и скажи, кто стоит рядом со мной.
На мгновение сверкнули линзы сканнера.
— Девочка, Камари ва Нджоро, стоит рядом с тобой, — ответил компьютер.
— Ты узнаешь ее, если увидишь вновь?
— Да.
— Теперь слушай Безусловный приказ. Никогда более не говори с Камари ва Нджоро ни на одном известном тебе языке.
— Приказ понят и занесен в память, — ответил компьютер.
— Выключайся. — И я повернулся к Камари. — Ты понимаешь, что я сделал, Камари?
— Да, но это несправедливо. Я не нарушала данного тебе обещания.
— Закон гласит, что женщины не должны читать, и ты его нарушила. Больше тебе это не удастся. Возвращайся домой.
Она ушла с гордо поднятой головой, а я занялся своими делами, объяснил мальчикам, готовящимся к церемонии обрезания, как разрисовывать тела, прочитал заклинание, отгоняющее злых духов во дворе старого Сибаки (он нашел там кучку дерьма, оставленного гиеной, верный признак присутствия таху[23]), дал команду СТО вновь скорректировать орбиту, чтобы принести прохладу на западную равнину. К тому времени, когда я вернулся для полуденного сна, Камари уже побывала у меня, прибрав и дом, и двор.
Следующие два месяца жизнь в деревне шла своим чередом. Крестьяне собрали урожай, Коиннаги взял себе еще одну жену, и два дня деревня гуляла, отмечая свадьбу танцами и обильными возлияниями. Прошли дожди, родилось трое детей. Даже Совет по делам Утопий, которому не нравился наш обычай оставлять старых и увечных гиенам, не докучал нам. Каждое полнолуние я приносил в жертву корову — не просто козу, а большую, толстую корову, благодаря Нгайи за Его щедрость, ибо Его заботами Кириньяга превращалась в рай.
В эти дни я редко видел Камари. Она приходила по утрам, когда я спускался в деревню, разбрасывая кости, дабы определить, какая будет погода, и после полудня, когда я обходил больных и беседовал со старейшинами, но я всегда знал, что она приходила, ибо мои дом и двор содержались в идеальном порядке, у костра лежала куча хвороста, а бурдюки были наполнены водой.
Но однажды, после второго полнолуния, вернувшись к себе после беседы с Коиннаги (мы обсуждали, как лучше решить вопрос о спорном участке земли), войдя в хижину, я нашел компьютер включенным. Экран покрывали странные символы. В университетах Англии и Америки я выучил английский, французский и испанский, разумеется, я знал язык кикуйу и суахили, но эти символы представляли собой неизвестный мне язык и не являлись математическими формулами, хотя среди символов встречались и цифры.
— Компьютер, помнится, я выключил тебя утром.~ Я нахмурился. — Почему у тебя светится экран?
— Меня включила Камари.
— И забыла выключить, когда уходила?
— Совершенно верно.
— Так я и подумал, — мрачно кивнул я. — Она включает тебя каждый день?
— Да.
Разве ты не получил от меня Безусловный приказ не общаться с ней ни на одном известном тебе языке? — удивился я.
— Получил, Кориба.
— Как ты можешь объяснить неповиновение моему приказу?
— Я не мог не повиноваться тебе, Кориба, — ответил компьютер, — В соответствии с моей программой Безусловный приказ обязателен для исполнения.
— А что тогда я вижу на экране?
— Это язык Камари, — ответил компьютер. — Он отличен от одной тысячи семисот тридцати двух языков и диалектов, хранящихся в банке данных, а потому не подпадает под отданный тобой приказ.
— Ты создал этот язык?
— Нет, Кориба. Его создала Камари.
— Это настоящий язык? Ты способен понять его?
— Это настоящий язык. Я могу его понять.
— Если она задает тебе вопрос на языке Камари, ты можешь ответить на него?
— Да, если вопрос достаточно прост. У этого языка очень ограниченные возможности.
— А если для ответа требуется перевести какую-то фразу с любого известного тебе языка на язык Камари, будет ли это нарушением моего приказа?
— Нет, Кориба, не будет.
— Ты отвечал на вопросы, которые задавала Камари?
— Да, Кориба, отвечал.
— Понятно… Слушай новый приказ… А впрочем, подожди…
Я склонил голову, глубоко задумавшись. Камари не просто умна, она, похоже, гениальна. Она не только сама научилась читать и писать, но создала связный и логичный язык, который понимал компьютер. И не просто понимал, но и мог формулировать на нем ответы. Я отдавал приказы, но она каждый раз находила способ обойти их, не выказывая прямого неповиновения. Причем делала это не со злобы, а из стремления к знаниям, что само по себе заслуживало похвалы. Это была, как говорится, одна сторона медали.
Другая экс-угроза социальному порядку, который мы с таким упорством строили на Кириньяге. Мужчины и женщины сознавали лежащую на них ответственность и знали, что можно, а чего нельзя. Нгайи дал масаям копье, Он дал вакамба лук со стрелами, европейцам — автомобиль и печатный станок, но кикуйу Он снабдил только палкой-копалкой, чтобы возделывать плодородную землю, лежащую вокруг священного фигового дерева, растущего на склонах Кириньяги.
Когда-то, много лет тому назад, мы жили в полной гармонии с землей. Потом пришло печатное слово. Сначала оно превратило нас в рабов, сделало христианами, поделило на солдат, фабричных рабочих, ремесленников и политиков. Кикуйу стали теми, кем не должны были быть. Такое уже случилось, а, значит, могло повториться вновь.
Мы прилетели на Кириньягу, чтобы создать идеальное общество кикуйу, утопию кикуйу. Могла ли одна одаренная девочка нести в себе семена уничтожения нашего общества? Полной уверенности у меня не было, но я знал наверняка, что дети вырастают, становятся взрослыми. Превращаются в Иисуса, Магомета, Джомо Кениату… но ведь детьми были и Типпо Тиб, один из самых жестоких рабовладельцев, и Иди Амин, мясник собственного народа. Или, что случалось чаще, из них вырастали такие, как Фридрих Ницше и Карл Маркс, талантливейшие люди, чьи идеи стали руководящими для менее талантливых, менее способных. Должен ли я стоять в стороне и надеяться, что она окажет благотворное влияние на наше общество, когда вся история человечества говорит о куда большей вероятности обратного результата?
Решение было болезненным, но не таким уж трудным для меня.
— Компьютер, отдаю тебе новый Безоговорочный приказ, заменяющий собой прежнюю директиву. Я полностью запрещаю тебе общение с Камари. Если она включит тебя, ты должен сказать ей, что Кориба запретил тебе контактировать с ней, после чего немедленно отключиться. Ясно?
— Приказ понят и занесен в память.
— Отлично. А теперь прекрати работу.
Вернувшись из деревни следующим утром, я нашел бурдюки пустыми, одеяла непросушенными, а двор в козьем помете.
Среди кикуйу нет человека могущественнее мундумугу, но и он не лишен сострадания. Я решил простить детскую выходку Камари, а потому не зашел к отцу девочки и не приказал другим детям избегать ее.
Она не пришла и днем. Сидя у хижины, я ждал Камари, чтобы объяснить ей мое решение, но так и не дождался. Когда же начали сгущаться сумерки, я послал за мальчиком, Ндеми, чтобы тот наполнил бурдюки водой и подмел двор. Это считалось женской работой, но он не решился противоречить мундумугу, хотя каждым движением выдавал презрение к тому, чем его заставили заниматься.
По прошествии еще двух дней, когда Камари так и не появилась, я вызвал ее отца, Нджоро.
— Камари нарушила данное мне слово. Если она не подметет мой двор сегодня, мне придется наложить на нее заклятье.
Он изумленно воззрился на меня.
— Она говорит, что ты уже наложил на нее заклятье, Кориба. Я хотел спросить, должны ли мы выгнать ее со двора.
Я покачал головой.
— Нет, выгонять ее не нужно. Я еще не наложил на нее заклятья, но она должна прийти сюда сегодня.
— Не знаю, хватит ли у нее сил, — покачал головой Нджоро. — Три дня она не ест и не пьет, лишь сидит в хижине моей жены, уставившись в одну точку. — Он запнулся. — Кто-то еще наложил на нее заклятье. Если это не ты, возможно, тебе удастся снять его.
— Она не ест и не пьет три дня? — повторил я.
Он кивнул.
— Я проведаю ее.
Поднявшись, я последовал за ним к деревне. Когда мы пришли на его двор, он подвел меня к хижине своей жены, вызвал из нее встревоженную мать Камари. Я вошел в хижину, а они остались во дворе. Камари сидела у стены, подтянув колени к подбородку, обхватив руками тощие ноги.
— Джамбо, Камари, — поздоровался я.
Она вскинула на меня глаза, но ничего не ответила.
— Твоя мать тревожится за тебя, а отец говорит, что ты три дня не ешь и не пьешь.
Молчание.
— Послушай меня, Камари. Я принял решение во благо Кириньяги и менять его не буду. Как женщина племени кикуйу ты должна жить согласно нашим традициям. — Я выдержал паузу, — Однако и кикуйу и Совет по делам Утопий учитывают мнение каждого человека. Любой член нашего общества может покинуть Кириньягу, если будет на то его желание. Согласно договору, который мы подписали, принимая во владение эту планету, тебе надо лишь зайти на территорию, называемую Гавань, и космолет Службы технического обслуживания заберет тебя и доставит в указанное тобою место.
— Я не знаю никаких мест, кроме Кириньяги, — ответила она. — Где я буду выбирать новый дом, если мне запрещено узнавать, как живут люди в других местах?
— Не знаю, — признал я.
— Я не хочу покидать Кириньягу! — продолжала она. — Тут мой дом. Тут живет мой народ. Я — девушка племени кикуйу, не масаи, не европейка. Я хочу рожать детей своему мужу, работать на его поле. Я буду собирать хворост для очага, готовить ему пищу, ткать полотно для его одежды. Уйду из дома моих родителей и буду жить в семье мужа. И сделаю это с радостью, Кориба, если ты только позволишь мне научиться читать и писать.
— Не могу, — с грустью ответил я.
— Но почему?
— Кто самый мудрый из знакомых тебе людей, Камари?
— В деревне нет мудрее мундумугу.
— Тогда ты должна довериться моей мудрости.
— Но я чувствую себя, как тот карликовый сокол. — Она всхлипнула. — Он провел жизнь, мечтая о том, как будет парить высоко на крыльях ветра. А я мечтаю увидеть слова на экране компьютера.
— С соколом у тебя нет ничего общего, — возразил я. — Сломанное крыло помешало ему быть таким, как создал его Нгайи. Тебе же не дают стать той, кем быть не положено.
— Ты не злой человек, Кориба, — с достоинством ответила она. — Но ты не прав.
— Даже если и так, придется мне с этим смириться.
— Но ты просишь смириться с этим меня, а это преступно.
— Если ты вновь назовешь меня преступником, — сурово молвил я, ибо никому не дозволено так говорить с мундумугу, — я наложу на тебя заклятие.
— Да что ты еще можешь сделать со мной? — с горечью спросила она.
— Я могу превратить тебя в гиену, нечистую поедательницу человеческой плоти, что бродит в ночи. Я могу наполнить твой живот шипами, и каждое движение будет причинять тебе невыносимую боль. Или…
— Ты всего лишь человек и уже сделал самое худшее, — тяжело вздохнула Камари.
— Чтобы больше я этого не слышал! — повысил я голос. — Приказываю тебе есть и пить все, что принесет тебе твоя мать, а с завтрашнего дня ты должна снова прибирать мой дом.
Я вышел из хижины и велел матери Камари принести ей банановое пюре и воды. Затем заглянул на поле старого Бенимы. Буйвол изрядно попортил ему посевы, и я принес в жертву козла, чтобы изгнать злого духа, поселившегося на его земле.
Покончив с этим, я отправился к Коиннаги. Вождь угостил меня свежесваренным помбе и пожаловался на Кибо, свою последнюю жену. Она спелась с Шуми, его второй женой, и теперь они строят козни Вамби, старшей жене.
— Ты всегда можешь развестись с ней и вернуть ее в родительский дом, — заметил я.
— Она стоила мне двадцать коров и пять коз! — воскликнул Коиннага. — Ее семья вернет мне скот?
— Разумеется, нет.
— Тогда я не отправлю ее к родителям.
— Как тебе будет угодно, — Я пожал плечами.
— Кроме того, она очень сильная и красивая, — продолжал он. — Мне лишь хотелось бы, чтобы она прекратила ссориться с Вамби.
— А из-за чего они ссорятся?
— Из-за всего. Кто принесет воду, кто заштопает мою одежду, кто починит кровлю моей хижины. — Он помолчал. — Они даже спорят, в чью хижину я должен прийти ночью, как будто мое мнение в этом деле совсем неважно.
— А насчет идей они не спорят? — спросил я.
— Идей?
— Которые можно почерпнуть из книг.
Коиннага рассмеялся.
— Это же женщины, Кориба. Зачем им идеи? — Вновь он помолчал. — Да кому из нас вообще нужно особо задумываться?
— Не знаю, — уклончиво ответил я. — Спрашиваю из любопытства.
— Ты чем-то встревожен, — отметил он.
— Должно быть, виной тому помбе. Я старик, а напиток, похоже, слишком крепкий.
— А все потому, что Кибо не слушает, когда Вамбу говорит ей, как варить помбе. Наверное, мне все же следует отослать ее. — Он посмотрел на Кибо, прошедшую мимо с вязанкой хвороста на гибкой, сильной спине. — Но она так молода и красива. — Внезапно взгляд его обратился к деревне. — Ага! Старый Сибоки наконец-то умер.
— Откуда ты знаешь? — спросил я.
Он указал на поднимающийся к небу столб дыма.
— Вон жгут его хижину.
Я проследил за его взглядом.
— Это не хижина Сибоки. Его двор западнее.
— Кто же еще из стариков мог умереть в нашей деревне? — вопросил Коиннаги.
И внезапно меня осенило: умерла Камари. Я поверил в это безоговорочно, как и в то, что Нгайи восседает на золотом троне на вершине священной горы.
И быстрым шагом направился я к бома Нджоро. Когда я пришел, мать Камари, ее сестра и бабушка уже пели погребальную песнь. По их щекам катились слезы.
— Что случилось? — спросил я у Нджоро.
— Почему ты спрашиваешь, когда ты сам погубил ее? — с горечью ответил тот.
— Я ее не губил.
— Разве этим утром ты не грозил наложить на нее заклятье? — не унимался Нджоро. — Вот ты его и наложил, и теперь она мертва, а у меня осталась только одна дочь, за которую я могу получить выкуп. И хижину Камари мне пришлось сжечь.
— Кончай долдонить о выкупах и хижинах и скажи, что случилось, иначе ты узнаешь, что такое проклятие мундумугу!
— Она повесилась в хижине на полосе буйволиной кожи.
На дворе Нджоро появились пять соседских женщин и присоединились к погребальной песне.
— Она повесилась в своей хижине? — повторил я.
Нджоро кивнул.
— Она могла бы повеситься на дереве, чтобы не осквернять хижину. Тогда я мог бы и не сжигать ее.
— Помолчи! — рявкнул я, стараясь понять, почему все так вышло.
— Она была хорошей дочерью. — Нджоро не желал молчать, — Почему ты проклял ее, Кориба?
— Я ее не проклинал, — ответил я, но не было у меня уверенности в том, что это правда. — Я лишь хотел ее спасти.
— Так кто же оказался сильнее тебя? — в испуге спросил Нджоро.
— Она нарушила закон Нгайи.
— И Нгайи покарал ее! — Нджоро схватился за голову. — На кого из членов моей семьи падет Его следующий удар?
— Вы все в безопасности. Закон нарушила одна Камари.
— Я бедняк, — смиренно молвил Нджоро, — а теперь стал еще беднее. Сколько я должен заплатить тебе, чтобы ты уговорил Нгайи простить и принять душу Камари?
— Я попрошу Его вне зависимости от того, заплатишь ты мне или нет.
— Так ты не будешь брать с меня платы?
— Не буду.
— Благодарю тебя, Кориба! — просиял Нджоро.
Я стоял и смотрел на пылающую хижину, отгоняя от себя мысли о девочке, чье тело превращалось сейчас в пепел.
— Кориба? — прервал молчание Нджоро.
— Что еще? — раздраженно вырвалось у меня.
— Мы не знаем, что делать с полосой буйволиной кожи, ибо на ней какие-то знаки, и мы боялись сжечь ее. Теперь я знаю, что оставлены они Нгайи, а не тобой, и не смею даже прикоснуться к ней. Ты не заберешь эту полоску с собой?
— Какие знаки? О чем ты говоришь?
Он взял меня за руку, и вдвоем мы обогнули пылающую хижину. На земле, шагах в десяти от входа, лежала полоска буйволиной кожи, на которой повесилась Камари. На ней я увидел те же странные символы, что светились на экране компьютера три дня тому назад.
Я наклонился, поднял полоску, повернулся к Нджоро.
— Если на твою землю действительно наложено заклятье, я унесу его с собой, взяв оставленные Нгайи знаки.
— Спасибо тебе, Кориба. — В голосе Нджоро слышалось безмерное облегчение.
— Я должен помолиться Нгайи. — Я резко повернулся и зашагал к своей хижине.
Поднявшись на холм, я вошел в хижину.
— Компьютер, начать работу, — скомандовал я.
— К работе готов.
Я поднес полосу буйволиной кожи к сканнеру.
— Ты узнаешь язык?
Линзы блеснули.
— Да, Кориба. Это язык Камари.
— Что здесь написано?
— Строфа стихотворения:
«Как губит клетка птиц, я поняла,
Коснувшись неба кончиком крыла»[24].
Ближе к вечеру вся деревня собралась на дворе Нджоро, женщины пели погребальную песню целую ночь и день напролет, но скоро о Камари забыли, потому что жизнь продолжалась, а она была всего лишь маленькой девочкой из племени кикуйу.
Я же с тех пор, натыкаясь на птиц со сломанным крылом, все пытаюсь их вылечить. Но они всегда умирают, и я хороню их рядом с пепелищем, на котором когда-то стояла хижина Камари.
В такие дни, закапывая птиц в землю, я вспоминаю об этой девочке, сожалея о том, что я не простой крестьянин, пасущий скот и выращивающий урожай, а мундумугу, которому приходится нести груз последствий принятых им мудрых решений.
Оценили 13 человек
33 кармы