- Как ответить на вызовы современности? - Да проще всего впасть в средневековье

Петер Кальвас – об исламе и мусульманах с позиции либерала-западника, принявшего ислам 

Ибрагим Кальвас 

19 Октября 

57-летний Ибрагим Петер Кальвас – польский писатель и публицист, один из представителей интеллектуальной среды Польши. Он родился в 1963 году в семье юриста Анджея Кальваса, бывшего в 2004-2005 году министром юстиции при президенте Александре Квасьневском. В юности Кальвас-младший практиковал субкультуру панков, учился в университете, но был отчислен. Брался за любую работу, в том числе три года нелегально работал маляром на стройке в Норвегии. Вернувшись в Польшу, занялся бизнесом, работал менеджером ресторана в Варшаве. С начала 1990 года занялся литературной деятельностью, был одним из авторов сценария популярного в 90-е годы телесериала «Мир глазами семьи Кепских». В 2000 году, после путешествия по нескольким странам Азии и Африки, обратился в ислам, приняв имя Ибрагим. По словам самого Кальваса, его религиозные взгляды близки к суфизму, хотя суфием он себя не считает. В 2008 году с женой и сыном переехал в Египет, 8 лет прожил в Александрии. Египетская тематика присутствует во многих его произведениях, но после книги «Египет: харам, халяль» был вынужден покинуть страну, опасаясь за жизнь свою и своей семьи, поскольку в работе содержалась острая критика египетского государства и общества. В настоящее время живет на Мальте.

Предлагаемое читателю обширное интервью интересно тем, что в нем приводится позиция либерального мусульманина-неофита. Подобное видение, в отличие от типичного для неофитов «фундаменталистского», до сих пор практически не было должным образом представлено в инфопространстве, что делает его весьма интересным для читателя. 

– Начнем с того, как Вы, такой молодой человек, любящий жизненные удовольствия и развлечения, стали мусульманином? 

– На заборе швейцарского посольства я недавно видел плакаты какого-то швейцарского карикатуриста. Один из них изображает панков – мятежную молодежь семидесятых. А символ молодежи мятежных двухтысячных – парень с бородой, с винтовкой, европеец, перешедший в ислам и ставший джихадистом. Сейчас многие молодые люди действительно идут в ислам, чтобы реализоваться и компенсировать свои разочарования. 

– Но почему другие переходят в ислам? 

– Мне трудно об этом сказать, это такие же частные дела, как и отношения с любой религией. Я перешел в ислам шестнадцать лет назад из-за духовной нужды. Но «мой» ислам сейчас совсем не такой, каким был в начале, я прошел долгий путь от неофита до либерала. 

– Что привлекло Вас в исламе? Почему именно ислам, а не буддизм, или йога? 

– Я никогда никого не обращаю, прозелитизм мне чужд. Почему я выбрал ислам – не знаю. Христианство всегда было сильным в моей семье, очень сильно навязывалось мне, и это навевает плохие воспоминания – хождение в костел, религиозное угнетение в моральном смысле. Я с детства интересовался религиями. Читал много различных книг, но что-то все равно застало врасплох. Возможно, это были какие-то разочарования, потребность в религии, упорядочивающей мою жизнь. Конечно, пил, плохо себя вел, хотя наркотиков было мало, только марихуана. Но все равно, я терял себя… Если бы я рекламировал ислам, то подчеркнул бы, что это – целостная система, которая полностью регулирует жизнь того, кто серьезно относится к ней. А новообращенные именно так себя и ведут, я сам был таким. Неофиты начинают жить своеобразным религиозным временем, измеряемым, например, намазами. Они входят сразу, очень сильно, в зону различения «харам» и «халяль», то есть того, что запрещено и того, что разрешено. Многие люди перестают пить, перестают есть одно и начинают другое, это трогают, а к тому не прикасаются. Все это начинает вводить человека в определенный ритм жизни, религиозных догм, которые, я думаю, такого неофита очень успокаивают. И на мой взгляд, большинство таких людей счастливы. 

– С одной стороны, был экстремальный беспорядок в вашей жизни, а с другой – вы входите в экстремальный порядок? 

– Да, упорядочение хаоса, растерянности, анархии в голове или сердце, в жизни. Никакая другая религия, кроме ислама, мне кажется, так не упорядочивает жизнь. Она привносит порядок даже в ношение одежды. Это то, что привлекает многих людей. Еще следует добавить вопрос о силе. Ислам – это религия, в которой элемент силы, своеобразного насилия (не обязательно только в отрицательном смысле, но как воздействие на себя, на верующего и на других) очень важен. Эта сила ислама, его динамика переносятся на обратившегося. Он чувствует себя в этой религии очень сильным, ощущая за собой полуторамиллиардную мировую общину в момент, когда проповедуется слово Божие, как единственный и главный источник Истины, провозглашающее, что за ним – будущее мира. Верующий чувствует, что входит в очень сильное сообщество. Хотя ислам разделен, но это сообщество отличается, например, от христианства. Христианство, за небольшими исключениями, такое жидкое, разрозненное, либеральное, демократическое. В исламе упорядоченность как в армии, потому что это религия, которая имеет свои корни в борьбе. Эта широко понимаемая борьба, джихад, является еще одним элементом. Некоторые едущие в Сирию понимают это однозначно как борьбу с неверными. Напротив, борьба с самим собой, или джихад в мягкой версии, очень важна для новообратившихся. Такого элемента в христианстве нет. 

Следующий элемент – секс. Хотя внебрачные отношения запрещены, секс в исламе очень даже присутствует. Его «исламскую» специфику трудно определить, как представляется, это доминирование мужчины над женщиной, эта патриархальная система, которая в исламе сохраняется с самого начала и очень привлекает молодых, разочарованных, часто непривлекательных парней. Я это помню по опыту своих знакомых, у которых были проблемы с этими делами. Когда парень непривлекательный, мелкорослый, не имеет невесты, то отрастив бороду, окружив себя другими мужчинами, все время твердящими, что женщина – слабое создание, над которой нужно доминировать, то это его подкрепляет. Кроме того, нельзя недооценивать возможность иметь до четырех жен. Некоторых новообращенных, которых тянет в Сирию, соблазняет предвкушение рабынь и наложниц и всех тех женщин, которыми «завладеют десницы ваши», как говорится в Коране. Картины непрекращающихся посмертных сексуальных наслаждений в раю с соблазнительными девственницами тоже нельзя недооценивать. Ведь это обещано Богом. 

– А что привлекает женщин? 

– Не забывайте о вопросах духовности и веры в Бога, в силе этих сторон новообращенным отказать нельзя. Я знаю таких людей, зачастую они слабы, как ягнята, и приходят к суфизму – мистическому течению в исламе, неопасному и невоинственному. А у женщин, помимо духовных соображений, переход в ислам часто связан с поисками мужа-мусульманина для создания семьи и возможно переезда к нему. Женщина желает чувствовать себя комфортно, одеваться по-мусульмански, не быть объектом интереса для других мужчин, потому что, как правило, ношение хиджаба и абайи обеспечивает определенную безопасность, возможность не подвергаться нападениям, пошлым «пощипываниям». Кроме того, у многих женщин, да и вообще у многих людей имеется естественное желание быть ведомой. Само слово «ислам» означает подчинение в мистическом, духовном смысле – подчинение Богу. В зависимости от того, как вы понимаете Бога, это может оказаться очень красивым. Большое количество новообращенных стремится отбросить критическое мышление, в том числе в отношении Божественного, и обратиться к догматам и огромной армии последователей, практикующей эти догматы. Это своего рода вступление в братство. Среди женщин, некомфортно чувствующих себя в современном мире, есть подспудное желание подчиниться мужчине-добытчику, который обязан кормить семью, обеспечить крышу над головой, позаботиться о материальной стороне жизни. Это, безусловно, привлекательно для многих женщин. Конечно – я еще раз подчеркну – имеются естественные религиозные и духовные потребности. 

– Вы сказали, что практикуемый Вами сегодня ислам – другой, либеральный. Можете ли вы что-нибудь рассказать о первом периоде жизни после обращения? Как получилось, что вы не поехали воевать в Сирию? 

– Какой путь я прошел? В своей земной жизни я человек открытый и всегда таким был. Я читаю книги с детства, и чем я становлюсь старше, тем более сложные темы меня интересуют. В порядке самообразования я изучал философию. Конечно, очень важным в этой эволюции был отъезд в Египет. Уезжая, я не был ортодоксом, но был консервативен, и думал, что найду там некий мир, в котором смогу спокойно жить с семьей. Но увидел я то, что можно назвать «реальным исламом», по аналогии с «реальным социализмом». Египет – это сообщество людей, живущих этим исламом не так, как я себе представлял. Кроме того, две революции, которые я пережил, и то, что произошло после первой демократической революции в Египте, и то, что происходило во время правления «Братьев-мусульман», очень повлияло на меня. Я видел обнаженную повседневную реальность мусульманской общины. Еще до первой революции я увидел, что это не то, что является «моим» исламом, относится к моей духовности, нравственности, менталитету, и никак не связано с моим пониманием мира. Потому что я человек, обладающий европейским, западным менталитетом, что не исключает принятия ислама. Но, западное, то есть демократическое, мировоззрение – открытое, основанное на просветительских идеях, противоречит господствующему сегодня исламу. Между ними нет никакой связи. Это как уксус и алкоголь, они похожи, но никогда не будут вместе. Идеи господствующего ислама почти не совпадают с мышлением западного интеллигента, которым, извините, я себя считаю. Хотя с этим по-разному бывает: Хайдеггер и другие интеллигенты были фашистами, а у нас в Польше многие великие интеллигенты были коммунистами. Во многих вещах, связанных с исламом, я обманывал себя, пытался выдать желаемое за действительное. Как, впрочем, и многие новообратившиеся. Где-то подсознательно я чувствовал, что все это не так, но все равно занимал «страусиную» позицию, символически закапывая голову в песок, потому что, как мусульманин, я должен был жить по исламу, вести себя так, а не иначе. И все же я чувствовал в себе, что это противоречит моему либеральному, демократическому пониманию мира. 

– Основной интерес для спецслужб служб представляют именно неофиты... 

– Все-таки большинство из них – так называемые новые мусульмане, которые когда-то пили и делали все, что запрещено в исламе, а потом вернулись к религии. Они падают в объятия различных имамов, которые таких людей, потерянных, разочарованных, часто безработных, отвергнутых также европейским обществом, принимают и, соответственно, направляют на путь насилия. Я думаю, что большинство людей, которые принимают ислам, делают худшую ошибку – они «арабизируются», «ориентализуются». Как сказал мне один новообращенный: «будучи мусульманами, мы никогда не убежим, и Вы не убежите от Востока». А я говорю: «почему бы и нет, я сбежал, я не имею к арабскому пониманию ислама никакого отношения». Это возможно. 

– У наших татар тоже так? 

– Да, остались некоторые внешние «восточные элементы» в одежде, в коврах, в строительстве мечетей, но это вещи несущественные. Да и на самом востоке у нас есть разные исламы. Для нас ислам пакистанский или афганский – страшный, но есть и малазийский, гораздо более либеральный. В Европе у нас есть ислам боснийский или болгарских помаков. В самом исламе есть разные толкования и разные группы. Но неофиты, например, в Польше, сразу же стремятся к арабскому исламу. 

– Зачем им «арабский» ислам, если здесь у них татары? 

– Потому что новообращенный хочет иметь сильный ислам, а не ислам с татарскими беляшами и татарскими народными танцами в мечети. Он хочет иметь упорядоченный мир догм, который даст ему силу, единый ритм, мощный религиозный стимул, наполнит его жизнь смыслом. У нас нет, например, «турецкого» ислама; суфийский ислам только для некоторых, это ислам, где границы между исламом и своеобразным философско-мистическим миром довольно текучие. Суфизм – довольно сложный, интеллектуальный вызов. (Интересно, что в Варшаве до сих пор действует т.н. «Институт диалога «Дунай» – структура сторонников Фетхуллаха Гюлена, несмотря на все перипетии вокруг этой личности в сегодняшней Турции, – Прим переводчика). 

– Вы тоже хотели упорядочить мир? 

– Да, да, и еще раз да. 

– Было ли столкновение с этим «реальным исламом» Египта шоком? 

– Нет, происходило поэтапно, по мере того, как начал понимать, что такое обрезание женщин, и «убийства чести» (последних там как раз и мало, но обрезание все еще довольно распространено). Любой мусульманин или мусульманка скажет вам, что это не имеет никакого отношения к исламу. Действительно, в догматике ислама этого нет, хотя большая часть египетских имамов внутренне считают, что есть. Такого же мнения придерживаются и коптские христианские священники. Однако и те, и другие боятся это признать открыто, потому что это запрещено. Напротив, сами египтяне в повседневной жизни очень добрые и дружелюбные люди, которых я очень люблю и прекрасно себя чувствую среди них. Никогда не сталкивался там с каким-то проявлением агрессии. Зачастую это примитивные, простые, отсталые люди, с низким образовательным уровнем, но в быту очень гостеприимны, милы и не хамы. Родного польского хамства, о котором я столько лет говорил и говорю, там нет. Я никогда не встречал там грубости, это правда. Вместе с тем это общество очень религиозное и замкнутое. Несмотря на всю их улыбчивость, у египтян разное поведение для дома, для внешнего круга египтян и для иностранцев. Это мир, который очень трудно проникнуть; прожив там восемь лет, до сих пор не считаю себя каким-то суперэкспертом по Египту. Но это мир, который мы должны исследовать, в некотором смысле он представляет угрозу для европейской культуры. Потому что есть огромная масса людей, которые живут в нищете, и они хотят приехать сюда. И подавляющее большинство из них не откажется на границах Европы от своих традиционалистских, нравственно чуждых Западу привычек. Они их не бросят, потому что не могут жить без них. 

– Вы говорите, что обрезание женщин не имеет религиозного обоснования, а является доисламским обычаем… 

– Обрезание, а на самом деле, увечье женщин, связано с их сексуальностью. Женщин калечат, чтобы они не имели сексуальных вожделений, чтобы они еще больше подчинялись мужчине, и чтобы мужчина чувствовал себя в безопасности, зная, что сексуальные потребности у женщин в связи с увечьем исчезают. В догматах ислама, и по Корану, и по сунне, женщина должна быть подчинена мужчине, поэтому некоторым здесь представляется логическая цепь между доисламским и исламским обычаем. Для них – увечье женщин является бы кульминацией этих религиозных догм, хотя непосредственно из них не вытекает. 

– Есть такие хадисы, довольно сомнительные, которые некоторые мусульмане поддерживают в отношении обрезания женщин. 

– Ну да, если к моменту подходит какой-нибудь слабый хадис, на него опираются, а если слабый хадис не подходит, то наоборот. И количество хадисов огромно, так что на все вы можете получить любой ответ, который хотите. Это, впрочем, в любой религии. Христианскую религию можно интерпретировать в духе неземной любви или мистики. Это все вопрос интерпретации. Другое дело, например, тест на девственность, то есть проверка того, является ли женщина девственницей. В Коране, например, нет категорического требования девственности для женщин, как условия вступления в первый брак, но в хадисах сказано, что мужчина и женщина не могут иметь добрачные отношения. Из этого следует, что она должна быть девственницей. Мужчину проверить на девственность не получится, а вот женщину – вполне возможно. Эту проблему поднимает в своем знаменитом фильме «Карамель» ливанский режиссер Надин Лабаки. 

– Вы говорили, что две египетские революции повлияли на то, как вы сформировались как мусульманин. В чем заключалось это влияние? 

– Первые два с половиной года, которые я жил там до революции, были жизнью в полицейском государстве, где общество словно было заморожено. Как и в Сирии, где я был месяц. Это жизнь спокойная, безопасная, если не прикасаться к политике. И это относительно приемлемо. Вы можете жить, что само по себе является ценностью в условиях постоянных войн и конфликтов в тех краях. Это было общество, в котором мне как иностранцу и моим знакомым-иностранцам жилось очень комфортно, поэтому я не слишком глубоко занимался египетской тематикой – политической и нравственной. Тогда я написал книгу «Дом», о своем первом годе в Египте. Эта книга, которая в основном позитивна о Египте. Первая революция – это была революция, которая свергла диктатора, правившего тридцать лет и диктатуру, существовавшую с пятидесятых годов. Де-факто египетское общество никогда не знало демократии. Когда началась революция, то, как и после любой революции, на поверхность выплыла страшная социальная грязь. Начали работать независимые СМИ, которые стали говорить и писать то, о чем раньше говорить было нельзя. 

– И о чем ты тоже не знал. 

– Да. Я начал читать, люди стали рассказывать нам и разговаривать между собой. Они перестали бояться, по крайней мере, в первый период. Я начал обсуждать со своими знакомыми египтянам вещи, о которых раньше не говорил. Я начал понимать такие вещи, которых раньше не видел... 

Публикация Euroislam.pl 

Продолжение следует 

Автор: Исмаил Валерий Емельянов

https://islamnews.ru/news-peter-kalvas-ob-islame-i-musulmanakh-s-pozitsii-liberala-zapadnika-prinyavshego-islam